В классе А. Б. Гольденвейзера

ПРИЛОЖЕНИЕ. ИЗ СТЕНОГРАММЫ СОБРАНИЯ СЕКЦИИ МУЗЫКАНТОВ-ПЕДАГОГОВ МУЗЫКАЛЬНЫХ ШКОЛ В ЦДРИ[20]

Я являюсь одним из самых старых учеников Александра Борисовича, начав у него учиться еще в 1905 году. Для нас, учеников, Александр Борисович — не только величайший авторитет во всех музыкальных и творческих вопросах, но и друг, наставник. К нему обращаются не только с музыкальными, но и самыми разными жизненными вопросами. Я до сих пор с гордостью считаю себя его учеником, и если мне встречается сомнительный вопрос в области исполнительства, композиции или какой-либо иной творческой области, злоупотребляю временем Александра Борисовича, обращаясь к нему за помощью и советом.

Я хочу отметить огромное впечатление, которое на меня производят некоторые черты характера Александра Борисовича и его таланта. Это прежде всего глубокая принципиальность при неустанном стремлении к совершенству. Принципиальность Александра Борисовича мне сейчас особенно ясна и дорога; на протяжении всей жизни он в главном не менял ни своих вкусов, ни отношения к композиторам, ни к музыке, ни к нам, его ученикам. Помню, это было в 1907 году, Александр Борисович пришел однажды в класс и сказал, что только что вышли из печати два замечательных произведения: «Золотой петушок» Римского-Корсакова и три сонаты Метнера. Я, конечно, сейчас же пошел в магазин, купил эти ноты и сам убедился в том, какие это действительно замечательные сочинения, — до сих пор Римский-Корсаков и Метнер относятся к самым любимым мною композиторам. В другой раз опять, когда я как-то сидел в классе, Александр Борисович сказал, что сейчас в зале репетируется замечательное произведение — Вторая симфония Александра Федоровича Гедике, композитора, чью музыку он неизменно очень ценил и любил.

Должен сказать, что я начал заниматься музыкой в том возрасте, когда вкусы молодого музыканта еще незрелы. И хотя я и тогда любил классику, особенно Моцарта и Бетховена, но то, что Александр Борисович направил меня на детальное изучение творчества Баха, сыграло особенно большую роль в моем формировании как музыканта, — ведь в пятнадцать-шестнадцать лет можно не оценить всех красот, которые мы находим у Баха в более зрелом возрасте.

Александр Борисович был всегда одним из самых передовых музыкантов: все новое и значительное, что появлялось в музыке, он всегда отмечал и умел заразить своим отношением к нему своих учеников. Именно в его классе чаще всего можно было слышать сочинения Рахманинова, Скрябина, Метнера. В частности, я кончал консерваторию Третьим концертом Рахманинова, который до меня, кроме автора, никто не играл. Очень важно, что Александр Борисович умел привить нам настоящее патриотическое чувство в отношении нашей родной русской музыки.

Александр Борисович как-то отметил, что я не отличаюсь особыми ораторскими способностями. Боюсь, что и сейчас я не сумел в кратких словах рассказать даже о том главном, что вынес из уроков Александра Борисовича, о том огромном впечатлении, которое на меня производила его личность и его деятельность.

Мне хочется в заключение горячо поблагодарить Александра Борисовича и попросить у него разрешения — и впредь оставаться его учеником.

Всегда очень трудно говорить, когда перед вами — большая, крупная личность. Поэтому говорить об Александре Борисовиче тоже очень трудно. Волнуешься и потому, что приходится касаться далекого времени, с которым связаны лучшие молодые годы. Я учился у Александра Борисовича почти столько же времени назад, как и Самуил Евгеньевич Фейнберг. Я начал обучаться у него двенадцати лет, до этого же никогда не учился, а играл дома самоучкой только танцы. Даже на вступительном экзамене в Народную консерваторию я играл матчиш, причем меня заставили его сразу транспонировать в другую тональность. После этого меня привели к Александру Борисовичу, где я повторил свой репертуар, и он взял меня в свой класс, что, конечно, было с его стороны большой смелостью.

По существу, Александру Борисовичу я обязан всем своим музыкальным развитием. Когда я впервые оказался в 1907 году в его уютной, ласковой квартире в Афанасьевском переулке, меня там встретили приветливость, но вместе с тем и строгость— строгость в отношении к искусству. Мне кажется, что эта строгость была одной из самых замечательных черт Александра Борисовича и Анны Алексеевны[21], и именно она научила меня с уважением относиться к искусству.

