В горах Тянь-Шаня

Урочище Женишке и Таучилик

Мы вновь в высокогорной равнине Ассы. Проехав до ее середины, сворачиваем между пологих гор в распадок Кзыл-Аус («Красный рот»). Отчего произошло эта название, никто не знает. Я не вижу здесь никаких красных скал.

Дорога поднимается все выше и выше. Наконец, мы на перевале, вокруг округлые вершины гор с редкими гранитными скалами. Горы едва покрыты низенькой травкой. Отсюда видна обширная горная страна. Позади нас вся, как на ладони, равнина Ассы, впереди — горное плато, сильно изрезанное пологими ложбинами. Его пересекает полоска каньона реки Женишке. Еще далее ярко-зеленая возвышенность в роскошных травах, в синих пятнах еловых лесов. Величественную картину этого простора на юге венчают горы Кунгей Алатау: дикие, скалистые, покрытые снегами. За ними находится озеро Иссык-Куль.

Здесь, на перевале — граница жизни. Сейчас слегка пасмурно, прохладно. Все живое попряталось под камни. Под ними я нахожу маленького черноголового и красногрудого муравья мирмика лобикорнис и все его хозяйство: личинки, куколки, яички. В таком суровом климате выводить потомство ему помогает каменная крыша. Выйдет солнце и согреет камень, который долго сохраняет тепло.

Спрятались под камни черные сенокосцы. Они совсем не похожи на своих длинноногих собратьев, называемых в народе косиножками, ноги их коротки, меньше теряют тепла, а в черной одежде легче согреться под солнцем.

Из-под камня выскакивает паук ликоза с темно-зеленым коконом. Впервые вижу такого. Обычно ликозы, в том числе и наш, самый большой южный тарантул, плетут кокон из белой паутины. Коконы с яичками прогревают, и выводятся из них паучки в укрытиях: в норках, под камнями, в щелях. Впрочем, все понятно! Белая окраска, отражающая солнечные лучи, тут непригодна. С таким коконом долго провозишься, а самке надо в холодных условиях высокогорья вырастить паучат. Поэтому темно-зеленый цвет упаковки яичек помогает скорее прогреть потомство, да и мало заметен среди травы.

На перевале совсем мало растительности, и местами тонкий слой черной почвы, едва скрепленной дерном, сполз книзу, обнажив плешины, покрытые мелким гравием.

По небу плывут облака, дует сильный ветер. Неожиданно впереди нас все закрывается черной мглою туч и проливного дождя, горы погружаются в непроницаемый мрак. Сверкают молнии, гремит гром. Зато позади сияет чистое голубое небо, светит солнце. Будто два мира, враждебных друг другу, сошлись на этом перевале. Для высокогорья это обычные контрасты погоды.

Голубая полоска неба ширится с каждой минутой, черные облака и пелена дождя отодвигаются к востоку. Вот они разорвались, растворились, и на их месте засияла широкая цветастая радуга… Своим концом она опустилась в глубокую черную полоску каньона реки Женишке.

Мы находимся на высоте около трех тысяч метров. Дышится легко, но ходить тяжело.

Потом одолеваем долгий крутой спуск. Крутые виражи следуют один за другим, внимание напряжено. Дорога долго петляет по холмам и, наконец, уходит в узкое ущелье, заваленное камнями. С большой осторожностью веду «газик». В одном месте два больших камня перегораживают путь. Один из них надо пропустить под колесами машины, но он слишком велик. Долго возимся с ним, с трудом минуем опасный участок. Наши мучения в этом ущелье продолжаются еще около получаса. Наконец, мы преодолеваем его.

Пора искать для бивака место. Найдена ровная и чистая площадка, вокруг чудесные красивые дали.

Начали располагаться. И вдруг неожиданность. В том месте, где намечено ставить палатку, тянется вереница красноголовых муравьев с белыми куколками. Я вглядываюсь в неожиданную находку. Все ясно! Муравьи-рабовладельцы формика сангвинеа завершают грабительский поход на своих соседей.

Иду, чтобы разыскать гнездо потерпевших бедствий, а нахожу толпящихся рабовладельцев возле кучки куколок. Часть из которых запрятана в щель под камень. Так вот в чем дело! Я натолкнулся на так называемую перевалочную базу. Много лет назад в горах Киргизии я открыл впервые эту удивительную их особенность и теперь встретился с нею вновь.

