В любви и боли. Противостояние. Том второй

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Тело ведь не обманет?.. Как бы не вопил и не скулил отрезвленный жесткой реальностью здравый разум. Тело все равно будет тянуться за своими инстинктами, за твоими руками… за своим любимым Хозяином.

Бл**ь. А ты как думал? Ждала ли я тебя все это время? Вслушивалась ли в эту звуковую какофонию, пытаясь выделить в ней вибрацию твоих шагов, пульс и циклический ток твоей горячей крови, мощные удары и толчки самого сильного, неуязвимого сердца… Да я и сейчас жду, с трудом удерживаясь на этой грани чистого безумия, с трудом осознавая, что это все по-настоящему, реальней просто не бывает, с ужасом понимая, что я не сплю и являюсь такой же живой частью твоего мира, как и любой другой в этом месте, как ты сам — перекрыв и затянув все окружение, все молекулы и атомы физического пространства, поглотив весь воздух и даже свет в искаженные порталы своего Черного Зазеркалья; отравив все и каждого нейротоксинами своего сладкого наркотика с привкусом и запахом горькой полыни.

Ждала ли я тебя все эти годы?.. Да, твою мать. Я могла обманываться сколько угодно, убеждать себя, что все давно забыто и стерто под чистую из памяти, что я больше ни черта к тебе не испытываю, что ты давно для меня умер… умер во мне вместе с прошлыми чувствами и переживаниями… Но разве такое возможно? Особенно рядом с теми, кого я практически не ощущала ни в себе, ни рядом, ни вообще никак. Никто так не скользил по моей коже и под ней, как ты, не заставлял выгибаться в предсмертных судорогах сладчайшей агонии, выжигая своим шепотом и ласками здравый разум и сам мозг до основания, доводя до полного исступления с желанием скончаться на месте и только в твоих руках, только в тебе — тебя во мне… Как я могла не ждать, если твой вирус все эти годы продолжал пить мою кровь, плести вокруг моего сердца колючую проволоку своей ненасытной боли, отравлять мои чувства к другим, омертвлять часть эмоций и сущность Эллис Льюис день за днем, год за годом.

Ты стал моей хронической болезнью, хотя я никогда не признавалась себе в этом. Разве алкоголики и наркоманы готовы признаться в том, что они наркоманы? От этой болезни не бывает лекарств, от тебя не существует лекарства. Они могут не пить, не принимать наркотиков, не контактировать напрямую с предметом своей смертельной слабости, но остаются при этом больны на всю оставшуюся жизнь. Или думаешь, все эти годы я не тянулась, не рвалась и не хотела к тебе вернуться, хотя бы на день-два, три… на десять ничтожных минут? Или это я так поспешно выскочила за муж, всего через год после нашего разрыва? По-твоему, я следила за твоей жизнью в светских новостях от скуки ради? Или все-таки искала хоть какой-то ничтожный намек, знак, подсказку, что ты еще помнишь меня, думаешь обо мне, что-то чувствуешь… Твой сын, твоя жена, семья, работа, друзья, вся твоя новая жизнь — она была слишком (разве что за редким исключением) идеальна. Но в том-то и дело… я не видела в ней себя, мне не было там места и никогда не было. За десять лет она превратилась в эталон недосягаемого совершенства, в радужную мечту любой наивной обывательницы… в разорванную в клочья мечту глупой малышки Эллис.

Да, бл**ь, я могу себе лгать хоть до рвоты, до полной отключки и потери сознания, что забыла тебя, не ждала, не думала и не хотела. Но сейчас все это попросту превращалось в ничтожную пыль, в стертые в невесомую пыльцу твоими пальцами хитиновые крылья бабочки, выжженную напалмом моих ощущений и желаний папиросную бумагу всех несбывшихся предсказаний и высокоморальных принципов Эллис Льюис. Я становилась никем и ничем, безвольной тенью, ментальной оболочкой, оголенными эмоциями и пульсирующей агонией в твоих ладонях, в зыбучих черных песках твоего затягивающего взгляда, в твоем Черно-Красном Зазеркалье из которого нет выхода… и никогда не было. И это только твой мир, ТВОЯ Вселенная, а я лишь его неотъемлемая частичка, невидимый атом, незримая гранула на дне бескрайнего океана твоей всепоглощающей воли и священной одержимости…

— …Встань, — короткий, сверхспокойный и бесчувственный приказ, способный убить контрольным выстрелом в момент самой раскрытой уязвимости.

Как я еще не отшатнулась, не вжалась спиной в глубь дивана, не заскулила и не зажмурилась, как от самой сильной, выбивающей все на хрен из головы и тела пощечины. Или это все из-за твоих глаз, их тонких клинков, удерживающих мой собственный взгляд на их острейших лезвиях, в недосягаемой глубине моего онемевшего сердца; твоей руки, пальцев, стягивающих на моей коже тончайшие нити твоего беспощадного подавления. Будь на твоем месте кто-то другой, я бы ни за что не смогла встать, потянуться за движением ладони, обхватившей мою шею под волосами властным захватом неумолимого палача. Может быть взвыла, забилась в угол дивана, или стала кричать, звать на помощь, отбиваться руками-ногами, но хрена с два я позволила кому-то вытворять с собой такое.

Но в том-то и дело… это был ты, твой голос, твой взгляд, твоя рука, ТЫ САМ. И я вставала с дивана, абсолютно не чувствуя для этого никаких сил и понимания происходящего… Я чувствовала только тебя одного. И с каждым проделанным движением все глубже и острее, словно насаживалась сама на твои черные клинки всеми раскрытыми ранами и самыми уязвимыми точками. Задерживая дыхание, останавливая биение сердца… Если я еще раз шевельнусь или хотя бы моргну, всхлипну, выдохну, ты же тут же меня разорвешь.

— Ты слишком напряжена… — тыльной стороной пальцев второй руки проводишь по контуру овала моего лица от виска до шеи, запуская фаланги в атласный шелк волос, мягким движением отмеряя длину прядей и невесомой лаской убирая "ненужные" за плечо и трапецию. И при этом на твоей безупречной маске-лике бессмертного бога не вздрагивает ни один мимический мускул, не вспыхивает ни одного эмоционального чувства в глубине застывших угольных зрачков. Зато ты беспрепятственно считываешь и вбираешь в себя каждое мое ответное движение или внутреннюю реакцию меня на тебя, на любое касание и произнесенное тобою слово, даже на скольжение твоего безучастного взгляда по моим чертам и формам взволнованного тела. И, видит бог, я бы все отдала в эти мгновения, чтобы уловить в твоих глазах хоть что-то близкое к моему состоянию, хоть один ничтожный всплеск-искру животной похоти с откровенной жаждой обезумевшего зверя. Увидеть, прочувствовать, впитать его живой ток под собственную кожу, осознать, как ты хочешь меня, ощутить это всем, чем только возможно и там, где невозможно… Наконец-то узнать, что ты хоть что-то ко мне испытываешь, что это не просто часть твоей просчитанной до мельчайших деталей и распланированной на несколько тысяч ходов вперед идеальной игры скучающего Черного Мастера и Таксидермиста.

— Расслабься, Эллис. А то я и вправду подумаю, что ты меня боишься. Мы же пришли сюда развлекаться, тем более, ты это уже делала в этом самом клубе и достаточно неплохо…

Да, если бы ты об этом не говорил таким голосом и абсолютно апатичным тоном. Лучше бы ударил, чем делал вид, как тебе параллельны все мои прошлые заслуги и публичные показательные выступления. Ты же не просто говоришь сейчас обо всем этом, да? Ты не мог оставить такое без своего личного внимания. И тебе совершенно не мешает моя маска, тебе хватит и моих расширенных глаз, пульсации моих зрачков и сердца на поверхности острых граней твоего вымораживающего взгляда, чтобы добраться до всех моих чувств и мыслей.

Неожиданно отступаешь, отпускаешь, соскальзываешь пальцами с моего тела (или парализованной сущности), и я не удерживаюсь… слишком резко и быстро. Все равно что резануть по свежим ранам острым сверлом бормашинки… Все равно вздрагиваю, несдержанно выдыхая, почти всхлипывая. Наверное я даже качнулась, во всяком случае пол подо мной дрогнул, или это был удар моего сердца, слившийся с ритмом музыки из нижней залы?

Просто стою и наблюдаю, как ты спокойно и неспеша отходишь от меня, отворачиваясь в сторону стеклянного столика, медленно нагибаешься, протягивая правую руку ленивым жестом вниз. Открываешь и отставляешь хромированную крышку с термической тарелки, на которой (бл**ь) лежало несколько рулонов свернутых, влажных (и скорей еще и горячих) полотенец-салфеток. Берешь один валик, вытягиваешь из серебряного кольца, разворачиваешь… а я все стою на прежнем месте, примороженная к полу, и не свожу взгляда с каждого твоего степенного движения, с изящных длинных пальцев твоих широких сильных ладоней, инкрустированных на тыльной части извилистыми змейками вздутых вен. Стою, глазею и понимаю, что не могу удержать участившегося дыхания и не менее взбесившегося сердца, не имея ни малейшего понятия, чем именно меня так кроет в эти самые секунды — страхом перед неизвестным-неизбежным, расписанным тобою на ближайшие часы сценарием будущих действий, или видом твоих рук, твоим размеренным ритуалом готовящегося к операции нейрохирурга. Трижды Fuck.

Вытираешь (если не протираешь с особой тщательностью) едва не каждую фалангу по отдельности влажной салфеткой (возможно даже с антибактериальным средством), не обращая внимание на кольцо и перстень на левой кисти. Зато я все замечаю до дотошных мелочей, фиксируя или, вернее, пропуская любую незначительную деталь и движение сквозь воспаленные сектора памяти, через всю сеть центральной нервной системы. И меня при этом непреодолимо тянет отвернуться, даже не смотря на то, что ты якобы не глядишь в мою сторону. Но тебе этого и не надо. Повернись ты ко мне спиной, все равно будешь знать и чувствовать, что я делаю или не делаю. И я все равно не смогу… Я с ужасом осознаю, что не сдвинусь с места, пока ты сам не прикажешь мне это сделать.

Полотенце возвращается обратно на тарелку под ту же крышку. Подхватываешь один из ближайших пультов, и у меня появляется еще несколько дополнительных секунд — отдышаться и попытаться в который раз (абсолютно безрезультатно) заглянуть в ближайшее будущее нашего здесь пребывания, а может сразу, в твою голову?

Плавающий скриншот на черном экране плазменной панели сменяется списком из обычных пронумерованных папок-блоков с тем или иным опознавательным рисунком. Ни названий, ни каких-то конкретных отличительных символов, но ты прекрасно разбираешься где-что и выходишь в нужную тебе директиву, едва глядя на какие кнопки нажимает твой палец на пульте и что при этом происходит на самом мониторе.

Как только комнату наполняют звуки семиканального звучания музыкальной композиции в стиле ритм-н-блюза, до меня неожиданно вдруг доходит, что все это время здесь было тихо, как в изолированной барокамере, и как раз после того, когда ты наглухо закрыл в помещение двери.

Список на экране исчезает под яркими переливами визуальных видеообразов, анимированных картинок и нарезок из необычных, почти сюрреалистичных видеороликов (местами эротического содержания).

— Подойди… Эллис, — не вздрогнуть от твоего нового приказа не удается, хотя я и ждала этого как никогда за все эти дни и последние минуты.

