В любви и боли. Противостояние. Том второй

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Наверное я всегда такой и была — слишком правильной, слишком дотошной и обязательной. Мне всегда казалось, что завоевывать свое место под солнцем можно только с помощью своих врожденных способностей и талантов, ведь слова с делами слишком расходятся, а у лжи есть одно занятное свойство — она всегда останется ложью, как бы красиво ты ее не запаковал и не принарядил в яркие рюшечки и стразики. Поэтому мне и было привычней показывать на что я способна своими работами, а не что-то кому-то доказывать с пеной у рта, какая я расчудесная, особенная и незаменимая. Может отсюда во мне и выработалось столь непомерное чувство терпения. Биться над какой-нибудь идеей, искать нужные ракурсы, реквизиты и освещение, возможно потратить на нее ни одну неделю, чтобы в конечном счете воссоздать на экране компьютера в графическом редакторе хотя бы процентов на семьдесят нечто приближенное к тому, что я задумывала изначально. Хотя со временем задумка могла кардинально измениться, или полностью исчезнуть под совершенно иным углом перспективы, в новых слоях более продуманных решений и удачно подобранных атрибутов экспозиции.

Я любила свою работу как раз благодаря ее исключительному и непредсказуемому кладезю творческого разнообразия, совершенствование которого, казалось, не имело границ. Это и была моя вселенная, то, чем я жила все эти годы… без тебя. Мне удалось в ней спрятаться и быть может частично найти себя, найти то самое лекарство от моей хронической болезни. Наверное никто и ничто не помогал мне настолько полностью и самозабвенно забыться от реальности и тяжелых побочных эффектов моего прошлого, как моя любимая работа. Поэтому я так всегда за нее и боролась, искала все возможные пути и способы сделать ее основной частью моей жизни, вывести на первый план, доказать чуть ли не всему миру, что я действительно умею и на что способна. И мои работы обладали самым исключительным свойством. Мне ничего не надо было говорить, они говорили все за меня.

А теперь? Что и как я могла сделать теперь? Моя работа и мои фотографии когда-то свели нас вместе. Даже не представляю, заметил бы ты меня на улице при других обстоятельствах, если бы не то дурацкое объявление и твое праздное любопытство. А может мы и пересекались когда-то в Эшвилле до твоего прихода в фотомастерскую нашего факультета, просто не замечали друг друга в упор. Наверное, это станет для меня теперь одной из будущих пыток: гадать и прокручивать в воображении, что было бы, если бы ты тогда не пришел. Как и самый первостепенный на общем фоне происходящего вопрос, что и как я должна сейчас делать, чтобы ты остановился? Как убедить человека, державшегося более десятилетия за свою одержимость и чувство священной мести, что это чистое безумие? Как вымолить у психопата, планировавшего твое убийство целых десять гребаных лет, чтобы он сохранил тебе жизнь? А если этот психопат ко всему прочему хладнокровный хирург, черный коллекционер и изощренный пси-садист?

И как мне самой полностью осознать и принять в себя, что теперь происходило со мной, с нами? Как поверить, что этот кошмар реален? И все, что ты делаешь и собираешься сделать со мной — происходит наяву? Что это и есть плод твоих нынешних трудов, твоя ведущая цель в жизни, твой смысл бытия, то, чем ты теперь живешь и дышишь. Что и кто ты есть на самом деле.

Боже, ты даже не дал мне времени на то, чтобы полностью оклематься, взглянуть на положение вещей трезвым взглядом и просто определиться с тем, что я чувствую ко всему этому сумасшествию, что чувствую к тебе, хочу ли этого вообще. Ты решил этот вопрос по-своему. Поставил меня перед фактом или в буквальном смысле на колени. Ты сделал все, как захотел САМ и только сам. Забыв объяснить конечную цель своего гениального плана. Зачем, для чего, почему… в конечном счете, за что? Это и была мера твоего наказания за мой побег? Ты уверен, что она соответствует моему "преступлению"? Не слишком ли ты перегибаешь палку? И не велика ли цена за твои прошлые обиды?..

Проснуться в логове зверя после вчерашнего вечернего безумства в одной из комнат твоей холостяцкой квартиры, узнать, что я практически стала твоей пленницей, куклой и бесправной секс-рабыней по совместительству, услышать из твоих уст шокирующий список моих новых обязанностей… получить из твоих рук на шею ошейник принадлежности своему господину. Не многовато ли головокружительных событий и неперевариваемой информации только за одно утро (или уже день)? Или в этом и есть весь ты? Если топить и резать, то чтоб уже наверняка, без капли кислорода в легких, по самую макушку и до мозга костей.

Что я могла сделать в эти секунды, как себя повести? Сорваться, устроить истерику века, потребовать меня выпустить? Да я вообще не понимала, на что ты был способен в действительности и какие мог предпринять меры в той или иной ситуации. Ты же по любому предвидел и подготовился к любому роду "неожиданностей", просчитав все до мелочей, включая всевозможные варианты нежелательных поворотов событий. Даже этот день, это утро и все, что за ним шло, ты распланировал от и до, как по писанному. Знал, когда что-то сказать, каким тоном это сказать, как усилить нажим своего взгляда, глубину и угол пореза своего голоса и глаз, давление и силу ментальных и физических прикосновений своих пальцев… изголодавшейся черной сущности. Это была идеально разработанная игра непревзойденного маэстро, изощренного виртуоза. Все как по нотам, без фальши и без единой оборванной струны.

