В любви и боли. Противостояние. Том второй

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Желанное мгновение, как и обостренное чувство блаженной эйфории невозможно остановить, запечатлеть, замкнуть циклическим током смертельного галлюциногена в собственной крови, сделать его частью своего психосоматического состояния постоянным. Поэтому тебя и тянет повторять его воздействие снова и снова, а если еще и удается повысить его мощность в несколько раз, то ты просто обречен стать его пожизненным заложником, превращаясь в самого банального зависимого наркомана.

Я знаю, моя девочка, как тебе сейчас должно быть тяжело воспринимать все это, искать не те ответы на вопросы, которые ты так боишься себе задавать. Не стоит. В этом нет никакого смысла. Ты прекрасно понимаешь, что происходит и без моих наводящих подсказок, ведь оно всегда было твоей частью. Все эти годы оно было тобой. Ты даже боишься произнести вслух хотя бы один из них. Интуиция и врожденное понимание происходящего сильнее всех защитных блоков шокированного рассудка. Тело подчиняется внутренним и рефлекторным импульсам сильнее любой сверх здравомыслящей мысли. И самое нелепое во всем этом, то что ты сама этого хочешь, не смотря на то, что якобы отчаянно сопротивляешься. Кому, Эллис, мне или себе?

Ты всегда этого хотела. Хотела МЕНЯ. Ты жила и дышала этим осознанием все эти гребаные годы, задыхаясь в собственных желаниях, как в испарениях биологических нейропаралитков, постепенно наполняющих твои легкие и кровь своим неизлечимым вирусом изо дня в день, из года в год… Кому и что ты пыталась доказать своим постыдным побегом? И тем более сейчас. Когда не в состоянии удержать все это в себе, раскрываясь и неосознанно толкаясь на меня, подчиняясь порывам своего тела и распустившимся во всей своей красе эмоциям и желаниям. И это не просто прошитые и прописанные в твоей ДНК чувства или врожденные рефлексы, это часть тебя — стопроцентное осмысление и принятие того факта, что ты часть меня.

То как ты меня в себя принимаешь, как дрожишь подо мной, буквально умираешь с каждым моим проникновением вглубь тебя, желая еще большего, с жадностью выискивая подтверждения, что это не сон… Нет, моя девочка, это реальность, наша с тобой обособленная реальность — самая настоящая, исключительная и живая. И ты действительно моя — вся, без остатка, до самой последней капли крови, со всеми помыслами, недостатками и скрытыми пороками. Только в моих руках ты становишься собой, МОЕЙ. И теперь я буду вскрывать тебя и дальше, метить каждый уголок твоего бл*дского тела только своей авторской росписью, погружать в это обоюдное безумие изо дня в день, пока однажды ты не проснешься и не поймешь, что уже не можешь не жить и не дышать без этого, БЕЗ МЕНЯ. Я твой кислород, я твоя кровь, я твоя жизнь и я твоя смерть.

Наконец-то сделать это, по прошествии стольких лет, увидеть в твоих глазах насколько ты хотела этого сама, как сходишь с ума с каждым моим толчком и ударом, как мечтаешь слиться со мной по настоящему, кожей, нервами, венами… сердцами… Поздно, Эллис, слишком поздно. Сейчас ты не под моим сердцем, а именно под членом. Твое место там, где я тебе и указал, хочешь ты того или нет, но тебе придется это принять, как и смириться со своим новым положением. Ты сама его выбрала и даже закрепила за собой право на него, как бы прискорбно это не звучало. У тебя был шанс, и возможно далеко не один, но ты не воспользовалась им НИ РАЗУ. Твой рациональный и высокоморальный разум даже не задела подобная вероятность. Ты предпочла бегать и прятаться… Что ж… Можешь попытаться сделать это и сейчас, и даже не выходя за порог этой квартиры, но мы оба прекрасно знаем, насколько это бессмысленно. От себя не спрячешься, Эллис, и тем более в моих руках, кончая на моем члене раз за разом. Просто прими это и признай… и кто знает, может вскоре ты действительно осознаешь всю возможную разницу, разве что будет уже слишком поздно. Это нельзя будет остановить, как и твое окончательное заражение. Даже если ты и догадаешься о настоящем стоп-слове, на вряд ли ты его уже сможешь произнести, так как оно не будет иметь никакого значения и силы… оно больше тебе не понадобится, ни в этой жизни, ни в какой-либо другой. Ты итак будешь принадлежать только мне и сознанием, и всеми чувствами, и конечно же телом. Ты уже к этому готова, ты уже раскрываешься и тянешься к ней… ко мне. Ты готова с этим слиться, раствориться в этом, стать ее неотъемлемой частью…

Да… Ты чувствуешь ее, потому что я чувствую ее через тебя. Как она в тебе распускается, течет по твоим венам, наполняет каждый уголок твоего дрожащего подо мной тела, растекаясь в коже мириадами выжигающих искр и поглощаясь твоими недосягаемыми для других глубинами с каждым мощным толчком моего члена, с каждым надрывным ударом наших сердец… Наша Вселенная, которую ты так старательно хотела убить десять лет назад. Только в этот раз это будут не только захватывающие полеты в ее неповторимый эпицентр и на недосягаемые окраины бесчисленных галактик, теперь они будут оставлять свои обжигающие следы настоящими болезненными метками на твоей коже и сердечной мышце. Она не просто будет в тебе жить, она будет напоминать тебе с очередной пройденной секундой-минутой-часом-месяцем, ЧТО ТЫ С НЕЙ СДЕЛАЛА. Что ты сделала с нами.

Да, моя девочка. Теперь это твоя жизнь… теперь ты будешь жить не нашей мертвой любовью, а оставшейся от нее агонией… ее болью. Дышать ею, существовать ею… быть ею…

…В квартире действительно никого не было, кроме вас двоих, хотя он и мог в любую секунду вызвать целый штат заранее и специально подобранных для данного места высококвалифицированных слуг. И на вряд ли Эллис сумела бы догадаться, что тут находится кто-то еще. Но сейчас, как и в определенные дни, особые вечера и ночи вы должны оставаться здесь только вдвоем. Ему самому надо это ощущать в полную меру… чтобы абсолютно ничье возможное присутствие (пусть и незримое) не могло задеть их полного уединения. Это только их территория, границы их изолированной жизни, куда не смеет ни ступить, ни проникнуть никто из посторонних. Запретная зона, отрезанного от внешнего мира и реальности их личного пространства… их обоюдной кроваво-черной вселенной… Звуконепроницаемые стены, окна, потолки и полы создавали дополнительный психосоматический эффект к осознанию столь упоительной и блаженной мысли, что они на самом деле здесь только вдвоем. Что окружающее дерево, плитка и строительный камень поглощали в себя и навечно каждый срывающийся звук и шаг, подобно акустической ловушке, обрезав все пути и выходы в их внешнюю жизнь невидимыми порталами ненасытной тьмы. Она словно оплела данное место своим черным коконом или неприступными пределами непроницаемого купола, проложив трехмерную грань-черту для тех, кто не имел права ее переступать без его личного на то ведома и разрешения. И она создавала эту исключительную тишину только для вас двоих, втягивая своими всепоглощающими порами все, что здесь происходило… возвращая десятикратной инъекцией в его сердце черный эликсир сладчайшего дурмана, вливаясь в кожу и легкие будоражащей вибрацией отражающегося эха, заполняя и царапая нервные окончания ментоловой изморосью в каждом позвоночном диске…

Нести тебя на своих руках через пролеты этих черных порталов, по коридорам и галереям вашей общей тьмы впервые за столько лет… Чувствовать, как даже сквозь глубокий транс ты неосознанно сжимаешь свои пальчики, интуитивно цепляясь за материю пиджака и едва понимая, что ты скользишь по ее бездушной броне поверх живого тепла и кожи, зашитого под ней тела… Как тянешься обессиленным движением головы прижаться щекой к его груди, к размеренному стуку самого сильного в этом гребаном мире сердца, изрубцованного окаменевшей болью прошлого и жестким самоконтролем настоящего.

И даже сейчас благодаря своему бессознательному состоянию ты продолжаешь бороться, нарушать его правила и искать любые возможности сделать все по своему. И конечно, он не может тебе это сейчас ставить в упрек, как и записывать на счет будущих наказаний. Это единственное твое состояние и совершаемые тобою в нем действия, которые он будет тебе прощать.

Маленькая, хрупкая, беспомощная белая птичка в ладонях черного птицелова… Единственное светлое пятно в окружении темных стен бесконечного тоннеля длинного коридора — обнаженное тело сломленной добычи в руках опытного охотника, самого опасного хищника и зверя на Земле.

Да, Эллис, ты боялась не напрасно все эти дни, как и здраво понимала, насколько это неизбежно… и нет… это не конец… это только начало. Первый день, первый вечер, первая ночь из сотни предстоящих, из тысячи приближающихся часов, минут… секунд. И ты запомнишь их все, прочувствуешь глубинами сопротивляющегося сознания, обнаженными нервами дрожащего тела и трепыхающегося сердечка, совсем как сейчас и едва осознавая, что происходит. И он будет сытиться каждым твоим ответным порывом, импульсом, реакцией, стоном и слезой, вбирая их через рецепторы собственной кожи… рубцами собственной сердечной мышцы. Это и будет его извечным персональным наркотиком, его эликсиром черного бессмертия… Его единственной самой драгоценной жертвой на алтарь вашей обоюдной тьмы…

Еще там, в сессионном зале, освободив тебя от ремней станка-кресла, когда ты окончательно сорвалась и телом, и сознанием в свой кратковременный побег из реальности и собственных страхов, ему пришлось потратить несколько минут для полного завершения сессии. Он знал и чувствовал, что ты была совсем рядом, как и мог в любую секунду вернуть тебя обратно. Но тогда это было не принципиально, если не наоборот. Он сам хотел, чтобы ты оставалась в этом состоянии трансовой невесомости до момента своего естественного физического пробуждения, как и насладиться в полную меру пережитыми и все еще переживаемыми ощущениями последних часов. Заглянуть вглубь твоих широко раскрытых глазок, которые не были для него заблокированы даже в подобные мгновения твоего отсутствия в этом измерении; увидеть в них куда больше, чем ты могла показать в состоянии сознательного осмысления и трезвой памяти, проникая куда глубже, чем тебе хотелось бы его впустить в себя даже физически.

Момент истины — те самые исключительные и особенные минуты, когда он становился полноправным хозяином происходящего… единоличным владельцем твоего тела и "спящего" разума. Когда ты сама не могла сопротивляться ни физически, ни морально, как и осознавать, насколько становилась открытой и полностью обнаженной перед ним, в его руках. Становилась самой собой. Становилась только ЕГО Эллис… его персональной вещью, мягким воском в сильных и знающих пальцах своего любимого палача и господина.

Да, это были именно те упоительные минуты, когда слова теряли смысл, когда было достаточно лишь невесомого прикосновения к твоим дрожащим губкам, бесконечного погружения в твои затуманенные омуты не реагирующих на свет глаз. Видеть, слышать, осязать… Втягивать эфиры твоего неповторимого запаха, смешавшегося с более острым и вызывающим ароматом его спермы. Впервые понимать, что это не просто одна из тысячи его будущих персональных меток, что это и есть часть вашего реального и окончательного воссоединения. Что отныне ты принадлежишь только ему, и только его семя должно наполнять тебя и стекать вместе с твоими соками по интимным мышцам и складкам твоей вагины.