Я бы очень хотела сойти с места грациозной уверенной походкой, как та же Дэниз Эпплгейт, но похоже для этого надо иметь совсем иное состояние сознания и тела, а не умирать от закоротившей смены подкожного жара и озноба через каждый аритмичный удар сердечной мышцы. Хорошо, что хоть не споткнулась. Но тебе определенно не до моих жалких попыток продержаться и не сорваться раньше времени, до того, как ты запустишь вступительную часть своей гениальной черно-белой симфонии.

И ты все еще не смотришь на меня (пока). Откладываешь пульт, подхватываешь открытую темно-изумрудную бутылку и начищенный до блеска полупрозрачного хрусталя черный бокал.

Сердце делает очередное головокружительное пике, на какой-то доле секунды замирая болезненным спазмом между стыком ребер и грозясь больше вообще никогда не запуститься.

Да что со мной такое? Почему я так болезненно реагирую на любое из твоих движений, даже самые безобидные, будто выискиваю в очередном действии или манипуляции скрытый контекст с завуалированным тайным знаком. Вот и сейчас, наливаешь спокойным манерным жестом на стенку слегка наклоненного фужера темно-гранатовый напиток элитного красного вина, а я при этом едва не задыхаюсь от нового приступа панического удушья. Можно подумать, ты собираешься сделать с ним и со мной что-то безумно дикое и невообразимое. Что? Использовать бокал (или саму бутылку) не по его прямому назначению?

— Чатеау Ретрус 2005-го… выдержка, конечно, небольшая, всего десять лет… — протягиваешь фужер в мою сторону и я почти пропускаю тот момент, когда следует поднять руки и забрать бокал до того, как ты коснешься его краем моей нижней губы. — Зато признанное лучшим за последние сто лет. Обычно их закупают заранее предполагаемой зрелости, хотя цена от этого нисколько не падает (если не наоборот). Да и тридцать тысяч бутылок в год как-то должны себя окупать.

Интуитивно приподнимаю подбородок, безропотно и молча принимая твою изящную манипуляцию и несколько капель сухого красного вина на свой язык. Голова закружилась еще до момента растворения первых терпких порций алкоголя на вкусовых рецепторах и в крови. Как я еще не поперхнулась и не прослезилась, не говоря уже о том факте, что я не любитель сухих вин? Но ты с такой точностью отмерил первую дозу и угол наклона бокала, что даже мне самой и особенно сейчас в моем нестабильном состоянии едва ли бы удалось отпить столько же и при этом не облиться.

— Или предпочитаешь что-нибудь менее изысканное, что-то из клубных коктейлей вроде Маргариты, Космополитена или… Сайдкара? Не стесняйся, заказывай, время еще есть…

А вот это была определенная издевка, особенно с увеличившимся наклоном бокала и более емкими порциями вина, побежавшего в мой рот под принудительным давлением твоих пальцев. Пришлось отклонить голову еще больше и допить твое гребаное Чатеау Ретрус до самого дна, иначе выбор был небольшим — захлебнуться или залить подбородок, шею (и дальше по списку) его остатками. Хорошо, что его было не больше пятидесяти грамм, да и уровень крепости не превышал стандарта классических сухих вин. Задохнуться и поперхнуться, тем более из твоих рук, мне не грозило, даже под убивающим прессом твоего бесчувственного взгляда и скрытого смысла последних фраз.

Вот теперь я испугалась по настоящему. И на вряд ли ты сейчас ждешь, что я отвечу и уж тем более захочу что-то заказать. Ну, может быть дозу сильнейшего транквилизатора? Боюсь, мне и этой бутылки будет сейчас не достаточно.

— Нет… спасибо… — я еще умудрилась что-то пролепетать?

— Насколько помню, тебе было очень трудно угодить, особенно с твоей стойкой неприязнью к недоступным для массового потребителя брендам и элитным вещам лухуру сегмента. А сейчас?.. — наконец-то убираешь этот чертов бокал от греха подальше и… большим пальцем правой руки проводишь по моей нижней губке и уголкам рта, снимая едва ощутимые капельки неспешным чувственным скольжением, опять перехватывая мне дыхание с бешеным ритмом сердца тугими жгутами подавления методичного палача.

Бл**ь, да когда же ты прекратишь делать это? Давить, прессовать, душить и одновременно добивать своим невозмутимым спокойствием с невыносимыми ласками чуткого и сверхзаботливого Хозяина.

— Ничего не ощущаешь? Ни особой разницы, ни необычного послевкусия… ни чего-то совершенно нового, неожиданного и отличительного от всего, что тебе уже приходилось когда-то пробовать… до этого?

Если бы ты еще при этом не говорил с двойным умыслом в каждой взвешенной и десять раз перевешанной фразе и с выражением скучающего пофигиста.

Да, ты прав, тысячу раз. Я ничего и никого не пробовала и не ощущала так, как тебя, ни до первой встречи с тобой, ни все последующие годы… и уж тем более ни сейчас. Тебе это хочется услышать? Услышать из моих уст мое полное признание в столь очевидной истине?

— Повернись спиной, — естественно это не те вопросы, на которые ты ждешь ответов. И не думаю, что если что-то скажу или попытаюсь объяснить, то это сразу же изменит весь твой план действий. Ты уже давно все решил, просчитал, определил и запустил эту жуткую машину в действие. Ведь я не твой противник и никогда не буду восприниматься тобой таковым. Я твоя новая игрушка, одна из слабейших фигур на твоем игровом поле, личная вещь, кукла, которую ты будешь расчесывать, одевать и раздевать, когда тебе приспичит самому в дни обострившейся скуки, не важно когда, где и как долго.

Повернуться? Если бы мне это сказал кто-то другой и в другом месте…

Но в этом вся разница. Это приказываешь ты, в одной из вип-комнат клуба твоего друга Тематика. И то что в ней отсутствуют какие-либо атрибуты этой гребаной субкультуры не делает тебя абсолютно не причастным к ее Теме. И да, твою мать, я тебя боюсь и куда сильнее, чем мне самой это хотелось признавать, потому что это ТЫ. И чем глубже я погружалась в твою кровавую тьму твоего Черного Зазеркалья, тем острее разрастался ужас перед неизбежностью и затягивала изнутри (в горле, в легких, на сердце) свои кожаные ремни боль абсолютного отчаянья. Я не могла тебе противостоять, не потому что не могла и была связана по рукам и ногам твоей изощренной игрой и жесткими правилами непримиримого мстителя, а потому что не хотела этого сама…

Да, повернуться спиной к тебе это совсем не вопрос. Куда сложнее совладать с собой, со своими страхами и волнениями, с осознанием и ощущениями твоего присутствия, усиливающегося воздействия твоей близости и тебя самого на мой разум, тело и чувства. Чем дальше раскручивало свои петли это обоюдное безумие, тем острее я воспринимала происходящее и все, что ты делал-говорил… острее и глубже ощущала тебя.

— Может ты и права… зачем все эти излишества, вещи и предметы, которые не купишь в супермаркете и не закажешь по кредитке в интернете. Это же не в твоем стиле, и даже не в стиле Алисии Людвидж, — чувствовать тебя за спиной, впитывать твой звучный бархатный баритон натянутыми струнами оголенных нервов и рецепторами кожи, сознания, эмоций…

Мне проще скончаться, чем смешивать этот токсичный коктейль твоих утонченных манипуляций в собственной крови и лопающихся нейронах: блюзовые переборы семиканального звучания, приглушенное и все равное ядовитое освещение в холодных синих оттенках, несколько глотков элитного вина, таниновым привкусом обжигающего язык, горло и даже пищевод… твой ровный голос, твои руки… твои прикосновения и проникновения… И мне не надо видеть перед собой твоих глаз, чтобы ощущать их скольжение по моему телу, их болезненную инъекцию мне под кожу и в сердечную мышцу, их ласковые клинки, достигающие таких глубин моего млеющего рассудка, о которых не догадывалась даже я сама.

— Хотя нет. Ты действительно права. На кой хрена это вино, еще и такая сухая кислятина? Оно же совершенно не вписывается в твои стандарты красоты и совершенства, пока не будет вылито на чье-то тело или разбито вместе с бутылкой среди засохших лепестков оборванных роз. Зачем что-то держать, хранить и наслаждаться, особенно если оно такое недосягаемое для большинства? Не дай бог еще станешь заложником этих вещей.

Я бы еще могла понять смысл твоих слов, если бы ты произносил их с должной тональностью или хотя бы смотрел мне в глаза, но в том-то и дело. Ты бил, резал, точил мой слух, сознание и все тело своим сверхсдержанным и невозмутимым голосом, будто обсуждал сводку погоды на выходные… пока твои пальцы не спеша развязывали шнуровку на высокой кокетке-пояса юбки над моим копчиком. Нет, ты не дергал и не рвал их кожаные завязки и уж конечно не рычал мне в ухо, но я сжималась и вздрагивала от каждого твоего двусмысленного слова и очередного движения пальцев, как если бы ты писал по моей коже реальной раскаленной спицей. И это была не просто ожившая и пульсирующая по выжженным отпечаткам физическая боль, это было чистейшее безумие, откровенное исступление, сладострастное упоение… распускающиеся вспышки упоительного возбуждения вслед за острыми порезами твоих фраз и прикосновений.

— К черту розы, к черту брендовые шмотки и украшения. Это всего лишь пустые, бездушные предметы. Не важно, сколько времени ушло на их создание, чьи руки и чужое воображение воплощало их в жизнь… Проще ведь разрушить и разорвать, так ведь, Эллис, особенно, если оно сделано не тобой. И это ожерелье… — о, боже. Бл**ь…

Почему я не закричала, когда уже было открыла для этого рот? Когда твоя ладонь плавным движением обхватила мое горло под подбородком и скулами прямо поверх тяжелого украшения или очень дорогого ошейника, чуть сжав и вдавив щадящей лаской крупные бусины в мою кожу; когда ты проговорил последние слова в самое ухо опаливающим громким шепотом по его чувствительной поверхности, буквально выстрелив в эпицентр парализованного сознания, в глубины воспаленного мозга контрольным твоего сиплого баритона. Когда я не заметила, как по моим ногам скользнул липкий шелк черной юбки, почти беззвучно упав на пол, и практически обнажая меня от линии поясницы и низа живота, потому что ты в эту секунду прижался к моим ягодицам собственными бедрами и… каменной мышцей эрегированного члена под тканью брюк костюма.

Нет, я не закричала, хотя крик уже застыл в глубине горла и вспышка выбивающего страха поглотила часть рассудка с дрожащим телом… тобой, твоими руками, голосом и физической тьмой. Мои глаза раскрылись еще шире вместе с онемевшим ротиком, с одержимым желанием вцепиться в твои пальцы и… прижаться еще сильнее к твоей груди, бедрам и низу живота, потому что вместо реакции отпрянуть, вырваться и побежать не оглядываясь на выход сквозь бронированное стекло дверей, мое тело взорвалось болезненной вспышкой сильнейшего возбуждения, горячей порцией греховных соков, побежавших тягучей патокой по онемевшим и распухшим складочкам вульвы, по сжатым линиям пульсирующих долек половых губ (fuck) до самого клитора. Я сама стимулировала их течение и еще более возбуждающий прилив, сжимая и разжимая стенки влагалища и мышцы всей киски. И все под давлением твоего тела, рук, пальцев, голоса, тебя всего. Если ты сейчас же не остановишься, я реально… кончу.