Муравьи-рабовладельцы уносят куколок большей частью у другого вида, относящегося к тому же роду. Когда из них выходят муравьи, то они остаются у своих хозяев, как полноправные обитатели, выполняя самую разнообразную работу. Поэтому их было бы правильно называть не муравьями-рабами, как это стало принято, а муравьями-помощниками. Обычно нападение на жилище соседей совершается неожиданно, хозяева гнезда, будто понимая бессмысленность сопротивления, хватают куколок, выносят их на поверхность земли и прячутся в травинках. Все, что не успели спрятать хозяева, утаскивают к себе налетчики. Весь успех заключается в том, кто больше унесет куколок. Для того, чтобы набег был успешным, рабовладельцы устраивают возле жилища, на которое намечен налет, что-то подобное временной базе. Каждый муравей-грабитель, схватив куколку, добегает с нею до этой «базы», бросает ее там и спешит за новой ношей.

Пришлось нам посторониться, освободить площадку перед муравейником.

Пока мои спутники готовят обед и устраивают бивак, я принимаюсь переворачивать камни. Под ними много разных насекомых и чаще всего муравьев. Вот опять крошечный мирмика. Здесь ниже и теплее, поэтому в гнезде уже крылатые самцы и самки. С величайшей поспешностью муравьи прячут в подземные жилища свою детвору — куколок и личинок. Вместе с ними спасают потомство и крылатые сестрицы. Такое я вижу впервые. При тревоге обычно они стараются поскорее скрыться в подземелья и вообще никакого участия в делах общества не принимают. Кроме прочего, им полагается беречь свои нежные крылья. Без них не расселиться, не разыскать себе пару. А их главная забота — обоснование нового семейства. Поэтому в родительском гнезде они находятся на привилегии.

Еще под камнями я встречаю черного, поблескивающего бархатом мелких волосков, муравья формику фуску. Он — исконный житель леса и почему обитает под камнями в этой высокогорной степи — непонятно. Быть может, он остался здесь с тех давних времен, когда это плоскогорье покрывали леса, впоследствии изведенные человеком ради выпаса скота.

Нашли под камнями приют многочисленные и разные чернотелки. Шустро бегают, оказавшись на свету, крошечные стафилины. Еще под каменную крышу забрались разные слоники. Даже черно-красная оса-сфекс примкнула к этой компании. Не ожидал её здесь встретить, но удивляться нечему. При похолодании оцепеневшим насекомым опасно оставаться на поверхности земли: их могут затоптать пасущиеся животные.

Я присматриваюсь к норам сурков. Это животное колониальное. В обществе себе подобных ему легче жить; самый зоркий, осторожный и опытный всегда заблаговременно подает сигнал опасности. Вот длинный отрожек, выдающийся с хребетика холма. Он весь изрешечен норками. Место удачное. С него во все стороны хорошо просматривается окружающая местность. Не подобраться незамеченным ни лисе, ни волку — давним врагам этого добродушного и сообразительного зверька. Потом я вижу колонию нор в обширной пологой впадине между холмов. Здесь тоже хорошо просматриваются окрестности, только не сверху вниз, а наоборот, и здесь не подберешься незамеченным.

Представляю, какой оживленной здесь была их жизнь, как они бегали друг к другу в гости, не боясь хищников. В случае опасности всегда можно забежать в свой дом или к соседу, где и переждать. Но все то, что спасло сурков от их исконных врагов, не уберегло от человека с его истребительными орудиями охоты. Сейчас здесь пусто, и только каменки-плясуньи тревожно цокают, завидев человека. Пройдет время, обвалятся норы, и исчезнет эта веселая птичка, привыкшая к суровой жизни высокогорья.

В опустевшей колонии сурков возле одной норы вижу серый столбик. Наверное, камень. Но вдруг столбик шевельнулся и обернулся зайцем. От неожиданности я сел на землю, полез в рюкзак за биноклем.

Заяц посмотрел на меня карими глазами и шмыгнул в сурчиную нору. Я подошел к его убежищу. Засунул осторожно в него посох, но никого не нащупал. Отойдя в сторону, сел. Может быть, пересижу хитреца, взгляну еще раз, что он будет делать. Один раз будто в темной норе показалось что-то серое и исчезло. Но у зайца терпение крепче моего, да и счет времени ему вести незачем.

Позже мне рассказали, что здешние зайцы стали часто селиться в сурчиные норы, благо, их много пустующих. Почему бы и не занять свободную квартиру!

Нелегко здесь живется рыжим муравьям. Палочки, соринки, из которых полагается строить муравьиные кучи, разнесло бы ветром. И маленькое насекомое нашло выход: жилище строит плоское, приземистое, и сложено оно из мелких камешков красного гранита. Увидел я такую кучку и не сразу догадался, что передо мной муравейник. Но по каменной крыше жилища бродили маленькие труженики высокогорья, их коричневые головки с шустрыми усиками выглядывали в щелочки между нагромождениями гравия. Впрочем, кое-где между камешками торчали и обломки стеблей растений.