Прочувствовать кончиками пальцев прохладный шелк твоей обнаженной кожи или воспаленный жар растертых отпечатков из рельефных узоров, оставленных тугими ремнями на твоих руках и ногах, считывать каждый бугорок и выпуклую линию, с непреодолимым желанием коснуться их рецепторами более чувственного языка. Задеть твои нервные окончания своими, чтобы ты неосознанно вздрогнула и потянулась за его теплом, задышала глубже и чаще, едва понимая, что это делаешь вовсе не ты, а твое тело — это оно так остро и глубоко реагирует на касание его рук, его физическую близость и тугие осязаемые сети его ментального триумфа.

Слушать твое дыхание, твой почти равномерный и очень сильный стук сердца, безошибочно улавливая любое изменение, частоту или задержку, при каждом самом незначительном контакте с ним и не только физическом.

Он не только расстегнул все пряжки ремней-фиксаторов и проверил глубину твоего транса: прямо там на спинке кресла снял с твоего тела остатки уже абсолютно ненужной "одежды". В своем роде это тоже являлось заключительной частью сессии и началом нового этапа, следующего шага, переходом на последний уровень — принятием твоего нынешнего статуса в тех рамках и условиях, где ты не имела ни прав, ни голоса, ни чего либо вообще без его на то ведома и позволения.

И конечно он не спешил и тем более в эти минуты. Именно сегодня они были наиболее исключительными. Поэтому он и смаковал каждое действие с очередным проделанным движением, словно хотел запечатлеть эти мгновения в своей памяти именно на мышечном уровне. Не торопливо снять с каждой расслабленной ступни черные туфли, высота каблуков которых определенно была для тебя непривычной и неудобной… скатить по каждой ножке тонкий капрон чулок, отправляя их следом за вызывающей обувью прямо на пол. Несомненно ты ощущала все его прикосновения (пусть частично и не осознавала этого), все, что он с тобой делал, окончательно обнажая все твое тело. И ему очень хотелось, чтобы все это запомнила твоя кожа, твои слуховые, вкусовые и осязательные рецепторы… да, на подсознательном уровне с генетической прошивкой в ДНК, новейшей программой условных рефлексов.

Как он поднимет тебя на руки, как ты интуитивно прижмешься к нему, и как он пронесет тебя через длинный коридор в другой конец квартиры. Когда войдет с тобой в открытые двери заранее подготовленной комнаты — твоей новой комнаты. Осторожно уложит на твою новую кровать, пока еще без применения дополнительных атрибутов к твоему новому статусу… пока ты еще сама не настолько готова к полному осмыслению своего настоящего положения в данном месте. Да, еще рано. Хотя уже и не так долго, возможно, не более двенадцати часов. Одного полноценного сна будет более, чем достаточно. Подсознательно ты уже готова ко всему, даже к самому ужасному, к тому, что он и сам никогда с тобой не сделает, но ты все равно будешь бояться и ждать этого. Отчасти, тобой будет управлять обычное любопытство, отчасти — сладкий подкожный страх, но в большей степени осознание, что все это будет делать с тобой он и только он — его руки, его воля… его желания. Именно из-за последнего ты примешь от него все, даже вопреки всем своим моральным принципам и убеждениям.

Как и сейчас, балансируя на переходе двух параллельных измерений, ты неосознанно тянешься к нему, стоило только потерять ощущение его несокрушимой опоры и живого притяжения. Прикосновение холодного атласного покрывала и упругого матраца кровати к твоей спине вызвало лишь чувство неприятного дискомфорта. Он мог поклясться, что сам, собственной кожей перенял пробежавший по твоему телу озноб, с остротой "ощетинившихся" мурашек. Твои бровки болезненно нахмурились, попытка сжать лопатки и хоть как-то оттолкнуть от себя столь раздражающий инородный холод и новую бездушную опору оборвалась под теплотой его ладоней, подхвативших твою голову под затылок и шею и приподнимая ее над подушкой чуть выше сорока пяти градусов.

— Не сопротивляйся, Эллис… это снотворное, чтобы тебе ничего не мешало проспать всю ночь до самого утра. — и чтобы ты не начала бегать или блуждать по спальне в поисках выхода или средств связи с внешним миром, если вдруг очнешься по среди этой ночи. — Давай, моя девочка, будь умницей и не капризничай. Оно тебе необходимо.

Он вложил пальцами тебе в рот прямо на язык пару капсул заранее приготовленное успокоительное со снотворным, сиплым негромким тембром внушающего голоса предотвратив твою вялую попытку сомкнуть зубы с губами и выплюнуть таблетки. Отмерив с точностью до миллиметра нужный градус наклона стакана с водой, влил несколько капель в полость рта, проследив, чтобы ты не дай бог не захлебнулась, а именно сглотнула их вместе с лекарством. Отставив стакан обратно на крышку прикроватной тумбочки, осторожно распустил волосы, пропуская через пальцы правой руки шелковые пряди мягких волос по всей их длине, как через гребень, левой продолжая придерживать твою голову на весу над подушкой и наблюдая, как ты не особо справляешься с первыми симптомами подступающего сна. Как тяжелеют твои веки и как смывается прежняя и без того ослабленная фокусировка взгляда под наплывом затягивающих волн твоего неумолимого забвения. И как его самого при этом слегка ведет, от острого нежелания терять или ослаблять столь прочные нити вашей физической и ментальной связи, отдавая тебя во власть твоего собственного организма, отпуская за пределы недоступных его влиянию физиологических процессов.

Хотя нет, несколько минут у него еще было в запасе. Он еще мог почувствовать, как чувствовала его ты. И возможно твои слабеющие мышцы и веки частично были заслугой его прикосновений, его пальцев, растягивающих пряди твоих волос от корней и до самых кончиков. Это не просто интимный жест, с желанием прописать свои движения в твою ускользающую память на подсознательном уровне, не исключено, что это была одна из его личных "забытых" слабостей…

Держать тебя на кончиках своих пальцев, как самую хрупкую драгоценную фарфоровую игрушку, зная, что отныне данной привилегии больше никто не будет удостоен, что это всецело его право, ради которого он пожертвовал более десяти лет собственной гребаной жизни. И не важно, какими методами он этого добился. Не важно, что и как он будет теперь с тобой делать и что предпримет для того, чтобы окончательно вложить в твое упрямое сознание столь неоспоримый факт: что это и есть твое заслуженное место под его рукой, и что на большее (как и на меньшее) тебя не существует. Ты будешь внизу, всегда, при любых обстоятельствах и только внизу, его второй тенью, при чем самой нижней…

Буквально как сейчас. Когда его первая, черным силуэтом скользила с движением его рук по твоему бледнеющему в полусумраке личику и обнаженному телу.

Он не стал включать в спальне свет, его предостаточно хватало и в уличной иллюминации, заливавшей часть комнаты ярким пятном рассеивающихся лучей из большого, противоположного к кровати окна. Тем более он не хотел раздражать тебя светильниками, он прекрасно видел и в этих особенных мягких оттенках щадящих сумерек. Именно они продолжали создавать тот неповторимый ореол сплетающихся теней, мрака и цветового рефлекса с живыми соприкосновениями ваших тел и сущностей. Чувствовать тебя острее, чем это вообще возможно. Впускать вашу тьму тебе под кожу, в твои вены… в твое несопротивляющееся сознание.

Ему пришлось подняться с края кровати только раз, как и выйти в смежное помещение ванной комнаты. Взять одно из чистых полотенец, намочить под струей очень горячей воды, почти кипятка, вернуться обратно. Увидеть, что ты борешься с незаметно наползающим на твой ослабленный разум сном, как и до этого, будто неосознанно продолжаешь чего-то бояться.

Знаю, моя девочка, знаю… это новые инстинкты, желание вернуться в реальность, ко мне, проснуться раньше, чем тело и нервные окончания вспомнят все пережитые тобой этим вечером моменты нашего нового воссоединения. Ухватится за меня настоящего и живого до того, как ты поймешь, что ты действительно здесь, а не в Эшвилле, что я Дэниэл Мэндэлл-младший — твой хозяин, господин и Мастер. Ты ждешь меня, ты ощущаешь мою близость, даже когда меня нет рядом, и особенно, когда меня нет рядом. Теперь это станет твоим постоянным состоянием — жить ради того, чтобы ждать моего возвращения. Ждать меня.

Он снова присел на край кровати, расправляя в руках еще теплое полотенце и осторожно прикладывая его влажной махровой поверхностью к твоему солнечному сплетению. Ты тут же рефлекторно вздрагиваешь, возможно даже слегка "просыпаешься", но ненадолго. Расширившиеся на несколько секунд глаза снова покрываются сгустившейся пеленой неподдающегося транса, замирают в одной точке, на его лице, угасая под сгущающейся тенью мнимого покоя.

Он старается обтереть твою кожу как можно осторожнее, начиная с менее "чувствительных" участков: по центру груди к шее, до впадинок за ушами; снова вниз — к трапеции, по плечам и каждому изгибу руки до кончиков пальцев. Ты интуитивно пытаешься сжать ладошку, едва полотенце и влага задевают чуть припухший след, оставленный наконечником стека по ее центру, раздражая и без того болезненный отпечаток, но сил хватает только на этот неосознанный "жест". Рука слишком расслаблена, да и его пальцы без особого труда разжимают и расправляют твои фаланги, протирая с педантичной тщательностью и осторожностью каждый участок, задерживаясь лишь на рельефных линиях его личных меток.

Даже при таком освещении было хорошо видно, насколько чувствительной и нежной была твоя кожа — темные пятна небольших гематом проступили и продолжали выступать вдоль большинства уже налившихся кровью полос от "розги" стека и ремней-фиксаторов. Желание коснуться их губами и почувствовать их вкус кончиком языка было столь же сильным и непреодолимым, как и в сессионном зале.

Могла ли ты сейчас (да и когда либо вообще) понять, что они значили? Чем их рисунки и болевая пульсация на твоих растертых рецепторах являлись для него в эти мгновения? Расписывать твое тело их узорами, отмерять силу и нужный оттенок боли пропуская все это через нейроны собственного сознания, через нервные окончания собственных рук, пальцев и ненасытной черной сущности. Это не просто доводило или скорее взрывало степень психофизического возбуждения до нереальной шкалы, это буквально выходило за рамки любого рационального понимания, сминало в невидимую пыль под чистую все четкие грани и границы твоих устаревших представлений о том что правильно, а что нет… Сама того не осознавая, ты открывала ему доступ к тем вещам, о наличии которых в себе даже не догадывалась, и к их новому осмыслению-восприятию через собственную готовность им подчиняться… подчиняться его рукам, его выбору и воле. Через возможность воссоединиться в этих кроваво-огненных туманностях вашей вселенной, возрождающейся и оживающей с каждой новой вспышкой твоей боли. Две неотъемлемые составляющие: твое льнущее тело и готовое на все сознание, и его неоспоримый приоритет — сила и власть его руки, под которой теперь находилась вся твоя жизнь. Ты и он… Вместе, снова… как одно целое…

Он вернулся по твоей руке обратно к плечу, ключицам, с ласковой и заботливой нежностью обтирая поочередно оба полушария упругих грудок. Особенно сейчас их соски с поверхностными отметинами стека более всего чувствительны к прикосновениям, сжимаясь и покрываясь мурашками по стянутой коже, под нежным давлением его ладони, пальцев и охлаждающей влаги полотенца. И ты снова слегка каждый раз вздрагиваешь, стоит ему задеть самые болезненные и воспаленные участки, возможно хватаясь тонущим сознанием за эти ощущения, как за ускользающие из твоих пальцев страховочные тросы реальности. Ты продолжаешь сопротивляться, не желая проваливаться в сон… не желая терять с ним физической близости и самой крепкой эмоциональной связи.