И в первое время, как это не прискорбно звучит, но я реально отупела. Собственные взбесившиеся эмоции, вывернувшиеся на изнанку страхи, оголенные нервы и свежие раны… Я сама стала одним сплошным оголенным и пульсирующим запредельной болью проводом своих пережитых и переживаемых чувств с ожившими кошмарами. И наверное, я тогда молилась только об одном — сохранить здравый разум и дождаться того судьбоносного момента, когда же ты оставишь меня одну, наедине со всем этим… наедине с моим новым положением и с самой собой. Вот только я не знала, чем это могло закончится для меня. Смогу ли самостоятельно пройти еще и этот круг чистилища?

Съесть на твоих глазах весь завтрак до самой последней крошки? Да в меня вода сейчас не шла, а запитое ею драже противозачаточной таблетки через полсекунды едва не полезли обратно. Хотя меня и подмывало прополоскать себе рот одним из тех бальзамов и зубных лосьонов, что стояли на полках в подвесном шкафчике ванной комнаты. И на вряд ли я понимала до конца цель подобного порыва. Чувствовать твой вкус и запах во рту, то ли желая их сохранить на себе и в себе (чтобы осязать во всей красе твою реальность и твое постоянное присутствие на собственной коже), то ли избавиться от них, вместе со всей палитрой испытываемых эмоций и физических ощущений, связанных с тобой и с тем, с чем мне сейчас было просто не совладать. Сказать, что меня в эти моменты шторило, крыло с головой и рвало изнутри на части — практически приуменьшить мое истинное состояние.

Аромат горячего кубинского кофе, поддерживаемого термической горелкой особой подставки кофейника, вызывал лишь сильнейший приступ рвоты, хотя при других обстоятельствах от подобного запаха я бы уже давно изошлась голодной слюной. Не говоря уже про вид аккуратного куска слоеного чизкейка на дне одной из тарелок, идеально закомпанованного под несмешанной глазурью из трех разных сладких соусов и присыпанного свежими ягодами малины и засахаренной клюквы. Да за подобное лакомство в любой другой день и в иной ситуации я бы тебе простила что угодно и даже бы разрешила покормить себя им с ложечки. Но в том-то и дело. Сейчас тебе не нужно моего разрешения, как и наличия должного аппетита. Ты просто ставишь условия, я — их выполняю, молча и беспрекословно.

Господи, у меня в тот момент даже не сработало элементарного критического анализа. Я почему-то не подумала о том факте, что такие блюда, включая натуральный свежий персиковый сок (и откуда ты успел узнать, какой сок я люблю?), в подобном исполнении на вряд ли были приготовлены твоими руками. Готовить домашнюю пасту и печь сложные чизкейки с желейными прослойками из разных фруктовых начинок — это не одно и то же. Заказать в ресторане? А кофе и… ягодки малины? Сомнительно, чтобы ты с такой любовью стал бы украшать для меня завтрак. Во всяком случае, на столике с остальными блюдами дополнительных вазочек с цветочками и лепестками роз мною замечено не было.

А еще через пару попыток положить себе в рот пару надрезанных десертной вилкой кусочков пирога меня все-таки стошнило. Вернее… я зажала рот ладонью и едва соображая, что делаю, рванула мимо тебя в сторону открытой двери ванной. Ноги подкосило буквально за два фута от белоснежного фаянса унитаза. Я даже не помню, как вообще проскочила все расстояние и как смогла удержаться до самого последнего момента. Коленки врезались в толстый ворс плюшевого ковролина вместо амортизационной подушки, да я все равно не почувствовала боли, только как качнулись окружающие белые стены и как в мое лицо едва не врезался обод толчка. Если бы я вовремя не ухватилась за него трясущимися руками, боюсь, разбитый нос был бы наименьшим из увечий, которым бы я тогда отделалась.

Такое ощущение, что в ту секунду из меня прорвало все — слезы, свихнувшиеся эмоции, взбесившиеся страхи… Меня колотило как при соприкосновении с оголенным электрокабелем в тысячу ватт. И что самое обидное, мне даже не чем было вытошнить, хотя казалось, еще секунда и из меня полезут все внутренности. Острая кинжальная боль резанула одновременным спазмом по низу живота, ударив рикошетом-прострелом по позвоночнику на уровне поясницы, но постепенно стихнув до ноющей тупой пульсации в районе аппендикса или яичника. Но я так и не смогла вскрикнуть в момент ее максимального предела. Либо я настолько сильно была шокирована, либо попросту испугалась, что в любой момент потеряю сознание. Я буквально чувствовала кожей, легкими и нервной сетью собственного сердца ее обмораживающий ментоловый скальпель, схожий с невесомым скольжением твоих ласковых пальцев и дыхания. Именно… оно было подобно невидимой ледяной руке материализовавшегося страха, обхватывающей как снаружи так и изнутри горло, трахею, голосовые связки… и постепенно сжимающей свои липкие фаланги с каждым новым надрывным толчком стынущего сердца. Она не только пускала по коже, венам и нервным переплетениям позвоночного столба свой жидкий азот, она царапала и растирала обжигающей отдачей предыдущей боли все мои телесные и психические раны, наполняя их острыми гранулами выедающей соли.

