В интересах следствия

ПО ПРОЗВИЩУ КОЛИЗЕЙ

— Володька!

Фризе с трудом вырвался из сладкой дремы.

— Володька! — повторил его новый знакомый бомж Николай Тарасович со странным прозвищем Колизей. — Ты чего, в отключке?

— Есть немного. Кемарнул.

Внезапно Фризе больно кольнула мысль о том, что за последние несколько дней он только и занимается тем, что тихо подремывает. Вынужденное бездействие постепенно притупляло его чувства и волю. Засасывало. Он убеждал себя: бездействие — его главное оружие. Выдержка, тупая безучастность ко всему происходящему вокруг могут принести успех. Бомжи наконец заговорят.

— Кемарнул! — недовольно бросил бомж. — Ширанулся втихую.

— Чего тебе?

— Политическая тактика необоснованных обещаний. Восемь букв. Четвертая «у». Что за слово?

— Спроси у Генерала.

Сам военный мирно похрапывал на матрасе рядом с Фризе. Иногда храп сменялся жалобным, как у ребенка, стоном.

— Не знаешь, — с удовлетворением объявил Колизей. — Тогда вопросец попроще: опера Верди из восьми букв. Пятая — «с».

— Охота тебе глаза портить. — Фризе перевернулся на другой бок и на несколько секунд задержал дыхание. Каждое движение на старом полусгнившем матрасе вызывало неудержимый всплеск тошнотворных запахов, которые накапливались в слежавшихся слоях побуревшей ваты. Наверное, этот матрас послужил не одному бездомному скитальцу.

Моментами Фризе казалось, что все это ему снится: вонючий трухлявый матрас, на котором он лежит, недельная щетина на лице — рука непроизвольно потянулась к ней, и ему стоило большого труда оставить в покое непривычные заросли. Горячечным бредом казались пустые, состоящие чаще всего из одних междометий и мата разговоры с «коллегами». Николай Тарасович и Генерал казались в сравнении с остальными бомжами златоустами. Иногда, опустошив бутылку непонятного вина — «красноты» или «блондиночки», — кто-нибудь из бомжей пускался в воспоминания о «той», далекой и обязательно прекрасной жизни, в которой у рассказчика была жена, дети и, главное, крыша над головой.

Прислушиваясь сквозь дремоту к таким рассказам, Владимир терял чувство реальности. Незаметно для себя он начинал думать, что прошлая жизнь не что иное, как сон. Его большая квартира, начиненная современной, вечно подмаргивающей техникой, шикарная ванная комната, белый новенький «БМВ» — все это обрывки несбывшихся снов, когда-то приснившихся ему. А знакомые девушки воспринимались сейчас как призрачные и недоступные видения со страниц «Плейбоя».

Он пытался вызвать образ своей последней подруги, малышки, которую наградил прозвищем Дюймовочка. С трудом, но ему это удалось сделать. Дюймовочка, молоденькая следовательница из прокуратуры, предстала перед Фризе в его просторной, оборудованной самыми современными прибамбасами ванной комнате. Там лилась горячая вода, стояли флаконы с душистыми шампунями, а здесь поднимались тошнотворные миазмы от проклятого матраса. Это было невыносимо.

Владимир усилием воли отгонял видение. Наверное, он непроизвольно застонал, потому что Николай Тарасович спросил:

— Клопики кусаются?

Спросил равнодушно, просто из желания начать разговор. С таким же равнодушием, заметив, что товарищ по несчастью приготовился отдать Богу душу, Колизей спросил бы: «Помираешь?»

Здесь никто никого не жалел. Никто никому не сочувствовал. Бомжи не были ни злыми, ни добрыми. Через полгода-год обитания на чердаках и в подвалах они начисто лишались самых простых человеческих чувств. Становились равнодушными к чужой — и своей тоже! — боли.

Не дождавшись ответа, старик поинтересовался:

— Знаешь анекдот про клопа и дистрофика?

Анекдоты были вторым, после кроссвордов, увлечением старого бомжа. А история про клопа и дистрофика, которую Владимир слышал уже раз пять, его любимым анекдотом.

— Лежит дистрофик на больничной койке, — начал Колизей, — и зовет: «Сестричка! Сестричка!»

«Что, миленький?»

«Клопик».

«Кусает?»

«Толкает».

— Господи, — неожиданно подал голос Генерал, — чтоб тебя клопики поганые до костей обглодали! Осатанел!

— Чуешь, Володька?! Услыхал! — удивился Колизей. — А прикидывается глухим. Зачем поминаешь имя Господа всуе, балабон?

Но похоже, Генерал упрека не услышал. Он опять похрапывал. Или притворялся.