Да, моя девочка. Я вижу и чувствую это, как и то, что сам не хочу тебя отпускать, разжимать пальцев и ослаблять эти нити, отдавать тебя во власть бредовых снов и видений. Я хочу контролировать все, АБСОЛЮТНО ВСЕ, вплоть до участков твоего разума, отвечающих за твои спонтанные мысли, образы и желания…

Но пока приходилось довольствоваться лишь этим, столь малым и недолговечным. Провести ладонью по всем чувственным формам и линиям твоего полуспящего тела, практически не ощущая между вами препятствия из махровой ткани полотенца. Ты осязаешь тепло и фактуру его руки даже через плотное влажное полотно, как он впитывает рецепторами собственной кожи твою ответную дрожь и рельеф нежных участков, безошибочно определяя, где выпуклые ребра грудной клетки, а где вздутая полоса отметины от стека. Мягкий живот, сверхчувствительный треугольник лобка, опухшие половые губы и складки вульвы, прикосновение к которым вызвало у тебя самую сильнейшую болезненную реакцию острого неприятия. Кажется, у тебя даже вырвался из легких порывистый, но беззвучный всхлип.

— Тише… тшшш… я знаю, сейчас она у тебя очень болит… но это надо сделать…

Бл**ь. Осознавать это самому, как твоя киска воспалена и продолжает гореть не только от фантомных следов-ударов наконечника стека, сильных и разрывающих фрикций его члена, но и от порций его спермы, обжигающей в эти минуты внутренние стенки твоего влагалища и внешние распухшие лепестки растертой до красноты вульвы.

Прикасаться пальцами с полотенцем к ним сейчас, с крайней осторожностью вытирая их нежнейшую поверхность, впитывая тканью вызывающий запах и густые капли собственного семени и при этом не почувствовать хотя бы легкие отголоски физического возбуждения? Легкие? Похоже для острой эрекции (и не только физической) ему уже и фантазировать больше не надо.

Достаточно только прочувствовать твою сладкую боль, услышать ваш общий смешавшийся аромат, пропустить все это вместе с твоим сбившимся дыханием и участившимся ритмом надрывного сердечка через себя, сквозь ментальные клетки ликующего разума и грубые рубцы собственной размеренной сердечной мышцы… и он уже готов повторить последнее безумие в троекратном сверхусиленном режиме.

Боже, как же мало… ничтожно мало. Всего пара глотков, а его уже непреодолимо тянет выпить тебя до дна.

Похоже, испытывать себя на новый тип самоконтроля придется не первый и не последний вечер. А пока…

Пока он пил минуты этой ночи вместе с новыми ощущениями и твоей податливой душой. Не спеша, любуясь и наслаждаясь каждым проделанным движением, каждым прочувствованным касанием и каждой каплей испитой реакции твоего тела.

Тщательно протерев вульву и промежность, только после этого отложил полотенце и взял противовоспалительную мазь. Ты все равно продолжала вздрагивать в попытке закрыться, хотя едва понимала, зачем. Этих неосознанных импульсных движений хватало ровно на несколько мгновений, стоило его пальцам размазать согретую его же кожей теплую мазь по всем воспаленным линиям и складочкам твоей киски. И ты не могла не испытать под их столь интимным и нежным массированием сладкие приливы нежданного возбуждения, даже в своем балансирующем состоянии на грани подступающего провала в глубокий сон.

Нет, не сейчас, моя девочка, ты уже едва осознаешь, что вообще происходит и что именно с тобой делают. Хотя и сжимаешься интуитивно, пытаясь воспрепятствовать новому кратковременному болезненному ощущению.

— Это вагинальная свечка, от воспаления. Чтобы снять за ночь большую часть отеков и боли…

Он без особых усилий протолкнул холодное лекарство как можно глубже в твое влагалище, но на вряд ли ты ощутила его твердый стержень в своей горячей глубине, слишком маленький и не идет ни в какое сравнение с более крупными и объемными секс-игрушками из его личного коллекционного арсенала. Сейчас тебе бояться не чего. Только расслабиться и тихо тонуть в вязких топях затягивающего сна, практически уже не понимая, что происходит, и что он с тобой делает, может только чувствуя растворяющиеся в твоей коже его последние манипуляции, скользящее давление его пальцев, наносящих на твои "раны" другую мазь с заживляющим эффектом.

Возможно завтра ты проснешься и совершенно ничего из этого не вспомнишь, тем более мазь впитается, высохнет, свечка рассосется вместе с большей частью физической боли. Нет, конечно боль еще останется, на каждой его метке и пропечатанном на твоей коже оттиске его личных прикосновений. Ты не сможешь не ощущать ее фантомной пульсации, прописанной по твоим нервам и воспоминаниям на психосоматическом уровне. Мало того, ты будешь хотеть ее чувствовать, чтобы осознавать, насколько все это реально и сколько ей еще предшествует более глубоких и сильных отметин, рубцов и стежков ее невидимой алой нити. Что все пережитое тобой за этот вечер — всего лишь щадящее прикосновение к твоему ближайшему будущему. Твое погружение только началось, он только-только взял тебя на руки и позволил набрать в легкие побольше воздуха… скоро ты будешь дышать лишь его дыханием и терпеливо ждать, когда он выделит тебе очередную дозу.

— Спи, Эллис. Засыпай. Я рядом… — хотел бы он сказать, что все закончилось и все позади, но это было бы бесчестно по отношению к тебе.

Последние минуты вашей ментальной и физической связи. Ты расслабляешься окончательно, особенно в окутывающем тепле накрывшей тебя его тени, в его нежных пальцах, ласково обхвативших твое сонное личико. Под мягким скольжением его взгляда по твоим глазам, срывающимся в недосягаемую для него бездну твоего затягивающего сна.

Его последний на этот вечер поцелуй в лоб над переносицей, чувствуя, как закрываются твои тяжелые веки, безропотно принимая столь драгоценный дар от своего хозяина. Страх, беспокойство, пугающее предчувствие — больше ничего нет, они выскользнули из твоего тела и угасающего сознания, растворившись в сумерках этой комнаты, притаились в самых черных тенях твоей новой спальни, беззвучно ожидая своего звездного часа. Хотел бы он огородить тебя от их самых ближайших атак? Возможно, ведь все это частично находится и в твоих руках, Эллис.

Сейчас многое зависит от тебя, моя девочка, и куда больше, чем ты думаешь и можешь себе представить. Но поймешь ли ты это? Осознаешь, почувствуешь, воспользуешься?.. Одно дело — подарить тебе твой заслуженный ад и совсем другое — сделать твою боль невыносимо сладкой и упоительной.

Он может многое, и он обязательно все это притворит в твою жизнь, и никто уже не сумеет его остановить и тем более ты. А главное, он способен сделать так, что и ты станешь зависима от его одержимости, и он сделает все возможное и невозможное, чтобы так оно и было. Это не его эгоистичная прихоть или маниакальная одержимость мстителя-психопата, это ваше обоюдное безумие — один без другого никогда не существовал и уже никогда не сможет существовать по отдельности. Цепная реакция двух термоядерных элементов. И чем глубже он будет погружать тебя в ее черные топи, тем крепче ты будешь цепляться за него и острее ощущать зависимость от его рук, его дыхания… его воли.

— Я всегда буду рядом… — подушечки пальцев невесомой лаской скользят по контуру овала твоего лица над высоким лбом, убирая выбившуюся прядку темной платины волос с твоего виска и щеки в сторону. Твое дыхание глубже, размеренней, медленнее. Он и вправду буквально физически ощущает эту невидимую грань — твой переход между легким забвением, щадящим трансом и первым глубоким провалом в беспробудный сон. Но он чувствует, что нити не ослабли. Он способен контролировать их силу и воздействие даже сейчас… ты продолжаешь держаться за них даже в эти мгновения, когда у тебя была в руках такая идеальная возможность сбежать от него, пусть не телом, но сознанием.

— Всегда… До самого твоего последнего вздоха…

"Ты ведь не хочешь этого сама… не совершай ошибку, о которой будешь жалеть всю оставшуюся жизнь… не делай этого с нами. Не лишай нас единственного, что может спасти обоих…"

"Ты обманул меня… ТЫ ОБМАНУЛ МЕНЯ. Ты ничего мне не сказал…" — голос срывается в тихий беззвучный шепот. Хочется повторять это снова и снова, самовнушаемой мантрой, зациклившейся молитвой. Только ни черта она не помогает, особенно против тебя, стоя перед тобой, глядя в твое лицо, в твои глаза… Особенно глядя в твои треклятые глаза, которые ты и не думал отводить, вкладывая в их взгляд больше, чем в смысл сказанных тобою слов. Почему она только сейчас это заметила? И почему не оставила ни одной фотографии с тобой, с этим взглядом?

Но ведь они же прямо перед ней, у ее ног, в этой гребаной коробке, упакованной ее руками. Только нагнись и возьми…

"Ты меня обманул" — "В чем я тебя обманул?" — "Ты не сказал мне ничего"

Как… как мне сейчас до тебя докричаться, чтобы ты услышал… чтобы ты вернулся?

Но ты же здесь. Это снова ты. Вы снова в Эшвилле, стоите на узкой аллейке перед твоим домом, и ты опять все отрицаешь, хотя и не обвиняешь ни в чем. И она понимает, что ты опять ничего не сделаешь и не предпримешь, если она развернется, дойдет до такси, сядет в машину и уедет отсюда… навсегда. Уедет отсюда, но не от тебя.

"Ты сама не дала мне этого сделать. Ты все решила за нас двоих"

О, господи, нет, только не сейчас. Только не снова. Она не выдержит, если ты будешь по новому ее резать своим бесчувственным голосом и вечной мерзлотой отмороженных глаз. Пожалуйста… не сейчас.

"Тогда почему ты молчишь и не говоришь? Ты же можешь это сделать. Сказать это прямо сейчас. Остановить меня. Почему ты ничего мне сказал? Почему ты во всем обвиняешь только меня?.." — она должна уйти, сбежать, как когда-то уже сделала, но чтобы в этот раз у нее получилось. Сбежать, от тебя, от себя…

Господи, ну почему она всегда чувствует, как ты смотришь в нее… Это… это что-то из раздела аномалий, так… не должно быть. Люди не умеют забираться в головы других людей и читать чужие мысли. И ты тоже не умеешь.

"Почему ты не сказал? Я должна была это услышать, хотя бы раз… хотя бы через беззвучный шепот твоих губ. Должна. Ты не имел права лишать меня этого… Не имел никакого гребаного права" — резкий рывок прямо на тебя, едва осознавая, что она творит, абсолютно не ощущая ничего под ногами, вокруг… Ничего больше нет. Кроме тебя, твоего бледного замкнутого лица и пристального взгляда неумолимых глаз. Она бросилась на их клинки грудью, сердцем, разрывающимся на острые трещины тонущим рассудком. Вскинула руками, абсолютно не соображая, что делает и зачем… прорываясь сквозь черную пелену вскипевшего безумия, желая разорвать ее к чертовой матери, пусть даже содрав кожу с пальцев, до крови, до костей… Уж лучше реальная физическая боль, чем бесконечная агония в жерновах твоего бездушного взгляда.