Это было одним из моих самых убойных пережитых ощущений этого дня, граничащего с убийственным шоком осознания, что я находилась в каких-то трех мгновениях от собственной смерти. Если это был ярко выраженный побочный эффект на нервной почве от твоих игр с моим разумом и телом…

Ты накрыл меня со спины своей гребаной тенью буквально через несколько секунд, как я успела добежать до толчка. Бл**ь, у меня даже не было сил простонать в ответ, выдавить из себя жалобную мольбу, чтобы ты оставил меня в покое хотя бы сейчас. Это уже слишком. Я не хотела, чтобы ты еще смотрел за мной, когда я находилась в подобном состоянии.

Но разве тебя может что-то удержать, тем более на твоей территории и в твоей квартире, протягивая руки к твоей персональной рабыне?

Наверное слезы с твоим появлением и сверх заботливым касанием к моим плечам хлынули из меня неконтролируемым потоком самого банального истеричного срыва. Это был предел. И я уже не хотела останавливаться, как и сопротивляться всему, что ты со мной сделал, тому, чем меня который час крыло, душило и выбивало по всем контактам. Хрен с тобой. Любуйся плодами рук своих, придерживай мне волосы, меня. Только, бога ради, умоляю, не режь своими треклятыми монологами о том что и как я обязана тут делать. И особенно сейчас.

— Все, тише. Успокойся… Эллис, дыши. Не забывай дышать.

Господи, если бы ты просто обнял меня в эту секунду… прижал и банально укачал в своих руках, в своем защитном коконе моего Дэнни, я бы точно сделала все, о чем бы ты меня после не попросил.

Но похоже ты и без того прекрасно знал, что делать в подобных ситуациях (и почему я этому не удивляюсь?). Помог мне сесть на подставленный круглый табурет, через пару размеренных движений поднес к моим губам стакан с водой, разбавленной несколькими каплями зубного лосьона на ментоловой основе, проигнорировав мою попытку взять его в свои трясущиеся ручки. Я все-таки прополоскала свой рот, как и хотела, а ты протер мне лицо и даже руки одним из намоченных полотенец-салфеток, заставив под конец хорошенько в него высморкаться.

— Ты слишком напряжена и через чур эмоционально и глубоко воспринимаешь все к сердцу. Я же говорил и не раз, что не собираюсь делать с тобой ничего аморального или того, что тебе может не понравится. Прекрати себя накручивать, ты же не хочешь все дни, проводимые здесь, сидеть на успокоительных таблетках?

Откинув использованное полотенце в раковину, присел напротив меня на корточки, слегка влажными и прохладными пальцами обеих ладоней обхватив мне лицо и чуть ли не всю голову… направил мой взгляд прямо в свои глаза, практически насильно насадив на их бездушные клинки без возможности отвернуться и хоть как-то ослабить силу и глубину их проникновения.

Боже, сколько можно. Хватит меня мучить и резать. Неужели ты не понимаешь, ЧТО ты со мной творишь подобными манипуляциями?

Но в том-то и дело, ты не просто понимал — ты знал, чувствовал и жаждал именно этого. Играть на моих натянутых нитях тонущего сознания, разрывающегося на бесформенные лохмотья тлеющего рассудка, накручивая и пропуская через свои пальцы все мои мысли, желания и чувства… скользить острейшими лезвиями своих черных скальпелей по дрожащим струнам моей агонизирующей сущности, всего лишь перебирая и впитывая их холодной хирургической сталью вибрацию моих страхов и скулящей боли. Тебе же не могло такое не нравиться, да? Ты же за этим меня сюда и заманил. Чтобы твоя любимая жертва добровольно шагнула в твою гениальную ловушку и глядя тебе в глаза безропотно позволила твоим рукам защелкнуть на ее шее твой именной ошейник. И я тоже это чувствую и особенно сейчас, когда ты погрузил в меня до упора свои чертовы клинки безжалостных глаз, натянув до максимального предела каждый нервный узел и болевой канал, оплел невидимой липкой паутиной своей проклятой ненасытной тьмы… О, да. Я очень и очень глубоко ее ощущаю — ее остервенелое ликование с непомерной жаждой высосать остатки моего жалкого подобия Эллис Льюис до основания через тебя — через твой взгляд, твои руки и твою окутывающую близость.

Если ты так меня ненавидишь, тогда сделай этой. Просто убей. Я не хочу этого видеть. Я не хочу этого чувствовать. Чувствовать тебя ТАКИМ.

