В фиордах, где не заходит солнце

8

Вопрос, мучающий нас уже две недели «Полетим или не полетим», на сегодня решен — не полетим. Облака над Баренцбургом высокие, пронизанные солнцем, но к северо-западу, там, где должна маячить вершина Алкхорнета, — мгла. И дальше, говорят, сплошной туман. Летчики, не видя гор, лететь не имеют права. Так что оранжевые стрекозы по-прежнему красуются на своей площадке. А тут еще юго-западный ветер. Добра не жди.

Да геологи больше и не ждут. Им откладывать некуда. Полярное лето коротко. Навалит снега — полевым работам конец. Возвращайся в Ленинград не солоно хлебавши. Потому принято решение добираться до места по воде. Конечный пункт маршрута — самая северо-западная точка побережья архипелага у острова Датского, за Землей Принца Карла, за Конгс-фьордом — короче, за семьдесят девятой параллелью.

Выходим сегодня.

Из трубы «Коммунара» валит дым. Поднимают пар в котлах.

Бегаем туда-сюда. Торопимся. В такой поход без снаряжения не двинешься. А у геологов целая гора вещей. Как-никак отправляются на два месяца. Двое геологов, я третий.

Итак, что же тащим мы с собой? Прежде всего палатку Настоящий домик с двойными стенами из особой ткани, с полом и окнами, даже с печуркой. А это значит, что, кроме палатки, придется брать деревянные стрингера, раму, трубу.

Печурка в наличии. Отсутствует лишь часть жестяной трубы для вывода дыма. Пока ее разыскивают, грузим остальное снаряжение: дополнительную четырехместную палатку, где будет оборудована кухонька или склад, рацию, метеоприборы, брезент, шесть оленьих шкур, три раскладушки, бинокль, лопаты, пилы, молоток, топор, гвозди, ракетницу, запас ракет, мотки разнообразных веревок, тазики, ведра, вилки, лодочный мотор «Москва», асбест, свечи, патроны, резиновую лодку, мясорубку. Анатолий Мешечко утверждает, что без помощи сего мудрого прибора не всякий человеческий желудок может усвоить жаркое из нерпы.

Погрузка продолжается. Двадцать килограммов муки, дрожжи… А как же — сложим из камней печь и будем с хлебом! Тридцать килограммов гречки, десять — гороха, соль, колбасный фарш в консервах, лук, шпроты, сайра, паштет, огурцы.

Завхоз геологической партии вычитывает по бесконечному списку положенные нам предметы и выдает их. Анатолий принимает, а мы с Сергеем Абакумовым укладываем их в ящики и громоздим друг на друга. Гора растет. Вот наконец отыскалась и запропастившаяся труба. Полный комплект. Рыча и шлепая гусеницами, вездеход осторожненько спускает наше имущество вниз, к порту.

От «Коммунара» веет спокойствием и порядком. На мостике — вахтенный штурман. Все как следует. Как должно. За кормой, под радужным, расходящимся по воде пятном нефти, видна большая красивая медуза. Словно живой цветок. Слабо пошевеливая бахромой своей шляпы, она стоит на месте, но не поднимается к самой поверхности. Может, чувствует запах нефти. Предостаточно уже разлил ее человек по всем морям и океанам.

Наконец корабельный гудок трижды коротко взревел, голос у него низкий, густой.

Клокочет пар, урчит машина, подрагивает палуба. Прочное, надежное судно — буксир «Коммунар», хоть и не первой молодости/ Рассекая воду, он прет против волны и ветра. У носа вздымается бурун и обтекает черные бока корабля.