— Ты думаешь, мне не стоит особого труда его порвать? Только скажи, — господи, нет, еще глубже… твой голос уже скользит в вагине, ритмичными притоками крови в клиторе, в сокращающихся сжатиях гиперчувствительной точки Г. — На х*й его, на х*й все, что так не сочетается с образом высокоморальной пацифистки Эллис Льюис… по ее представлениям оно должно украшать пол или грязную лужу в парке, рассыпавшимися жемчужинами в хаотичной композиции. Ты хочешь этого? Прямо сейчас?

Что ты делаешь, зачем? Наказываешь? Это и есть твое гребаное наказание? Тогда лучше убей…

— Нет… не надо.

— Что не надо, Эллис? — твои пальцы сдавливают горло ожерельем еще более нежной лаской, царапая кожу твердыми камнями и металлом приближающихся граней лезвий настоящей физической боли. — Конкретизируй свою просьбу, я не умею читать твои гениальные мысли и недосягаемые фантазии. Я привык довольствоваться обычными вещами с доступными представлениями о жизни, чувствах и желаниях.

Да, бл**ь, ты победил. Я поняла. Это твои идеально вымеренные и изощренные удары, точно в цель — на поражение, и не важно, когда ты собирался их нанести, главное, ты не пропустишь и не забудешь ни одного.

И снова сдерживаю готовый сорваться с моих губ протяжный стон, когда еще одна более обильная и обжигающая порция порочного вожделения ошпаривает горячими соками воспаленную кожу и складки не менее горячей вульвы. Кажется, если я сейчас чуть поддамся назад и прижмусь опухшей и обтянутой трусиками киской к твоему лобку, то часть влаги впитается в ткань твоих брюк прямо с промокшего кружева. Боже, останови меня, если я на самом деле это сейчас сделаю, потому что я хочу это сделать, до одури и до истерики.

— Не рвите его… Не рвите ожерелье, — выдохнула, буквально простонала задыхающимся шепотом.

— Оно тебе нравится? — (господи, ну за что?) — Неужели так трудно признаться хоть в чем-то, Эллис? Или принципы превыше всего?

— Да, нравится… очень нравится, — да что со мной такое? Задыхаюсь и шепчу этот бред, будто от него зависит твое дальнейшее решение и действие.

Но ведь я не хочу, чтобы ты отпускал меня.

— Видишь, Эллис, на самом деле это не так уж и страшно и не больно. Мир не рухнул и не раскололся надвое. Все на своих местах, как и ты, твой рассудок и все скрытые желания. Просто иногда… — боже мой, ты и не собирался прекращать этот кошмар. Даже убирая ладонь с моего горящего горла, продолжаешь ласковым скольжением кончиков пальцев вырисовывать немеющие узоры на моей коже глубокого декольте, погружаясь убаюкивающей патокой твоего голоса в недосягаемые глубины моего естества.

— Иногда нужно снимать завесу с собственных скрытых инстинктов и насильно задавленных эмоций. Кто знает, чего ты можешь упустить или где вдруг окажешься, если позволишь своим принципам снова взять над тобой верх.

Я даже не заметила, когда и как ты расстегнул на мне кожаный топ. Поняла (или скорей всплыла из этого дикого сумасшествия), когда твои фаланги потянули по моим плечам, предплечьям и дальше вниз по рукам его бретельки. А может я бы и этого не почувствовала, если бы не нужно было самой опустить вниз оба вжатых под ребра изгиба локтя. И когда я успела сама сжать свои ладошки в кулачки у груди, словно вцепилась ими в невидимую опору. И как мне в таком состоянии отслеживать смысл твоих слов, когда тебе хватало всего нескольких манипуляций по моему телу и сознанию, и я уже теряла рассудок в одержимом исступлении… в желании опуститься на пол на колени.

— Помнится, ты мне как-то говорила одну весьма забавную вещь… Что когда я открою свою собственную фотомастерскую и наполню ее всем необходимым реквизитом, тогда и смогу тобой… командовать… или выдвигать свои условия, — почему ты не можешь произносить эти… добивающие слова, не касаясь при этом пальцами моих обнаженных грудок и сжавшихся сосков?.. Не обжигать опаливающим шепотом корни моих волос у виска с черепной костью? Не сжимать и не скользить по чувствительной коже и обеим полушариям томным трением своих ладоней и собственной бархатной кожей. Fuck. Как я еще не сжала со всей дури бедра, не заскулила и не осела, не сползла спиной по тебе на пол?

Прекрати. Я больше не выдержу. Или убей или вые*и наконец, чем и на чем ты собирался это сделать со мной здесь. Я уже на все согласна, только сделай это. Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ.

— Тогда это звучала, как шутка… но, как видно, в каждой шутке лишь доля шутки. Да и я не привык разбрасываться обещаниями в пустую. И как видишь, даже через десять лет привожу их в исполнение, — я не знаю, что хуже, твои безжалостные слова, давно принятый и запущенный в исполнение приговор, или твои прикосновения, физическое воздействие на мое тело и разум? Неожиданное давление твоих ладоней на предплечья с последующим разворотом на сто восемьдесят градусов лицом к тебе. Новое падение срыв в твою удушающую бездну с немощным всхлипом вместо крика откровенного ужаса.

Снова смотреть в твои глаза в таком состоянии? Господи всевышний…

— Я ведь когда-то говорил, что ты оденешься в чулки, шпильки и однажды кончишь танцуя для меня стриптиз в шикарном бля*ском нижнем белье? — и тебе обязательно надо обхватить мой подбородок пальцами, чтобы зафиксировать направление моего взгляда только на твоих глазах. Чтобы я не смогла сбежать хотя бы сознанием, да? Тебе обязательно надо контролировать даже мой здравый рассудок и поток аналитического мышления. И после этого ты будешь рассказывать мне сказки, что не умеешь читать мои скрытые мысли и фантазии?

— Ты не стеснялась себя демонстрировать в этом клубе за пару недель до этого и даже танцевать с незнакомым тебе человеком, так что прошу сразу, избавь меня от историй о том, как ты стесняешься показывать свои танцевальные навыки на людях. С этим у тебя определенно нет никаких моральных и физических проблем.

А вот этого я действительно ожидала меньше всего. Как ты отпустишь меня, отворачиваясь и делая неспешные шаги в сторону центральных сидений дивана, и разворачиваешься только тогда, когда приходиться опуститься и рассесться на их низких подушках, откинувшись на высокую спинку расслабленными плечами. Нет, не просто сесть, а принять ленивую позу скучающего патриция, достаточно изящную и вальяжную, чтобы вызвать у меня приступ необоснованной паники и… беспричинного стыда.

Я еще не обхватила свои плечи ладошками и не прикрыла оголенную грудь руками? Особенно после всего, что ты уже успел со мной сделать в прошлой жизни и в этой.

— Уверен, для тебя это не в первый раз. Так что… я не собираюсь просить тебя станцевать мне. Это было бы слишком даже для меня, — зачем я смотрю тебе в лицо? Зачем продолжаю добивать себя твоим бездушным взглядом и безэмоциональной маской совершенного образа Дэниэла Мэндэлла-младшего — ликом бесчувственного палача и персонального безжалостного убийцы?

— Ты просто это сделаешь, как и полагается в твоей ситуации, всего лишь выполняя часть своего непомерного долга. И самое главное (что не попадает под обсуждение или возможное исключение из правил), сделаешь это по настоящему, по всем законам классики жанра, с чувством, с желанием, с полной отдачей и всей возможной страстью, на которые ты не разменивалась, когда танцевала для других и перед другими. Более того, ты сделаешь намного больше. Не только для меня, но и для себя. Ведь именно от тебя зависит чем закончится этот вечер…

О, боже… как я еще не скончалась на месте и не осыпалась на этот пол осколками обмороженной плоти. Сколько раз мне придется умереть и воскреснуть под клинками твоих глаз, убивающих на смерть слов, голоса, ленивых губ и едва тлеющей улыбки? И сколько еще ты будешь водить меня по этим граням, удерживая на самом краю этого чистейшего безумия расслабленными кончиками своих пальцев? Натягивая и ослабляя нити в те моменты, когда я абсолютно этого не жду и уж тем более не чувствую, что готова.

— Ну, же, Эллис. Ты ведь хочешь сделать мне приятное? Покажи на что ты действительно способна, в достижении самых желанных и заветных целей. Будь умницей и… самой страстной бля*ью из всех существующих… моей персональной бля*ью.

…Ты все-таки меня убил, тонкая красная линия моей кардиограммы оборвалась… нет, перестала выписывать свои ломанные зигзаги в ментальных частотах сущности Эллис Льюис. Не знаю, сколько прошло после этого времени, и кто на самом деле шел в сторону шеста и танц-подиума впервые не оборачиваясь в твою сторону, но точно не я и не в этой реальности. Всего два-три шага, и она уже подстраивается под ритм звучавшей мелодии танцевального блюза. Замедляет движение, изящно приостанавливаясь, опуская плечи вниз, а голову приподнимая как можно выше, и в такт гулкого удара сердца делает следующий плавный и грациозный шаг… Легкий зигзаг бедрами, перед следующим выступом ножкой вперед… плавясь замерзшей кожей в мощных приливах собственной вскипевшей крови, в сжигающем напалме оголившейся боли…

Если бы это была я, то скорей бы первое, что совершила, это доковыляла на трясущихся ногах до этого гребанного шеста, прежде чем что-то надумать или захотеть сделать возле него. А не задерживать дыхание перед новым спонтанным па — совершая пластичный шаг в сторону, вытянутыми под ровные стрелы ножками на ширину плеч, поворачивая голову к плечу, глазами вниз… словно ты видишь не только мой профиль, но и абсолютно все мое бесчувственное лицо. Видишь, что я тоже могу отключаться и перенастраиваться в самый неожиданный момент, особенно, когда мое тело сгорает в огненной лаве обезумевших страхов и нескончаемого возбуждения, источником которых был ты.

Мне не надо быть потомственной пифией или эмпатом, чтобы ощущать то, что происходит не со мной. Увы, это не тот случай, и в этом замкнутом пространстве мы были кем угодно, но только не раздельными сущностями. Я чувствовала не только собственные движения и горящие под кожей волокна перенапряженных мышц (и едва ли я к этому вообще прислушивалась). Мое сознание и все раскрытые болевые точки находились под прицелом твоих глаз, твоего ощутимого взгляда, скользящего по моей спине и по всей фигуре самым осязаемым прикосновением, оставляющего на мне и в недосягаемых нефизических глубинах горящие отпечатки твоих пожизненных отметин, или задевая старые шрамы новыми, более острыми порезами. Я могла обманываться сколько угодно, убеждая себя, что ничего не чувствую из-за мощных доз адреналина, сжигающего во мне все, вплоть до сознания и мыслей с чувствами, но это было слишком далеко от реальности… от твоей… нашей реальности. Это был совсем не адреналин, а именно ты. Оживший к тебе физический страх и сумасшедшее вожделение, чей ритм и гулкие удары моей внутренней музыки перекрывали звучание музыкальной записи в комнате мощнее и осязаемей, чем чтобы то ни было… Они и были во мне, мной, тем, что заставляло меня двигаться и делать то, что я никогда бы не сделала в другом месте и перед другим человеком.