"Я должна была знать. Должна была это услышать в твоем голосе…" — хаотичные удары дрожащими кулачками по твоей груди, лицу, практически не чувствуя препятствия из собственной боли и от соприкосновения с твоей неподдающейся броней, с прохладной кожей, в которую до леденящего сознание ужаса хочется вонзить свои ногти… как и в твои глаза. А ты просто стоишь, смотришь на нее, как и до этого, позволяя бить себя, как ни в чем ни бывало, как в порядке вещей, будто так и надо… словно для тебя это ничто. Ты ни черта не чувствуешь… не чувствуешь, как она пытается докричаться, дорваться до тебя в буквальном смысле, доцарапаться до твоего мертвого каменного сердца… До своего Дэна… своего единственного самого любимого мужчину во вселенной.

"Господи… пожалуйста… я должна это услышать… хотя бы раз. Скажи. Скажи это, умоляю. Скажи… почему я должна остаться… почему ты не хотел меня отпускать?" — она уже попросту бредит, шепчет бессвязной молитвой в твои губы, неосознанно хватаясь за тебя обессиленными руками, трясущимися пальчиками… в безумном порыве непреодолимого желания вновь ощутить своей кожей твои забытые черты, фактуру и прохладу твоего лица… нежнейшую поверхность лепных губ. — "Я хочу это услышать… пожалуйста. Мне это надо… прямо сейчас… умоляю… "

А еще она хочет прикоснуться к ним своими, спустя столько времени, ощутить их вкус, сминающее давление, подчиняющее скольжение, их головокружительный изгиб на собственных губках. Ей это необходимо и тем более сейчас, когда грань между безумием и возможностью вырваться из этого кошмара столь хрупка и быстротечна.

Погрузить свои пальцы в твои волосы, впервые за десять гребаных лет обхватить ладонями твое лицо с той жадностью и неверием, которых у нее не было даже там в Эшвилле. Почему она не сделала этого сразу? Ведь она так этого хотела, буквально умирая от этого одержимого желания.

"Ты прекрасно знаешь почему, Эллис. И всегда знала… а если бы хотела услышать это из моих уст, то никогда бы не сбегала от этого… от меня. Я тебя никогда не отпускал… это было всецело твоим решением… твоим выбором…" — боже… как ты можешь говорить такое, держать ее в своих руках, прижимать к груди, плечу, погружаться в ее глаза беспощадными черными клинками и обжигать ее дрожащие губки своим ровным безапелляционным голосом?

"Ты отпустил меня… отпустил на целых десять лет"

Медленное, четкое отрицательное движение головы, с сжатыми в непримиримую линию гладкими губами. Ты не согласен, но впервые твое упрямство выражено хоть каким-то реальным человеческим чувством, резанувшим даже глубину твоих глаз горячей вспышкой расплавленного золота. И она передалась через твои клинки и ей, скользнула острым разрядом по их лезвиям прямо ей в сердце, перехватив дыхание… рассыпавшись млеющими искрами в солнечном сплетении. Это действительно был ты… ее Дэнни…

"Я никогда не разжимал своих пальцев на твоем сердце… ни на секунду. И ты всегда это чувствовала… всегда. Я всегда был рядом…"

"Пожалуйста… хотя бы раз… хотя бы в последний раз" — они стекали/сбегали по ее щекам, то ощутимыми мокрыми змейками, то растворяющимися по коже фантомными отпечатками прикосновений твоих подушечек пальцев. Ей хотелось всхлипнуть, застонать, но они перехватывали горло болезненным спазмом, а может и твоей ладонью. Их оттиск то начинал пульсировать давлением твоих фаланг, то растекаться по телу теплыми волнами сладкой неги. Боль и истома, жидкий огонь и сухой лед в твоих руках, в тончайшей игле и красных нитях, которыми ты прокалывал и сшивал старые и новые рубцы — в памяти, в сознании… на сердце.

"Можешь сразу убить… только дай мне это… дай мне это почувствовать" — да. Их, тебя. По настоящему, как десять лет назад. Ты не можешь лишать ее права на последнюю просьбу.

Ей хотелось сжать свои пальчики, стянуть в них твои волосы у корней, вцепиться в твою кожу, твердые скулы… наверное она так и сделала, или ей показалось, что она это сделала, потому что через мгновение ты все переиграл. Опять, снова. Но это было долгожданное действие. Ты сделал это. Накрыл ее губы своими, слился теплым изгибом сминающего рта с ее податливой линией безвольных створок. Надавил, раскрыл, заставил задохнуться вашим слившимся дыханием, толкнуться на встречу. Стон вырвался из груди или прямо из сердца горячим порывистым всхлипом, под атакующим скольжением твоего языка в горячем вакууме ее ротика, под ненасытным и одновременно щадящим движением твоих губ, таким живым, родным… самым откровенным и неповторимым. Острая вспышка ненормального возбуждения резанула физической болью пульсирующую вагину, клитор и живот. Она чуть не кончила только от твоего поцелуя, только от ощущения его забытых тактильных волн, ощущения тебя самого, настолько близкого, невозможного и глубокого, как будто это и была та самая завершающая химическая реакция, после которой физический разрыв был невозможен. Тотальное поглощение и слияние в одно целое, неразделимое… вечное и бессмертное…

"Пожалуйста… скажи это… и я не уйду…" — она боялась разжать пальцы, боялась потерять твое тепло, твои руки, губы, скольжение твоего сильного горячего тела, твою живую, самую прочную на земле клетку, в которой уже была готова задохнуться и умереть.

"Ты больше никогда от меня не уйдешь. Я скорее убью тебя собственными руками, чем позволю тебе это сделать. У тебя больше нет права выбора… я должен был тебя его лишить еще в первый раз. Когда ты им воспользовалась, чуть не убила обоих. Так что теперь все… Все, Эллис… Отныне выбираю за тебя только я… Всегда…" — твой теплый звучный шепот в ее волосах, скользит от виска к затылку вместе с твоими губами и их томным движением-касанием. Она окончательно тонет в них, в тебе, совершенно не соображая, что происходит.

Попытка открыть глаза, прорваться сквозь смазанную пелену яркого света, чтобы на несколько секунд увидеть очертания твоей комнаты, смятые сугробы постельного белья на твоей кровати. Сердце немощно рвануло из щемящих тисков сладкого спазма, перехватившего дыхание и сердечную мышцу. Неужели ты ее не отпустил, не дал ей сесть в такси и уехать? Вы в твоей квартирке в Эшвилле? Вместе, вдвоем? Она проснулась в твоих руках, в твоих объятиях, в твоем окутывающем тепле, не в состоянии поверить, что это твои ладони и пальцы нежно скользят по ее груди, животику и бедрам, твои сильные мускулистые изгибы локтей вжимаются в ее тело, окольцовывая неразрывными силками нежного птицелова. Это невозможно и невыносимо сладко, почти до разрывающей боли, до нестерпимого желания разрыдаться. Осязать тебя так близко, прижиматься к тебе спиной, терять сознание от согревающего тепла твоего дыхания, губ в ее волосах и у шеи, от чувственных манипуляций твоих пальцев на ее воспаленной коже… Осознавать, что это ты — весь, ее Дэнни, самый реальный, сильный и настоящий. И что не было никакого кошмара длиною в десять лет и того, что было после них… Ей все это приснилось… это был всего лишь сон.

"Всегда… До самого твоего последнего вздоха…"

Так она проснулась или нет?..

Руки интуитивно потянулись к твоим ладоням… Я хотела всего лишь их перехватить, сжать, прижать к своему солнечному сплетению еще сильнее, а может даже вцепиться, прочувствовать каждую фалангу пальца своими, их знакомые теплые изгибы, подушечки и линии. У меня реально перехватило дыхание и окончательно помутнел рассудок с внутренним взором. Хотелось закричать или на худой конец простонать, когда лоснящийся сгусток черно-красного мрака перекрыл глаза — последнюю перед ними картинку твоей комнаты. Но горло будто заложило изнутри сдавливающей петлей сухого удушья. И как раз в тот самый момент, когда шок сладкого неверия, окутывающих волн твоих осязаемых физических объятий, прикосновений, всего тебя самого в одно сжатое мгновенье рассыпались в пульсирующую пыль, на триллиарды незримых осколков, хлынувших мне под кожу. Я не закричала только потому, что они еще плотнее стянули трахею вымораживающей коркой льда, пронзив насквозь все нервные окончания, забив поры эпидермиса, легких, капилляры и сердечный клапан… Оно просто остановилось, замерло, вместо со мной, когда я резко открыла глаза и поняла, что проснулась по настоящему…

Вот теперь я проснулась по настоящему.

Недавнее ощущение легкой невесомости или парения нещадно хрустнуло под прессом ожившей реальности, придавило тяжестью собственного свинцового тела спиной к матрацу. Я поняла, что все это время лежала не в твоих объятиях и не на боку, и сжимала над животом не твои руки, а обычную ткань покрывала. Но все что я испытала во сне, нещадным доказательством самых ярких и острых ощущений продолжало жечь плотным коконом все тело сверх осязаемыми физическими метками живого подтверждения их реального присутствия — присутствия тебя… вокруг, рядом… во мне. И я действительно задыхалась, потому что глубина их проникновения была равноценна тысячам тончайших осколков-клинков, пронзивших насквозь даже недоступные для меня самой скрытые окраины спящего подсознания. И похоже в эти мгновения они не оставили от моего сердца даже красной пыли, расщепив его на невидимые атомы.

Я не знаю, как такое было возможно? Как я оставалась еще жива и даже продолжала при этом каким-то необъяснимым чудом дышать. Или это делала не я? Мое тело давно жило вне законов природы и биохимии, его психофизические процессы всецело подчинялись лишь твоим рукам, твоим установленным над ним правилам и твоей неоспоримой воли. Оно подчинялось тебе и только ты мог решить: жить ему дальше или умереть.

Понимать эту шокирующую истину в момент своего самого первого пробуждения не в привычном мне номере-люксе гостиницы "Остиум". Удивленно озираясь по сторонам, игнорируя острую резь в глазах из-за яркого солнечного света, и едва понимая, где я и почему нахожусь сейчас именно здесь.

Слепящие лучи перламутрового свечения заливали огромную комнату сквозь полупрозрачную тюль единственного большого окна напротив кровати, в которой я сейчас лежала… совершенно одна. Видеть абсолютно незнакомые мне стены, двери, предметы мебели в горячих оттенках красных тканевых обоев, плотных непроницаемых оконных портьер цвета гранатового рубина и продолжать чувствовать, как мое тело просыпается вместе с усилившимся скольжением под кожей и по сердцу пережитыми ощущениями недавнего сна и твоих вчерашних манипуляций…

Сердечная мышца ожила за считанные микромгновения, сжавшись в жестких тисках судорожного спазма и тут же срываясь бешеной аритмией по венам, артериям и просыпающемуся телу. Кипящий напалм превышенных доз адреналина все-таки не смог до конца выжечь ледяные осколки застывшего в моих легких и внутренностях жидкого азота неумолимой необратимости — вернувшийся в десятикратном размере пробудившийся страх. Мне хотелось привстать, отползти еще глубже и дальше к спинке большой кровати, натянуть до самого подбородка темно-бордовое атласное покрывало, словно оно могло стать для меня в эти минуты настоящим защитным барьером от всего увиденного, испытанного и от того, что до сих пор скользило по моей коже, перенапряженным мышцам и сомлевшему сознанию. Что продолжало стягивать стенки моего сердца ласковым захватом твоей невидимой ладони: "Я никогда не разжимал своих пальцев на твоем сердце… ни на секунду. И ты всегда это чувствовала… всегда. Я всегда был рядом…"

Боже, где я? И почему я здесь одна? Почему ты не отвез меня, как делал все время до этого, в мой номер в гостиницу? Что все это значит, черт возьми? И что это за комната, почему она так обставлена, словно предназначена для кого-то конкретного? Столько мебели и продуманных мелочей, она не похожа на стандартную комнату для гостей или тот же гостиничный номер. И почему у меня зашкаливает пульс с кардиодавлением, когда думаю обо всем этом, когда неотрывно разглядываю окружающий интерьер под эмоциональной атакой несовместимых для жизни чувств?