— Эллис, будь умницей. Расстраивая меня, ты ничего мне не докажешь и не добьешься, а можешь только усугубить свое положение. И я прекрасно осведомлен о всех видах и стилях психологических манипуляций. Возможно сейчас ты и на грани обострившейся паники, и мне придется снимать ее лекарством в любом случае, но в будущем… постарайся взять себя в руки. Как и впредь не использовать подобное поведение в надежде меня разжалобить или что-то еще.

Ей богу, лучше бы ты надавал мне пощечин или накричал. Так бы я хоть что-то в тебе прочувствовала кроме твоей гребаной отмороженной апатии и бесчувственной тьмы, вытягивающей твоими пальцами и глазами последние молекулы моих сегодняшних сил. И чем больше ты вкладываешь в свои действия и касания заботливой нежности и щадящего тепла, тем быстрее меня подрезает по сухожилиям и суставам моей ответной выбивающей слабостью с желанием закрыть веки и мгновенно скончаться.

Но ты не отпускаешь, ни на мгновение и не на миг. Удерживаешь на самых тончайших гранях, заставляешь мое сердце биться под прямым массажем твоих пальцев, разгоняя по венам свой черный эликсир моей новой жизненной зависимости, моего нового кислорода и смысла моего нового существования. Доза за дозой, из часа в час, секунда в секунду… Ты все просчитал… да. Поэтому не удивлен и не напуган. Ты прекрасно знал и знаешь, до чего ты меня мог довести. Потому что мечтал все эти годы именно об этом.

Сопротивляться, использовать подобное поведение в целях манипулирования тобой? Ты должно быть шутишь. Мне бы зацепиться хоть за что-то, чтобы хоть как-то не свихнуться и, боюсь, твой взгляд, безупречное лицо моего персонального хладнокровного киллера (ах, да, моего Хозяина и Господина), не самый из лучших вариантов. И особенно твои последующие объятия. Еще совсем недавно я могла в них спрятаться и пусть на несколько жалких секунд, украсть несколько миллиграмм твоего живого тепла и воскрешающей близости, но только не сейчас. Сейчас твои руки были наполнены силой твоей тьмы, скрыты под ее черным экзоскелетом непробиваемого защитного панциря, и я ощущала в тебе только ее. Она отрезала тебя от меня.

Ты снова отнес меня в спальню, и я впервые смогла закрыть глаза в тщедушной попытке провалиться в щадящее забвение, наивно надеясь отключить чувствительность своего нагого тела. Как и где? В твоих руках? Прижимаясь к твоему плечу, груди и животу? Слушая, пропуская, впитывая каждым спазматическим ударом собственного сердца твои размеренные шаги, любое рефлекторное сжатие твоих мускулов и скольжение твоей ревнивой тени по моей коже? И меня продолжало мутить, как и царапать изнутри по костям моими обезумевшими страхами мириадами ледяных игл.

Господи, я впервые хотела, чтобы это наконец-то закончилось, как можно скорее, и особенно с применением любого сильнодействующего транквилизатора. По другому я просто не успокоюсь. Не выдержу, не сейчас и не после того, что тут случилось.

Если ты меня оставишь здесь одну…

— Тише, Эллис. Ты же взрослая и умная девочка. — я впервые вцепилась в твои руки, едва понимая, что творю, когда ты осторожно опустил меня на поверхность кровати, намереваясь снова разорвать наше психофизическое воссоединение самым банальным действием — отпустить меня, разжать на мне свои спасительные объятия. — И я всегда рядом, чтобы не случилось и не должно случиться.

Нет, пожалуйста, только не сейчас. Обними, умоляю, по настоящему. Как умел делать только ты… я хочу вспомнить, хочу почувствовать тебя всего. И только ТЕБЯ. Мне все равно страшно, дико страшно. Я же не продержусь в подобном состоянии и трех дней. Сделай хоть что-нибудь, чтобы это остановить. Останови себя.

— Разожми пальчики и дыши глубже, а то опять стошнит. Я не собираюсь тебя бросать. Ты здесь только потому, что я этого захотел, только по моей воле. И ничто не закончится, пока я сам не решу это остановить.

Я так и не сумела… ты заставил меня разжать пальцы, если не силой своих рук, то взглядом и давлением чуть оттаявшего голоса по любому. Даже если бы я сделала это, подскочила и набросилась тебе на шею, прижалась дрожащей ланью к своему хищнику-убийце… откуда я знаю, что ты впустил бы меня под твой гребаный титановый панцирь? Не оцарапала бы я о твои окаменевшие шрамы и рубцы собственные руки? И разве я скулю сейчас от боли не по этой причине, не потому что уже содрала до мяса и кости свое сознание и кровоточащую душу?

— Сейчас ты выпьешь успокоительного, я смажу твои синяки и ссадины и поставлю еще одну противовоспалительную свечку. Ты за это время как раз немного успокоишься, и тогда я тебя покормлю.