Ступить изящным шагом на ступеньку платформы, протягивая вперед руку и наконец-то обхватывая дрожащей ладошкой холодный шест. Не знаю, откуда активировались все мои движения, каждый последующий жест, но они выходили из меня совершенно спонтанно и бесконтрольно, я просто делала это, почти не задумывая и не продумывая свой очередной ход. Оттолкнуться второй ногой от пола, сгибая ее в колене и натянутой струной наклониться всем корпусом очень медленно вперед, опираясь о шест уже обоими руками и прижаться к нему лбом, чтобы уже через секунду сделать гибкий наклон в лево и развернуться к тебе лицом.

Я не слышала выбранную тобою для моего танца музыку, ее ритма, отмеренного такта, я танцевала не под нее, а под удары собственного сердца… под скольжение и нажим твоих фантомных отпечатков ладоней, пальцев и взгляда по моему телу. Я даже могла зажмуриться, перестать дышать, остановить ток крови в своих венах, но это бы лишь острее и глубже прописало во мне все твои проникновения и близость.

Глаза находят тебя сами, сразу, всего в десяти футах от танц-подиума. Новый мощный толчок сердца с отдачей в позвоночник и поясницу. Я едва не задохнулась, как будто не ожидала, что увижу тебя на занятом тобою месте дивана… или не ожидала, насколько глубоко прочувствую пересечение наших взглядов… или проникновение твоего, тебя… насколько ты окажешься невыносимо реальным, живым, настоящим и ощутимым. И каким будет спокойным твое лицо, практически апатичным, бесчувственным, с отяжелевшими веками и чеканными лепными чертами, выписанных глубокими контрастными тенями и цветовыми рефлексами окружающих сумерек. Какими будут твои едва сомкнутые гладкие губы с выразительным контуром и мягким изгибом; губы, которые могли убить словом быстрее, чем самый смертоносный яд или нож, которые еще ни разу не прикасались к моим за все это время, и к которым я хотела дотронуться хотя бы кончиками пальцев, изнывая от этого сумасшедшего желания буквально до истерики.

Что я могла? Задохнуться, сорваться в эту пропасть, разбиться о твои клинки или станцевать на их раскаленных лезвиях босиком свой безумный танец совершенного откровения и чистой боли? Показать, насколько мое тело сходило с ума, сгорало и хотело тебя как никогда и как никого другого? Танцевать для тебя, как еще никогда не танцевала, ни перед кем и ни для кого. Ведь это была не я, вернее не Алисия Людвидж и быть может даже не Эллис Льюис, а кто-то абсолютно иной, кто был сильнее и безумнее меня в сотни (а то и в тысячи) раз, намного уязвимее и честнее — настоящей, цельной и живой. И то что она делала, не вписывалось ни в какие стандарты моих прежних представлений о страсти, одержимости и исступлении. Она всем этим сейчас дышала, пропускала через свои вены, пульсацию сердца-тела, через каждое движение, поворот, взгляд, вдох-выдох… скатившуюся под маской слезу. Никогда еще она не чувствовала себя такой свободной, раскрытой и перевозбужденной, умирая в кровоточащих порезах от твоих безжалостных холодных глаз, понимая, насколько порочным и откровенным выглядит ее танец, насколько двойственным он будет для тебя и не менее болезненным для твоего восприятия. Но ты же сам этого хотел. Приватное выступление с программой на один единственный вечер, для одного зрителя. О чем ты думал в эти секунды? Что за прошедшие десять лет она танцевала для кого-то так же, с такой же отдачей и оголенной страстью? Скажешь, тебя это нисколько не задело?..

Это была и моя персональная титановая клетка и свободный полет с разбитыми крыльями. Почти не думая, иногда закрывая глаза, задерживая дыхание, замирая или срываясь на момент возможного разрыва сердечной мышцы. Нет, я не забиралась на шест с акробатическими номерами, я вообще впервые в жизни танцевала с ним. Я просто это делала, поглощая и выпуская из себя вибрирующие волны чистого безумия, сливаясь с ними, с твоей близостью и проникающим взглядом в одну цельную живую сущность, гибкую тень, распускающуюся боль.

Я даже не знаю, откуда во мне возникали эти идеи, или вернее зарождались в моем горящем теле движения. Они просто выходили из меня, пробегали по моим мышцам и нервам замкнутым шоковым разрядом, покрывали кожу прохладной испариной, сдавливали легкие и сердце болезненными тисками. Я сама превратилась в одну сплошную циркулирующую боль, подключенную к твоему трансформатору или системе жизнеобеспечения, самую сладкую, сумасшедшую, порочную… Любое соприкосновение с холодным металлом шеста, с твоими взглядом, с твоим мраком, с тобой, обжигало пульсирующей отдачей насквозь, до кости, выгибая и растягивая томной истомой упругие сплетения самых плотных волокон. Прижаться к хромированной трубе спиной, затылком, и оно уже расплеталось по позвоночным дискам ментоловыми спиралями тысячей кристаллов вибрирующего озноба. Прогнуться в пояснице, вцепившись руками над головой в обмораживающий металл, выпячивая ягодицы. Скользнуть промежностью по гладкой поверхности бездушной стали, сдерживая стон и выгибаясь все сильнее, захлебываясь в расплавленном жаре кипящей ртути и вспыхнувшего с троекратной силой возбуждения. Приподняться на носочках от желания вжаться в шест распухшими половыми губками, оставить на нем свой влажный след и наконец-то кончить.

Думаешь, я до такого не дойду или я не достаточно доведена тобой до этой грани? И сколько, а главное, КАК я должна танцевать, чтобы ты это понял? Или ты действительно хочешь, чтобы я кончила именно во время танца?

Не знаю, сколько бы сама смогла продержаться, сколько бы хватило сил с последними резервами, и сколько ты намеревался тянуть это безумие, но в итоге ты сам все и остановил. Вернее, остановил только мой танец, поднявшись с дивана, медленно приблизившись к столику, что-то взяв с его стеклянной столешницы вялым размеренным жестом. Я видела каждый твой шаг и действие, но продолжала танцевать, будто меня это не касалось, хотя и чувствовала все твои движения, всего тебя собственной кожей, вспыхнувшей панической атакой по сердцу. А потом ты просто подошел и перехватил мои запястья, как раз тогда, когда я держалась обеими ладошками за шест над своей головой. Я чуть была не прозевала этот момент, но разве с тобой это возможно? Ты накрыл меня своей тенью раньше, чем я успела сообразить, что ты собираешься сделать, раньше, чем успела вдохнуть полной грудью и погрузиться с головой в твой абсолютно новый и откровенный кошмар.

— Тебе это нравится, бл**ь?.. Тебя это заводит?.. Заводит танцевать для меня?

Господи, почему я не закричала, когда уже готова была это сделать? Когда твои пальцы правой руки с каким-то зажатым в них железным предметом зачерпнули в кулак почти все мои волосы под затылком, с щадящей лаской дернув на себя мою голову, чуть запрокидывая и притягивая к твоему лицу, к твоим гребаным глазам, к потемневшим гладким губам, прижимая на время спиной и ягодицами к твоему твердому противоударному телу. Как я еще сама не поддалась и не вжалась промежностью к твоему низу живота, к каменному члену впившемуся в мою ягодицу? Как не кончила, когда твой бархатный сиплый рык ударил по моей сетчатке и опалил бешеной пульсацией вспыхнувшей отдачи и без того перевозбужденную опухшую киску?

Перед глазами поплыли темные пятна, расползаясь по твоему совершенному лицу переминающимися мазками сюрреалистических теней, света и цвета. Но ненадолго. Я очнулась почти сразу же, когда сладкая боль от твоих пальцев в корнях волос разлилась по коже скальпа, вырвав из моего пережатого горла несдержанный захлебывающийся стон, и когда мне пришлось непроизвольно сжать бедра, под взрывом очередного похотливого вожделения в глубинах вагины, спустившей на ткань трусиков новой порцией греховных соков.

— Не шевелись и не делай ничего, пока я сам не прикажу. И не отпускай шест.

Мог бы прямо сказать — держись за него, иначе можешь попросту упасть…

Твоя левая ладонь соскальзывает по моим рукам к плечу, правая разжимается, отпуская волосы, и следуя той же траектории, прижимается к спине над поясницей, пока первая обхватывает меня за талию и под живот и принудительным давлением тянет корпус назад, на тебя.

— Отступи на шаг и расставь ноги… прогнись в спине.

Еще меньше минуты до этого я выписывала самые невероятные танцевальные па, а теперь… у меня тряслись и ноги, и руки и все на свете. Достаточно было почувствовать твои прикосновения, давление твоих пальцев, голоса и взгляда, и меня уже непреодолимо тянуло осесть на этот пластиковый светящийся подиум прямо у твоих ног.

Я же не смогу. Fuck. Только не так и не в таком состоянии, ощущая настолько остро твою близость, твои ладони, ТЕБЯ всего. Твои движения. И уж тем более становиться перед тобой в такую откровенную позу.

Можно подумать, мое сознание отвечало сейчас за мое тело. Раньше может быть, но не теперь, не после этого танца, не под давлением твоих рук. Я вообще не чувствую, как тянусь в твою сторону, как раздвигаю ноги и… прогибаюсь в пояснице под прожигающим даже сквозь кожу корсета оттиском твоих фаланг. Мне хочется всхлипнуть, потому что ты вынудил меня выпятить ягодицы и раскрыться возбужденной киской (пусть все еще под тканью трусиков) без возможности сжимать ее внутренней стороной бедер. И она только что получила порцию прохладного воздуха комнаты невесомым "дуновением" скользнувшего по ее очень влажной и горячей поверхности.

— Умница. Послушная девочка.

Вот теперь точно не знаю, хотела бы я слышать то, что ты говоришь, убивают ли меня твои слова или прожигают парализующими вспышками мой воспаленный мозг, дополнительной стимуляцией к твоим движениям, твоим рукам, к ладони, обхватившей практически весь холмик моей левой ягодицы невыносимо мягким и нежным касанием. Я даже не успеваю понять, трогаешь ли ты меня, потому что через мгновение мою кожу накрывает гиперчувствительная ласка от твоих невесомых пальцев и подушечек ладони. Выбивает мгновенно, острейшей эротической дрожью и сладчайшим ожогом, распускающимися томными икрами нереального наслаждения с упоительной скулящей истомой во всех клеточках моей сомлевшей кожи. Я все-таки всхлипнула, вздрогнула, не удержалась, сжала половые губки и качнулась на интуитивной волне назад, на тебя.

— Бл**ь, Эллис. Я сказал НЕ-ШЕ-ВЕ-ЛИСЬ.

У меня едва не подогнулись коленки, когда твоя правая рука вжалась в мою поясницу, возвращая меня на место, а левая… возобновила свое возбуждающее скольжение буквально через пару мгновений. Я бы и сама выругалась, но лучше бы застонала, в полный голос, закрывая глаза и цепляясь со всей дури вспотевшими ладошками в нагревшийся металл шеста.

Боже, что ты делаешь… а, вернее, как? Я не понимаю, что происходит, почему меня так кроет столь безобидной лаской, всего лишь легчайшим оглаживанием твоей ладонью моей ягодицы и ноги, трением невесомой паутины или тончайших линий-рецепторов твоей кожи о мою. Плавное скольжение-любование, а меня прожигает насквозь до самых костей невозможной негой, ритмичными приливами острой пульсации в сжимающихся стенках влагалища и в сдавленных кружевом трусиков долек половых губ. Кажется, что уже и ткань не мешает стекать по складочкам вульвы и до самого клитора тягучим каплям вагинальных соков.