Хорошее получилось жилище у муравьев: крепкое, добротное, не подверженное разложению, и ветер ему нисколько не страшен.

Все ниже и ниже спускается наша машина, и с каждой минутой падает стрелка высотомера. Вот, наконец, и речка Женишке вся в зарослях ивы, облепихи, высоких лавролистных тополей с обрывистыми скалистыми берегами. В нескольких местах — нагромождения из скатившихся громадных, размером с большой сельский дом, камней. Это следы давно минувшего в этих краях землетрясения.

Вскоре мы проезжаем небольшой поселок, а за ним и домик егеря.

После отдыха мы пересекаем прозрачную горную реку и взбираемся на зеленое плато хребта Кунгей-Алатау. Путь туда недолог, но труден. Здесь край роскошных трав, цветов и еловых рощиц. Рядом глубокое ущелье. Его северные склоны поросли еловым лесом, а еще выше видны заснеженные горы. По дну живописного ущелья течет река Чилик. Ущелье удивительно красивое, я загляделся на него и забыл об окружающем. Внезапно над самым ухом раздался громкий свист, и над пропастью затрепетала на одном месте пустельга. Высоко над горами величаво пролетел орел. Потом промчалась стая голубей, и снова все замерло в извечном покое.

Среди зеленой травы хорошо видны черные холмики земли, выброшенные слепушонкой. Во влажной почве ему легче строить подземные галереи. Одна цепочка курганчиков тянется вверх, точно по прямой линий, и заканчивается обширным кольцом. Преодолевая подземный путь длиной около шестидесяти метров, зверьку потребовалось выбросить сто пятьдесят пять холмиков. А рядом, в небольшом понижении между холмами, вся почва изрыта. Тщательный осмотр, и все становится ясным: за слепушонкой охотился барсук.

Со всех сторон раздаются веселые песни кобылок-скаларисов. Их здесь масса. Летают бабочки-перламутровки, сатиры, шашечницы, красные голубянки. Иногда стремительно проносятся аполлоны.

Трава расцвечена желтыми альпийскими маками, оранжевыми жарками, лиловыми гвоздиками, желтыми толстянками, а среди зелени белеют шляпки грибов. Без труда мы набираем целое ведро грибов. Сегодня обеспечен обед без опостылевших консервов.

Разглядывая местность в бинокль, я вижу на западном горизонте груду скал. Она хорошо выделяется среди серых гранитов и известняков, торчащих скоплениями на пологих вершинах гор. Уж не порфиритовые ли там дайки, покрытые черным загаром и лаком. На ней могут оказаться наскальные рисунки. И воображение рисует богатую находку.

По зеленым пологим холмам видны черные ниточки дорог. Нахожу путь, как будто ведущий к черной таинственной дайке. Потом мы два часа колесим по холмам, преодолевая головокружительные подъемы и спуски. Ветер дует попутный, и в радиаторе закипает вода, едва стрелка датчика переваливает за 80 градусов. О причине догадаться нетрудно: мы на высоте три тысячи метров, и вода здесь закипает раньше, чем в низине.

Дважды на нашем пути встречались странные могилы с надгробиями, сложенные из полусгнивших стволов ели. Захоронения старые, им две-три сотни лет. На одном из них — деревянный полумесяц. Кем они сложены? Потом я вижу на холме, возвышающемся над местностью у каньона реки Женишке, несколько очень древних небольших курганов. Сооружены они из колец камней, возвышающихся над поверхностью на 30–40 сантиметров, внутри засыпанных землей. Диаметр этих своеобразных плоских курганов — около пяти метров. Судя по своеобразию архитектуры, захоронения принадлежали какому-то роду или этнической группировке.

У моих спутников разгорается азарт охоты за грибами. Среди зеленых трав они замечают едва различимые белые шляпки, которые располагаются правильным, почти замкнутым кругом, и я вспоминаю, что подобное положение в Сибири называют «ведьминым кругом». Образуется он из-за равномерного разрастания во все стороны споры.

Вот, наконец, и горизонт со скалами на вершине. Где-то там за ними дайка черная. Дальше ехать нельзя. Острые большие камин перегораживают наш путь. На пологих склонах вода, стекая по колеям дорог, проложенных машинами, размыла глубокие овражки и весь склон изборожден ими. Так автомобиль вызывает эрозию почвы и становится врагом природы.

Мои спутники принимаются за грибы, я же отправляюсь на поиски наскальных рисунков. Но меня ждет разочарование: то, что принял за черную дайку, это все тот же серый, сильно потрескавшийся гранит, и никаких на нем рисунков нет в помине.

