В горах Тянь-Шаня

В ущельях Турайгыра

Обширную Сюгатинскую равнину пересекает поперек, направляясь к горам, телеграфная линия. Рядом идет заброшенная гравийная автомобильная дорога. Когда-то по ней ходили машины через хребет Турайгыр в Джаланашскую долину. Теперь отличный асфальтированный тракт проведен значительно восточнее, старую дорогу забросили. По ней подъехали к хребту, затем свернули с нее. Неторная дорога вскоре нас привела, к соседнему ущелью. Перед входом в него мы увидели мощный конус давнего селевого выноса из множества камней, а на нем целый некрополь старинных курганов. Здесь же были и холмики недавних могилок скотоводов и полуразрушенные глиняные стенки мулушек. Кое-где из камней сложены гряды, круги, прямоугольники. Кто и зачем их сделал?

Жаркое солнце иссушило землю и травы. Но в ложбинке сиреневой полоской вьется богородская травка и над ней крутятся пчелы, осы, мухи. Благодаря этому растению множество насекомых живут в этой, давно высохшей от зноя, пустыне.

Многочисленные курганы говорили о том, что в ущелье жили люди и должна быть вода. Дорога круто поднимается. Вот и начало ущелья. Вокруг зазеленела трава, появились кустики таволги, барбариса, кое-где замелькали синие головки дикого лука и, наконец, на полянке среди угрюмых черных скал заблестел крохотный ручеек. Вытянув шеи и с испугом поглядывая на нас, от ручейка кверху помчалась горная куропатка, а за ней около тридцати крошечных цыплят.

Я останавливаю машину и пережидаю, когда многочисленное семейство пересечет наш путь и скроется в скалах, с уважением поглядывая на самоотверженную мать. Самочки горной куропатки кладут около десятка яиц, а эта многочисленная семья состояла из сироток, подобранных ею. Защищая потомство, родители нередко жертвуют собой, отдаваясь хищнику.

А потом мы будто попали на птицеферму. Перед машиной без конца бегут и взлетают один за другим кеклики.

Вот и место зимовки скота: загон и небольшой домик. За лето здесь все поросло травами. Из домика при нашем приближении с шумом вылетают сизые голуби, на конек крыши садится домовой сычик и, совершив несколько церемонных поклонов, скрывается. Сверкая пестрым оперением, разлетаются в стороны удоды.

Дорога идет дальше, а ущелье все круче и живописнее. Наш «газик», урча и переваливаясь с боку на бок, ползет все выше и выше. Вот, наконец, и долгожданный ручеек. Возле него на коричневой скале мы видим традиционные древние наскальные рисунки козлов и оленя. Вокруг же — такое раздолье трав и цветов! За крутым поворотом перед нами открывается уютная полянка.

Из ущелья скот угоняли ранней весной, склоны гор покрылись густыми травами, кусты жимолости украсились оранжевыми ягодами.

Едва я заглушил мотор, как со всех сторон раздались громкие и пронзительные крики сурков. Сюда, оказывается, еще не добрались охотники и здесь обосновалась большая колония этих зверьков. Холмики из мелкого щебня и земли, выброшенные ретивыми строителями подземных жилищ, всюду виднелись среди зеленой растительности.

Кое-где сурки стояли столбиками у входов в норы, толстенькие, неповоротливые и внешне очень добродушные. Наблюдать за ними в бинокль — большое удовольствие. Радовала и мысль, что еще сохранились глухие уголки природы, где так мирно, не зная тревог, живут эти животные. Сурки легко приручаются в неволе, привязываются к хозяину, ласковы, общительны, сообразительны. Их спокойствие и добродушие особенно импонируют нам, жителям города.

Солнце быстро опустилось за горы, в ущелье легла тень. Я прилег на разостланный на земле брезент.

Вскоре надо мною повис рой крохотных мушек. Они, казалось, бестолково кружились над лицом, многие уселись на меня и черные брюки из-за них казались серыми. Я не обратил особенного внимания на многочисленных визитеров. Вечерами, когда стихает ветер, многие насекомые собираются в брачные скопища, толкутся в воздухе роями, выбирая какое-либо возвышение — камень, куст или человека. Служить приметным ориентирам мне не доставляло труда. Вот только некоторые из них уж слишком назойливо крутились около лица и щекотали кожу. К тому же, я начал ощущать болезненные уколы на руках, голове и особенно доставалось ушам. Вскоре догадался: маленькие мушки прилетели сюда вовсе не ради брачных плясок и не так уж безобидны, как мне вначале показалось. Вынув из полевой сумки лупу, я взглянул на то место, где кололо, и увидел мушку-мокреца — самое маленькое насекомое из кровососов.

Тонкие белые личинки мокрецов развиваются в гниющих веществах, под корой деревьев. В некоторых местах Европы мокрецов не зря окрестили «летней язвой».