Один из главных работяг Баренцбурга. Много дел выпадает на его долю: все лето бегает он по фиордам между Баренцбургом и Пирамидой, таскает грузы, перевозит людей. А когда, в сумерки года, последний корабль привозит из Мурманска почту и новогодние елки и поскорее уходит назад, «Коммунар», взламывая уже покрывающий воду лед, отправляется к зимовщикам Пирамиды. Льды быстро набирают мощность, приходится на всех парах спешить обратно: застрять в Пирамиде — катастрофа, ибо главная зимняя обязанность «Коммунара» — снабжение Баренцбурга водой. Пробив дорожку чистой воды между берегами Грен-фьорда и не давая ей замерзать, трудяга буксир несколько раз в сутки бегает туда и сюда, возит и возит воду. Родников ни в Баренцбурге, ни вообще на всем Шпицбергене нет. Какие уж там родники, когда вечная мерзлота! Весь год ручей, текущий из озера, снабжает Баренцбург пресной водой. Не промерзает он и в холода. Но и озеро, и ручей на том берегу фиорда. И встань «Коммунар» — поселок и шахты останутся без воды. Потому-то всю зиму не гаснут топки буксира. Обледеневший, в кристаллах инея, снует он по своей дорожке от берега к берегу.

Но летом у него и другие маршруты.

Спускаемся по Ис-фьорду в Гренландское море. Ветер свежеет, поднимает волну. Тучи, скрывавшие Алкхорнет, сдвинулись в сторону. Теперь видно, чем они там занимались: трусили снежок! Прежде черные, склоны Старого Рога посверкивают под прорвавшимся лучом солнца яркой белизной.

Пользуясь ветром, взмывая и планируя вниз на распростертых крыльях, провожают нас птицы. Никак не пойму, за что этих крылатых из семейства буревестников называют глупышами… Может быть, за спокойствие и северную доверчивость? Море велико, воды безбрежны — почему бы не отдохнуть на встреченном судне? Посидел, собрался с силами — и прощай! Мне парить над морем, а тебе плыть куда надо. За что же «глупыш»? Сколько ни ходил я по северным морям, не встречал более преданного дорожного товарища, чем эта птица. Моряки уже и думать забыли о скрывшейся за горизонтом земле, а белые буревестники все провожают и провожают корабли…

Вот замаячили вдалеке покрытые снежными заплатами серые берега Земли Принца Карла. Между этим островом и Западным Шпицбергеном довольно широкий пролив, но соваться в него лоции не рекомендуют: можно напороться на камни. Поэтому придется обходить вокруг Принца Карла, подставив правый борт западным ветрам Гренландского моря.

Наша тройка — старший геолог Сергей Абакумов, старший техник Анатолий Мешечко и я, отнюдь не старший! — жмется в затишке у трубы «Коммунара». У наших ног спит, свернувшись калачиком, корабельный пес Шкот. Он дружески относится ко всем людям, но к нам особенно. Может, мне это кажется после той недавней встречи с боксером, выдравшим лоскут из моих парадных брюк. Шкот — добронравная собака. Вероятно, хочется ему радушием и общительностью загладить бесчестный поступок своего агрессивного сородича. Завтра мы сойдем на сушу, а Шкот останется на месте службы.

Полночь, вернее, час ночи. Нос корабля направлен прямо на солнце. Значит, идем к северу. Диск солнца проглядывает сквозь белесое облако, словно сквозь слой серо-белой ваты. Штиль.

Ах, какой покой!.. Небо синее-синее, парящие буревестники белые-белые. А зеленоватое море словно отдыхает, освещенное невысоким солнцем, переместившимся к корме, к югу. По правому борту, далеко на горизонте, тяжелые граниты берега, увенчанные сверкающими ледниками. Чем-то встретят они нас? Какой подарочек поднесут? Впрочем, по моему мнению, никакого — нужны мы им…

Ну вот и добрались. Будем высаживаться на берегу острова Амстердам. Амстердам этот нам ни к чему, нам надо на северо-западный берег Западного Шпицбергена, но у капитана «Коммунара» нет точной карты этих глухих мест, и он опасается идти к нужному побережью, а вдруг подводные камни? Вдруг мели? Здесь в открытом море — пожалуйста! Делать нечего. Приходится покидать борт «Коммунара».

Господи, сколько же времени и сил ухлопаем мы, пока переправим на остров в утлой лодчонке все наше имущество и затем доставим его через проливы и фиорды в то место Западного Шпицбергена, которое наметили для лагеря еще в Баренцбурге!..

Сергею, он самый главный в нашей группе, все-таки удается уговорить капитана податься чуток ближе и высадить нас не на Амстердам, а на остров Датский — оттуда хоть не два раза перегружать, не через два, а через один пролив идти.