Тучи заволокли небо, пошел дождь, стало холодно и неуютно. А там, внизу, золотистая, облитая солнечными лучами, земля. Скорее вниз, к теплу и свету.

Покидая плоскогорье, я думаю о том, что на нем почти нет никаких захоронений. Древние обитатели этой земли почему-то предпочитали хоронить покойников в долине Ассы. Возможно, эта местность с древних времен почиталась священной, а может быть, особенно полезной для болеющих малярией.

О местности Тау-Чилик («Горный Чилик») я слышал давно и собирался ее посетить, но все как-то не доводилось. Горным Чиликом называется обширное ущелье, разделяющее два хребта — Восточную часть Заилийского Алатау и Кунгей-Алатау. По его дну протекает речка Чилик, от которой идет проселочная дорога по крутым предгорьям Кунгей-Алатау. После села Джаланаш, преодолев многочисленные подъемы и спуски, дорога неожиданно выводит нас на перевал, с которого открывается сверкающая зеленью посевов и горных цветущих лугов долина реки Чилик в обрамлении лесистых зарослей. Внизу виднеется небольшое село Саты. С перевала отходит неторная дорога к горному озеру Каинды.

Времени у нас в обрез, и мы, пропустив сворот на Каинды и утешив себя тем, что впереди еще будет одно горное озеро, поехали дальше. Спустились в долину, пересекли село Саты и через несколько километров свернули на дорогу, ведущую к озеру Кульсай. Карты хорошей у нас не было, поэтому о дальнейшем пути приходилось узнавать у местных жителей.

— Сколько километров до озера Кульсай? — спросили мы.

— Двадцать! — сказал лесник.

— Три! — ответил косарь.

— Восемь! — заверил тракторист.

Самый же правильный ответ мы получим от спидометра машины, который и совпал с ответом тракториста. Преодолев несколько цветистых холмов, мы вскоре увидели большую гору с нежно-розовой лысинкой, оставшейся после оползня. Окаймленная синими еловыми лесами, она казалась очень красивой и яркой. Потом левее ее показались красно-бурые скалы. Когда же дорога привела на вершину холмов, мы увидели в узкой теснине крутых гор, поросших лесами, темную сине-фиолетовую гладь озера. Цвет его был необыкновенен. Ничего подобного мне не приходилось в жизни видеть.

Горные реки и озера, питаемые таящими ледниками, всегда окрашены в синий цвет. Даже река Или, мутная и желтоватая от обильной глинистой взвеси после сооружения Капчагайского водохранилища, отстоявшись в нем, вытекает из него синей. Река Или питается ледниками Тянь-Шаня.

Когда-то была предпринята попытка разгадать причину голубой окраски горной воды. Предполагалось, что она обусловлена солями кобальта. Действительно, цвет горной воды более всего походил на синий кобальт. Но предположение не оправдалось. Да и сколько бы потребовалось кобальта для окраски такой массы воды!

Это озеро обладает особенно интенсивной кобальтовой окраской, и если когда-либо будет вновь предпринята попытка разгадать происхождение окраски горной воды, то лучше, чем Кульсай, места, пожалуй, не найти.

Нам не посчастливилось. Над горами громоздились темные тучи, дул сильный, порывистый и прохладный ветер, и озеро голубело лишь тогда, когда ветер покрывал его легкой рябью. Вода казалась необыкновенно тяжелой, да и все оно выглядело каким-то неестественным, будто заполненным не водою.

Озеро необыкновенной окраски, высокие дремучие горы в синих еловых лесах, мягкие овалы предгорий, покрытые травами, — все это создавало особенное настроение и ощущение изящной и возвышенной красоты.

Озеро Кульсай — драгоценный уголок природы, как неповторимое произведение искусства, жемчужина, уникальный алмаз, которое надо охранять всеми силами.

Недалеко от озера, в лесу, мы останавливаемся на стоянку. Вблизи от бивака возле горного ручья расположена полянка, большая, ровная, покрытая густой травой да редкими кустиками таволги. Здесь когда-то, должно быть, прошел селевой поток и намыл ровную площадку, столь редкую в крутых горах.

Я задержался в походе, а, возвращаясь, удивился, откуда на растениях столько белых цветов. Ведь сегодня утром их не было. На полянке все выяснилось: на растениях всюду неподвижно сидели бабочки-аполлоны. Никогда я не видел вместе такого количества. Большие, белые, с красивыми красными глазчатыми пятнами, они издалека казались цветами.