Удивительное дело! Мокрецы нападали только на меня. Мои же молодые спутники, столь чувствительные ко всяким кровососам, занимаясь бивачными делами, ничего не замечали.

Я быстро поднялся с брезента. Мокрецов не стало. Оказывается, они летали только над самой землей.

Сумерки быстро сгущались. Сурки исчезли. В ущелье царила тишина. Когда сели ужинать, все сразу почувствовали многочисленные укусы.

Откуда здесь такое изобилие мокрецов? Ни горных баранов, ни горных козлов здесь нет, они давно исчезли. Домашние животные здесь появляются только глубокой осенью. Судя по всему, крошечные кровососы приспособились питаться сурчиной кровью. Быть может поэтому они напали на меня, когда я лежал на земле: не привыкли подниматься высоко.

Не в пример спутникам, я хорошо переношу укусы комаров и мошек и почти не обращаю на них внимания. Не страдаю особенно и от мокрецов. Но почему-то они меня больше обожают, чем моих помощников. Странно! Как бы там ни было, ущелье, так понравившееся нам сурчиной колонией, оказалось не особенно приятным. Пришлось на ночь натягивать над постелями марлевые пологи, хотя спать под ними летом не особенно приятно.

Обычно рано утром мы все заняты приготовлением пищи, подготовкой к предстоящей поездке. Сегодня же мои помощники еще сладко спали, будить их было рано и жаль, и я отправился бродить по ущелью, приглядываясь к ее обитателям. На голубых цветках дикого лука спали осы-сфексы, целой компанией застыли длинноусые самцы диких одиночных пчел-антофор. Кое-где бегали сутулые длинноусые жуки-чернотелки, разыскивая на жаркий день надежное убежище. После ночной разведки и поисков пропитания спешил в свое убежище большой светло-желтый муравей туркестанский кампонотус.

Больше по привычке, чем по надобности, я перевертывал на ходу камень за камнем. И удивился! Под одним из них среди вялых от утренней прохлады муравьев бегунков — этих самых деятельных и неугомонных созданий пустыни — находилось несколько настолько сильно наполнивших свое брюшко чем-то прозрачным, что оно насквозь просвечивалось.

Полнобрюхими обычно бывают те, кто ходит доить тлей. Но сейчас в сухой и жаркой пустыне какие тли? Еще полнобрюхие муравьи появляются глубокой осенью перед уходом на зимовку. Они как бы хранители пищевых запасов, что-то вроде живых бочек. Но до осени было далеко.

Под другим камнем было то же. И под третьим. Под всеми!

Загадка меня заинтересовала. И тогда, каким надо быть натуралисту бдительным, я обратил внимание на то, что нижняя поверхность камней оказывается была влажной, а под одним даже сверкали крошечные капельки воды. Эту воду и пили муравьи.

В пустыне под камнями прячется много всякой живности: находят убежище гусеницы бабочек-совок, уховертки, жуки-чернотелки, скорпионы, фаланги и многие другие. Поднимешь камень, и все, кто под ним укрылся, разбегаются в стороны. Жуки-чернотелки семенят ножками в поисках новых мест, уховертки, размахивая клешнями, скрываются в ближайшую тень, фаланги спешат спрятаться от яркого света, щелкая с досады своими острыми кривыми челюстями. Не торопятся гусеницы бабочек — пока расшевелятся. Дольше всех спят скорпионы. Проходит несколько минут, прежде чем они очнутся, почуют, что дела плохи и надо спасаться. Подняв над головой грозное оружие — хвост с ядоносной иглой и размахивая им во все стороны, они неожиданно проявят прыть.

Но чаще всего под камнями селятся муравьи. Самые разные: юркие бегунки, медлительные жнецы, всегда многочисленные и бесстрашные тетрамориумы, муравьи-пигмеи и многие другие. Здесь же располагается и все их хозяйство: яички, личинки, куколки, готовые к полету крылатые братья и сестры. Иногда среди них можно увидеть и самку-основательницу, хотя ее место в глубокой каморке в самом надежном и далеком месте.

Под камнями муравьям хорошо. Камень — отличнейшая прочная крыша, и если даже кто на него наступит, находящиеся под ним хоромы не пострадают. Камень, как крепость, защищает от многих бед общественное жилище со всех сторон, а несколько маленьких входов, ведущих под него, тщательно охраняются.

Над высокими горами южных окраин нашей страны солнце греет нещадно и ярко. Но найдет тучка и сразу становится холодно: сказывается высота над уровнем моря. А камень в это время еще долго греет. Без них муравьям было бы плохо. Но не только муравьям служит камень. В это время на него собираются погреться множество насекомых и особенно мух.