А вот теперь меня толкает выбивающим ударом вперед, на шест, когда твой большой палец, как бы невзначай задевает чувствительную линию между бедром и половой губой, а после и вовсе едва не вырывает сознанием из реальности.

— Боже правый, да ты промокла насквозь.

Господи, за что? И почему я не кричу во весь голос, а только задыхаюсь, почти поскуливаю, делаю все возможное, чтобы не сжать ножки и твою ладонь между ними — твои пальцы поглаживающие тонкое кружево, впившееся в возбужденные и распухшие линии-складочки, от вагинальной впадинки и вниз — к вершине стыка половых губ.

— И что же тебя так завело? Всего лишь желание кончить, или кончить на моем х*е? Маленькая, порочная сучка…

Ох, бл**ь. Теперь меня затрясло, почти скрутило, подорвало под скольжением твоих фаланг, усиливших приток крови к вульве невыносимым ласковым давлением и трением прямо через ткань, распаляя интенсивные толчки разгорающейся эйфории в клиторе и в тугих кольцах воспаленного влагалища. И как же мне хотелось это сделать, поддаться назад и… насесть на твои пальцы или хотя бы потереться о них.

— Хочешь большего, да, Эллис? Хочешь, чтобы я это сделал с тобой?.. Прямо сейчас? — ты меня спрашиваешь или добиваешь своими безжалостными издевками, вспарываешь мое сознание и кожу еще более сильнейшей стимуляцией через мозг, двойным ударом к твоим физическим манипуляциям?

Что-то холодное, плоское и твердое прижимается по центру моей онемевшей киски. Я не сразу ощущаю эту подмену, только когда горящая кожа впитывает охлаждающие кристаллы металла в пульсирующие глубины перевозбужденной плоти. Зато тело выбивает по всем эрогенным каналам упоительной вспышкой бесконтрольного вожделения практически сразу и мгновенно, без возможности глубоко вздохнуть и найти надежную точку опоры. Меня все равно ведет и толкает то вперед, то назад, кроет и растекается по телу гулкими ударами взбесившегося сердца и ритма окружающей музыки… острыми порезами твоих нещадных слов… скольжением ребра золотого столового ножа по ткани моих трусиков, по центральной линии моей промежности.

— Да, Эллис, это нож. И лучше тебе не шевелиться, иначе, по другому ты не воспринимаешь мои слова…

Да чтоб тебя… Или ты решил, что я вмиг протрезвею и приду в себя? Особенно под его давлением на все пульсирующие точки моей воспаленной киски? А может я сразу поверила в вероятность, что ты меня там порежешь или того хуже… Fuck.

Я уже готова была ощутить ее — тонкую выжигающую боль на самых чувствительных линиях гладкой кожицы вульвы, клитора, колечка-входа вагины. Может быть именно она на какое-то время и наконец-то остановила бы эти нескончаемые приливы сумасшедшего возбуждения? Подрезала твоими пальцами дикое желание взмолиться, выпросить со слезами пощады… выпросить тебя у тебя. Господи, как же я хочу тебя… как никогда еще не хотела и не мечтала в своих самых невероятных фантазиях. Ты превзошел их всех, только лишь собой, своим физическим присутствием, своими словами, голосом и руками… Собой живым, реальным и настоящим.

Да, я дернулась, впервые вскрикнула, но не от страха и не от звука треснувшей ткани на лезвии ножа, проткнувшего ее насквозь прямо под кромкой трусиков. Я не смогла не ощутить аккуратного скольжения твоих пальцев, подтянувших кружево над моим копчиком настолько, чтобы нож не задел и не порезал мою кожу, настолько, что натянутая ткань еще плотней врезалась в промежность и половые губы до самого лобка. И меня продолжает ломать и скручивать, выжигать под твоими движениями и очередным действием, бить по нервным окончаниям шоковым разрядом сладчайшего тока, мириадами микроскопических искр, хлынувших по моим порам и всему эпидермису от соприкосновения с тобой. Ты вынуждаешь меня задыхаться, дрожать, ждать, вслушиваться, замирать и умирать, пока нож в твоих пальцах прорезает по центру трусиков длинную линию-разрез, очень медленно и не спеша приближаясь к изнывающей и спускающей киске.

— Просто интересно… (я знаю, что лезвие не заденет моей кожи, самых чувствительных участков, что я ощущаю лишь край его тыльного ребра-обуха с плоскостью боковой стороны, но меня попеременно кроет то приступом острейшего возбуждения, то впивающимися в легкие и горло кристаллами обмораживающего страха) На кого ты еще так заводилась?.. (бл**ь, уже попросту трясет при соприкосновении влажных и горячих складок вульвы с поверхностью клинка и легким нажимом-давлением металла, опять вызывая приступ беспричинного удушья с кратковременной остановкой сердца) Кого ты еще так хотела, Эллис? Чей член ты мечтала ощутить глубоко в себе? (еще чуть-чуть и я реально взвою, в голос. Легкая резь в распухший пульсирующий клитор ребром ножа с плавным скольжением по нежной гладкой кожице к вершине щелочки половых губ…) На кого ты еще так текла и едва не кончала только от желания, чтобы он тебя вые**л?.. Fuck…

Да, это оказалось даже больше, чем просто fuck… слушать твои грязные издевки и одновременно вскрикивать от новой, сверхневыносимой пытки, едва не прикончившей меня на месте и чуть не доведшей до первых мощных оргазмических сокращений. Ты ввел во влагалище пальцы, бл**ь, впервые, за все это время. Заставил меня застонать в полный голос, захлебнуться, практически взвиться перенапряженным телом, выгибаясь/прогибаясь спиной еще сильнее. Как я еще не чокнулась и не потеряла сознание?

— Да, Эллис, в этом ты вся. И только ради этого ты здесь. Чтобы получить то, зачем сюда приехала, и о чем боялась признаться самой себе все эти годы.

Плавный толчок пальцев вглубь вагины с нестерпимо медленным выходом-считыванием по воспаленным тугим мышцам, по самым чувствительным точкам, невыносимой сладкой пульсацией в рефлекторно сжимающихся стенках влагалища, раскручивающейся спиралью головокружительной эйфории… Еще один скользящий толчок до упора, с сочным звуком очень влажного трения фаланг об очень мокрую глубину. Я просто задыхаюсь, ни черта не соображая, вздрагивая и замирая, когда ты вытягиваешь обратно пальцы всего на наполовину и начинаешь массировать ребристую поверхность внутренней стеночки, без особого труда отыскав гиперэрогенную точку Г. Тебе было мало что я до этого текла, как настоящая сучка, захотелось почувствовать, как польется по твоей ладони?

— Ты приехала ко мне, за моим членом и за тем, что никто не мог тебе дать до этого, кроме меня… — звериное ласковое рычание вибрирующей стимуляцией в сознание, в горящее ушко, с одновременным сжатием второй руки опять в моих волосах на затылке, болезненным рывком назад.

Мне пришлось это сделать, потянуться за твоим физическим приказом всем телом, и не потому, что ты мог причинить мне сильную боль… а потому что мне было в эти мгновения нереально сладко. Я умирала от наслаждения с нескончаемыми приливами сильнейшего возбуждения, от твоей первой руки, продолжающей массировать изнывающие глубины моего влагалища, имитировать толчки и погружения в него члена… боже… твоего члена, который находился от моей спускающей на твои пальцы киски всего в нескольких дюймах. Ты прижался его упругой твердой мышцей и мускулистым бедром к моей левой ягодице, в момент властного захвата моего тела внутрь самой опасной и неприступной клетки… внутрь тебя.

Я отпустила шест практически не осознав, как разжались пальцы. Я вообще не понимала на тот момент, где нахожусь и что происходит. Все чем я сейчас дышала в эти мгновения, что чувствовала и чем существовала это тобой. Твоим сиплым бархатным голосом; обжигающим мою кожу, легкие и кровь дыханием; твоими руками, дарующими моему тонущему рассудку и умирающему телу блаженную боль и порочное наслаждение.

— Признайся, Эллис… Скажи это. Скажи, что ты хочешь в эти секунды. Ты ведь думаешь о нем, да. Ты хочешь, чтобы он заполнил тебя до краев… чтобы я заполнил тебя всю…

О, нет. Только не это. Что ты делаешь?

Заставляешь жалобно заскулить, вытягивая из меня свои пальцы? Чтобы я вконец долбанулась? Обхватываешь этой же рукой под подбородком и скулами, слегка сжимая мне горло и фиксирующим захватом запрокидывая лицо к своему, направляя взглядом в свои черные омуты смертельной бездны. Проскальзываешь этими же пальцами в створки моих раскрытых губок жестким толчком вглубь, обжигая мой язычок вкусом твоей кожи и моими соками.

— Хочешь меня?.. Хочешь его?.. Глубоко в себе, еще глубже, чем это удавалось другим… и даже мне.

Я даже не почувствовала когда ты отпустил мне волосы. Слишком сладкой болью пылала кожа чуть ли не с черепной костью, разливаясь гудящими приливами по всей поверхности головы. Зато я очень хорошо ощутила, как ты перехватил мою левую ладонь и притянул ее к себе, к твоему животу… нет, бл**ь… к твоему члену. Заставил обхватить его каменный ствол прямо поверх материи брюк, позволив моим дрожащим пальчикам успеть прочувствовать его совершенный рельеф и упругое сокращение по всей длине.

— Ну, же, Эллис. Скажи. Ты хочешь его? Хочешь снова ощутить его в своем грязном ротике? Или как он будет долбить твою киску. Отвечай, бл**ь. Хочешь?

Боже, за что? И почему я готова сползти к твоим ногам и… умолять дать мне все это. Я уже готова не только тебе отсосать, а буквально сделать все, что не попросишь, лишь бы получить долгожданную возможность наконец-то ощутить его в себе — его сильные растирающие толчки в глубине моей изнывающей вагины. Наконец-то вспомнить и заново пережить, что это такое — что значить снова принимать тебя всего не только сущностью, но и всем телом.

— Да… Хочу, — я не услышала своего голоса, хотя мне и хотелось прокричать. Мои связки и горло давно высушили мои собственные задыхающиеся стоны. Я просто это выдохнула, почти не почувствовав, как под маской по щеке сбежала еще одна слеза.

Нет, я не плакала. У меня просто был срыв… из-за тебя, к тебе. По твоему долбанному члену. Ты мне окончательно вые**л весь мозг и продолжал это делать, заставляя тупеть и дуреть с каждой последующей секундой, с твоей очередной манипуляцией, словом и принуждением.

Расстегнул ширинку на брюках, насильно затянул внутрь под гульфик мою руку, еще крепче обхватывая моими пальцами прохладный член у самого основания, над (fuck) гладкой, выбритой мошонкой. Меня словно долбануло тройным разрядом электродуги, в мозг, в кожу, в пульсирующие мышцы влагалища и разбухшего клитора. И ты все еще продолжал меня удерживать за шею и лицо, заставляя тонуть в твоей сумасшедшей глубине бездонных затягивающих глаз, смотреть только в твои идеальные черты беспощадного палача, без возможности зажмуриться и вдохнуть чистого кислорода полной грудью.