«Казанка» наша уже за бортом. Море зеленое, прозрачное. Глубоко видно. Прыгает на волне легкая алюминиевая лодчонка; если честно говорить, я бы при свежем ветре на такой скорлупке и по какому-нибудь нашему большому литовскому озеру плыть не решился. А тут море. Но приходится А все потому, что мы должны были лететь на вертолете, а в него что-нибудь поосновательнее «Казанки» не сунешь.

Чудеса, сколько всякой всячины помещается на этом плавсредстве. Гора! А на горе — Глеб, ленинградский паренек, матрос «Коммунара». Он идет с Анатолием, поможет разгружать. Сам Анатолий едва-едва устроился на корме, у мотора.

Наступает решающий момент: ребята в лодке застегивают оранжевые спасательные жилеты. Толя накручивает на маховик мотора шнур На палубе все умолкают, замирают, ждут.

Да и как тут не замрешь, когда лодочный мотор — одна из тех загадок, разобраться в которых не удалось еще ни одной науке. Анатолий как-то утверждал, что мотор — механизм с характером и его настроение зависит от фаз Луны. А иногда от отливов и приливов… Заведется или не заведется?

Анатолий выдыхает воздух, рвет шнур: «Трр-чих-ха-ха-ха-ффф!» И все. Но чих какой-то внушающий надежду, оптимистический чих.

— Ну дорогуша! Ну молодец!..

Это боцман. Свесился через борт и ласково уговаривает капризное существо. Оказывается, это действенное средство! Анатолий еще раз заводит, и мотор начинает бодренько тарахтеть. Пошла «Казанка»! Вскоре она превращается в точку, а вот уже и исчезла за мысами, за прибрежными скалами…

Мой черед переправляться на земную твердь. Повис за бортом, нашариваю ногами край лодки. Слава богу, есть! Уселся. Засупониваю свой надувной спасательный жилет. На всякий случай…

Какой он все-таки здоровенный, этот наш буксирчик, когда болтаешься рядом с его могучим бортом в алюминиевой скорлупке… Машет рукой бородач боцман, машут механики, кочегары, штурман. Черный борт все удаляется и удаляется. Мы весело бежим по зеленой воде, близятся скалы — розоватые и темные, близится каменистый берег, изгрызенный трещинами шхер.

Анатолий сбрасывает газ, глушит мотор, старается держаться на хребте полого вздымающейся, медленной волны. Она плавно выносит нас на береговой гравий и откатывается, обнажая крупные, с лошадиную голову, камни. Счастливо миновали их.

Выгружаем новую порцию ящиков, и Анатолий, захватив Глеба, пускается в последний рейс. Удаляется надежное постукивание мотора.

Каменное безмолвие. Только ритмичный плеск волны, только звонкие капли, падающие в воду с крутого, подмытого морем песчаного карниза. И крики чаек не поймешь откуда: то ли с гор, то ли с моря, а может быть, из шхер.

Оставшись в одиночестве на скалистом северном берегу, начинаешь слышать великое безмолвие, ощущать беспредельность мира.

Наконец к извечным шумам природы примешивается посторонний звук — тарахтение мотора. Короткими рывками, когда мотор взвывает, приближаются к берегу Анатолий с Сергеем. У них на буксире самый сложный груз — бочка с бензином. Бочка то выныривает, то почти целиком погружается в воду, и «Казанка», следуя ритму ее танца, то идет вперед, то натужно замирает на месте.

В небо взлетают зеленые ракеты. Шипят, падают и гаснут, оставляя дымовые хвосты. Это знак «Коммунару», дескать, все в порядке. «Коммунар» окутывается клубом пара. И лишь когда рассеивается пар, долетает до нас прощальный гудок корабля.

Вскоре буксир растворяется, исчезает за горизонтом.

Торчащие у берега скалы медленно скрываются под водой. Начался прилив. Море наступает на сушу.

Наша географическая широта — 79°40′. Десять с небольшим градусов до полюса. А солнце жарит — хоть загорай. Мы так и делаем, устраиваемся в затишке, за гранитными утесами, и нежимся на солнышке рядом с грудой мешков и ящиков. Похлебываем горячий чаек, только что заваренный Анатолием, и блаженствуем. Лень пошевелиться.