Опять зачитываешь список своих хозяйских условий? Ты уверен, что я хочу сейчас слушать от тебя именно это? И неужели тебе самому нравится смотреть, как меня корежит и выворачивает после очередной проведенной тобой экзекуции? Тебе мало расписывать мое тело физическими метками телесной боли, обязательно надо наполнить их более невыносимым содержанием не совместимым с жизнью — пустить мне под кожу своих изголодавшихся за десять лет демонов? Или надеешься, что я буду это все терпеть только благодаря таблеткам? Насколько тебя самого хватит наблюдать за этим безумием? Или ты этого и добиваешься? Свести меня с ума и сделать своей тупой собачонкой, зависящей только от милости своего ласкового хозяина?

— И постарайся расслабиться и успокоиться сама, хоть немного. В этих стенах твоей жизни и здоровью ничто не угрожает. А то что тебе придется привыкнуть к новым условиям своего нынешнего положения, увы… это не обсуждается и не является веским поводом для возможных будущих срывов и показательных истерик. Разве я сделал тебе хоть что-то, что было тебе неприятно? Тебя воротит от моих прикосновений и того, как я это делаю? Я тебе отвратителен?

И тебе обязательно надо снова прикоснуться к моему лицу теплом и нежностью своих ласковых пальцев? Провести по воспаленной коже от виска и до скулы пульсирующим узором сверхосязаемой неги, чтобы я прочувствовала его движение с глубиной твоего затягивающего взгляда в свежих рубцах моего сердца? Я не достаточно сегодня плакала из-за твоих вскрывающих ударов? Тебе было мало? Хочешь узнать, каковы мои пределы? И сколько я еще продержусь на острых гранях твоей треклятой реальности?

Всего первый день моего персонального ада в чертогах твоей кроваво-черной обители, а я уже молю небеса ниспослать мне скорейшее избавление в лице моей смерти, пусть и от твоих рук. Если так суждено, если ты и станешь моей смертью, бога ради, только сделай это по быстрому… я не хочу умирать в твоих ладонях целую вечность…

— Я тебе противен, Эллис?

Подушечка большого пальца невесомым скольжением рисует по чувственным рецепторам твоей нижней губки, задевает самые нежные участки, заставляет тебя задерживать дыхание и замирать самой, словно в ожидании чего-то большего… Или перед тем, как прикрыть веки и выпустить на волю набежавшую влагу внутренней боли.

Что же ты так себе сопротивляешься? Зачем так старательно пытаешься закрыться, мучаешь себя, кидаешься отчаянной птицей на экран небьющегося стекла?

— Нет… — осипший шепот, почти беззвучный, в явной попытке преодолеть сложнейший барьер внутреннего блока.

Еще немного и тебя накроет ознобом нервной лихорадки…

Наверное это сильнее меня, смотреть, слушать, вбирать собственными нервными окончаниями всесметающий напалм твоих неконтролируемых эмоций и страхов… сытиться напрямую из источника чистой психофизической боли, столь открытой и откровенной. Наблюдать, как ты медленно трещинка за трещинкой ломаешься под нажимом моих уничижающих фраз, сминающего до основания взгляда и нежнейших пыток ласкающих ладоней и пальцев. Как ты хочешь меня, ни смотря ни на что, даже на перспективу ползать всю свою оставшуюся жизнь у моих ног на коленках. Подобные картины могли бы приложить меня десять лет назад замертво к земле. Наверное, я бы и сам себе набил морду, если бы столкнулся лицом к лицу с самим собой десятилетней давности. Но в этом-то вся ирония. То, что казалось невозможным, бредовым и диким мне самому десять лет назад, и что ты могла с легкостью запечатать во мне до конца моих дней, останься ты тогда со мной в Эшвилле, теперь обрело слишком глубокие и животворящие оттенки моего персонального энергетического эликсира черного бессмертия.

Моя наивная девочка… знала бы ты только, кто был главным и единственным виновником рождения данного зверя. Когда-то он готов был урчать и ластиться к твоим хрупким пальчикам, ждать, затаив дыхание с млеющим в груди сердцем, когда же ты погрузишь свои ладошки в его жесткий загривок, обнимешь, приласкаешь, заглянешь игриво в его восхищенные тобою глаза. А теперь? Теперь мне приходиться держать его прикованным к бетонному полу десятью неподъемными цепями, чтобы не дай бог он не сорвался и не разорвал тебя в буквальном смысле на мелкие клочья, по которым тебя не смог бы идентифицировать ни один судмедэксперт.

Что ты знаешь, моя милая, о настоящем страхе и действительно сводящей с ума боли? Всего один вечер и одно утро в логове моего ликующего зверя и решила, что попала в свой материализовавшийся ад? Может десять лет назад я бы и не доверил себе сегодняшнему даже собственную жизнь, но поверь мне на слово, я слишком долго ждал и слишком ценю ниспосланный мне провидением подарок, чтобы бездумно рвать твою нежную плоть и захлебываться фонтаном твоей артериальной крови, и в конечном счете потерять возможность наслаждаться твоей агонией до скончания вечности. Какой бы запредельной не была сейчас в моих руках власть над тобой, я прекрасно осознаю, к чему обычно приводят неконтролируемые слабости.