— Это ведь тоже было не сложно, да, Эллис? Все находится в тебе. Это и есть часть тебя. И куда большая, в которой ты могла бы себе признаться. И ты можешь и хочешь намного большего. И ты будешь это делать, потому что это не принуждение. Это то, к чему тянется и жаждет твое бл**ское тело, твоя порочная сущность, все твое естество.

Всего на несколько секунд ты оплетаешь мое личико пальцами обеих рук, отпуская мою ладошку и позволяя мне самой тянуться за движением твоего члена, чувствовать и вбирать осязания его формы, его шелковистой подвижной кожи с прорисовкой вздутых вен до самой головки — гладкой, горячей и не менее упругой. Я сама не поняла, как скользнула от тяжелой мошонки по твердому стволу жадным обхватом всей ладони, с упоением сжимая гибкую мышцу и считывая забытый рельеф по новому, с абсолютно иными ощущениями.

— Хочешь его, да? — почти прорычал в мои дрожащие губки, буквально затянув мое агонизирующее сознание в бескрайний вакуум своей тьмы. — Осталось только узнать, насколько сильно.

А вот это был контрольный. Считанные секунды, микромгновения, и я едва не падаю, теряя под собой самую крепкую опору, теряя тебя. Твои руки, твое тело и даже твой член. Ты просто убрал мою ладонь и неожиданно отошел сам, отступил на несколько шагов назад, практически сразу разворачиваясь ко мне спиной и преспокойным шагом вернулся обратно к дивану.

— Покажи мне, как ты этого хочешь, — наконец снова поворачиваешься своим совершенно отмороженным лицом, абсолютно расслабленным телом, расстегивая ленивым жестом правой руки пуговицы пиджака и… запуская в расстегнутую ширинку пальцы левой ладони. — На что ты готова по настоящему, ради достижения желаемой цели? Что такое десять футов до заветного приза? Особенно для тебя? Ведь это совершенно ничто, по сравнению с остальным. Я хочу это увидеть. КАК ты этого хочешь, и не только через стоны… а своим изголодавшимся телом.

Нет, я ни черта не понимаю, о чем ты говоришь и что ждешь от меня, зато прекрасно поддаюсь каждому хлесткому удару твоих слов и демонстрационных манипуляций. Опять из огненной лавы в ледяной прорубь, расплавленными искрами болезненной агонии в кожу, в вены, в натянутые струны кровоточащих эмоций, в пульсирующую плоть ненормального возбуждения… Кажется меня раскачивает на этих безумных волнах, бьет по вискам и затуманенной сетчатке острыми вспышками очередного безумия. И я не понимаю, чье оно — мое или твое? Или это всего лишь моя предсказуемая реакция, на тебя, на то что ты говоришь и что делаешь. Как достаешь из расстегнутой ширинки свой возбужденный пенис, вялым движением обхватываешь его в кулак, проводишь от основания пока еще спрятанной мошонки и до самой головки, подтягивая на нее складки крайней плоти и опять освобождая/раскрывая полностью, растягивая очень подвижную кожу по всей длине члена до упора к лобку. Меня выбивает и добивает окончательно, когда понимаю, что не в состоянии отвести от этой завораживающей картинки взгляда, от Дэниэла Мэнделла-младшего в черном брендовом костюме за десять тысяч евро с большим стоячим во всей своей красе твердым фаллосом в захвате твоих сильных ленивых пальцев. И я продолжаю возбуждаться, с желанием застонать, взмолиться, выпросить у тебя долгожданной пощады.

Сколько ты еще собираешься меня мучит? Сколько можно? Пока окончательно не сведешь с ума и не добьешь?

— Пройди эти последние шаги на четвереньках… — как ни в чем не бывало, усаживаешься обратно на низкие подушки дивана в прежнюю вальяжную позу скучающего патриция, оставив на виду свой эрегированный член вместо приманки для шокированной жертвы. — Уверен, тебе это понравится самой, тем более при желании доставить мне не меньшее эстетическое удовольствие… Ну, же. Покажи мне, на что ты в действительности способна, когда хочешь чего-то на грани жизни и смерти. Доползешь и… можешь его облизать и вые**ть своим ротиком, как мечтала и хотела все эти дни (а может и годы). Кто знает, какой приз тебя ожидает в самом конце.

Качает, кроет, мутит, затягивает в водоворот чистого сумасшествия, бьет в голову огневым залпом высоковольтного разряда смертельной дозы адреналина… Я еще стою на ногах? Я не растянулась на этом полу без чувств и желания пошевелиться, без желания больше никогда не воскрешать? Ты все-таки это сделал? Довел до предела и… разжал пальцы. Думаешь, я умею летать или хотя бы парить?

Послать тебя, рвануть на выход, устроить грандиозную истерику века? Почему я ничего из этого не чувствую и не хочу? Мне проще упасть на пол, завизжать, заткнуть уши, зажмуриться до одури, чтобы не видеть тебя, не слышать и тем более не чувствовать… Но в том-то и дело. Я не хочу терять этих нитей, этих связей. Терять ощущений тебя. ТЕБЯ…

Господи, дай мне силы. Пожалуйста. Дай мне выдержать… Даже если я обдеру все пальцы и ладони в кровь, собью ноги и колени, я все равно это сделаю, изящно, с расслабленной улыбкой на губах, с грацией умирающего лебедя.

Я не помню, как и когда это сделала и что меня заставило проделать первое движение. Задержала ли дыхание, остановила ли сокращения сердца, ток крови в венах, когда очень медленно, едва удерживая равновесие, стала опускаться вниз, присаживаясь с очень ровной осанкой прямой спины, расправленных плеч и высоко поднятой головой в начале на одно колено… потом на второе… Не спуская затуманенного взгляда с тебя, с твоей бесчувственной маски неуязвимого сверхчеловека, с твоей черной живой тьмы в твоих глазах, твоей второй кевларовой кожи, хитинового защитного экзоскелета изнутри и снаружи. Ты и был сейчас этой тьмой, ее ожившим воплощением и неважно, чьим последователем-адептом ты являлся, был ли самым извращенным садистом, психопатом-убийцей или изощренным манипулятором-палачом… Все что сейчас было тобой и наполняло это комнату, как любая черная материя или дыра, затягивало в себя все, что находилось в пределах твоей досягаемости… затягивало Эллис Льюис и ее рассыпающийся на черные зеркальные осколки тонущий разум.

Я поняла, что сделала бы это в любом случае, даже если бы соображала лучше, с абсолютно трезвым рассудком и меня не сжигало до самых костей кипящей плазмой взорвавшихся эмоций. Да, в начале на одну коленку, потом на вторую, удерживая спину ровной, когда пришлось вытягивать левую руку и опираться дрожащей ладонью о холодный пластик винилового покрытия пола. Прогибая немного поясницу в момент соприкосновения разжатых пальцев правой руки с напольной плиткой, удерживая голову высоко, как это вообще возможно для подобного унизительного положения.

Да, Эллис, ты совсем не так давно называла Дэниз Эпплгейт дрессированной кошечкой своего Хозяина Александра Рейнольдза, а теперь? Кто ты сама теперь в этой позе, на четвереньках, с обнаженной грудью и разрезанными кружевными трусиками вдоль всей твоей промежности? И кто для тебя сидящий перед тобой Дэниэл Мэндэлл, и почему ты не можешь отвести от него взгляда, хотя прекрасно чувствуешь, что у тебя нет на это никаких сил? Держаться за то, что отбирало у тебя все — волю, энергию, твою сущность, высасывало из тебя саму жизнь; беспомощно цепляться за него, его глаза, неподвижные черты лица так, будто ты вот-вот скончаешься, если попробуешь разорвать этот контакт и связь хотя бы на секунду.

— Не спеши… Ты же не на соревнованиях, кто быстрее добежит до финишной прямой. Тем более, ты так безупречно танцевала у шеста, и тебе определенно это нравилось, если не более чем. А сейчас что мешает, Эллис? Сделать это с настоящим удовольствием и желанием кончить от каждого своего возбуждающего движения? Ты должна это чувствовать в себе, хотеть не меньше, чем доползти до моего члена. Покажи мне, как это тебя заводит. Я хочу, чтобы ты доползла до меня мокрая и готовая. Готовая на все. Покажи, как ты меня хочешь, моя порочная сучка…

Кажется я всхлипнула или порывисто выдохнула и не знаю от чего, от твоей последней фразы или движения твоего члена, слегка приподнявшегося над твоими бедрами от сильного эрогенного сокращения. А может от всего сразу? Ударило топящим приливом по перегоревшим контактам и расплавленным уязвимым точкам перевозбужденного сознания и тела.

Вторая попытка переставить коленку правой ноги вперед увенчалась не большим успехом. Меня продолжало раскачивать и мутить, как от бешеной качки раскрученной на максимум центрифуги.

— Слушай музыку, Эллис… и если не ту, что сейчас играет, то ту что внутри тебя… слушай музыку своего тела, себя, и своих желаний…

Слушай меня, мой голос, отпечатки моего дыхания, кожи, касание моих ладоней и пальцев, их фантомные следы с немеющей пульсацией поверх твоего бл**ского тела и внутри… Да, толчки и скольжения в вагине, в налитом кровью клиторе…

Боже, ты это произнес вслух, или у меня окончательно поехала крыша? И похоже меня затрясло от очередной волны бесконтрольного исступления.

Я бы могла сейчас попытаться воскресить в памяти картинки с той же Дэниз, ее коронного номера в библиотеке твоей шикарной квартиры на Риверз-Гарден или фотографии из глобальной сети интернета самые эстетичные и "вдохновляющие", но… мой мозг попросту отключился, как будто осознал за меня, что это может только помешать и на хрен все перебить. По мышцам и нервам пробежал забытый ток недавно пережитых ощущений у шеста во время танца и… твоего вторжения в мою ничем не защищенную от тебя зону личного комфорта. И я действительно почувствовала пульсирующие змейки-следов от оттисков твоих подушечек и фаланг на шее, лице, губах, на языке с солоноватым послевкусием твоего и моего аромата; скольжение холодного металла столового ножа по моей промежности, на моей горячей вульве и клиторе, твоих пальцев в сжатых кольцах изнывающего от этой убивающей пустоты влагалища…

Она прогнулась к полу грудью, вытягивая вперед вначале одну руку, затем чуть погодя вторую, прижимая, томно скользя изгибами локтей к по холодному глянцевому пластику черно-белой плитки. Еще ниже, почти уже касаясь подбородком и затвердевшими сосками пола, глядя на тебя из-под прорезей черной маски неотрывным взглядом… голодной, но весьма ленивой пантеры. Выпуская свои "коготки" и выпячивая попку, как самая настоящая кошечка, разминающая свое гибкое пластичное тело после сладкого сна.

— Умница… — твоя щедрая похвала, не знающая пределов, и я реально не понимала, почему ласковое звучание этого слова в твоем бархатном голосе так воздействует на мое сознание и тело. Как позывной для условного рефлекса, долгожданная команда спящим инстинктам и подсознательным уровням нераскрытых граней.