Правда со временем муравьи губят свою защиту. Роют под ним бесконечные камеры, переходы, подземные трассы, вытаскивая землю наружу. Из-за этого камень постепенна садится. Так муравьи очищают землю от камней. В сырых и влажных местах эту работу выполняют дождевые черви.

И еще одну важную помощь оказывает каменная крыша жителям подземелий. За ночь камень охлаждается значительно сильнее, чем земля, под ним конденсируется влага, которую источает даже, казалась бы, сухая почва. Так муравьи добывают себе еще и воду.

Дорога шла дальше полянки, и я после завтрака отправился по ней, посматривая вокруг в поисках интересных встреч. Почти сразу же увидел, как кроваво-красные муравьи формика сангвинеа в величайшей спешке мчатся друг за другом и у многих в челюстях зажаты светлые куколки. Некоторые несут куколки большие и коричневые, из которых должны появиться самцы или самки.

Сейчас муравьи разведали обитель своих собратьев поменьше, послабее — формика куникулирия, напали на их жилище и занялись грабежом. Все происходящее мне хорошо знакомо, поэтому не хочется отвлекаться. Но давний опыт подсказывает, что в самом обыденном можно увидеть необыкновенное, поэтому продираясь сквозь заросли растений, пытаюсь разыскать потерпевшее бедствие гнездо.

На небольшой чистой площадке с кучками недавно выброшенной из ходов земли настоящее столпотворение. Муравьи сангвинеа возбуждены, их челюсти широко раскрыты, усики победоносно приподняты. Некоторые из них выскакивают из темных ходов с добычей в челюстях и торопливо направляются к тропинке. Большинству же делать уже нечего. Все куколки захвачены в плен, унесены. А по закоулкам и на кустах приютились хозяева и у каждого в челюстях по спасенной куколке. Они покинули свое гнездо и теперь ожидают, когда беспощадные грабители уберутся восвояси. И только немногие из них в безрассудной ярости нападают на непрошеных гостей. Но что может сделать малютка против сильного противника: резкий бросок, хватка острыми челюстями за голову, и самоотверженный защитник лежит на земле со скрюченными ногами.

Нечего делать здесь и нам — невольным свидетелям маленькой трагедии. И я, разгибая онемевшие ноги, складываю походный стульчик и продолжаю путь дальше. Но в это мгновение вижу то, чего никак не ожидал: из гнезда вместе с грабителями выбирается маленький муравей-мирмика с украденной куколкой и суетливо несется в другую сторону.

Откуда он появился, как набрался смелости проникнуть в чужое гнездо, где научился этому необычному для него ремеслу грабителя?

Вход в гнездо мирмика — небольшая дырочка в земле — совсем недалеко. В нем и скрывается воришка.

Я давно убедился, что муравьи разных видов, живущие рядом, отлично понимают о происходящем вокруг, всегда в курсе важных событий, так как несколько разведчиков постоянно находятся возле соседей, следят за ними. Муравей-мирмика воспользовался налетом грабителей и, подражая ордам пришельцев, занялся мародерством. В наступившем переполохе и неразберихе это сделать нетрудно.

Происшедшее настолько необычно, что я вновь усаживаюсь на стульчик и ожидаю. Мое терпение вознаграждается: вижу еще одного мирмику с куколкой.

Возбуждение муравьев стихает. Один за другим сангвинеа покидают разоренное жилище. Постепенно появляются и муравьи-хозяева, спасители добра. Пройдет немало времени, прежде чем пострадавшие оправятся от свалившегося на них бедствия.

А вокруг жизнь идет своим чередом. В ручье журчит вода, жужжат над цветами насекомые и тропинка зовет вперед.

Забрался на склоны ущелья, преодолевая одышку, поднялся на вершину высокой горы. Отсюда открылась величественная картина. За хребтом Турайгыр виднеется обширная равнина, полого опускающаяся к едва заметным каньонам реки Чарын. За ней светлой полоской поднимается подгорная равнина и хребет Кетмень. По другую сторону хребта на севере простирается Сюгатинская равнина с так хорошо знакомыми горами Сюгаты, Богуты, еще далее них — отрогами Джунгарского Алатау. Синие горы, желтые полоски пустынных равнин, далекие просторы — все это оставляет неизгладимое впечатление.

С вершины гор я вижу, что дорога, тянущаяся по нашему ущелью, после крутого подъема выходит на вершину хребта. Судя по всему, она была когда-то проходимой.

Пришла пора расставаться с нашим приветливым ущельем и продолжать путь дальше, к востоку.

Спускаясь, мы уже не видим кекликов. Ни одного! Неужели птицы, разведав о том, что их тихую обитель посетил человек, покинули эти места, опасаясь за свою жизнь, и перекочевали в другие. Что им, таким отличным бегунам, да и неплохим пилотам.