Возможно наши желания и уровень эмоций по степени силы и глубины практически равноценны, хотя и лежат на двух противоположных чашах весов, но в этом вся суть любой зашкаливающей эйфории безмерного триумфа и ужаса смертельного поражения — рано или поздно они стихают, сбивают прежний накал и в конечном счете сходят на нет. И как бы ты не хотел и сколько бы не вкладывал в это усилий, продержать их на желаемом уровне не возможно.

Так что, не стоит, моя девочка. Не дрожи и не заливайся слезами. Если бы я мечтал тебя убить, то сделал бы это еще до того, как узнал о смертельном диагнозе своего сына. Сейчас же для меня подобные секунды слишком бесценны, как и связанные с ними ощущения. Чувствовать твою боль на грани сводящего с ума возбуждения, стимулировать его страхом и бешеным срывом твоего трепыхающегося сердечка, раздражать откровенной глубиной твоих порочных желаний, пропускать-впитывать их немощную вибрацию в кожу и нервы с твоим порывистым дыханием, жалобными всхлипами и сдержанными стонами. Неужели ты думала, я лишу себя в будущем подобного удовольствия только из-за нескольких слезинок моей перепуганной на смерть жертвы?

Не забывай, Эллис, теперь только я решаю и я отмеряю силу твоей физической и эмоциональной боли, и насколько она будет сладкой или разрывающей твою сущность на части. Хотя, откровенно говоря, не могу сейчас утверждать, чего хочу больше: чтобы ты беспрекословно и быстро вжилась в свою новую роль или все-таки немного посопротивлялась, дабы мне не пришлось придумывать причины твоих будущих наказаний.

Я понимаю, сейчас ты напугана, придавлена и дезориентирована. Многие люди, попадая в стрессовые ситуации, угрожающие их жизни, теряют способность соображать и действовать, тем более подавляющее большинство понятия не имеет, как выживать за пределами зоны личного комфорта. Но в том-то и дело. Сейчас тебя окружают стены и вещи более высокого комфортабельного достатка, чем те, с которыми ты привыкла жить до сего дня. Голодом тебя никто морить не собирается, мучать и пытать тоже, как и держать в грязном теле, любой медицинский уход и медикаментозная профилактика тебе обеспечены в любое время дня и ночи. Так что, заранее паниковать и рвать на себе волосы с ошейником лучше не стоит, у тебя для этого нет не единой веской причины.

И я обещаю, моя девочка. Со временем ты не только привыкнешь к своему нынешнему статусу. Все твои беспричинные страхи с треволнениями в конечном счете осядут и улягутся, ты придешь в себя, успокоишься… войдешь во вкус. Три дня максимум. Ты и сама не заметишь, как твой организм переключится на аварийный режим и заставит твое сердечко работать в здоровом размеренном темпе.

А сейчас, да и увы. Мне придется дать тебе сильнодействующее лекарство и целый день для твоего отдыха.

Я и сам этого хочу не меньше, как и метить тело моей девочки физическими следами моего обладания, держать все 24 часа в сутки 7 дней в неделю свои пальцы на твоем пульсе: следить за ним, контролировать и управлять его силой и частотой. Чтобы не случилось, как бы ты не отреагировала в той или иной ситуации, я всегда буду рядом, я постоянно буду следить за всем, что с тобою происходит и произойдет, поскольку отныне, с этой самой секунды твоя жизнь полностью, вся до самой последней капли находится только в моих руках — принадлежит мне одному.

И рано или поздно, но ты это поймешь и осознаешь — ты моя. ВСЯ. Без остатка и права на сопротивление или откат до первоначальной версии. И ты хочешь этого, будешь хотеть этого до истеричных срывов, до дикого остервенения, до шокирующего осмысления реакции собственного тела на происходящее, на власть моих рук и желаний, от которых будет зависеть твое будущее и все, что ты чувствуешь… все, чем ты будешь отныне дышать, жить и существовать.

То, что находится за стенами этой квартиры — второстепенно и лишено какой-либо значимости. Тебе придется забыть о многом и многих. Только здесь, в этих комнатах, под моими руками и под моим ошейником и есть средоточие твоего истинного бытия, смысла твоего существования, эпицентра всей твоей жизни.

Скоро, моя девочка… очень-очень скоро…

Его личные комнаты со спальней и кабинетом находились не так уж и далеко от твоих, как раз рядом с круглой гостиной, той самой ванной и гардеробной, в которых ты его вчера вечером "застала" в первые минуты своего прихода в эту квартиру. Хотя на вряд ли ты успела заметить дверь за одной из многочисленных секций гардеробной, ведущую в смежную комнату его опочивальни. И определенно, тебе понадобится не один день, чтобы научиться ориентироваться во всех переходах, поворотах-коридорах и дверях всей квартиры, даже для того, чтобы элементарно найти отсюда выход. Вот только едва ли он позволит тебе в ближайшее время просто выходить из твоей спальни без его лично на то ведома и присмотра.