Меня выгибает еще сильней, с дополнительной стимуляцией визуальных образов — тебя, твоего прессующего взгляда, неподвижного лица, тела и… попеременных сокращений упругого возбужденного члена. Бл**ь, мне реально хотелось стонать и чуть не мурлыкать, отключая все недавние треволнения и парализующие страхи. Нет, это не я их гасила один за другим, а твои ментальные приказы, твой вибрирующий шепот в моей коже, под кожей, в глубинах сжимающихся мышц и на поверхности растворяющегося в твоей тьме сознания. Ты реально скользил по мне, во мне, погружал в пульсирующую спираль разгорающегося вожделения свой голос, свои пальцы, сдавливал ладони на горящих участках спины, ягодиц, рисовал точечной акупунктурой по чувствительной линии промежности, нежнейшим складкам вульвы и клитора. Да, это и было моей персональной музыкой — твоей затягивающей и проникающей в поры эпидермиса мелодией, которая меня вела, ласкала и возбуждала с каждым проделанным и пройденным шагом, движением…

Подтянуться за рукам всем корпусом, выгибающейся волной, привстав на руках, чуть приподнять плечи и спинку, лечь на бедра, продолжая сверлить тебя вызывающим голодным взглядом. Я не на соревнованиях? Ты прав. Но и я могу продлить этот танец на полу на целые часы. Ты об этом не подумал? Или все-таки знал, что это не обычное показательное выступление, а ты сам являлся частью этого безумного процесса, а может и его ведущей скрипкой. Ты бы не позволил мне схалтурить или сорваться с ритма твоего ментального подавления, и я действительно тебя хотела, задыхалась именно из-за тебя, от острейшего желания к тебе, а нет от сложных физических упражнений на полу… До дичайшего остервенения, до одури и сдерживаемых слез.

Я чувствовала, как текла моя киска, реагируя на каждое визуальное сокращение твоего члена болезненным сжатием до самой матки. Как усиливались фантомные отпечатки и касания твоих пальцев внутри влагалища при моем очередном сложном движении или обжигающей рези в коже, мышцах и даже в костях. Мне так хотелось ощутить весь объем и длину твоего каменного пениса внутри себя, что в какой-то момент мне на самом деле показалось, что я ощущаю его растягивающее давление и неспешные толчки в глубинах моих вагинальных мышц и именно в моменты моих откровенных вызывающих телодвижений. И мне это не просто казалось, ведь когда я доползла до дивана, до твоих черных лакированных туфель из итальянской кожи, до расставленных чуть в стороны ног, твой член уже стоял в вертикальном положении во всей своей красе, достигнув пика своего возбуждения без единой манипуляции пальцев или руки с твоей стороны.

— Молодец. Умница. Ты превзошла все мои ожидания и даже саму себя, моя грязная шлюшка… голодная и ненасытная кошечка…

Если бы я не задыхалась, если бы мое горло не пересохло, я бы точно застонала. Хотя мне дико хотелось выругаться, и куда грязнее, чем ты.

Нет, у меня не хватило смелости и наглости схватиться трясущимися ладонями о твои коленки и подтянуться с их помощью, чтобы привстать на собственные. Я схватилась всей пятерней о край подушки сиденья дивана прямо между твоих раздвинутых бедер, в десяти дюймах от твоей промежности, скрытой под ширинкой брюк мошонки и… стоячего колом каменного члена.

Бл**ь, как я не осела опять назад или не поддалась наоборот вперед. И чего мне стоило заставить себя не пялиться на него, а поднять личико с глазами вверх к твоему божественному лику? Или ты это сделал практически за меня? Обхватил мои щеки и скулы под краем маски, легким нажимом ласковых пальцев (оглаживающих и заботливо убирающих со скул и шеи выбившиеся пряди волос) направляя мой взгляд на себя, к своей собственной, живой и противоударной защитной маске.

— Хочешь получить свой заветный приз? — боже, лучше бы я не смотрела в твои глаза… в тебя, в твою ожившую и сгущающуюся тьму и в то, что было скрыто за ней… или в ней. Что резало по порам моей кожи острыми кристаллами обмораживающего инея и душило изнутри спазмами сумасшедшего возбуждения.

— Можешь не сдерживаться и не стесняться. Ты это заслужила… — большим пальцем сминаешь нижнюю губку моего раскрытого от учащенного дыхания ротика, словно продолжаешь наслаждаться и любоваться моей уязвимой беспомощностью, впитывать мою дрожь, приглушенные всхлипы, циркулирующие разряды обнаженных эмоций и желаний своей пористой чернотой уплотняющейся тени.

Я даже не осознаю, что ты в эти секунды попросту размазываешь мою помаду, растягиваешь ее по моему подбородку и щекам, и, видит бог, я понятия не имею (как и не желаю знать вовсе), что в эти мгновения происходило в твоей голове.

— И помни, чем откровенней страсть, и жажда доставить/получить удовольствие, тем слаще награда в конце…

Боже правый… едва не теряю равновесия, когда твои пальцы разжимаются на моем лице, отпуская мне волосы и голову, и я буквально не падаю от раскачивающего меня изнутри бешенного сердцебиения. Бл**ь, почему так резко стало холодно? Только из-за потери твоих рук, самой крепкой и успокаивающей опоры? Да что со мной не так? После всего, что ты наговорил, сделал и заставляешь делать… я все еще хочу тебя, до желания отключиться и скончаться на месте.

Нет, это было бы просто, хотя и временно. И у меня еще есть возможность сбежать, спрятаться за собственным безумием, утонуть в своей одержимости и чистой страсти не думая ни о чем, а только чувствуя… пропуская все это сумасшествие и тебя через себя. Осесть на голени своих ножек, потянуться дрожащими ладошками к твоим бедрам, скользнуть по дорогой шерстяной материи брюк, впервые за столько времени ощутить тепло и рельеф твоих мускулистых ног, чуть не застонать от этого забытого или совершенно нового ощущения… опустить глазки к большому твердому фаллосу, не потерявшему за прошедшие минуты ни упругости, ни силы… Задержать дыхание от нового наплыва непомерного вожделения, ударившего по всем каналам и оголенным проводам собственного возбуждения. Непроизвольно и в который уже раз сжать собственные бедра и половые губки, в наивной попытке захватить и зафиксировать эту сладкую пульсацию эротического разряда раньше, чем она успеет перерасти во что-то более сильное и бесконтрольное… Наконец-то заставить себя это сделать… приблизить к нему свои пальчики, скользнуть по его основанию вначале не совсем уверенным касанием, только лишь опробовав наощупь первые волнительные ощущения — нежную гладкую кожу и рельефный узор вздутых венозных дорожек… почти охнуть при его ответном сокращении, качнувшем весь ствол члена в мою сторону, вздрогнуть от этого самой. Поднять непроизвольно глаза вверх по всей его длине, одновременно нагибаясь и уверенней обхватывая правой ладошкой невероятно твердую и прохладную плоть, коснуться центрального шва самой упругой части мышцы вначале губками, затем более осмелевшим язычком, одновременно скрестившись взглядом с твоими глазами над поверхностью гладкой блестящей головки… Fuck.

Замереть всего на несколько секунд, чтобы уже через пару микромгновений провести языком по каменному стволу до самой уздечки, считывая чувствительными рецепторами (не дыша и абсолютно ни о чем не думая) его головокружительный рельеф, бархатистость подвижной кожи, извилистые узлы вен… млея, цепенея от его вкуса и окончательно теряя остатки Эллис Льюис в глубине твоих почерневших глаз. Самый сильный и глубокий виток по серпантину твоей бездны, и я неосознанно прикрываю веки (чтобы не упасть и не потерять сознания), раскрывая шире губки и… вбирая, обхватывая их влажными створками твердую головку, поддаюсь чуть вперед, наклоняя над членом голову. Она снова во мне, снова заполнила полость моего ротика, скользя внутри меня только благодаря моим действиям и манипуляциям, и теперь это действительно другие ощущения, теперь я все делаю, по собственной воле и желанию. Оплетаю ее змейкой осмелевшего язычка, скользящим кончиком срисовывая все линии и загибы упругого венчика. Быстрыми ударами, "крылом мотылька" взбегая по тугой натянутой уздечке до самой впадинки вершины и растягивая/размазывая по ее гладкой тонкой кожице соленую каплю выступившей смазки. И чем дальше и глубже, тем сильнее кроет собственными ненормальными желаниями и фантазиями, отдающими рефлекторным обжигающим разрядом между моих собственных ножек, как будто я чувствую его не только на своем языке и в горячем вакууме ненасытного рта, а именно внутри моей спускающей киски, в надрывных толчках сокращающихся мышц влагалища.

И я действительно практически не соображаю, что делаю и чего хочу, просто срываюсь в это безумие, теряя самоконтроль, теряя себя, забывая все, что когда-то являлось неотъемлемой частью сущности Эллис Льюис. И теперь она заполнялась абсолютно иным содержанием и значимостью, как заполнялись мои чувства и все мое тело тобой, моими желаниями к тебе… Как мой ротик наполнялся головкой и верхней частью твоего члена и насколько сильно обострялись при этом все мои эмоции. Насколько глубоко проникали, прописывались и прошивались во мне эти нереальные и сверхосязаемые отпечатки/оттиски, ощущения тебя и твоего ответного возбуждения во мне, на мне.

Боже, зажать ладошкой ТВОЙ упругий член у основания, потянув вверх по атласной кожице до соприкосновения с моими губками, подхватить пальчиками часть слюны и размазать по остальной части ствола, задыхаюсь и дурея с каждой пройденной секундой и проделанным мною движением все больше и откровеннее. В какой-то момент смелея окончательно и бесповоротно. Второй рукой скользнуть под гульфик и ширинку, нащупать пальчиками, обхватить и вытащить на волю тяжелую мошонку, с упоением перекатывая и сминая в жестком "кисете" подвижные яички. Чувствуя ответные сокращения твоей эрогенной мышцы у себя в ротике, на языке… в пульсации клитора и всей изнывающей вагины. Бл**ь, не сдержаться, соскользнуть язычком с головки члена, по его центральной линии и до самого грубого шва мошонки. Обвести каждое яичко жадной влажной змейкой, практически сразу ощутив движение твоих пальцев в моих волосах на затылке, их захват-сжатие до легкого болезненного натяжения скальпа. Едва не тронуться умом от этих совершенно новых ощущений — щадящей легкой боли на своей голове и фактурной жесткой кожи на рецепторах моего языка, желая вобрать в свой ротик больше, чем в нем может вместиться. Впервые в жизни вылизывать твою выбритую мошонку, не выдерживая собственных беспрестанных накатов сладчайшей истомы, томно выгибаясь и… тихо постанывая (или уже далеко не тихо). И в конечном счете действительно чуть не сойти с ума, неожиданно теряя эти упоительные, безумно возбуждающие осязания, под острой вспышкой ослепляющей боли, рванувшей мои волосы твоим кулаком вверх и в сторону.

Я лишь успела от удивления шире распахнуть глаза, изумленно охнуть, задохнуться, в конечном счете застыть и обомлеть напротив твоего темного лица, перед его совершенными лепными чертами, подчеркнутыми глубокими контрастными мазками теней и твоей живой тьмы… Перед самой тьмой и ее головокружительной бездной, в недосягаемой глубине твоего пронизывающего взгляда.

— Не шевелись, не делай ничего… — ох, бл**ь… предупреждающим сиплым рычанием по моей сетчатке, тут же нагибаясь еще ниже, всего в нескольких микронах от соприкосновения твоего и моего лица, уже практически ощущая тепло твоей кожи на своей, движение твоих губ на моих, опаливающего дыхания на моем ротике и внутри, на поверхности онемевшего языка. — Пока я не скажу и не прикажу. Раздвинь коленки… шире.