Бежевый и коралловый — почти белое и темно-кровавое… Светлое, нетонированное натуральное дерево в покрытии полов, панелей и в корпусной мебели с горячими глубокими оттенками красного в мягкой обивке, тканевых обоях и прочих элементах окружающего декора. Спальня и будуар? Я впервые видела такой шикарный трельяж с двумя боковыми створками зеркал выше человеческого роста от самого пола и туалетным столиком с дополнительными ящиками-тумбочками в одном комплекте. Он занимал почти всю стену от входной двери, расположенной как раз напротив изножья кровати. Вместо стула или кресла — невысокий бордовый пуфик, задвинутый под центральную нишу столика трельяжа. У противоположной стены, параллельно изголовью кровати и до крайней двери у окна, между прикроватной тумбочкой и ламповым столиком — что-то вроде мягкого уголка. На темно-вишневой замшевой обивке пухлого сиденья и невысокой спинки диванчика целый ряд декоративных подушек разного калибра и материала — от обычных гобеленовых и до кожаных. Часть из них, насколько я поняла, была убрана с кровати. И да, кровать…

На нее я обратила внимание почти в самую последнюю очередь, где-то сразу после окна и пола. За молочной тюлью с отливом слоновой кости с трудом просматривался реальный размер глубокой оконной ниши, но взгляд почему-то тянулся после вскользь "изученной" комнатной мебели именно к ней. Я поняла, что подоконник не только низкий, но и достаточно широкий, и возможно являлся частью комнатного интерьера в виде дополнительной "скамьи" или тумбы с крышкой-лежанкой. А еще мой взгляд постоянно возвращался к самому большому и яркому пятну спальни, к абсолютно гладкому, очень светлому однотонному паркету, от которого отсвечивал большой блик окна. Темный, почти бордовый красный, воздействовал на сознание успокаивающими тонами домашнего тепла и уюта, в то время как этот огромный "зеркальный" портал "белого" вызывал странные ассоциации с чем-то скользким, очень твердым и неприятно холодным. И никаких платяных шкафов или комодов (огромный камин в стене, противоположной окну не в счет, тем более я так и не успела его изучить за эти минуты). Правда наличие еще двух дверей: у окна и рядом с кроватью — давало ложную надежду, что все выглядит далеко не так, как преждевременно рисует шокированное воображение.

И возможно я здесь не надолго, ты просто решил оставить меня переночевать в этой квартире. На вряд ли эта комната и это исключительное ложе предназначались для кого-то конкретного когда-то или… сейчас. Хотя не знаю, что хуже: думать, что в ней кто-то быть может уже жил до меня или… я первая, кому она предназначалась по праву, как и сама идея ее появления на свет.

И, да… кровать. Нет, не двуспальная, но полуторная, на ней спокойно поместятся и двое человек, только я поняла, что проспала на ней всю ночь (а быть может и большую часть утра) совершенно одна. И сейчас, интуитивно приподнимаясь и все-таки отползая к высокой резной и очень прочной спинке из натурального махагони, я слишком хорошо ощущала под собой идеально ровный и упругий матрац. Ни единой погрешности: ни ямок, ни продавленных участков или неожиданных впадинок с нервным скрипом ослабевших пружин — тело испытывает тот же приятный комфорт и удобство, когда в салоне мягкой мебели присаживаешься или ложишься на совершенно новую кровать или диван. Успеть осознать, что я была первая, кто спал на ней, но не принять до конца данного факта в свой шокированный разум, поскольку взгляд непроизвольно поднялся вверх по одному из металлических столбиков-ножек. И что-то мне подсказывало, что это не полый алюминий, поскольку все четыре кованные "опоры" держали прямо над моей головой прочную металлическую раму возможно из латуни или бронзы, предназначенную далеко не для балдахина или занавесок. Если до этого декоративные кольца на ножках кровати не успели вызвать во мне каких-то конкретных ассоциаций, то их более крупные собратья, приваренные к нескольким металлическим перекладинам в нескольких футах над моей макушкой заставили мое сердце пережить очередной мини-инфаркт.

Меньше минуты назад мое всплывшее из сладкой анестезии пережитого сна абсолютно нагое тело балансировало в тепле прогретого воздуха комнаты и собственной подскочившей температуры. Сейчас же лед тех осколков, что засел при пробуждении в глубинах моих внутренностей заиндевевшей коркой дурного предчувствия, рванул изнутри обмораживающей шрапнелью, стягивая кожу и даже кости царапающими кристаллами ожившего ужаса.

Я действительно проснулась? Может я все перепутала? Это не могло быть реальностью и уж тем более продолжением вчерашнего дня. И вся эта гребаная крепатура в мышцах, как и болезненные вспышки по телу при движении не могли быть следствием твоих вчерашних пыток или… как ты называешь то, что творишь со своими нижними — тематическими сессиями? Если ты действительно так меня бил и так… трахал, боль должна была быть намного сильнее. Она должна была уже перекрыть другую, ту, которую я еще боялась вспоминать или, вернее, воскрешать, но которая уже подбиралась к оцепеневшему сердцу с каждой пройденной минутой, проведенной в этом месте, с секундами твоей треклятой реальности, заполняющей мои вены и легкие очередным ворвавшимся в память мгновением пережитого наслаждения и выедающего кошмара.

Так это все было правдой? Мне снилось совсем другое, но только не то, что теперь горело на моей коже болезненными метками живых доказательств? Поэтому я так боялась откинуть с себя покрывало и взглянуть на то… что оставили твои девайсы и твои собственные руки? Я до сих пор тешила себя иллюзиями, что такого ни с Алисией Людвидж, ни уж тем более с Эллис Льюис никогда не могло случится? Это же дико и нелепо. Этого не может быть… Ты не можешь быть тем, кем был вчера. Даже абсолютно мне незнакомым президентом "Глобал-Вижн" Дэниэлом Мэндэллом-младшим. Боже… я ведь на самом деле тебя не знаю и никогда не знала. Кого же я тогда любила… и кто теперь держал мое сердце в своих ухоженных пальцах с показным равнодушием? Чьи нити тянулись к моим свежим ранам, вспоротым нервам и расколотому сознанию? Кто продолжал меня убивать и одновременно поддерживать остатки моей тлеющей жизни в моем теле своей индивидуальной системой жизнеобеспечения?

И готова ли я в ближайшие минуты погрузиться в этот ужас всей своей растерзанной сущностью, шокированным разумом и сопротивляющейся памятью? Здесь, сейчас, одна? Сколько нужно часов, чтобы окончательно сойти с ума?

Я не знаю… может я находилась в состоянии глубокой контузии или уже была готова к полному и бесповоротному срыву в вязкую клоаку подступающей паники? Поэтому я ничего не расслышала перед последовавшим звуком приглушенного щелчка в дверном замке? Сколько прошло минут после моего пробуждения и сколько мне их не хватило, чтобы успеть все вспомнить или хотя бы сопоставить увиденное с происходящим и случившимся? Никаких шагов за несколько мгновений до этого за резной панелью тяжелой массивной двери из натурального красного дерева напротив изножья кровати, всего в нескольких футах от ее ступеней-платформы (да, она еще и возвышалась над всей плоскостью пола комнаты как минимум на целый фут). Хотя в памяти и по коже скользнуло тенью осязаемой вибрацией звонкого эха — соприкосновения подошв твоих лакированных туфель с плиткой или вощеным паркетом длинного коридора. Да, ты нес меня, я это слышала, мое тело это чувствовало… Только когда это было (а может только еще будет)?

А сейчас?.. Сейчас я панически вжалась в спинку кровати, даже не успев как следует разглядеть окружающую меня комнату, последний ее "угол", часть которого занимало единственное здесь кожаное кресло классического английского стиля честер, и которое как раз и располагалось ближе всего к открывающейся в спальню двери. И кого я вообще собиралась увидеть? Я же почувствовала именно твою усилившуюся тень, ее удушающее скольжение по моей коже и в горле еще до того, как ты повернул ручку и толкнул дверную панель внутрь помещения.

Откуда ты узнал, что я только что проснулась? И почему мне так страшно: до смерти, до нестерпимого желания зажмуриться, сжаться/забиться в угол кровати, но лишь бы не пересекаться с бездушной бездной засасывающей тьмы твоих нещадных режущих на живую глаз. Меньше секунды… полная остановка сердца до и после… Не успеваю вдохнуть воздуха в последние мгновения.

Я абсолютно ничего не успеваю, особенно понять, что со мной происходит, чем меня кроет на грани обморока — шоком, страхом, острой болью под клинками твоего взгляда или… головокружительной радостью? Это действительно ты. Ты пришел? Ты не оставил меня здесь одну наедине с собой и моими кошмарами. И я действительно спятила, если радуюсь этому. Радуюсь приходу и появлению собственного палача. И меня на самом деле парализует противоречием собственной реакции, от которой проще скончаться на месте, чем ощущать ее выбивающие нахлесты по обнаженным нервам и разорванным шрамам моей кровоточащей сущности.

Это все неправильно, так не должно быть. Я же не в темном, грязном подвале, меня никто не приковывал неподъемными цепями к бетонным стенам и не угрожал смертью или лишением какой-нибудь части тела ножом у горла. Тогда откуда этот выедающий страх? Почему я так тебя боюсь, будто от любого моего неверного движения или слова я получу штрафную санкцию в виде тяжелого удара кулаком по лицу или в живот? Я же ясно понимаю и осознаю, что ты никогда этого не сделаешь, ТЕМ БОЛЕЕ ТЫ. Или я знала, что физические меры наказания — это не твоя фишка? Твои методы воздействия намного изощреннее и изысканнее и всегда бьют на поражение куда сильнее, больнее и точно в цель. Мне не нужны дополнительные десять лет, чтобы это понять и прочувствовать на молекулярном уровне — мне с лихвой хватило последних недель прожитых в твоем проклятом городе рядом с тобой, под прицелом твоей вездесущей тени и всевидящих глаз… в эпицентре твоей гребаной тьмы.

И мне достаточно всего одного соприкосновения с твоим взглядом, скользнувшим ледяными гранями острейших клинков по тонким стенкам моих артерий и сомлевшего сердца, чтобы увидеть, ощутить и мгновенно осмыслить, что происходит — что ничего не изменилось. Все, что было в эти дни и тем более то, что было вчера — все это чистейшая правда. Кем ты был все это время и кем оставался до сего момента.