Говоря об Александре Борисовиче, трудно выбрать, на чем остановиться: можно говорить о нем как о замечательном пианисте; у меня были моменты большого потрясения в связи с его игрой, например от замечательного исполнения финала b-moll’ной сонаты и мазурок Шопена, Карнавала Шумана.

Говоря об Александре Борисовиче как о педагоге, надо сказать, что краеугольным камнем его преподавания был подход от музыки: на первом месте всегда стояла музыка, с нее он начинал, и ею подсказывались все дальнейшие указания. Но и в области техники у Александра Борисовича были свои интересные приемы, которые имели и для него и для нас огромное значение. Должен сказать, что очень большое внимание он уделял тщательности и отчетливости каждого пальца, и сейчас, в шестьдесят лет, я до сих пор чувствую, как это мне помогает. Теперь на это обращают меньше внимания, а больше занимаются последовательностью движений, и часто видишь, что у учащихся консерватории недостаточно хорошо работают четвертый и пятый пальцы.

Но самое главное в преподавании Александра Борисовича — это то, что он всегда заботился о развитии пианиста-музыканта. Прежде всего Александр Борисович всегда обращал внимание на просодию музыкальной речи, на то, чтобы учащиеся правильно читали все, что написано композитором. Это делалось очень незаметно, но по прошествии нескольких лет оказалось, что я умею «правильно выражаться на музыкальном языке». Отсюда проистекают некоторые замечательные находки Александра Борисовича, например его трактовка группетто как квинтоли со слигованной первой нотой, что позволяет не «садиться» на сильное время; до Александра Борисовича никто группетто так не расшифровывал.

Очень поучительно отношение Александра Борисовича к тексту. Он всегда требовал точного выполнения того, что написано в нотах, но при этом никогда не угнетал индивидуальности. Я думаю, что могу сказать за всех учеников, что все они умеют читать текст и знают все обозначения. Между тем бывают случаи, когда студенты консерватории на вопрос, что такое dolce, отвечают, что это означает «медленно», а одна ученица, когда ее спросили, что означает «I’istesso tempo», сказала, что это — «листовский» темп; даже с теми, кто учится у Александра Борисовича еще в школе, ничего подобного никогда не бывает.

Я должен отметить большое значение репертуара, который Александр Борисович дает своим ученикам. Он не допускал, чтобы ученики его играли слабые, посредственные произведения. Огромное значение он всегда придавал изучению Баха, и почти все его студенты играли его очень много.

Александр Борисович в своей педагогической практике большую роль отводил развитию чисто музыкальных навыков, любил, например, давать транспонировать. Я помню, что играл 12 этюдов Шопена в двенадцати тональностях. Это было нелегко, но зато я научился совершенно свободно транспонировать, и это мне очень пригодилось, когда приходилось выступать в разных концертах, где надо было, скажем, «Весенние воды» Рахманинова аккомпанировать то Валерии Владимировне Барсовой на тон выше, то Надежде Андреевне Обуховой на тон ниже.

Большое значение Александр Борисович всегда придавал педализации. Он справедливо не любил жирной педали и часто повторял совершенно правильный афоризм, что учиться педализировать надо начинать с того, чтобы уметь играть без педали.

Говоря об Александре Борисовиче, очень трудно отметить все то замечательное, что мы от него получили. Он поистине представляет собой энциклопедическую книгу, перелистывая которую можно получить ответ на любой вопрос. Так же как Самуил Евгеньевич Фейнберг, я могу сказать: я начал занятия у Александра Борисовича двенадцати лет, кончил у него консерваторию в 1917 году, но до сих пор продолжаю учиться у него, и это очень радостно, что он с нами и мы можем к нему обращаться и внимать его мудрым советам.

Я имел счастье не только учиться у Александра Борисовича, но, можно сказать, и воспитываться у него. Я жил у него свыше десяти лет и поэтому знал его и испытывал его воздействие более, чем кто-либо другой из его учеников. Я вспоминаю годы учения у него не только как имеющие отношение к музыке; все, что связано с моей юностью, молодостью, — все это связано и с Александром Борисовичем. Он учил меня не только играть на фортепиано, но и теории, и вообще воспитывал меня так, как, вероятно, принято было когда-то в старину воспитывать музыкантов; он играл со мной в четыре руки квартеты, диктовал полифонические диктанты, проявляя во всем этом такое море мудрости, таланта и умения, что поистине это может явиться образцом того, как должно воспитывать музыкантов.