Единственное, что было самым обидным из вчерашней встречи и последующей сессии, что все уж как-то быстро закончилось. Конечно, он прекрасно все понимал — ты еще не готова для более серьезных и продолжительных Практик. Пройдет не один день и не одна неделя, прежде, чем он опробует и продемонстрирует на твоем теле хотя бы одну десятую часть из существующих Тематических приемов физического и психического воздействия боли на твою пси-сексуальную сущность. А переплетать подобные вещи с непреодолимой зависимостью и прошиваемыми под твою кожу определенными пристрастиями и одержимыми желаниями — будет равноценно сотворению целой симфонии нового Абсолюта, воскрешению и воссозданию более усовершенствованной модели вашей возрожденной вселенной. В этом и заключалась истина вашего воссоединения. Все только-только начиналось.

Впервые уложить тебя на твою новую кровать, в твоей новой спальне после вашей первой настоящей и полностью завершенной сессии. Вобрать, впитать, пропустить через сенсорные рецепторы собственной кожи и контролируемые эмоции все, что ты испытывала, издавала, чувствовала, мысленно молила, хотела… Понимать, что все это он делал с тобой своими руками, вливал/прописывал в твое гиперчувствительное тело большую часть желаний и ощущений своей направляющей волей, вел по острым граням упоительной боли своими пальцами.

И да, ему приходилось вкладывать не меньше усилий, чтобы при этом контролировать самого себя… внутреннего ненасытного зверя, под вздутыми мышцами которого, тогда казалось немощно заскрипели и растянулись все звенья фиксирующих его цепей. Словно каждый твой стон/всхлип, сладкая телесная дрожь, блаженная судорога и откровенная истома впитывались его нейронами подобно запредельным дозам допинга-стероидов. Наконец-то, впервые, за столько времени остаться вдвоем, в отрезанном от внешней реальности особом измерении вашей совершенной вселенной красной боли и черной любви.

Кто-то не верит, что сильнее любви и ее животворящего света ничего не существует и не способно давать человеку жажды жить, идти вперед и наслаждаться плодами своих побед? Хорошо, тогда покажи мне хоть одну любовь, которая для кого-то закончилась идеальным хэппи-эндом во всех жизненных аспектах, кому бы она не принесла ни боли, ни страданий, ни убивающих разочарований.

Ты изначально совершила этот выбор за вас двоих, разве что ему пришлось потратить немалую часть своей никчемной жизни, чтобы понять это до конца. Осознать, принять и… использовать по-своему. И, да. Он не просто этого жаждет и тем более сейчас, после всего, через что он прошел вчера с тобой в этой квартире. Он хочет большего. Вкусив желанный плод, распробовав этот эксклюзивный наркотик, испытав его силу и запредельные возможности, он хочет нереального. Хочет тебя ВСЮ. До твоего самого последнего вздоха.

Держать пальцы на твоем пульсе, вбирать сердечный ритм кожей своей ладони буквально прямо на твоем сердце, чувствовать, как изменяется его скорость, сила толчков, как затихает твое дыхание. Наблюдать, как ты засыпаешь, ускользая сознанием из реальности в недосягаемые параллели твоих снов, но только не из его ментальных сетей и не из сверх прочной клетки его физических прикосновений.

Он и сам потерял тогда счет времени, да в принципе на тот момент оно уже не имело никакого значения. Он никуда не торопился, ничто из внешнего мира его теперь не могло отвлечь. Казалось, когда ты заснула, остановилось абсолютно все: реальность, секунды, движения внешнего космоса, все, кроме вашей бессмертной вселенной. Она оживала, набираясь сил, распуская свои багряные туманности с жемчужной россыпью бесчисленных галактик в глубинах вашего совершенного мироздания с каждым твоим размеренным вздохом, с очередным ударом твоей пульсирующей на белоснежной шейке венозной жилки. Держать тебя в своих ладонях… твою жизнь… ваши слитые воедино сердца.

Он мог уйти в любую секунду, и конечно ты бы этого не почувствовала. Да он и сам не знал, когда и почему решил это сделать. Надо было позвонить домой? Поговорить с сыном перед тем, как Дэнни уложат спать? Сделать еще несколько звонков первому секретарю и Эвелин, получить отчеты о последних крупных проектах компании на сегодняшний день, отменить несколько важных деловых обедов и ужинов на эти выходные, отдать новые распоряжения на начало новой рабочей недели… Узнать от Моргана об успехах, касательно поисков детской донорской почки…

На все это ушло еще несколько часов, в которые вошли последние звонки Джордану Крамеру и двум представителям местной сервис-службы. И все это время он не спускал сосредоточенного внимания напряженных глаз с тебя, сидя в деловом кожаном кресле, в нескольких метрах от коридора с твоей спальней, напротив одного из двух массивных столов единственного в этой квартире рабочего кабинета. Он не стал включать свет и в этой комнате. Единственное панорамное окно пропускало достаточно яркого уличного освещения, как и несколько мультимедийных экранов плазменных мониторов на стене, над столом отсвечивали не меньшим световым излучением транслируемых изображений.