— Выспалась? — у меня окончательно перехватывает дыхание тугим жгутом непредвиденной асфиксии, и остановка сердца с притоком запредельных доз адреналина угрожают ближайшим разрывом сердечной мышцы в клочья, а ты… как ни в чем не бывало пересекаешь все расстояние от открытой настежь двери спальни к изголовью кровати. Неспешная размеренная походка статного аристократа в безупречном костюме индивидуального пошива — мокрый асфальт с антрацитовым отливом? Ты всегда ходишь только в строгих двойках или тройках не зависимо от времени суток и места нахождения? Или здесь и сейчас для тебя это не часть обычного выходного утра/дня? Это продолжение вчерашнего вечера, да? Того, ради чего ты меня сюда… "заманил"? Одна из тысячи частей-актов твоей тематической сессии длиною, глубиною и несоизмеримыми масштабами реанимированной твоими руками кроваво-огненной вселенной?

Я опять совершенно и ни черта не успеваю. Слишком мало времени после пробуждения, слишком мало собственного восприятия и понимания происходящим, ничтожно мало осмысленных чувств и взвешенных воспоминаний. Ты заставляешь меня реагировать на чистых и голых инстинктах, не позволив проанализировать и понять, что же я к тебе должна испытывать после произошедшего, не дав определиться с моими эмоциями и желаниями к тебе с помощью пережитых моментов последних событий. Ты отобрал у меня даже это — право на выбор моего отношения к тебе и ко всему, что ты со мной делал.

— Ты слишком напряжена… — какое тонкое замечание, господин Мэндэлл-младший. Такие вещи должны быть для вас более чем очевидны.

А чего ты еще ждал, глядя на меня сверху вниз со своей безупречной маской-ликом бессмертного божества, сканируя мое лицо и широко распахнутые глазки острейшими лезвиями своего бесчувственного взгляда и… протягивая руку к моему подбородку? Что у меня перехватит дыхание совершенно от иного предчувствия? Что тепло твоих сильных, мягких и неожиданно нежных пальцев заставит мое тело трепетать порывом раболепного восхищения, а не ударит по рецепторам кожи и костным нервам шокирующим разрядом вымораживающего страха и… невыносимой резью болезненного возбуждения?

Ты приподнял мне голову легким нажимом указательного пальца под подбородком, а я непроизвольно сжала бедра, выдавая себя раньше, чем смогу это понять в ближайшие секунды. Сильный удар, если не глубокий ожег, прошелся нестерпимой вспышкой по поверхности половых губ, воспаленным складкам вульвы и буквально вогнал свои раскаленные клинки в стенки растертого влагалища. Я неосознанно поморщилась, проклиная себя мысленно на чем свет стоит за собственный идиотизм… за убивающую слабость и немощь, которая усиливалась и практически сдирала с меня кожу, стоило тебе появиться рядом, посмотреть в меня, коснуться тела и свежих рубцов на моем сердце, сделанных твоим скальпелем твоими пальцами и сшитых без анестезии твоими нитями. Просто взглянуть в твое бесчувственное лицо и понять, что я больше не сплю, что это на самом деле ты, и ты здесь не для того, чтобы извиняться за вчерашнее и давать мне клятвенных обещаний, что такого больше никогда не повториться… что это был первый и последний раз.

— Так прямо сильно больно? — боже, я вообще не могу понять, почему ты об этом спрашиваешь, если прекрасно все видишь сам. Для чего? На твоем лице и в отмороженных глазах ни единого следа сочувствия или сожаления. На нем абсолютно ни черта не отражается. Ты просто констатируешь факт и… любуешься делом собственных рук, метками и росписью, оставленными твоими пальцами и даже зубами. С видом невозмутимого патологоанатома разжимаешь второй рукой мои кулачки на покрывале, отбирая его край и откидывая плотную ткань в сторону. Только лишь успеваю снова вздрогнуть (или скорее дернуться) и неосознанно, еще сильнее сжать бедра.

Я бы возможно так же прикрылась и руками, если бы не держалась за твои заблокированные глаза и бездушную маску твоего сверх невозмутимого лица, чувствуя скольжение твоего поверхностного взгляда буквально физически и именно там, где ты оставил вчера на моем теле самые вызывающие следы своего неоспоримого воздаяния. Ты бы не позволил мне это сделать, и я не сделала это как раз на интуитивном рефлексе, едва осознавая это, мгновенно цепенея от страха и дикого желания зажмуриться. Я не хочу опускать голову и тоже смотреть на себя, мне с лихвой хватает того, что отражается на твоей глазной сетчатке. Ничего. Там ничего нет. А если и есть, то оно не может быть настолько страшным и пугающим, каким рисует мое безграничное воображение. Ты бы не стал так смотреть, если бы там действительно было все очень плохо. Ведь не стал бы, правда?

— Если так больно, зачем сжимаешь бедра? Думаю, строить сейчас из себя застенчивую школьницу не совсем уместно. Расслабь ноги и перестань так напрягаться, как и делать что либо подобное в будущем. — твоя рука скользнула поверх моей дрожащей коленки и только благодаря легкому нажиму твоих пальцев я наконец-то осознала, насколько сильно была перенапряжена в эти секунды. — Эллис, ты меня поняла? Никогда, впредь не зажимайся и не вздумай демонстрировать нечто схожее, как намеренно так и не специально, выказывая этим свое недоверие или беспричинный испуг. В твой статус подобные действия не входят. И расцениваются, как за непозволительное проявление неуважения к своему Мастеру.

Ты это… серьезно? Тогда почему я не смеюсь в ответ? Почему неизменное выражение твоего лица убедительным дополнением к твоим словам заставляет меня незамедлительно подчиниться — ослабить ноги и позволить тебе их раздвинуть в стороны скользящим нажимом твоих пальцев по внутренней стороне бедра? И похоже мне так ни хрена и не удается расслабиться. Коленки продолжают дрожать, даже трястись, как будто тактильное прикосновение твоей руки пропускает по коже и нервным окончаниям высоковольтный разряд шокирующих ощущений, вынуждая мышечные волокна сокращаться при каждом испытанном ответном порыве собственного тела. Их осязание настолько обострилось и усилилось, что противится их воздействию сейчас было бы столь же нелепо, как противостоять воле твоей поглощающей тьмы в момент сильнейшего оргазма. Они просто растекались по моей коже, задевая самые чувствительные участки, проникая неожиданными приливами в скрытые зоны интимных мышц, выбивая обжигающим ритмом сумасшедшей пульсации болезненного возбуждения в самый неожиданный момент. Я едва не застонала, хотя все же резко дернулась, стоило твоим пальцам лишь слегка коснуться моих половых губ, словно задев оголенные нервы вскрытой раны. И я не знаю от чего мне так безумно сильно захотелось втянуть воздух сквозь стиснутые зубы — от вспышки неожиданной боли или… последовавшей за ней горячей волны оглушающей истомы.

Ты ведь не мог этого не заметить, то как я непроизвольно сжала мышцы вагины в интуитивной попытке закрыться, но так и не сомкнув обратно бедер вместе. А ты так смотрел, с таким видом, словно и вправду проводил обычный медосмотр.

— Эллис, у тебя явно завышенное чувство мнимой боли. Меньше, чем через два дня на тебе и пятнышка не останется от следов стека. Отеков нет, аллергической реакции тоже… — ты вдруг поднял свой примораживающий взгляд к моим глазам и меня буквально припечатало его лезвиями к спинке кровати. — Так что так дрожать и бояться определенно не чего и не из-за чего.

И что это было? Шутка? Тогда почему мне не смешно?

Попытка меня успокоить и утешить? Тогда отчего меня продолжает так колотить изнутри и прессовать извне при соприкосновении с уплотняющимися слоями твоей гиперосязаемой сущности? Даже когда ты неожиданно убрал руки, выпрямился и развернулся лицом на выход в явном намерении снова выйти из комнаты (не объясняя при этом зачем и для чего), я не испытала никакого долгожданного послабления при разрыве нашего зрительного контакта. Я смотрела в твою ровную спину и затылок с идеально зачесанными короткими локонами волос, а вместо нескольких секунд короткой передышки с возможностью вдохнуть чистым кислородом, ощущала стремительное погружение на дно сгущающегося мрака твоей треклятой тьмы.

Что, черт дери, происходит и происходило? Какого хрена я тут делаю до сих пор? Почему тупо вжимаюсь в эту долбаную кровать вместо того, чтобы задать тебе вполне разумные вопросы и получить на них подобие разъясняющих ответов? Это же просто нелепо. Я не твоя добровольная заложница, да и ты при всей своей одержимой мстительности далеко не маньяк-психопат. Почему же тогда молча наблюдаю за всем, что ты делаешь, не в состоянии определить истинную причину своих удушающих страхов?

Несколько ничтожных секунд на то, чтобы проанализировать ситуацию? И что мне это даст? Я абсолютно голая лежу на кровати в совершенно незнакомой чужой комнате, в твоей квартире и не имею никакого представления, что со мной должно произойти в ближайшие минуты — что ты собирался делать со мной здесь после всего того кошмара, что мне пришлось пережить вчера? И дело не в том, что я добровольно (или почти добровольно) пришла к тебе и согласилась остаться. Сейчас все было иначе. Я не смогу уйти, даже если захочу, даже если попрошу выпустить меня отсюда. Ведь я понятия не имела, что ты мог сделать со мной в любой момент, если у меня вдруг возникнет дичайшее желание устроить на этом стерильном полу грандиозную истерику века. Свяжешь по настоящему? Затолкаешь в зубы кляп? Напичкаешь снотворным и транквилизаторами? И кто тебе сумеет запретить сделать все это со мной прямо здесь и сейчас?

Ты вышел в раскрытые двери спальни всего на несколько секунд, а меня еще плотнее придавило к матрацу от мысли, что это тот самый ничтожный момент, когда у меня была возможность вскочить с кровати и рвануть в открытый проем к невидимому порталу мнимой свободы. Серьезно, Эллис? Вот прямо так, в чем мать родила, не зная куда бежать дальше, как и зачем вообще куда-то бежать?

Думаю, мне не хватило бы времени просто спрыгнуть на пол, не то чтобы добежать до двери. Ты вернулся буквально сразу, вернее перегородил весь проем выхода двухъярусной хромированной тележкой со стеклянными полками, вкатив ее на паркет внутрь комнаты и на время оставляя в ближайший "угол" рядом с зеркальной створкой трельяжа. Мне бы не хватило и этих ничтожных секунд, пока дверная панель оставалась открытой всего в шаге от тебя, и даже если бы их оказалось вполне достаточно, что дальше?

А ничего. Я так и не пошевелилась, только наблюдала, как ты опять подходишь к двери, закрываешь ее и спокойно вставляешь в замок дверной ручки ключ, проворачивая его несколькими оборотами с уже знакомым, но более звучным щелчком. И до меня лишь сейчас доходит, что все это время я проспала здесь взаперти. И скорей всего шокировало не данное и столь предсказуемое открытие, а то с каким ленивым, привычным жестом ты спрятал ключ в карман своих идеально отутюженных брюк, разворачиваясь снова ко мне лицом.