Вдоль хребта, у его подножия, идет старая, с глубокими колеями, дорога. Кое-где в распадках мы видим пустующие зимовки. Но вот она раздваивается, и мы направляемся в ущелье. Путь неожиданно прерывается у ручейка. На склоне горы мы видим глубокий резервуар, аккуратно обрамленный камнями. Из выведенной трубы вытекает прозрачная вода сперва в железное корыто для пойки скота, а из него уже в небольшое озерко, густо поросшее водорослями. Рядом с резервуаром — кустик жимолости, весь увешанный многочисленными полосочками белой материи. Легкий ветер колышет ими и куст будто живой. Наш фокстерьер сразу заметил необычное дерево и по свойственной ему близорукости не преминул на него полаять. По-видимому, источник обладает целебными свойствами и почитается местным населением. Подобные места по древнему обычаю отмечаются таким своеобразным способом. Прежде источник заполнял только резервуар. Его каменная кладка очень древняя. Теперь же из него выпускают воду для скота.

Выше источника все ущелье в густейших зарослях крапивы, а немного выше — татарника. Татарник еще не расцвел, но его соцветия уже набухли, вот-вот раскроются зеленые чешуйки и выглянут из-под них лиловые соцветия. Яркой окраской, ароматом и сладким нектаром они привлекают к себе многих насекомых. А потом побуреют и превратятся в колючие семена. Они очень крепко цепляются за одежду, иногда целыми гроздьями, а уж выдрать их из шерсти собаки, гривы лошадей — мучение.

Сейчас, когда татарник еще не зацвел, насекомым, казалось, нечего на нем делать. Но я ошибся. На растении было целое сборище шестиногой братии. По светло-зеленым стволикам между острыми иголками-колючками тянутся вереницы муравьев тетрамориумов: спускаются отяжелевшие, с раздувшимся брюшком, поднимаются налегке, поджарые.

Неужели на растении завелись тли и их усердно доят тетрамориумы?

Но тлей никаких нет. Муравьи раздирают слой пушистых волосков, покрывающих тело растения, потом разгрызают толстую кожицу и, наконец, добираются до сочной мякоти. Из нее они высасывают соки. Немало муравьев пирует и на соцветиях. Оказывается, что эти назойливые и многочисленные тетрамориумы являются большими недругами татарника.

Очень много на этом растении черных, в белых крапинках хрущиков. Жуки, погрузив переднюю часть туловища в соцветия, усиленно сосут ткань растения. Здесь же находятся и серые слоники. В поисках сока они выгрызают в соцветии такую глубокую пещерку, что почти полностью в ней скрываются. Увидишь серый бугорок и сразу не догадаешься, в чем дело.

Смелые и решительные, постоянно занятые и торопливые, осы-веспиды также легко прогрызают сильными челюстями покровы этого растения, чтобы урвать свою порцию сока. В нем, наверное, и сахар, и минеральные соли, и витамины, и многие другие питательные вещества. Иногда на татарник прилетают коровки-семиточки. Им сейчас нелегко: нет их исконной и традиционной добычи — тлей.

Муравьи-тетрамориумы, пестрые хрущики, осы-веспиды, серые слоники, коровки — все они делают доброе дело: сдерживают отлично вооруженное колючками войско сорняков от наступления на природу. И быть может, там, где нет зимовок скота, нет выпаса домашних животных и растительность не выбита ими, где много цветков, немало и тех насекомых, которые истребляют этот сорняк и мешают его процветанию.

В зеленой ложбинке, где, по всей вероятности, стояла вода, еще более густые заросли и к ним не подступиться. И все же я заглядываю на соцветия этого сорняка. По растениям бегают муравьи-бегунки, прыткие, маленькие черные типиномы. Они что-то там делают, чем-то заняты. Неспроста крутятся, надо посмотреть внимательней, в чем дело?

Осторожно рассматриваю растения. В самом центре соцветия сверху вижу узенькие чешуйки, плотно прилегающие друг к другу и поблескивающие от какой-то жидкости. Ее и лижут муравьи.

Мне вспоминаются случаи, когда растения выделяют сладкие вещества, привлекают муравьев и заполучают шестиногих телохранителей. В горах Тянь-Шаня однажды я видел, как русский василек кормит муравьев сладкими капельками нектара, выделенными на еще нераскрывшихся соцветиях, защищая тем самым себя от прожорливых бронзовок.

Неужели и здесь та же картина?

Впрочем, здесь всюду сидят серые и невзрачные мухи-пестрокрылки. Они не особенно активны. Но вот одна из них, вооруженная черным яйцекладом, угнездилась на соцветии и, погрузив в него иголочку, кладет яички. И тогда я вижу и муравья, стремительно напавшего на такую же самку.