Славные ребята Сергей и Анатолий. Они коренные ленинградцы. С такими и на голых камнях уютно. Сергей уже не впервой на Шпицбергене, а до этого довольно долго работал на Кубе. Помимо геологии, интересуется птицами и всякой другой живностью. Рассказывает, как они с дружком везли с Кубы крокодила. Примчались в гаванский аэропорт в самую последнюю минуту — самолет на Москву вот-вот готов улететь. Все было бы в порядке, да больно неудобный у них багаж — три чемоданища и живой крокодил без всякой упаковки. Ни в ящике, ни в мешке, даже в бумагу не завернут. Один тащит пару чемоданов, другой чемодан и крокодила под мышкой. Хвост по земле волочится. Не совсем удобно — хищное пресмыкающееся. Ну, Сергей и сообразил, снял с приятеля галстук и перевязал крокодилью пасть. Так они и вбежали по трапу. За ними гонятся, кричат что-то, а они уже в самолете: некогда, мол, вылетаем. Уселись рядом, крокодила растянули на коленях, держат. Так и доставили в Москву. Московские таможенники долго этот живой груз рассматривали: все честь по чести, морда галстуком перевязана. Смотрели, смотрели, потом взвесили, записали вес, но за контрабанду не посчитали: в инструкциях, говорят, о крокодилах до двухметровой длины никаких указаний нету. Разрешили к ввозу.

Анатолий, как я уже писал, мастер на все руки. Именуется он по штатному расписанию «старшим механиком», а на деле прежде всего прекрасный повар. Видывал я умельцев, которые могут, как говорится, из топора суп сварить. А наш Анатолий любого за пояс заткнет. Кроме того, он превосходный радиоспец… Не только способен браво отстукивать морзянку и с первого писка соображать, что ему отвечают, но и большой мастер по части внутренней начинки всех этих приемопередающих устройств. Умеет он и заупрямившийся мотор при надобности разобрать, вытащив из кармана горсть всяких проволочек, винтов и гаек, перемонтировать какой-либо из его агрегатов, вновь собрать — и порядок, работает! Все это для Толи сущий пустяк. Короче говоря, радист, моторист, радиометрист, техник-геолог, повар, завхоз, хлебопек… А когда это нужно для геофизических исследований, еще и взрывник. Куда там до него пресловутым «швецам, жнецам и на дуде игрецам»! Он тоже старый шпицбергенец. А до этого где только не бывал, по какой тайге не хаживал с геологическими партиями. Дважды на дрейфующих станциях зимовал, на льдине. В последний раз чуть не до самого полюса добрался — их льдина всего восемнадцати километров до пупа земного не дошла — переменился ветер, и льды двинулись восточнее.

Не хвастая, скажу, что тоже доводилось в разных переделках бывать, так что вся наша троица — люди, как говорится, стреляные. Как-нибудь сумеем перебиться, хоть и на необитаемом острове.

Похлебываем ароматный чаек, растянулись в ложбинке. Уютно. Солнышко пригревает. Одно плохо: потянет ветерком — вроде ледяной воды за шиворот плеснули, невольно кутаешь шею шарфом.

Однако пора подниматься. Жить-то не здесь будем. Пора двигать дальше. Прилив скрыл все прибрежные камни и уже покушается на наш запас бензина.

Обвязав бочку веревками, выкатываем ее подальше от берега. Тут до нее не доберутся ни волны, ни прилив. Здесь и будет наш временный склад горючего. Бочка останется ждать нас. В лодку ее не закатишь, а буксировать на плаву по шхерам — опасаемся. Жаль мотора, да и на камнях можно пропороть. Первое время будем ходить сюда, чтобы пополнить запас бензина. А вот когда наполовину опорожним, тогда уж перетащим к месту постоянной прописки — в Бьёрнхамна, в Медвежью бухту, где. будет наша база.