— В туалет хочешь? — все с тем же невозмутимым выражением хладнокровного киллера, от которого хотелось еще сильнее сжать бедра и отключить все потребности организма, чем позволить себе сознаться вслух в своих нуждах. — Эллис, я не первый раз делаю тебе замечание по поводу твоих неуместных заминок. Ты прекрасно знаешь, как я не люблю повторяться, тем более по вопросам. Если я тебя о чем-то спрашиваю, ты обязана отвечать сразу же — четко и внятно, или хотя бы кивнуть головой. Тогда ты избавишь нас от тысячи ненужных моментов, вызывающих ненужные последствия и крадущих бесценное время у обоих… Попробуем еще раз?

Лучше бы я ответила сразу, тогда бы мне не пришлось наблюдать в полной парализации разума и тела, как ты приближаешься в самый притык, не останавливаясь ни на мгновение и не отводя взгляда от моего лица, а точнее, удерживая на острие его черных клинков мои широко распахнутые глаза, заглядываешь в меня на нереальную глубину, подвластную лишь твоему непостижимому погружению.

Господи, как такое вообще возможно? Как тебе удается доставать меня буквально внутри сердца? Когда твой скальпель успел погрузиться в него насквозь… и когда твои нити прошили его изнутри, подобно разросшимся "корням" черного коралла? И почему, бл**ь, я так сильно это чувствую?.. Так сильно и глубоко чувствую ТЕБЯ.

— Эллис, ты хочешь в туалет?

И ты решил, что после такого у меня хватит духу ответить вслух? Я не знаю, как мне вообще удалось хотя бы кивнуть головой и при этом не разрыдаться в полной голос. Самый нелепый вопрос, над которым я быть может еще вчера посмеялась бы, а сейчас… сейчас у меня стынут все внутренности, и кожу стягивает неизвестный источник острого обморожения, царапая поры, по костям и перетянутым нервам ледяными иглами-кристаллами.

Когда я позволила собственным страхам превратить из себя подобие жалкой бесплотной тени? И кто мне скажет, что успело со мной произойти за вчерашний вечер и эту ночь, полностью перекроив мое сознание с восприятием? Я действительно не соображала до этого, куда шла и к кому, и мой скептицизм, после изученной не к месту художественной литературы на определенную тематику попросту рассыпался в пыль, стерся до основания в жерновах истиной реальности — твоими пальцами и твоей реальностью. И, честное слово, я бы сейчас выступила в первых рядах бастующих активистов, ставших жертвами вопиющего обмана книжонок вроде "50 оттенков серого" и им подобным клонов, призывая власти всего мира издать закон о запрете писать и плодить литературу подобного жанра. Есть вещи, которые нельзя с больного воображения скучающей домохозяйки преподносить несведущему читателю в виде бредовой нелепицы, не имеющей ничего общего с настоящей действительностью и жесткими реалиями циничной жизни. Даже описывая якобы дикие ужасы и страсти в своих "оригинальных" сюжетах, они понятия не имеют, что реальность намного страшнее и куда беспощаднее их скудных фантазий. А реальность Дэниэла Мэндэлла-младшего не соизмерима ни с одним авторским слогом…

— Можешь обхватить рукой мои плечи… — какое щедрое расточительство.

Обхватить, обнять тебя за плечи или испуганно вцепиться в них скрюченными пальчиками? Ты не просто накрыл меня своим сминающим взглядом и удушающим саваном живой тени, окончательно пригвоздив к месту (и я бы реально, уписалась прямо в кровать, если бы ты приказал мне сделать это прямо сейчас и на ней), ты вообще не остановился. Накрыл меня по настоящему, физически, подхватив сильными прокаченными руками и не выделив ни секунды на возможный протест или сопротивление. Я снова внутри твоей бронированной клетки, и я чувствую ее "стены" и "прутья" не только снаружи, хотя и делаю все невозможное, чтобы сконцентрировать внимание на ощущении мягкой ткани костюма на своей голой коже. Наивная птичка. Проще срезать с себя все слои эпидермиса с нервами и без анестезии, чем перестать тебя чувствовать.

Хотя у меня и появилась мнимая лазейка "спрятаться", пусть всего на несколько секунд, зато теперь я могла не смотреть в твои глаза и в лицо. Прижаться подбородком к груди, виском — к твоему твердому плечу, онемевшими пальцами вцепиться за трапецию поверх итальянской шерсти почти черного пиджака, пока ты нес меня через всю комнату в сторону большого окна, лишая права принимать за себя решения самой: того, чего я сейчас больше всего хочу и что должна делать сама.

Странно, но я больше не боюсь, по крайней мере не в эти секунды интимной близости, при столь плотном соприкосновении с твоим телом и твоими объятиями… с твоим сверхсильным и гиперосязаемым физическим теплом… с тобой… Хочется закрыть глаза и наконец-то вырваться окончательно из этих разрушающих сетей беспричинного подкожного страха, разрывающей боли и выедающего предчувствия смертельной необратимости. Просто до одури хочется уверовать в этот короткий прилив мнимого покоя и защищенности, и что он на самом деле исходит от тебя, от твоих рук, что ты больше никогда не сделаешь мне больно, а главное… я почти тебя обнимаю. Делаю то, что ты мне запретил. Пусть и не так, как меня непреодолимо тянет это сделать, но ведь все начинается с малого?

Я действительно не заметила, как закрыла глаза и почти не почувствовала, как по щеке сбежала юркая змейка слезы, соскользнув со скулы на ключицу, и прервала свой короткий путь под линией основания груди, задев кристаллами своей концентрированной соли пульсирующий след-"ожог" от стека. Больно. Но горло перекрывает асфиксией иных, более острых эмоций и ощущений.

Я не хочу, чтобы эти мгновения заканчивались. Не хочу разрывать этой хрупкой связи с твоей окутывающей тьмой, которая сейчас стала для меня кратковременным союзником и проводником к близости с тобой, к возможности услышать стук твоего живого сердца, уверовать, что за этой титановой броней прячется мой Дэнни. Пожалуйста, не спеши. Не дай мне открыть глаз и разрушить эту сладкую иллюзию, вернуться в эту долбанную реальность. Увидеть, как ты вносишь меня в большой проем смежной комнаты у окна и на ближайшие треклятые минуты погружаешь в ее отрезвляющую клетку.

Я очнулась раньше, чем успела осознать, насколько ничтожным оказался мой недавний самообман с попыткой мнимого "побега". Твоя реальность всегда знает, когда ввести в игру свой очередной ничем не перекрываемый козырь и запустить прерванную подачу твоих ядовитых "галлюциногенов" в мою кровь и сердце. Достаточно только увидеть новую комнату, чтобы окончательно вернуться в ее четкие границы с помощью ТВОИХ рук и твоего голоса.

Ванная… очень большая и очень просторная ванная комната молочного цвета с большим окном-экраном на всю стену, застекленного цельным листом светорассеивающего толстого стекла с рельефной поверхностью-узором из мелкой "ряби", искажающей просмотр открытого обзора помещения и улицы как снаружи, так и изнутри. Слава богу из него ни черта не возможно было рассмотреть, зато естественного и почти слепящего освещения хоть отбавляй, как и сплошного белого цвета. Молочный ковролин с толстым плюшевым ворсом по всему полу, белая скамья-софа у окна и пара круглых стульев-табуретов, обтянутых белым кожзаменителем; биде, унитаз, две раковины из чистейшего белоснежного фаянса и практически в один ряд у стены напротив входа. Оба умывальника вмонтированы в крышку столешницы белого мрамора с узором из перламутровой паутины, повторяющий свой рисунок на дверцах нижних шкафчиков и на керамограните глянцевой плитки на всех окружающих стенах комнаты.

— Думаю, пользоваться унитазом тебя учить не надо? Если надо почистить зубы, все что для этого необходимо, найдешь в верхнем шкафчике.

Я не успела рассмотреть наше отражение в большом зеркале в ряде дверц навесного шкафа, только задеть за него ошалелым взглядом. Ты сразу свернул к окну, уже через пару шагов усаживая меня на холодную кожаную обивку мягкого табурета в двух футах от раковины биде. Мои пальцы рефлекторно разжались, соскользнув по поверхности ткани твоего пиджака, теряя столь короткие мгновения нашего ложного воссоединения, словно я против своей воли разрывала или вырывала из-под кожи белые нити собственной иллюзии, оставшиеся где угодно, только не в твоем сердце. Твои глаза и бесчувственная маска склоненного над моим лицом неуязвимого божества опять делали свое черное дело: наполняли мое сознание токсичными испарениями разрастающегося страха.

— Постарайся не тормозить. Пяти минут тебе будет достаточно? — ты спрашивал, или просто озвучивал сколько выделил мне ограничительных рамок по времени?

Я даже не успела осмыслить услышанное, вникнуть в суть твоих слов, понять, что ты как всегда говоришь предельно серьезно без права на ответный протест или возможность вообще что-то спросить и сказать. Выпрямляешься, делая сразу шаг в сторону и разворачиваясь на ходу в другой конец комнаты опять спокойными привычными действиями и жестами стопроцентного хозяина окружающих владений. А я лишь сижу на сидушке табурета в страхе пошевелиться и издать хотя бы звук, наблюдая, что и как ты делаешь, будто надеюсь разгадать в последовательности твоих движений твои ближайшие на мою жизнь планы.

Подходишь к ступеням вмонтированной в белый кафель белоснежной ванны и приподнимаешь ручку серебристого крана, пальцами другой руки пробуя температуру горячей воды. И кажется я все-таки вздрогнула, когда сильная струя резко ударила по стерильной поверхности эмалированного резервуара, зашипев нескончаемым потоком при встречном сопротивлении с твердой плоскостью.

— Ты меня слышала? Пять минут. — последний короткий взгляд в мою сторону за несколько секунд перед твоим окончательным выходом из ванной комнаты. Вот только двери ты закрывать не стал, как и исчезать с поля видимости. Я смотрела как ты заворачивал за угол стены, пересекая центр спальни дальше, в сторону кровати, и как твое отражение перехватили зеркала трельяжа сразу с трех ракурсов, большую часть которого мне было так хорошо видно со своего нового места. Меня еще сильней припечатало к скользкой поверхности кожаной обивки стула, которая никак не хотела подо мной нагреваться и липла к моим ягодицам и воспаленной промежности не самым приятным охлаждающим компрессом. Но сейчас я обращала на это внимание еще меньше, чем на физическую боль от ран на моем теле и на тех же половых губах. Я неотрывно и тупо следила за твоим отражением, затаив дыхание и едва понимая, что часть гулкого шипения в моих ушах связано не с льющейся водой, а с ударившей по вискам гипертонией. Ты снимал с себя на ходу пиджак, вскоре скинув его небрежным жестом на подлокотник дивана.

Не знаю, сколько бы я еще так просидела, вместо того, чтобы использовать мои законные пять минут по их назначению, если бы ты не развернулся в ближайшие секунды лицом к трельяжу и не скользнул по нему взглядом к точке пересечения с моим. Ты как раз в этот момент приподнял обе руки, расстегивая на одном из манжет шелковой сорочки цвета угольной сажи одну из запонок, и я едва смогла сообразить для чего ты это делал. Стоило ощутить неизбежное приближение соприкосновения с твоими глазами, как меня мгновенно подорвало с места, резанув высоковольтным разрядом неожиданного условного рефлекса по всем мышцам и нервным узлам перенапряженного тела. Может мой контуженный на все извилины разум и не понимал, что я сейчас вытворяла, зато все прекрасно понимал мой пока еще живой организм.