Не зря татарники приготовили сладкое угощение для муравьев. Они его друзья, прогоняют врагов мушек-пестрокрылок, защищают от них растения. Долг платежом красен. Вот только почему не везде это растение богато сладкими выделениями? Быть может, потому, что там, где в почве мало влаги, татарник теряет способность прельщать своих друзей лакомством, привлекая их на охрану от недругов.

Продолжаю путь дальше. В первом же отщелке я вижу опять заросли этого растения, но уже с нарядными лиловыми соцветиями. Отщелок так расположен, что больше основного ущелья освещается солнцем, здесь теплее (вернее жарче) и татарник обогнал в развитии своих соседей.

На бутонах — целое паломничество насекомых: гроздьями повисли отливающие зеленью бронзовки, крутятся и большие и маленькие юркие мухи, прилетают деловитые осы. Все сосут выделяемую растением сладкую жидкость. Когда жуки покрывают весь цветок, тогда ловкие мухи тычут хоботками в тело бронзовок и что-то с них слизывают. Не гнушается этого занятия и грациозная пестрокрылка.

Чем больше жуков, тем больше растение источает сладкий сок. Там, где нет муравьев, бесцеремонные нахлебники терзают татарник.

Вечером возле бивака на нераскрывшемся соцветии татарника я вижу четырех жуков. Один с крошечным белым пятнышком: где-то запачкался. Утром и днем все те же жуки и на том же месте. Что они там делают так долго?

Оказывается, жуки сосут сладкую влагу. Она вспенилась, будто забродившая патока, и без конца выступает на вершинке соцветия, где виднеется розовое пятно нераскрывшегося бутона. Так вот почему жуки так долго сидят на одном месте! Они его обрабатывают, заражают грибком и результат налицо: цветок забродил, выделяет наружу то, что им и надо. Теперь понятно, почему многие соцветия не развиваются. Они служат столовой бронзовкам.

В стороне от зарослей сорняков среди таволги я вижу сухой мощный татарник, сохранившийся с прошлого года. Он широко раскинул в стороны свои ветви с колючими и очень цепкими семянками. На одной из его колючек я вижу чудесную белую бабочку-совку. Черные ее глаза мерцают в глубине огоньком, усики распростерты в стороны, крылья сложены покатой крышей. Что ей, такой красавице, понадобилось на мертвом и сухом растении?

Осторожно приближаюсь к бабочке. Но мои опасения напрасны. Она давно мертва, острые шипики семянок цепко ухватили ее за тело. На колючках татарника нередко гибнут насекомые и даже мелкие птицы. Однажды я нашел в столь же печальном положении трудолюбивого шмеля и бронзовку. Зимой, случайно присев на семена-колючки, гибнут даже маленькие птички.

Крапива, горчак, софора и татарник — эти сорняки овладели ущельем, заменив растительность, стравленную скотом. Им вольготно, местные растения-конкуренты исчезли.

Небо хмурится. Вскоре ветер залетает в ущелье и гуляет по нему. Начинается дождь. Спешно ставим палатку. Через час дождь затих. Сильно похолодало.

Неожиданно к нам в гости пожаловала целая стайка сорок. Расселись поблизости, поглядывают на нас, переговариваются. На высокую скалу усаживается орел и тоже нас разглядывает. Прилетела горихвостка, покрутилась, помахала ярким рыжим хвостиком, улетела. Появился чеканчик, сел рядом, посмотрел черными бусинками глаз, исчез. Жаль, что здесь не стало горных козлов и баранов. И они, наверное, пришли бы тоже поглазеть на нас в этом тихом ущелье. Давно здесь не было человека.

Отовсюду со склонов ущелья черными дырами смотрят на нас опустевшие норы сурков. Кое-где из них торчит проволока, оставленная охотниками.

Неторная тропинка приводит меня на небольшой перевальчик в соседнее короткое ущелье. Возле самой тропинки на черном камне — древние рисунки козлов.

В зарослях мяты, девясила и мордовника порхают бабочки. Забираюсь туда с фотоаппаратом. Стайкой взлетают потревоженные сатиры, бархатницы, нимфалиды, голубянки. А кобылок почти нет, не слышно и их стрекотания. За ними усиленно здесь охотятся кеклики. Горная куропатка их рьяно истребляет, спасает травы зимних пастбищ. Уничтожают они и остроголовых клопов — отъявленных вредителей зерновых культур, которые слетаются в горы на зимовку. Кормятся ими также и более редкие здесь птицы — серые куропатки.