Фризе повернулся на своем трухлявом матрасе и взглянул на Колизея. Тот пристроился на железных ступеньках ведущей к слуховому окну лестницы и, подставив мятую газету к носу, пытался осилить очередной кроссворд. Рассеянный свет августовского вечера с трудом проникал в узкое, похожее на амбразуру оконце. Владимир в который уже раз подивился тому, каким образом Колизей сохранил в свои годы зрение. А ему было не меньше восьмидесяти.

Этот дед, большой любитель анекдотов про дистрофиков, и сам был похож на обтянутый желтоватой, нездоровой кожей скелет. Только лицо, как у всех профессиональных бомжей, было у него опухшее, с затекшими глазами-щелочками. Звали Колизея Николай Тарасович, а настоящей фамилии никто не знал.

«Я такой старый, — сказал дед Владимиру при знакомстве, — что фамилию забыл. Зачем башку ерундой забивать? Мне же в ведомости на зарплату роспись ставить не надо».

Но его глаза смотрели с такой неприкрытой хитрецой, что Фризе не сомневался — все-то он помнит и знает.

Поначалу Владимир решил, что прозвищем старый бомж обязан своему имени: Коля — Колизей. Но ошибся.

У Николая Тарасовича был кумир — Иосиф Сталин. С его портретом старик не расставался никогда. Перебираясь под давлением обстоятельств — милицейского патруля или омоновцев — на новую «квартиру», он никогда не забывал прихватить с собой и портрет усатого вождя. Аккуратно сворачивал портрет в трубочку, а кнопки совал в карман, чтобы на новом месте первым делом пришпилить его над своим лежбищем.

— Большой человек, — говорил Николай Тарасович, разглаживая грязной, скрученной ревматизмом ладонью изрядно поистрепавшийся портрет. — Трижды Колизей науки! Форейтор мирового прогресса.

— Этот форейтор первым делом погрузил бы нас с тобой в товарняк и отправил на Колыму, — пошутил Фризе, услышав оригинальный панегирик генералиссимусу.

— Правильно рассуждаешь, Володька, — согласился Колизей. — Там нам и место. Скажи, что нет?

А сейчас он, как ребенок, сердился на неподдающийся кроссворд:

— Проклятая опера! Кроме «Аиды» да «Травиаты», ничего в голову не лезет.

— Глотни «красноты». Очень способствует.

— Усну от нее, — с сожалением сказал старик. — А под утро с печенкой замаюсь, мать ее так и разэтак.

В этот момент кусочек неба в слуховом оконце осветился ярким желтоватым светом. Зажглась гигантская реклама, установленная на крыше дома. Короткое слово KAMEL призывно засияло над городом.

— Так! — с удовлетворением произнес Колизей. — Так. Возьму-ка я другой журнальчик.

Фризе с облегчением подумал: «Ну теперь-то, друг любезный, ты возьмешься за один из моих кроссвордов».

Несколько часов он потратил на то, чтобы отыскать головоломку, которая навела бы старого бомжа на нужный разговор. Прежде чем подсунуть ему журнал и скабрезный еженедельник, Владимир изрядно поработал над ними — начисто лишил товарного вида. Теперь издания ничем не отличались от тех, которые Колизей выуживал из мусорных баков.

— Ну и жопы, ну и жопы, — бормотал старик, разглядывая в отблесках рекламного сияния таблоид. — Что-то я не помню, где эту порнуху ухватил? На Красной Пресне, что ли? У Белого дома? Члены правительства сбросили? Здесь небось в кроссворде одна похабень?

— Интересно! — опять подал голос Генерал. И даже привстал с матраса. — Покажь, что за жопы?

— У тебя сон пропадет!

— Покажь, покажь!

Колизей бросил ему один из журналов.

— Ого! — восхищенно воскликнул бомж и надолго замолк.

Кроссворд в еженедельнике оказался серьезным, посвященным изобразительному искусству. Такие кроссворды Николай Тарасович уважал.

Минут пятнадцать-двадцать он не беспокоил Фризе. Бормотал что-то тихо себе под нос, сердился, когда словечко ему не поддавалось, и радовался, быстро найдя разгадку. Владимир уже начал дремать, когда Колизей окликнул его:

— Володька, «малые голландцы» — это кто такие?

— Художники.

— Без тебя знаю. Почему «малые»? Карлы, что ли?

— Дай поспать.

— Еще чего! У меня в крестословице в этого карлу три слова уперлись.

— Вот прилип. Говори, что у тебя там?

— Один из известных художников «малых голландцев». Десять букв. Вторая — «р».

— Брекеленкамп.

— Кажись, угадал! — Колизей зашептал что-то неразборчивое. Наверное, примерял фамилию художника к кроссворду.

— Да что вы про своих карликов дундите? — возмутился Генерал и, развернув таблоид, продемонстрировал цветную фотографию известной фотомодели во всей своей прелестной нагой красе. — Видали сооружения?'! И не тяжело ей? Ох, загляденье!

Фризе хотел сказать, что «сооружения» у дивы силиконовые. Он прочитал журнал от первой до последней страницы, прежде чем подсунул Колизею. И выудил там информацию о том, какую операцию перенесла дива.