Вся моя юность связана с Александром Борисовичем — и игры, и занятия. Вероятно, Александр Борисович это помнит, потому что он помнит все: как приносил мне самые лучшие игрушки, как строил мне крепости, которые охраняли самые лучшие оловянные солдатики, как мы пускали паровозы, раскладывая по его огромной квартире рельсы, ко всеобщему неудовольствию, так как паровозы капали маслом и спиртом. Вспоминаю, как однажды я должен был решить какую-то задачку по гармонии, но никак не мог понять, как это нужно сделать; кончилось тем, что Александр Борисович выкинул мою тетрадь с пятого этажа на улицу. Теперь-то я понимаю, сколько терпения и сил надо было для того, чтобы заниматься так, как он занимался со мной... Могу сказать без преувеличения, что все, что я знаю и умею, я получил от Александра Борисовича; все, что я впоследствии обобщил для себя, — элементы всего этого были заложены во мне моим учителем.

Такого музыкального воспитания, такого счастья общения с Александром Борисовичем не испытал никто. В продолжение многих лет обдумывая его мысли, я пришел к некоторым выводам. Их нельзя изложить в нескольких словах, трудно даже написать о них в специальной работе, но можно попытаться выразить сущность.

В чем основная мудрость Александра Борисовича как педагога? Поразительно то, что если вы побываете случайно на одном-двух его уроках, вы не увидите ничего сверхъестественного. Александр Борисович скупо и точно скажет, в чем ошибки ученика и что ему нужно сделать; скажет так обще и скупо, что вы не успеете уловить, как это важно. Но часто достигает цели не тот, кто много и правильно говорит, а тот, кто умеет сказать именно то, что нужно сказать в данный момент, чтобы ученик сделал то, что особенно необходимо, и не запутался в большом количестве указаний. Александр Борисович обладает в высокой степени этим умением — найти и высказать самую ясную, самую важную для ученика в данный момент мысль. Теперь, когда я это осознаю, я, заходя иногда в класс Александра Борисовича и слыша эти маленькие указания, понимаю, что из них можно вывести; если ученик хочет научиться, то из этих скупых слов он может извлечь огромную пользу. Вот это поразительное знание того, что и когда нужно сказать ученику, меня всю жизнь удивляет, и чем больше я живу и наблюдаю работу Александра Борисовича, тем больше я этому удивляюсь.

По прошествии стольких лет со времени, когда я формально окончил консерваторию, я с особой силой ощущаю счастье того, что я так много общался с Александром Борисовичем, сидел в его классе, запоминал его мысли. Сейчас мне выпало счастье как бы переживать вторую ученическую молодость: в этом году к Александру Борисовичу поступила моя дочь. И когда она приходит с урока домой и я прошу ее рассказать, что говорил Александр Борисович, я словно заново переживаю мою юность. Но если я раньше не понимал всего, то теперь я могу ей внушить, как много стоит за каждым словом Александра Борисовича, как глубоко можно продолжить и развить его мысль.

Это воздействие, это несравненное влияние Александра Борисовича незаметно продолжается и в течение всех лет учения, и после окончания его. Посмотрите, что делается в классе Гольденвейзера! С какой, например, готовностью и как безоговорочно учится все, что предложено Александром Борисовичем: какой бы цикл концертов ни был им задуман, он обязательно будет выполнен. Я не помню случая, чтобы у Александра Борисовича сорвалась запланированная им программа классного концерта. Быть может, вам покажутся странными мои слова, но я, как профессор консерватории, могу заверить, что добиться этого отнюдь не так легко. Однако сила воздействия Александра Борисовича на учеников так велика, что ни одному из них и в голову не приходит не выполнить его задания. Должен признаться, что мне уже не удается так воздействовать на моих учеников, и поэтому пример Александра Борисовича для меня особенно поучителен и важен. Только большой человек, только человек огромной души в состоянии оказывать на своих учеников такое невероятное влияние; и если мы восприняли и в какой-то мере продолжаем его школу, то, вероятно, никто из нас не достигнет такого умения внушить ученику желание служить не своим интересам, а интересам искусства и народа, направить его душу по правильному пути.

Я сказал далеко не все и не с теми интонациями, с какими должно было бы, я слишком взволнован нахлынувшими на меня воспоминаниями. Выразить свою благодарность и любовь к Александру Борисовичу я никакими словами не могу. Много книг надо написать, чтобы люди поняли, какой замечательный музыкант, пианист, педагог Александр Борисович Гольденвейзер.