Кеклик — полезнейшая птица. И, как бы в насмешку над приносимым ею добром, каждую осень за сотни верст на автомобилях охотники отправляются на их истребление. Как-то мне удалось добиться запрета охоты на эту птицу на целый год. Сколько посыпалось упреков! Даже со стороны ученых-орнитологов, казалось бы, призванных защищать мир пернатых от несправедливого преследования человеком. И довод-то был удивительным. Кеклики, мол, периодически гибнут в зимы с глубокими снегами от бескормицы. Но никому в голову по приходит простая арифметическая выкладка. Если в каком-либо ущелье из тысячи кекликов в такую зиму погибнет восемьсот, то оставшиеся в живых раз в двести быстрее восстановят численность, нежели два кеклика из ста, уцелевших от охотников.

Солнце недолго балует нас теплом. Вскоре снова небо затягивается серыми облаками, начинает моросить дождь. Погода окончательно портится. Но ненадолго. Вскоре снова становится тепло, потом и жарко. Не переехать ли в другое ущелье!

Мы пробираемся по плохой дороге мимо заброшенной на лето зимовки скота. Вдруг машина резко дернулась и остановилась. Пришлось лезть под нее.

Здесь было еще жарче. Вдобавок, кто-то больно укусил за бок. Уж не скорпион ли? Но его не было видно поблизости, лишь торопливо ползало несколько небольших жуков-чернотелок.

Снова забрался под машину и вскоре опять кто-то больно ущипнул за предплечье. На этот раз успел заметить, что кусает меня чернотелка. Через полчаса повторилось то же.

Никогда не приходилось еще встречаться с кусающими человека чернотелками, и я не мог понять причину такого поведения. Может быть, и на них сказалась засуха.

С неполадками машины было покончено, и мы направляемся в третье ущелье с большими, нависшими над узкой долинкой, черными скалами.

Начало не предвещало ничего хорошего. Там, где раньше струилась вода, было сухо. На дне бывшего родника белели камешки, и травы под жарким солнцем давно высохли. Но чем дальше и выше пробирался «газик», тем зеленее становилось ущелье и вот, наконец, какая радость, мы видим заросли мяты, с цветков взлетела стайка бабочек-сатиров. Здесь уже влажная почва, значит вода доходит сюда ночью, когда нет испарения.

Чем выше, тем зеленее ущелье, гуще заросли трав. Цветущая мята вьется по ущелью широкой сиреневой полосой, с боков ее сопровождают лиловый осот, кое-где встречаются желтая пижма, высокий татарник, синие шары мордовника. Всюду тучи бабочек. Такого изобилия я никогда не видел. И масса птиц. Высоко подняв головки и со страхом поглядывая на машину, бегут по земле горные куропатки, стайками поднимаются полевые воробьи, шумной ватагой проносятся мимо розовые скворцы. С водопоя взлетают стремительные голуби.

Такое множество бабочек не могло здесь вырасти. Их гусеницы объели бы все растения. На каждый квадратный метр зеленой растительности ущелья приходится по меньшей мере по 2–3 бабочки. Между тем, никаких повреждений нет.

Видимо, сюда из сухих соседних ущелий слетелось, сбежалось, сошлось немало жителей гор.

В ущелье легла глубокая тень, кончилась жара, и легкий ветер кажется таким прохладным и милым после долгого изнурительного душного дня. Сейчас же всего лишь около четырех часов дня, и вершины гор противоположного склона золотятся от солнца.

На рассвете вокруг стоянки раздалось множество разных звуков. Кричали кеклики, порхали птицы, со свистом над пологом пролетали скворцы и голуби. Фокстерьер, шевеля ушами, нервничал и настойчиво требовал моего пробуждения, пытался выбраться из-под полога.

Вскоре солнце заглянуло в ущелье и сразу стало усердно припекать. Я собрался побродить по ущелью, как вдруг раздался грохот, и с высокой горы против стоянки в тучах пыли покатилась лавина камней.

Я хорошо знаю горы пустынь Семиречья. Они, хотя местами и круты, особенно в ущельях, камни на них разрушаются постепенно и обвалы в горах необычайно редки. Правда иногда бывают землетрясения и тогда громадные глыбы камней катятся вниз. Но подземные толчки необычайно редки, мне только один раз пришлось их испытать. В такое время грохот обвалов несется со всех сторон. Здесь же было похоже на то, что оторвался один большой камень и, падая вниз, увлек за собой остальные неустойчивые камни.

Еще я вспомнил. Один такой обвал в ущелье Кзыл-Аус гор Чулактау перепугал много козлов. Сейчас же было похоже, будто кто-то умышленно устроил все это эффектное представление.

Пока грохотали камни далеко на самой вершине гор, на фоне неба я увидел силуэты, как мне показалось, двух человек. Еще несколько расположились ниже. Вся эта компания застыла в неподвижности, очевидно, любуясь столь впечатляющим зрелищем.

Меня взяла досада: в таком тихом и глухом месте появились легкомысленные посетители.