Солнце давно зашло за горы, в ущелье легла тень, и, как бывает в горах, быстро похолодало. Бабочки стали вялые и медлительные. Хоть собирай руками. Почему же их здесь так много и что за необычное сборище!

Над нашими палатками темные высокие ели и всюду камни. Прямо над елями громоздятся обрывистые скалы, а напротив, по правой стороне ущелья, — весь склон в осыпи. В этом месте солнце нас не балует: появится из-за вершины мохнатой сопки поздно утром, а часам к пяти уже исчезнет за горами. Скучно без него, особенно рано утром, когда со снежных вершин вниз опускаются волны холодного воздуха и после теплого спального мешка одолевает дрожь. А лучи его рядом золотятся на каменистой осыпи, играют бликами на серых гранитных валунах, сверкают на листиках рябины. От солнечных лучей с мокрых камней и росистой травы поднимается легкий пар, и милые зверьки пищухи затевают веселые перебежки.

В такое время, кому не терпится, — перебирается через ручей и карабкается по крутому склону по шатким камням осыпи к теплу и свету. Вечером проще: после ужина можно подбросить в еще не погасший костер сушняку и посидеть возле приветливого огонька. К тому же, вечером не так холодно и сыро. Только не сегодня, после дождя. Не спуститься ли на полянку, где еще солнце и золотятся осинки.

Не более пяти минут ходьбы от бивака, и мы, как будто, попадаем в другой мир. Здесь тепло и радостно. Солнцу еще далеко до склонов ущелья, и оно греет, как днем. Жаль, что сразу не догадались здесь провожать день. И еще непонятное. Всюду порхают аполлоны, со всех сторон подлетают новые. Так же, как и мы, они спешат к теплу. Незаметно летит время. На полянку падает тень, сразу становится прохладно, а белые аполлоны рассаживаются на травы и тихо замирают.

Завтра, решаем мы, обязательно придем на это место вместе с бабочками провожать солнце.

На склоне горы вблизи бивака множество почерневших пней. Лес спилили давно, а новые елочки не растут. Плохо восстанавливаются лесные массивы Тянь-Шаня.

Пни здесь разные — и крепкие, и трухлявые. Когда они были свежими, в них могли бы обосновать жилище муравьи-древоточцы. Но что-то с ними случилось, вымерли почти повсюду. Сейчас в пнях с солнечной стороны поселились крошечные высокогорные мирмики.

Высокогорные мирмики — тщедушные существа. Ни один не пытается искать обидчика, когда вскроешь их жилище. Они неторопливо, но деловито прячут своих личинок и куколок. В таких же пнях живут сороконожки, уховертки, забрались сюда на лето черные слизни, находят здесь приют и многие другие обитатели.

Один маленький пенек оказался так густо заселен высокогорными мирмиками, что другим обитателям в нем не оказалось места. Кроме… большой самки муравья-древоточца. Она, видимо, не столь давно закончила брачный полет, сбросила крылья и вот теперь по каким-то причинам поселилась в самой гуще маленьких муравьишек. В этом домике она соорудила для себя маленькую изолированную каморку.

Находка древоточца в столь необычном месте для меня оказалась неожиданностью, а поведение самки озадачило. Когда у нее появятся маленькие дочери-первенцы, они не смогут жить в этой перенаселенной квартире и перекочуют на новые места. Но сейчас, видимо, расчет был правилен. Здесь не опасно. Кто полезет в пенек, густо заселенный муравьями, хотя и крошечными?

И еще одна встреча с красногрудыми древоточцами. У горного ручья, под крутым берегом, поросшим осинками и молодыми елочками, я увидел обломок ствола большой ели. Он весь изрешечен старыми ходами, проделанными личинками дровосеков, ос-рогохвостов да точильщиками. Все они усиленно грызут древесину ствола, а вслед за ними по их ходам продвигаются муравьи-древоточцы, выбрасывая наружу кучечки свежих опилок.

Я приподнимаю кусок коры и под ней вижу кишащую массу черных крупных муравьев. У них масса хлопот. Их дом — кусок ствола, лежит на камнях и из него нет ни одного тоннеля под землю, по которому можно было бы расходиться на охоту во все стороны. Какое неудобство! Как же могло оказаться здесь их жилище? Я осматриваю местность и начинаю понимать, отчего жилище древоточцев оказалось в необычном положении.

Лежал обломок ствола ели высоко на горе в самом лесу, и было в нем хорошо и удобно. Но после многоснежной зимы весной с крутых гор промчалась лавина и, ломая по пути деревья, протащила вместе с камнями муравейник древоточцев. Когда же наступило лето, муравьи пробудились совсем в другом месте. Пришлось им приспосабливаться к новым условиям. Конечно, здесь им неудобно, неустроенно, непривычно, но ничего не поделаешь. Как-то надо жить!