Я метнулась в сторону унитаза, чуть не споткнувшись о ворос ковролина трясущимися ногами, схватившись за белоснежную крышку как за спасительную опору раньше, чем успею растянуться по полу в унизительной позе паникующей истерички. Быстро подняв крышку и все так же не соображая, какого черта я все это творю, я уселась на дюрапластовый круг сиденья, интуитивно сжав бедра, коленки и даже ступни. Слава богу те два шага, что разделяли мое предыдущее место и толчок, оказались тем спасительным отрезком небольшого расстояния, которое скрыло от меня углом противоположной стены весь трельяж в спальне. Хотя меня и продолжало колотить изнутри панической лихорадкой от явственного осязания твоего взгляда на моем теле. Да, я тебя больше не видела и не слышала, но не неощущала. Зато была убеждена на все сто, что ТЫ меня прекрасно и видишь, и знаешь, что я сейчас делаю.

Пять минут? Господи. Серьезно? Откуда мне знать, сколько мне на самом деле нужно времени на все про все? А если я не успею, что тогда? Я даже не могу сообразить хочу ли вообще писать, особенно из-за усилившейся рези в половых губах, в клиторе и во влагалище. А эта пульсирующая, наливающаяся боль в ранах и в распухших интимных мышцах, которая, казалось, перекрывала все иные ощущения кроме одного конкретного — самого острого и обжигающего практически до костей. Стоило мне напрячься, окунуться с головой в взбесившийся страх, в твои натянутые сети сминающего жесткого контроля и уплотняющейся тени, и оно моментально усиливало свои приливы троекратно, едва не вырывая из груди несдержанный стон. Разве такое возможно, или всему виною эта гребаная боль, которая стимулировала и растирала свежие раны до столь невыносимого возбуждения? У меня же не было для этого причин, и я не хотела, не думала, да и просто не имела никаких оснований, тем более после вчерашнего. Я вообще не должна сейчас об этом думать и тем более так возбуждаться. Или ты специально все это сделал и продолжаешь делать? Чтобы я ни на секунду не расслаблялась, сходила с ума из-за твоего постоянного присутствия, скользящего по моей кожей фантомными прикосновениями твоих пальцев, щемящими ударами болезненных вспышек и надрывной пульсацией одержимого вожделения.

Наверное прошло не меньше полминуты, прежде чем мне удалось выдавить из себя первые капли аммиака, превратившегося в самую что ни на есть настоящую выедающую кислоту. Вот тогда мне стало реально больно, до нестерпимого желания во что-нибудь вцепиться зубами или лучше сразу хлопнуться в обморок. Но как ни странно, первая и самая острая резь прошла довольно быстро, вскоре сменившись на неожиданное облегчение с еще более неожиданным блаженством. Господи, я точно спятила, если даже в этом нахожу отголоски физического удовольствия. Или это опять все из-за тебя? Ты ведь не можешь не знать, что со мной сейчас происходит.

И спасибо тебе за включенную воду, что избавил меня от возможности краснеть и умирать еще и от стыда перед открытой дверью уборной.

Встать на ноги оказалось сложнее всего, но я понимала, что сильная слабость в дрожащих коленках была связана не с физическим переутомлением и крепатурой в бедрах и икрах, и уж тем более не в следах, оставленных ремнями и твоими руками. Меня прессовала собственная контуженная психика, собственные страхи и… скользящие в этом чертовом замкнутом пространстве и в моем теле тугие нити твоей вездесущей сущности. Меня даже ни на секунду не пробрало банальным кошачьим любопытством, когда вцепившись трясущимися пальцами в мраморную столешницу над умывальником я уставилась в свое отражение в зеркальной дверце навесного шкафчика вместо того, чтобы его открыть и посмотреть, что находится внутри.

Наверное, я просто была не готова. Да и кто вообще способен в подобные секунды с невозмутимым спокойствием взглянуть в лицо собственным кошмарам? И нет, мое лицо не было покрыто опухшими гематомами, безобразными царапинами или следами от укусов, оно оставалось все таким же чистым, неестественно бледным, но… абсолютно чужим. Я не узнавала его, даже собственные глаза, которые, казалось, увеличились и потемнели до незнакомого мне оттенка и разреза. Может дело из-за отеков-мешков под глазами? Кожа словно утончилась или стала прозрачной, некоторые черты обострились и углубились, другие наоборот припухли, как губы, выделяясь на общем фоне неестественными формами. Вроде и я, и все равно не я, по крайней мере взгляд был точно не моим. Он постоянно тянул на себя, к глубокому блеску радужки глаз, будто хотел затащить на дно их необычного цвета и угольных точек зрачков; и так же одновременно непреодолимо скользил вниз, по всей картинке отражения. У меня окончательно перехватило дыхание, стянув на сердце все нити свежих швов одновременно, когда моя правая рука непроизвольно потянулась к горлу. Неосознанный жест — желание перекрыть или спрятать под дрожащей ладонью следы-отпечатки твоих пальцев.

Новый удар по вискам и глазам ослепляющим приливом вскипевшей крови и адреналина, и я реально не соображаю, что это. Обезумевший страх, дикое желание скончаться на месте, разрыдаться, забиться в ближайшем углу в неконтролируемой истерике или что-то еще?.. Что-то, что вынуждало меня в полной парализации тела и разума рассматривать на собственном теле темные пятна синяков, идеальных линий и отметин, прописанных твоими руками, и где-то на зыбких окраинах тлеющего сознания осознавать, что все это сделал именно ты — специально, продуманно, методично, взвесив и просчитав каждый удар, давление и нажим. И их вид, цвет и даже форма оставляли в памяти то, что я ожидала почувствовать меньше всего, шокировав едва не до полной остановки сердца. Я хотела рассматривать их снова и снова, до бесконечности, пока они не станут медленно и неотвратимо исчезать прямо на моих глазах.

Трясущаяся рука метнулась к зеркальной дверце раньше, чем я испугалась окончательно, быстрее, чем мне понадобилось бы дополнительного времени и сил, чтобы задавить этот дикий приступ; до того, как я пойму, что со мной происходит. Сколько прошло секунд? Десять? Максимум двадцать? Слишком мало, чтобы успеть осмыслить только что увиденное и пережитое. И я не вижу никаких веских причин думать об этом сейчас и уж тем более анализировать. Мне надо почистить зубы. У меня нет времени заниматься чем-то еще, кроме того, что ты мне приказал сделать. Мне с лихвой хватает, что делать, что чувствовать и чего бояться. Я еще успею сойти с ума, когда тебя не будет рядом (вернее настолько близко рядом), когда ты оставишь меня наедине с моими переживаниями, воспоминаниями и свежими следами на моем теле и сердце от твоих рук, новых девайсов и тебя самого.

Кажется, прошло больше пяти минут, а может мне просто казалось. Когда время принимает форму драгоценной обменной валюты, ты уже просто не соображаешь, только ощущаешь и считаешь, посекундно вздрагивая от мощных ударов бешенной аритмии, выскальзывающих из дрожащих пальцев предметов и желания что дури зажмуриться и закричать. Иногда я просто не осознавала, что делаю. Чистые автоматические движения на рефлекторном уровне.

Увидеть буквально сразу на средней полке несколько новых тюбиков зубной пасты с незнакомыми названиями и эмблемами неизвестных мне производителей, несколько запечатанных зубных щеток в мраморном стаканчике-подставке, схватить первое, что попалось под руку, обязательно все это уронить на дно раковины стерильного умывальника… Еще на пять секунд закрыть глаза и вдохнуть поглубже в легкие, разрывающиеся под давлением тисков заблокированного рыдания и подступающими к горлу конвульсивными спазмами истерического смеха. Но мне было так проще — пытаться что-то делать на грани приближающейся неизбежности, чем успокаивать себя надуманными идеями несуществующего права выбора. Может я и понимала, что ты не станешь мне отрезать на ногах пальцы, если я тебя ослушаюсь или опоздаю с выполнением твоего распоряжения, но сейчас все воспринималось по другому. Я уже знала, как ты мог бить физически и что ты действительно это мог, но это было ничем по сравнению с тем, как ты бил по сознанию и насколько глубоко проникал в сердце даже не прикасаясь к моему телу. И сейчас я была уверена, что ты мне показал лишь вершину айсберга. То, что скрывалось под черными водами твоей зыбкой тьмы резало по нервам куда сильнее и страшнее ударов стека или перетяжкой ремней-фиксаторов.

Да, я боялась, дико боялась. А еще больше я боялась, что в одночасье потеряю все эти ощущения, натяжение твоих нитей, ощущения тебя… если однажды вдруг проснусь и пойму, что это был только сон…

Я так и не успела почистить зубы в привычном для меня темпе и состоянии, вернее, я кое-как только начала это делать, морщась от непривычного лекарственного вкуса зубной пасты и вспыхнувшей на ладони боли при соприкосновении с ручкой щетки. Как раз на правой руке след от удара стека был самый болезненный и обжигающий, и похоже, пройдет далеко не пара дней, прежде чем он исчезнет и сойдет на нет. Ты определенно вложил в эту метку максимум сил и скрытого смысла. Ты же никогда и ничего не делаешь просто так, без конкретного умысла и поставленной цели. Все имеет свое исключительное значение, даже цвет этих стен, даже подобранный набор моющих косметических средств. Я просто уверена, что все это ты выбирал и заказывал сам, лично, без помощи и участия той же Эвелин Гувер. Это не те вещи, которые ты мог доверить кому-то постороннему, как и проследить за тем, чтобы я приняла ванну и плотно позавтракала.

Может мне вовсе и не нужны были эти несчастные пять минут, ты же все равно никуда не выходил и находился все это время рядом, всего через стену и открытые двери смежного проема. И эта глупая спешка с необоснованным страхом не успеть и опоздать были так же бессмысленны, как и несколько минут моего ложного уединения…

Ты вернулся раньше, чем я закончила и я ощутила твое появление в дверном проеме еще до того, как ты сделал шаг за порог. И это при том, что я старалась не смотреть в зеркало, временами закрывала глаза и упорно пыталась переключить все внимание и слух на звук льющейся в ванну воды. Все равно ничего из этого не помогало — абсолютно и ни черта.

Не думать о тебе и о твоей близости? Серьезно? Разве такое реально? Не почувствовать твоего взгляда и невесомого скольжения твоей уплотняющейся тени по моей обнаженной спине и плечам? Я вздрогнула от ее пульсирующего прикосновения к моей онемевшей на предплечьях коже раньше, чем сообразила, что это был не ты и не твои пальцы. Как я еще при этом не подскочила и снова не выронила зубную щетку в раковину (или того хуже, прямо на пол)? Зато обернулась так резко и испуганно, будто была крайне удивлена твоему "нежданному" появлению.

И я-таки оцепенела, замерла на несколько секунд, наблюдая, как ты не спешно пересекаешь комнату, проходя мимо, за моей спиной, и практически не глядя в мою сторону. И нет, ты не разделся и не переоделся во что-то другое, просто закатал рукава рубашки до самых предплечий, и в твоих руках не было ничего, что могло бы вызвать у меня дополнительный выброс смертельной дозы адреналина или подбить по коленкам усилившейся лихорадкой. Ты просто подошел к ванне, выключил воду и только тогда посмотрел на меня. И мне хватило только этого — одного нацеленного в мое лицо осязаемого взгляда черного оникса всевидящих глаз, чтобы сердце сорвалось с тормозов, а коленки подкосило до явственной угрозы рухнуть прямо на пол.

— Заканчивай чистить зубы и забирайся в ванну. Пять минут давно прошли.