Лавина камней была не опасна, так как на ее пути располагалась ложбина. Нарушители покоя, несмотря на далекое расстояние, должны были заметить машину и рядом с нею натянутый белый противокомарный полог. Поэтому их поведение можно было расценить как явное недружелюбие или даже враждебность.

Между тем, лавина камней докатилась до ложбины, пыль улеглась, шум затих, а нарушители покоя все еще стояли неподвижно и лишь один из них чуть пошевелился и изменил положение.

Интересно, кто они, наверное, городская молодежь! Я вынул из футляра бинокль. Каково же было мое изумление, когда вместо людей я увидел грациозные фигурки горных козлов, застывших, подобно изваяниям. На самом верху стояли три самки, чуть пониже — два козленка, еще ниже одна самка лежала, а ниже ее на высоком выступе отвесной большой скалы застыл красавец самец с большими, загнутыми назад, рогами. Другой находился ниже его, в стороне. Животные явно смотрели на нас, редких посетителей этого ущелья.

У меня сразу отлегло от сердца. Обаяние девственной природы возвратилось и еще больше усилилось.

Так мы и стояли неподвижно, разглядывая молча друг друга.

Прежде в горах пустыни было много животных и встреча с ними — обыденное явление. Поэтому я хорошо знал их особенность поведения: застыв в неподвижности, они долго и спокойно изучают своего врага — человека.

Прошло около десяти минут. Наконец, козлы медленно и спокойно двинулись по хребту горы, перевалили за нее и скрылись.

Этот случай поразил меня. Я был убежден, что самец — рогач, предводитель стада, сбросил камень. Возможно, он развлекался подобным образом, и его сородичи привыкли к грохоту летящих вниз камней и относились к нему спокойно. Быть может, таким путем он выражал и свое отношение к человеку, к тому же занявшему водопой.

Раздумывая об увиденном, отправляюсь бродить по ущелью в сопровождении множества насекомых.

Больше всех было бабочек сатиров аретуза. Значительно меньше встречался другой сатир — малая крупноглазка. Выделялись своей окраской редкие южные степные желтушки. Иногда встречались голубянки. Издалека были заметны, благодаря крупным размерам, бабочки-бризеиды. Репные белянки держались небольшой обособленной стайкой на лиловых цветках шалфея. Несколько раз встретилась перламутровка. Один раз пролетели махаон и аполлон. Еще на цветках крутились дикие пчелы: крупные синие ксилокопы, большие мегахиллы, крошечные галикты. Всюду трудились грузные шмели. Немало летало и ос эвмен, сфексов, амофилл. В траве стрекотали кобылки. Меня радовало это многоликое общество насекомых, давно не приходилось видеть такого их изобилия. И главное, никаких следов человека. Скотоводы ушли рано весной, и за лето густая трава покрыла истерзанную за зиму землю.

Я приглядываюсь к самым многочисленным сатирам аретуза и замечаю, что каждая бабочка придерживается определенного участка и, если ее не особенно настойчиво преследовать, то она далеко не улетит и возвращается обратно. Благодаря такому неписанному правилу происходит равномерное их распределение по ущелью и по всем пригодным для них местам. Конечно, это правило не абсолютно и в какой-то мере относительно, но все же существует и помогает поддерживать определенный порядок.

Солнце припекает сильнее и сильнее — последние жаркие дни середины августа. Пчелам-ксилокопам в черной одежде нелегко, и они больше работают с теневой стороны цветков.

Замечаю еще одну особенность поведения сатир аретуз. Кое-где они усаживаются на отцветших мордовниках вместе, тесно прижавшись друг к другу, штук по десять. Их хоботки неподвижны. Понять поведение сатир трудно. Я пытаюсь сфотографировать такую компанию. Но куда там! Попытки заканчиваются неудачно. Бабочки в обществе, оказывается, зорки и осторожны.

Незаметно бежит время, и хотя жарко, невзгоды знойного дня переносятся незаметно. Я давно заметил эту особенность психики человека. Ощущение жары субъективно и при сильном увлечении каким-либо делом — незаметно.

На группке лилового осота я вижу кучку черных пчел-галикт. Почему-то они собрались только на трех соцветиях и больше нигде их нет. Все заняты, тычут головками в цветок, насыщаются нектаром и не теряют из вида друг друга. Я открываю морилку и легко стряхиваю в нее несколько пчелок. Милая компания в испуге разлетается во все стороны, но вскоре вновь собирается вместе. Видимо, пчелки не могут жить друг без друга, быть может, потому, что они очень редки, кое-как встретились в этом спасительном уголке среди обширной пустыни и дорожат своим обществом. Пересмотрев массу цветов, таких черных пчелок я больше не нашел.