Я бреду по заброшенной дороге в горах, присматриваясь к травам. Цветет мышиный горошек, камнеломка, зверобой. Вершины гор в молочной мгле. Над ними гряды облаков. Жарко, светит солнце. И вдруг на мою голову падает прекрасная бабочка-аполлон. В этом месте особенно много в общем-то редких бабочек.

Иду дальше, по пути засмотрелся на щитомордника. Он выполз на дорогу погреться, и мое появление его беспокоит. Глупая и злая мордочка змеи будто решает трудную задачу: что делать, лежать или скрываться? Еще я вижу драку муравьев-тетрамориумов. И снова на мою голову бросается аполлон. Я чувствую биение его крыльев, прикосновение к лицу цепких ног. Но он, как и первый, поспешно уносится в сторону.

Поведение двух бабочек озадачило меня. Любители-коллекционеры часами носятся с сачками за аполлонами и радуются, когда такая красивая добыча им попадает. А тут сами бросаются навстречу опасности.

Я не перестаю размышлять об их загадочном поведении. Но вскоре находится отгадка. Все дело в большом ярко-желтом пластмассовом козырьке моей летней шапочки. Он-то и приманил глупых бабочек, принявших его за цветок. На обратном пути еще один аполлон сел на мою голову. Теперь я ему не удивился.

Вновь перед нами долина реки Чилик, узкие ленты полей картофеля, подсолнечника, созревающей пшеницы. Кое-где из зарослей трав выглядывают курганы.

Небо хмурится, черные тучи ползут по горам, налетает ветер, накрапывает дождь, холодает. Ветер становится сильнее и разгоняет тучи. На небе появляется синее «окно» и начинает светить жаркое южное солнце. Как изменчива погода в горах!

В одном месте долина резко сужается, горы близко подходят друг к другу, образуя узкую щель, прорезанную рекой. Когда-нибудь в этом глухом уголке природы будет сооружена гидроэлектростанция.

Дорога круто поднимается в гору, мотор натуженно гудит. Вскоре мы достигаем перевала. Перед нами открывается чудесная картина нетронутой природы. Удивительна и прекрасна здесь она. Северный берег реки — Заилийский Алатау скалист, обрывист, порос мелким кустарником и стелющимся можжевельником. Из-за его далеких вершин выглядывают прячущиеся от солнца темные ели. Южный же берег, принадлежащий хребту Кунгей-Алатау, обращен на север. Он более пологий, округлые холмы его подходят к реке. Здесь царство густых трав, обильно разукрашенных цветами. Темные и стройные, как пирамидки, ели спускаются по ложбинкам почти к самой реке, которая сейчас, питаемая тающими ледниками, почти молочно-белая, пенится и бурлит в обрамлении зарослей ив, тополей, облепихи. Гуляют по небу пушистые белые облака, и тени от них темными пятнами медленно ползут по горам. Воздух свеж, прохладен и душист.

В горах Тянь-Шаня везде уклон, поэтому воде негде задержаться, и она всюду торопится вниз. Здесь нет луж, нет никогда и комаров. Но по склону крутого ущелья зигзагами провели дорогу, и на ее ровной поверхности в выбоинах от колес машин после дождей появились лужи.

Насекомые — жители гор, испокон веков не встречались со стоячей водой и не знают, насколько она опасна. Поэтому лужа оказалась для них вроде ловушки. В ней я нашел их целую коллекцию. Распластав в стороны крылья, плавали бабочки, самые разнообразные мухи, большой ктырь, клопы, жук-бронзовка и многие другие. Некоторых насекомых я встречаю здесь впервые. Одна цикадка показалась мне странной. Слишком длинным было ее брюшко и коротенькими крылья. Пришлось ее извлечь из воды и положить в баночку.

В мутной луже носились какие-то красные клещики. Мелькнув точкой, они быстро скрывались. Возле погибших насекомых они находили богатую еду.

Многим маленьким жителям гор лужа несла опасность. Только бабочки-голубянки да осы толпились у ее берегов и жадно сосали хоботками влажную землю, богатую солями. Для них она была счастливой находкой.

На биваке, разгружая полевую сумку, я вспомнил о маленькой цикадке и не узнал ее. Она стала коротенькой, с обычным маленьким брюшком. Оказывается, освободившись от лишней воды, она энергично искала выхода из плена. Пришлось ее отпустить на волю.