О, нет… Меня затрясло, резануло нереальной вспышкой по всем оголенным контактам твоими пальцами, их невесомыми и невыносимыми касаниями, усиливающих/ослабляющих давление и ощущение проникновения до невозможных глубин в моей воспаленной коже, сознании и… возбужденной киске. Их подушечки скользнули по влажным половым губам, убирая в стороны мешающие полоски разрезанной ткани трусиков, полностью освобождая проход к намеченной цели, медленно лаская, массируя и поглаживая их опухшие, налитые до сладкого онемения дольки, размазывая по всей их пульсирующей поверхности мои обильные выделения от гладкой вагинальной впадинки и до вершины едва не кончающего клитора.

— Эллис, ты меня слышишь?..

Боже, каких мне стоило нереальных усилий, чтобы сделать это… И, кажется, я неосознанно сжала/вцепилась пальчиками в твое бедро у паха, второй рукой в твое второе колено, пока пыталась раздвинуть (или, скорей, раскатать по гладкой плитке пола в стороны) свои трясущиеся коленки. И все это под нещадным давлением твоего поглощающего взгляда, не в состоянии и не в праве шевельнуться как-то еще, поскольку твоя левая ладонь продолжает (и очень-очень крепко) держать меня за волосы болезненным фиксирующим захватом, удерживая не только мою голову, но и все парализованное тело в нужной тебе точке и в удобном для тебя положении.

— Расслабь мышцы и не сжимайся, и не смей кончать, пока я не прикажу, — твою ж…

Я чуть не кончила только от одной твоей угрозы, четко произнесенной прямо в мой раскрытый от шока, сбитого дыхания и возбуждения ротик. И я едва не кончила, когда после этих слов ты протолкнул/погрузил свои пальцы на всю их длину в мое почти доведенное до точки крайнего предела воспаленное влагалище.

— Эллис, я что сказал. Не сжимай мышцы.

Бл**ь, можно подумать, я делаю это осознанно и специально. Да я вообще не чувствую, что твориться внутри моих сокращающихся вагинальных стенок, кроме одних твоих пальцев, их длинных, твердых фаланг, неспешно скользящих в очень влажных глубинах моей очень горячей киски. И возможно, я не кончила только потому, что твои глаза мне не давали этого, погружаясь взглядом в мои, в унисон с твоими пальцами до болезненного удушья в моем горле и сердце. Твои руки были даже там, куда невозможно было добраться физически, оплетая вместе с лезвиями твоих золотых клинков мою сердечную мышцу, поры легких, перетянутые нити инфицированных твоим ненасытным вирусом нервы… И они так же, то усиливали свой жим, то резко расслабляли захват, то лаская, то царапая до острых вспышек сладкой боли самые уязвимые и чувствительные точки.

И я не в силах была отвести собственного взгляда или просто закрыть глаз, тем более ты не давал подобных приказов, вынуждая умирать, стонать, молебно всхлипывать и скулить, сходить с ума и отчаянно цепляться за твои ноги.

Это была не просто пытка, ты реально насиловал мой рассудок, пока твои пальцы массировали в моем влагалище точку Г, погружались-выходили, имитируя толчки члена, но в более щадящем варианте. Выскальзывали из меня полностью, чтобы накрыть вульву, сжать всю поверхность ее холмика всей ладонью и тут же неожиданно ударить звонким шлепком, до щемящей рези во всех складочках и в клиторе, то ли пытаясь сбить мое возбуждение, то ли наоборот, желая усилить его в десятки раз под разливами острой упоительной боли, довести до такой эрогенной глубины, о наличии которой я раньше в себе и не подозревала.

Я уже не просто задыхалась, безрезультатно гасила ненормальную дрожь во всем теле и делала все невозможное, чтобы не выгнуться и не вонзить собственные ногти в твои ноги. Я уже кричала, ни хрена не соображая, а только чувствуя то, что ты со мной вытворял, буквально добравшись туда и вые**в меня всю, где это можно и не можно. Или это я уже не соображала, окончательно двинувшись умом, или это был все-таки ты, превратив невыносимо долгие, затянувшиеся чуть ли не до часа минуты в чистое безумие твоего садистского наслаждения. Я действительно не знала, сколько это продолжалось и каким чудом я умудрилась ни разу не кончить за все это время, но чем дальше продолжалось это сумасшествие, тем сильнее мне хотелось скончаться и взмолиться о пощаде.

Даже не смотря на то, что ты менял объект стимуляции, легче мне от этого не становилось: был ли это клитор или его гиперчувствительная вершина, пульсирующая вена по центру схождения половых губ или упругое колечко-входа во влагалище, или само влагалище — твои пальцы одинаково и виртуозно выжимали по всем моим напряженным эрогенным точкам мощные приливы и вспышки невыносимого вожделения, удерживая всего в двух-трех микронах от долгожданной разрядки циркулирующего в моей коже и крови (уже бог знает сколько долгих минут) сильнейшего оргазма. Если я и не кончила своей киской, то мой мозг и все тело успели прорваться через эту черту запредельной агонии раз десять, снова и снова, пока твои пальцы и ладонь выбивали новые порции и разряды блаженной эйфории, пока твои глаза считывали сумасшедшую пульсацию моих зрачков, а я задыхалась и тонула в тебе и твоих пытках там, где уже практически нереально было выжить. Едва осознавая, что происходит, и почему еще дышу, слышу бешеное биение своего сердца, проткнутое насквозь со всех сторон твоими пальцами и раскаленными клинками твоих черных бездушных глаз. И едва окончательно не трогаясь рассудком, когда явственно ощущаю, как по моей промежности стекает еще несколько капель моих порочных соков и… медленно, растягиваясь вязкой струйкой в прохладном воздухе комнаты срывается на глянцевую плитку пола.

Наверное мое сознание или разум уже умерли… Я не знаю, кто это был сейчас, и чувствовала я вообще хоть что-то, кроме тебя и твоих смертельных ласк. Это было откровенное сумасшествие, ждать твоего приказа, ждать долгожданного движения твоих плотно сомкнутых губ всего в нескольких миллиметрах от моих. Умирать опять и опять, практически плакать (может по моим вискам и успело за это время сбежать несколько капель соленой влаги, вот только не помню, когда и сколько) и… ждать… бл**ь… ждать твоего долгожданного рывка в волосах, острой волны в растертых тобою складках вульвы и мышцах влагалища, шоковой потери ощущения твоих пальцев и… горячего летального выстрела твоего хриплого голоса по моим глазам.

— Бл**ь, Эллис… ну же, кончай…

Не знаю, как это получилось, без мучительных толчков и давления твоих фаланг, я же не чувствовала их физического воздействия. Или мне больше этого не требовалось, достаточно было и их фантомного скольжения, обжигающей инъекции во все скрытые глубины гиперэрогенных каналов. Или меня накрыло двойной волной твоего синхронного движения, почти рывка, ударило выбивающим разрядом прикосновения и гладкого трения твоего прохладного члена и его очень горячей головки о ложбинку моих грудей. Накрыло, затопило, оглушило и ослепило с одновременным взрывом самого сильнейшего (да, Эллис, размечталась) оргазма, ошпарившего невыносимой резью воспаленный мочеточник и дальше — по клитору, судорожной волной-отдачей во влагалище, до самой шейки матки. Мне и вправду показалось, что я чуть не уписалась (совершенно не помня о том факте, что в момент сильнейшего возбуждения это физиологически невозможно), интуитивно сжимая бедра и проваливаясь окончательно в эту зыбкую воронку черной пульсирующей дыры всем расщепленным на атомы, протоны и нейтроны телом и сознанием. Не понимая или не осознавая, кричу ли или беззвучно вою, зато еще глубже погружаюсь в ее разрывающиеся спирали, когда чувствую на коже груди, шеи и открытой части лица густые капли выстреливающей из головки твоего члена горячей спермы.

Она не ослабляла своих кольцевых судорог даже когда ты прекратил заливать мое декольте своим порочным семенем. Когда снова притянул мою голову к своему лицу, к глазам, заглядывая почти невидящим черным взглядом в мои собственные ослепшие зрачки. Когда пальцами правой руки размазывал по моим щекам и губам вязкие струйки своего ароматного нектара. И когда погрузил их фаланги в мой рот, скользнув своим вызывающим порочным вкусом по моему языку… я продолжала стонать и… кончать… сгорать в эпицентре ее кроваво-огненной вспышки-взрыва, сливаясь всеми молекулами этого сумасшедшего откровения с тобой, с твоим затягивающим телом и поглощающей сущностью… с твоей абсолютной тьмой, сменившей в негативе нашего обоюдного слияния свою черноту на ослепительно белый…

…Густые, сочные капли гранатового черного… на холодном снеге распускающимися алыми бутонами свежей крови… Спасительная красная линия, моя страховочная нить? Тогда почему она тянется от твоих пальцев? Да и ты не спешишь вытягивать меня за нее из бездонных глубин своего вязкого мрака, черного липкого шоколада, стекающего по моему телу второй жидкой кожей. Я и сама не хочу всплывать, будто знаю, что не смогу захлебнуться, даже если она заполнит все мои легкие. Я просто буду дышать ею, дышать твоим дыханием… И она продолжала резать меня изнутри непрекращающимися вспышками окончательного воскрешения, своего тотального возрождения… И впервые мне не было больно, впервые я хотела остаться в ней навсегда… в нашей Вселенной чистой боли и безвозвратного прошлого… распускающейся в наших венах и солнечных сплетениях невесомыми сетями липкой паутины, заполняя легкие токсичными парами сладко-горького галлюциногена с ароматом полыни…

Потеряться и раствориться навсегда в бесконечных порталах-лабиринтах твоего Черно-Красного Зазеркалья?.. Как бы я этого хотела. И именно тогда… или сейчас? Когда твои руки с такой заботой подняли меня с колен, уложили на диван, головой на твои бедра. Когда ты обтер теплым влажным полотенцем мою грудь, шею, лицо… Напоил вином, чтобы окончательно сжечь остатки моего тлеющего разума в этом терпком кисловатом нектаре цвета переспевшей вишни и рубинового граната. И впервые оно не казалось мне отвратительной на вкус кислятиной. Мне очень хотелось пить, наверное поэтому я готова была выпить и съесть из твоих рук все, что ты мне тогда давал. И, да, ты меня действительно чем-то кормил, теми закусками, которые, как мне казалось вначале, не смогли бы полезть в мой желудок ни под каким соусом и насильственным принуждением, и которые теперь растворялись на моем языке неописуемыми вкусовыми эфирами никогда ранее не касавшихся моих рецепторов во всех моих предыдущих жизнях. И я нисколько не сопротивлялась и не пыталась сделать все сама, похоже, я и не хотела этого, или, скорее, не понимала, что хочу еще. Есть и пить? Нет, есть и пить из твоих рук, впитывая движения твоих пальцев своими дрожащими губками и языком. Почему мы раньше этого не делали, тогда, десять лет назад? Почему ты не делал этого, когда так любил?..

Я не помню, как она окончательно меня поглотила в себя, как накрыла мои глаза плотной тугой повязкой твоей сладкой тьмы. Может я и не заснула, но, кажется, отключилась моментально, и может от того, что не хотела слышать, что ты мог мне тогда сказать. Нет, только не сейчас, не в этом беззвучном вакууме блаженной эйфории… пусть она продлиться целую вечность и пусть я в этот раз больше не воскресну. Пожалуйста. Ты ведь можешь это сделать? Я знаю… можешь и всегда мог… и только ты один…