Через час на стоянке я вытряхиваю содержимое морилки на бумагу, просматриваю свой улов. И поражаюсь от неожиданности: маленькие черные пчелки особенные. У самок, кроме забавных зазубренных ножек, в общем, нет ничего примечательного. Зато самцы! Голова их большая, вытянута в длинный хобот, с выступами, выглядывающими наружу шипиками и стилетами. Выглядят пчелки странно, и необычное выражение их головы усиливают большие, овальные, косо посаженные глаза. Никогда я не видел такой необыкновенной пчелки, может быть, она известна специалистам, но для себя я сделал открытие. Действительно, почему самцы так сильно отличаются от самок? Может быть, их роль еще и в том, чтобы открывать своим массивным хоботом цветки, облегчая к ним доступ своим подругам, поэтому-то пчелки и держатся вместе стайкой.

Надо бы еще набрать загадочных пчелок для коллекции. И я, превозмогая усталость, плетусь по ущелью, к месту находки. Но пчелок уже нет, мои настойчивые поиски напрасны: пчелки перекочевали сразу всей стайкой.

Рано утром сперва раздалось характерное квохтанье кекликов — птицы шли на водопой, потом совсем рядом послышались громкие звуки какого-то покрякивания. Через капроновую сетку дверки палатки я вижу забавную картинку: на большом камне, в нескольких метрах от нашего бивака, собралась целая стайка этих забавных куропаток. Вытянув шейки, они будто с недоумением разглядывали желтые палатки, нерешительно перебегали с места на место.

Обозрение необычных предметов, столь неожиданно появившихся на хорошо знакомом водопое, продолжалось долго, пока, видимо, мое неосторожное движение не напугало птиц, и они, будто по команде, с громким шумом разлетелись с камня, и, приземлившись, побежали по склону ущелья.

Солнце только взошло, осветило вершины гор ущелья, а на дне его еще лежала глубокая тень и прохлада. Выбираться из постели не особенно хотелось. Наш фокстерьер — любитель поспать в тепле, — дрожа от прохлады, быстро сообразил, где можно погреться и тотчас же помчался к солнечной горе.

Долго и медленно приближалась к нам по склону солнечная полоска, и когда дошла до ручья, неожиданно над зарослями татарника и мяты пробудился многочисленный мир насекомых, зареяли бабочки, загудели шмели и пчелы, стали носиться юркие мухи.

Пора возвращаться домой. Медленно спускаясь по ущелью и лавируя между камнями, я поглядываю по сторонам. Вон по склону горы поскакал зайчишка. Пронеслась стайка молодых розовых скворцов. Розовыми их еще нельзя было назвать — птицы одеты в серое невзрачное оперение. Около десятка сорок опустились в ущелье откуда-то сверху. И не зря. Плутовки увидели стайку кекликов. Курочки что-то усиленно раскалывали и, увидев машину, как всегда, с громким шумом разлетелись в стороны. Там же вместе с кекликами занимались поисками поживы парочка удодов и несколько каменок-плясунь. Потом сверху почти отвесно опустились альпийские галки. Захрюкал на все ущелье сурок и, потряхивая полным тельцем, поскакал неуклюже к своей норе.

Ручей давно кончился, исчезла сочная зелень, вместо нее появилась желтая выгоревшая трава и кое-где сохранившиеся пятна цветов. Среди темно-лиловых васильков сверкали на солнце ярко-белые чашечки. Оказывается, растение созревало не сразу. Некоторые цветы еще были свежи и ароматны, и на них трудились пчелы, другие же поблекли. В третьих уже созревали семена. И, наконец, от некоторых цветов остались одни чашелистики. Они были широко раскрыты, образовав подобие неглубокой, аккуратной и красивой, тщательно отполированной внутри, белой чаши. Она была похожа на строго рассчитанное параболическое зеркало, в центре которого сходились солнечные лучи. Не случайно в белых чашечках я увидел греющегося после ночной прохлады клопа-черепашку, а в другой — большую серую муху. Насекомые нашли теплое местечко. Но не для них же так устроен цветок! Тут какое-то другое назначение. Но какое? Видимо, гладкие чашелистики для того, чтобы семена-пушинки легче соскальзывали в стороны от легкого дуновения ветерка. Кроме того, быть может, отражая теплые лучи солнца, способствовали созреванию семян, расположенных в центре соцветия и запаздывавших в развитии. Как бы там ни было, насекомые недурно использовали это своеобразное параболическое зеркало для того, чтобы скорее согреться после прохладной ночи и поскорее приступить к активной деятельности.

Кончилось наше путешествие по горам Тянь-Шаня и пора возвращаться обратно, домой, в город. По давнему опыту я знаю — недолгой будет городская жизнь, и вскоре же потянет вновь в неведомые края, на природу с неисчерпаемым многообразием ее ландшафтов и сложной жизнью ее многочисленных обитателей.