Но промолчал.

— Не мешай, — огрызнулся Николаи Тарасович. — Мы делом заняты.

— Да ты погляди, погляди! Это тебе не Люськины прыщики!

— Люська — это кто? — поинтересовался Фризе.

— Ходит к нам одна сыроежка. С пятого этажа. — Колизей расплылся в улыбке. Видно, воспоминания от визита «сыроежки» были у него приятные. — Никому не отказывает. И стариков уважает. Цветочек.

— Ей бы такие маркотушки, — не унимался Генерал.

— Заглохни! — потерял терпение Колизей.

Уже не в первый раз Фризе подумал о том, что старый бомж — отпетый лицедей. Играет спившегося простака, равнодушного ко всему, кроме стакана портвейна и кроссвордов, по сто раз тупо переспрашивает в разговоре о каком-нибудь пустяке, а с лету запомнил трудно произносимую фамилию художника. А как оживился при упоминании молоденькой гостьи!

— Не то! Я же сказал тебе — десять букв. А в этом Бре-ке-ке — двенадцать.

— Попробуй Бракенбюрга.

— А ты-то откуда знаешь? — удивился бомж. — Искусствовед?

— Учился на него.

— Во дает! И помнит такие заколдобистые фамилии. А ну, повтори. — Теперь фраза Колизея прозвучала не слишком искренне. Наверное, старик почувствовал, что приоткрылся.

— Бра-кен-бюрг.

— Точно. Тютелька в тютельку! Не отлепишь. Володька, анекдот про тютельку знаешь?

— Ты мне уже трижды рассказывал. Поспать дашь?

— Дам. А про этих «малых голландцев» я на прошлой неделе слыхал кое-что.

— Анекдот?

— Да нет. Не анекдот. Тут поблизости одну хавиру взяли…

— Ох и хавира! — мечтательно прокомментировал Генерал и отбросил в сторону журнал с дивой. — Что тебе банк «Менатеп»!

— Ботало попридержи! — одернул его Колизей. Но одернул не зло, скорее равнодушно.

— Володьки-то нечего бояться. Он приезжий. — Генерал засмеялся. — И отъезжий тож! У него в Москве и знакомых нет.

— Нам сейчас бояться собственной тени надо, — изрек старик. — Где нынче Памперс? А Крокодил Гена?

Генерал быстро перекрестился.

— Крестишься, дурак? А сам, торчок, того и гляди, подведешь нас под монастырь.

— Плешь!

— Не плешь! Мундир никак не скинешь. Тебя же по нему всякий дурак определяет. Талдычу, талдычу!

— Меня уже все обшмонали. И менты, и братки крутые, — обиженно сказал Василий. — Знают — мужик в мундире пустой. Больше не цепляют.

— Бельмондо! Ты дважды за шамовкой ходил! Тебя, как огородное пугало, за версту видать. Уверен, что сексотов не навел?

— Я ж по телкам хожу. И только на пятый этаж. До Люськи.

— «До Люськи»! — передразнил Колизей. — То-то и оно!

Фризе вспомнил о своих сомнениях, когда впервые увидел Генерала в «зверинце», в отделении милиции. Вспомнил и о том, что Генерала выпустили оттуда на несколько минут позже, чем остальных бомжей, и он с трудом нагнал Владимира на пустынной улице. Но если бы милиция использовала Василия в своих целях, об этом бы знал майор Рамодин. А значит, знал бы и Фризе. Может быть, Генералу и правда проще отмазываться, щеголяя в мундире. Может, не такая это и глупость.

Говорил старик Колизей медленно, словно у него распух и с трудом ворочался язык. К месту и не к месту сыпал мелким матерком и блатной «музыкой». Только по нынешним понятиям его жаргон малость устарел.

«Я и сам устаревший, — хихикал Николай Тарасович, когда его подковыривали бомжи помоложе. — Чалился при самом товарище Сталине, форейторе прогресса».

Фризе не покидало ощущение, что ненормативная лексика деда почерпнута из рассказов Каверина и Бориса Лавренева. И воровских романов сороковых годов.

— … Взяли, говорю, хавиру с этими самыми «малыми голландцами». Но долларей немерено! Можешь себе представить? Не на лимон, не на два! Немерено!

— Не слабо, — согласился Фризе. Он весь превратился в слух, мысленно понукал Колизея: «Ну же, ну! Давай рассказывай дальше. Взяли картины. Лимонов немерено…»

Старик надолго замолчал, и Владимир подумал о том, что бомж размечтался — как распорядился бы деньгами, если миллионы достались бы ему. А может, раздумывал, стоит ли делиться информацией?

Наконец Колизей решился:

— А легавые-то облажались. Вот уж облажались так облажались!

— Точно! — подтвердил Генерал. — Облажались. Постреляли не тех.

— Да помолчи ты!