Долина реки безлюдна, и нам не у кого узнать, далеко ли еще можно проехать. А дорога становится все хуже, все чаще встречаются большие камни. Потом с небольшого перевальчика вновь открывается глухая горная долина. Большая гора с голым склоном и ниже ее каменистый бугристый холм — то, что когда-то сползло с горы в ущелье. Оползень, без сомнения, тектонического происхождения. Судя по следам, он ненадолго загородил реку: быстрые ее воды вскоре же проточили препятствие. Весь холм, а он большой — около полукилометра длиной, местами уже порос лесом. Пройдет несколько сотен лет, и он весь зарастет деревьями.

Потом мы видим одинокую избушку лесника. Он сообщает нам, что гора, как говорят старики, обвалилась при землетрясении в 1905 году. Ущелье еще более становится узким, а дорога скалиста и почти непроходима. Приходится поворачивать обратно. Наше путешествие в урочище Женишке и Горный Чилик закончилось.

На обратном пути из урочища Таучилик после селения Джаланаш мы едем по обширной равнине. Вечереет, пора становиться на отдых. Мы выбрали уютный и пологий ложок, поросший зелеными травами: сюда зимой ветер наметал снег, весной здесь мчались талые воды, а потом и дождевые потоки.

Еще не разгрузив машину, мы принялись разжигать примус: надо было прежде всего позаботиться об ужине. Заполняя примус, немного пролили горючее на землю.

В воздухе зареяли жучки. С каждой минутой их становилось все больше и больше. В лучах заходящего солнца они сверкали своими светлыми крылышками. Я пригляделся к ним. Это были крошечные навозники-афодиусы со светло-коричневыми надкрыльями, темной головой и передней спинкой. Видимо, начинался вечерний брачный лет — обычное явление в начале лета.

До ужина оставалось еще время, и я забрался на холм, чтобы в бинокль осмотреть окружающую местность и наметить завтрашний маршрут. Здесь, на большой равнине, было очень красиво. С севера высился темный и скалистый хребет Турайгыр, с юга виднелись каньоны реки Чарын, а за ними — покрытый еловым лесом синий хребет Кетмень. На западе светились далекие заснеженные вершины Заилийского Алатау.

Когда я возвратился на бивак, то застал необычную картину. Мои помощники метались возле капризничавшего примуса, размахивая руками, прогоняли от себя громадную тучу навозников. Они падали на землю, забирались в вещи, лезли на примус, запутывались в волосах, заползали в одежду. Почему-то больше всего их привлекал именно примус. Над ним висела густая туча, множество их копошилось на земле.

Подобного массового лета жучков-навозников мне никогда не приходилось видеть. Что привело их в эту уютную ложбинку, почему они скопились именно возле нашего бивака?

Вскоре я заметил, что немалое облачко бесновалось еще и возле канистры с бензином. Неужели их привлек запах бензина — вещество весьма непривлекательное для всего живого, которым мы иногда даже заправляем и морилки насекомых.

Я вспомнил описанный в литературе случай, когда, на стадион с возбужденными болельщиками — любителями футбола — слетелись тучи короедов пожарищ. Такое название они получили за то, что заселяют деревья, пострадавшие от пожаров. Их привлекли сюда из ближайшего леса клубы папиросного дыма. Вспомнил давний, происшедший со мною более пятнадцати лет тому назад странный случай. В одну из поездок по пустыне я собрался написать масляными красками этюд, но был побежден слетевшимися в массе черными жучками — туркестанскими мягкокрылами. Они облепили начатый мною набросок, насели и на палитру. Им почему-то более всего нравились цинковые белила. Потом оказалось, что этот жучок обитает на самом распространенном цветке пустыни — весеннем красном маке. Цинковые же белила готовились на масле из семян культурного мака. В нем, по-видимому, и оказались какие-то вещества в более сильной концентрации, по которым жучки находили свои излюбленные растения.

Наше дело было неважным. Солнце садилось за горизонт, а нападение жучков становилось еще более ожесточенным. Они копошились всюду, лезли в сковороду с картошкой, облепили со всех сторон машину, забрались решительно во все вещи. И тогда я догадался, в чем дело. Канистру плотно закрыл, то место, где горел примус, забросал при помощи лопаты землей, а метрах в пятидесяти от бивака вылил бутылку бензина.

Вскоре густое облако жучков переместилось от нас. А то место, куда я вылил бензин, потемнело от массы копошащихся насекомых.

Массовый лет навозников продолжался и в сумерках, и в темноте, прекратился лишь тогда, когда температура воздуха понизилась до четырнадцати градусов. Но на земле, политой бензином, все еще копошилось громадное и плотное скопище.