Я немало поколесил по земле и давно уже понял, что и неодушевленные предметы, особенно те, от которых зависит успех или неудача путешествия, обладают собственным характером, причудами и привычками. Одни постоянно доброжелательны, хорошо относятся к человеку, а другие только и ждут, как бы подложить ему свинью. С иными можно сговориться, если действовать ласково и вежливо… Вот как Анатолий сейчас:

— Думаешь, что этот мешочек слишком тяжел? — Это он беседует с «Казанкой». — Не тяжелый, просто большой. Видишь? Неудобно? Ну мы сейчас вот этот ящичек подложим к тому борту. Порядок? А ты боялась… Переплывем за милую душу, переберемся. Что для нас какой-то проливчик?!

Лодчонка держится храбро. Интересно, что почувствует она, когда поверх груза взгромоздится наша троица?

Остров Датский отделен от Западного Шпицбергена проливом Сёргатет — что значит «Соленая улица». Пролив как пролив… Могло быть хуже, а могло бы и поуже… Одно счастье, что море спокойное, хоть затягивай осанну господу богу. Только морщинят водную гладь два встречных течения — одно из фиорда в море, другое с моря в фиорд.

— Я же говорил, что во время прилива он как часы работает. — Поглаживает Анатолий кожух мотора, словно перед ним живое существо. И мотор, чувствуя ласку, рокочет от гордости и удовлетворения, тянет ровно и сильно, старается, умница, спешит поскорее доставить нас в эту Медвежью бухту.

Целый час тарахтели, пока перебрались. «Казанка» круто поворачивает, и нас выносит на мелкий береговой гравий.

— Прямо в медвежье ушко въехали! — шутит Анатолий, заглушив мотор.

Ушко не ушко, но бухточка словно по заказу сделана. Какой бы крученый-перекрученый ветерок ни задувал, большая волна сюда не докатится. К западу — крутая гранитная гора, на вершине которой сейчас застряло облачко. Чуть подальше, в седловине, — ледник. На севере — фиорд, на юге — море, на востоке, за проливом, — остров Датский.

Стоим мы на уютном мыске, солнечно, тихо. На нашей карте точка эта обозначена — Тиролеркаммен. Может, что-то вроде «Тирольского приюта».

И точно, здесь есть домик. Деревянная избушка, посеревшая от времени, обитая облупившимся толем.

Значит, новый наш адрес звучит так: «Западный Шпицберген, Соленая улица, Медвежья бухта, «Тирольский приют». А что? Неплохо.

Домик этот, как мне сказали, поставлен тут давным-давно. Строили его английские геофизики, чья экспедиция зимовала в этих местах. После них живали здесь и норвежские, и японские геологи, побывали и советские, и не раз — английские. Всех он принимал, обогревал, всем давал кров. И сколько еще простоит, кто знает. Дерево в Арктике не гниет. Нашли на Шпицбергене рубленые избушки и сараи, которые служили людям еще лет полтораста назад. Уже ни крыш на них, ни окон, ни дверей, а венцы в полном порядке — крепкие.

Домик невелик, но удобен. Есть дощатая пристройка — подсобка, есть небольшой чулан, годный под склад. Вход в домик — через тамбур. В жилом помещении — кухонная плита, нары. Еще есть чердак. Анатолий сразу же облазил все помещения. В пристройке решено развернуть лабораторию Сергея и радиостанцию.

— На чердаке, за исключением двух замороженных трупов и сундука с золотом, ничего не обнаружено, — замогильным голосом докладывает Анатолий. — Но я думаю, это пустяки. Снимем, когда подвернется свободная минутка. А сейчас давайте устраиваться.

Он удовлетворенно улыбается, разглядывая всякое барахло, грудой наваленное на полу Добра здесь много. Для практичного старшего механика просто клад, пожалуй, не меньший, чем несуществующий сундук с золотом: глянет человек на железку и уже сообразил, для чего она может пригодиться. Осторожненько откладывает ее в уголок. Понадобится — вспомнит.

В подсобке на стене яркой краской намалевано: «D-r Yoshihida Ohta», далее адрес и просьба написать ему, если кто поселится здесь. Доктор Ота — японский геолог из университета Хоккайдо. Надо бы не забыть. Им или кем другим, но в чулане оставлено немало провизии — консервы, соль, крупа — подспорье очередному жильцу.

Добрый обычай. Вдруг человек в беду попал, а здесь и кров, и пища. Правда, прошлой зимой этот продуктовый склад посетил, вероятно белый медведь. Похозяйничал — выломал кусок стены и решил проверить, хороши ли консервы: банку в зубы — крак — прокусил. Вкусно, но вместе с жестянкой не прожуешь. Помнет, потискает — ив сторону. Консервных ножей у белых медведей не водится. Чуть не весь запас перепробовал — вдруг какая-нибудь банка да откроется! Не открылась. Целую кучу прокушенных жестянок накидал, рассердился, порвал мешки, просыпал крупу и ушел ни с чем.

Побывавшие у него в зубах консервы, конечно, уже никуда не годятся. Однако кое-что досталось и нам. Несколько банок с рыбкой открываем в честь новоселья. Ох и вкусно! Хотя целых две арктических зимы пролежало на морозе.

Ладно. Пора браться за дело.

Сергей с Анатолием отправились через пролив за новой порцией вещей, я оставлен наводить в доме порядок.

Господи боже, сколько же вокруг мусора! Чего только нет! Горы поржавевших пустых бочек, всякий железный хлам, перекрученный обрывками проволоки и ржавых тросов, какие-то деревянные обломки, куски досок, бревна, груды консервных банок, обрывки газет.

Предшественники наши, несмотря на оставленный беспорядок, обосновались здесь со всеми удобствами. Рядом с домиком перевернутые вверх килем вельботы. Под одним из них был склад. Под другим — баня. Анатолий уверяет: вполне приличная баня — заткнем брезентом дыры и будем париться за милую душу. А вот что было под третьим вельботом, никак не пойму. Наш завхоз утверждает — пекарня. Пожалуй, сгодится. Только надо переложить печь.

А вообще-то бывшие хозяева нашего домика все до мелочей предусмотрели: над дверью комнаты изнутри прибита подкова. Настоящая. На счастье! Лошадей тут сроду не было. Значит, привезли с собой, может, из самой Англии. Не так уж и плохо — открываешь глаза, зажигаешь свет, а тебе счастливая подкова поблескивает, настроение сразу лучше.

Или вот — в стене у плиты маленькое оконце, закрытое плотно пригнанной деревянной крышкой, обитой двойным слоем войлока. Я долго не мог понять, зачем тут эта дырка. Открыл, глянул наружу — весь северный берег как на ладони. Ага! Значит, это нечто вроде амбразуры, открывай и пали по медведю, ежели тот в гости пожаловал. Это же какое удобство! Сидишь себе у плиты, варишь ужин, сунул ствол в дырку — пиф-паф! — и пожалуйста, свежатинка в котле.

А что это не беспочвенная фантазия, подтверждает хотя бы следующая моя находка: рядом со всяким мусором — позеленевшими вилками, битыми черепками — по ту сторону дырки валяются и отполированные, выбеленные ветрами, дождями и солнцем косточки. Вернее, позвоночный хребет, явно принадлежавший царю Арктики. Так что не повезло медведю при встрече с царем Природы.

Брожу вокруг облупленных стен домика, навожу порядок. Появившееся откуда-то облачко цепляется за склоны горы. С недалекой кручи, журча, падает ручеек. Бежит, торопится живая вода… Снег еще не весь растаял, а льды тут до конца никогда не тают — вот и бежит. Высоко в гранитах скал кричат чайки. Там их гнезда.

Перепрыгивая с камня на камень, добираюсь до крепкого снежного наста, подмытого ручьем. Осторожно иду по нему, как по мосту, к журчащей воде. Над берегом снежный карниз. В полный отлив внизу — лишь влажные камешки. Сейчас время прилива, и под моими ногами плещутся небольшие волны.

Смотри-ка, даже водопровод наши предшественники оборудовали! Сверху, оттуда, где во мгле облака, белеет снег, по канавке, прорубленной в крутом склоне, бежит студеная, прозрачнейшая вода. Чище росы! К канаве подведен отрезок трубы, ее край свисает на уровне груди в сторонке. Из него, как из открытого крана, льется и льется вода. Подставил ведро — и пожалуйста. Полное. Не надо нагибаться, черпать. И умываться удобно. Мудро и просто.

Сквозь журчание воды и плеск волн долетает пофыркивание мотора. Вскоре из-за мыса показывается «Казанка».