Рано утром следов вчерашнего происшествия я не обнаружил. Лишь, где горел примус, валялись обожженные пламенем жучки, да кое-где в укромных местах машины и в вещах застыли нежеланные визитеры. В сумке из-под примуса их оказалось более всего, несколько сотен. Мы высыпали их на землю. С величайшей поспешностью все они до единого разбежались в разные стороны и попрятались в укромные места.

Что же привлекло к нам маленьких навозничков? Без сомнения, они слетелись с большой территории на запах бензина. Впрочем, может быть, их привлек запах тетраэтилового свинца, добавленного в горючее для повышения октанового числа, или, быть может, зеленой краски, которая добавлялась к этилированному горючему для окраски.

На память об этом случае я сделал несколько фотоснимков на цветной пленке. Несмотря на сумерки и неблагоприятные условия съемки, они оказались удачными.

Утром мы едем к каньону, и вскоре тот открывается перед нами во всей своей красе. На его дне узкой лентой сверкает река Чарын в обрамлении зарослей. Находим съезд. Он очень крут, и временами мне кажется, что мы не выберемся обратно. Вот спуск закончен, и мы оказываемся в небольшом леску среди зарослей колючей облепихи, ив и редких тополей. Здесь кое-где на полянках видны сенокосы, бродят коровы. Влияние человека здесь сказалось и на диких животных: нет ни зайцев, ни фазанов, ни крупных зверей.

Хорошо бы здесь подневалить, походить по зарослям, понаблюдать за насекомыми, кто еще остался в заметном числе из животных, как не насекомые! Но времени у нас немного.

Вблизи от съезда находим переезд по мелкому перекату на другую сторону реки и с большим трудом преодолеваем подъем на другой берег.

Я даю время остыть мотору, а сам принимаюсь бродить по берегу пропасти. Здесь масса старинных курганов. Видимо, в каньоне прежде жило немало народу. Места здесь хорошие, есть и выпаса, в стремительном и прохладном Чарыне нет ни комаров, ни других кровососущих насекомых.

В небольшом отдалении от края каньона я вижу цепочку небольших курганов. Они хорошо выделяются своим цветом от окружающей засохшей желтой растительности. Каждый курган окружен у самого основания темным кольцом. С удивлением я рассматриваю это кольцо. Оказывается, на нем не растет маленький ковыль. Круг же покрыт сизоватым лишайником-пармелией, который в большом почете у любителей народной медицины и применяется для лечения воспалительных процессов. Как же образовалось это кольцо? Я не в силах ответить на этот вопрос. Тут скорее всего необходим анализ почвы. Возможно, вокруг каждого кургана при его сооружении была сильно утрамбована почва, или, быть может, из каких-либо ритуальных соображений была насыпана особая почва. Не могли же строители этих надгробий посадить лишайник ради каких-то соображений, связанных с представлением о загробном мире. В общем, загадка пока остается неразрешенной. Но пора ехать. Я иду к машине и вдруг неподалеку вижу странное сооружение из камней в виде подковы. Оно явно очень древнее: камни занесены почвой и едва выглядывают из-под нее. В длину каменная выкладка около 14 метров, в ширину — на метр меньше. В одном месте видна дополнительная каменная площадка. Обычно разнообразные сооружения из камня, в том числе и погребальные, древние жители нашей планеты, как правило, строили хотя бы на небольшом возвышении или, по крайней мере, на ровном, хорошо видном со всех сторон, месте. Каменная же подкова расположена в значительной естественной и округлой выемке и, по-видимому, не случайно. Видимо, по склонам выемки располагались зрители. Поэтому здесь соблюден принцип своеобразного амфитеатра, или современного стадиона, только в очень маленьком размере.

Что же могла означать каменная кладка?

Скорее всего, на этой площадке происходило какое-то представление, возможно, борьба силачей: размеры площадки внутри подковы небольшие. А маленькое, выложенное камнем, место предназначалось для арбитра. Может быть, «подкова» служила для совершения каких-либо религиозных обрядов, приношения жертвы, шаманского камлания?

Удастся ли когда-нибудь найти ответ на эти вопросы? Может быть, тщательные раскопки, расчистка почвы внутри «подковы» и вокруг нее даст какие-либо находки случайно оброненных предметов, по которым будет легче судить о назначении всего древнего сооружения.

Со дна «подковы» видна цепочка курганов, будто она нарочно так поставлена. Я беру буссоль и замеряю азимуты. Из входа в подкову азимуты на три кургана точно соответствуют направлению восхода солнца в дни зимнего и летнего солнцестояния и весеннего и осеннего равноденствия, то есть то, что я открыл в структуре загадочных курганов с каменными грядками, описанными мною в книге «В пустынях Казахстана».

С догадками и рассуждениями и тянется наш путь в город.