Анатолий вездесущ, его хозяйская рука чувствуется во всем. Переплет рамы, в котором не было стекла, уже затянут полиэтиленовой пленкой, теперь ветру нет дороги в дом. И козлы, чтобы удобно пилить дрова, готовы. На берегу полно выброшенных морем бревен. Откуда они сюда приплыли, знает лишь море, но дров сколько душе угодно. И дымок уже вьется над крышей. Вроде бы и нет никакого ветра, но дым бросает из стороны в сторону.

В доме сырость. Немало нанесло через разбитое окно зимнего снега, и таял он в домике. Долгонько придется топить, пока просушим.

— Поставили бы лучше палатку, разожжешь печурку — и сразу тебе Ташкент…

Но палатка наша еще на острове Датском. Сегодня больше туда не пойдем. Поэтому Анатолий пытается устроить «Ташкент» в домике.

Огонь в плите гудит, в кастрюлях булькает. Кастрюльки такие, что их содержимого вполне хватило бы на целую бригаду вернувшихся с маршрута голодных геологов. Но Анатолий улыбается:

— Ничего! Всю ночь будем пировать, до утра слопаем. Новоселье!

И Сергей улыбается. Новоселье — это новоселье. По старой шпицбергенской, да и не только шпицбергенской, традиции к запасам спирта «прикасаются» сразу, как только обосновались. Затем на все спиртное объявляется мораторий. Ни-ни! Только как лекарство. А когда сезон кончается, когда имущество уже уложено и все готово к возвращению, начинается торжественная ликвидация остатков.

Пусть кастрюли кипят себе, а мы отправляемся воздвигать радиомачту, ^тиснув в щель между камнями ее башмак, тянем всей тройкой за растяжки. Поставили, Анатолий принимается за свою аппаратуру, готовится к выходу в эфир. А мы с Сергеем пополняем запас дров, раскладываем по определенным местам имущество, чтобы все было в нужный момент под рукой.

Наконец в пристройке начинает попискивать морзянка. Наш радист, сгорбившись у столика, тоже стучит ключом. Но никто не отзывается. Молчит база геологов. Эфир же полон: переговариваются между собой корабли, отлично прослушиваются какие-то дальние станции, а соседний Баренцбург не отвечает.

Включаем транзистор. Канада и Аляска, поют из Токио, читают доклад из Бухареста, музицирует Берлин — ну точно рядом, за стеною. А вот Тромсе, Мурманска, Архангельска не слышно…

— Стоит Федя[1] на горе, разгоняет волны, — декламирует Анатолий и щелкает тумблерами, выключая аппаратуру.

Между нами и Баренцбургом волны сегодня не проходят. В прошлом году целых две недели не было связи. В Баренцбурге даже перепугались — уж не провалилась ли группа в какую-нибудь ледниковую трещину. Север. Магнитный полюс неподалеку. Всякие невидимые радиобури, магнитные ветры, солнечная радиация сутки напролет.

А море спокойнейшее. Начался отлив, вода отступает, обнажая галечные пляжи, высовываются наружу мокрые лбы валунов.

На небе облака. Там, высоко-высоко, сильный норд-ост. Облака летят быстро, даже цепляются друг за друга. Поглядывая вверх, Анатолий удовлетворенно констатирует:

— Кажись, в самое время устроились… Завтра, глядишь, и не высадились бы.

Празднуем новоселье, а снаружи все светло и светло. Бог его знает, сколько времени сидим за обильно накрытым столом.

Появился какой-то новый звук. Словно кто-то далекий дудит-посвистывает за стенами, гудит, будто туча комаров. Пленка на окне то вздувается, то опадает.

Наконец что-то заохало, застонало в печной трубе.

— Вспомнил, давно не было! — Анатолий прислушивается. — С норда тянет. Старый знакомец. Сиверко — хороший ветришко.

Ветер действительно старый знакомый северян. Он гут редко стихает. Старый-то старый, но не всегда добрый знакомый.

Точно угадал Анатолий. Дует чистый норд. Он еще не окреп, не набрал силу — молодой, живительный. Теперь жди — скоро нарастит мускулы, вздохнет как следует…