Иногда он вставал, ощущая потребность пройтись к окну или в другую часть помещения, пока говорил или слушал, что ему отвечали на другом конце телефонной связи. Мог даже на секунду или две отвести взгляд в сторону, посмотреть в то же окно, но это длилось совсем ничего. Взгляд опять тянулся к стене, к телевизорам, к их изображениям… к тебе. Несколько раскрытых окон видеопрограммы с прямой и записанной трансляцией внутренней видеосистемы квартиры, передаваемой из совершенно разных комнат: часть готовых записей пока на паузе, другие онлайн-передачи в "спящем" режиме, и только одна из них развернута почти на весь монитор центрального экрана с высоким четким разрешением живой картинки и с тремя окошками поменьше в нижней части интерфейса. Именно через нее в увеличенном и приближенном в несколько раз ракурсе он и наблюдал за тобой. Как ты спишь, как ты дышишь. Вздрагиваешь или наоборот неестественно неподвижна.

Раньше для подобной слежки требовался едва не отдельный монитор на каждую из видеокамер, что так любили показывать в старых фильмах, подобных "Щепке". Теперь же все было "упрощено" до невозможности, для удобства любого продвинутого компьютерного пользователя. Сейчас он мог наблюдать за тобой и всеми твоими будущими передвижениями по этой квартире даже из другой точки планеты, только лишь по сенсорному экрану своего айфона. И скорей, так оно и будет, начиная с этого вечера и этой ночи.

Он не следил за временем и после того, как закончил со всеми телефонными звонками, как и не чувствовал острой потребности к отдыху и сну. Он и сам не знал, сможет ли заснуть сегодня без снотворного, а принимать его сегодня он определенно не собирался.

Смотреть на тебя, вспоминать, прокручивать записи… пропускать через нервные окончания воспаленной кожи пережитые ощущения снова и снова, подобно циклическому току сенсорных и фантомных воспоминаний в собственной системе психосоматической сети. Усиливать, ослаблять их пульсацию, их судорожные волны физического возбуждения. Замирать в задумчивом предвкушении перед картинками будущих образов, сжимать пальцы в загривке на время пресытившегося спящего зверя, принимая часть его вибрирующей дрожи с гортанным тихим рычанием вместо дозы нового успокоительного. И при этом продолжать чувствовать тебя, как никогда. Видеть, как ты совсем близко, знать, насколько все это было реально и понимать, что теперь оно не исчезнет… ты больше никогда не ускользнешь из его рук и из его жизни. И не важно, мания это или нездоровая одержимость. Ведь все нити управления тянуться к его пальцам, как и нити твоего существования и будущего.

Да, моя девочка, теперь ты живешь только благодаря моей воле и моему праву выбора.

…Нет, он не просидел всю оставшуюся ночь за этими мониторами, как и не заснул в конечном счете в рабочем кресле. Но то что отправился в свою спальню где-то глубоко за полночь это точно. И впервые он не стал принимать душ. За столько лет. Когда он так делал в последний раз? Только в Эшвилле, после тех считанных дней и часов, проведенных с тобою вместе в постели? Когда не хотел смывать с себя фантомных отпечатков твоих прикосновений, осязаемую пульсацию влажных поцелуев со скользящими "змейками" твоего жадного язычка. Это было хуже любой телесной пытки — добровольно, собственными руками избавляться от самых бесценных физических ощущений: окутывающей прохлады твоей нежной кожи, шелка волос… головокружительного запаха и вакуумных глубин твоей сжимающейся на его члене вагины.

Сейчас все было по другому, но забытый рефлекс, казалось, сработал с утроенной силой, не смотря на то, что в этот раз твое нагое тело не касалось его кожи под тканью рубашки и костюма. Зато он чувствовал не менее сильные сжатия твоей кончающей киски со сбегающими по мошонке струйками твоей ароматной греховной влаги. Это было совсем не сложно — пропускать по телу и зудящим нервам пульсацию толчков своего перевозбужденного члена, растирающего твои упругие и ребристые стеночки влагалища до сладострастных сокращений.

Смывать сейчас все это с себя, после всего, что он с тобой сделал?..

Он и не пытался заснуть, понимая, насколько это будет сложно в подобном состоянии. Даже не закрывал век, будто это могло снять с его глазной сетчатки пропечатанные образы твоего лица, бездонные омуты твоих расширенных зрачков… отблеск соленой влаги сбегающих слез. Ни одна дорогостоящая видеокамера с функцией трехмерной макросъемки не способна передать и сотой доли того, что успели запечатлеть его собственные глаза в моменты вашей максимальной близости. И чем дальше растворялись в небытие утекающие гранулы невосполнимого времени, тем глубже врезались лезвия пережитых ощущений: впитанных кожей, слухом и зрением запахов, звуков и образов.

И он прекрасно знал, чем все это должно было закончится. И нет, совсем не провалом в бредовые видения абсурдного сна, хотя постепенно они и подступали, пытаясь атаковать его полуспящее сознание. Он так до конца и не сошел с сенсорных волн последних воспоминаний, балансируя внутри объемной вибрации их белого шума, как на страховочных тросах усилившейся в сотню раз ментальной связи ваших тел и сущностей. Они не покидали его ни на секунду, даже когда он почти что проваливался в обрывочные сны. Наоборот, их осязание обострилось… и он погружался в тебя и с тобой настолько глубоко, насколько это было возможно в реальности и недостижимо в воображении.

Ты была с ним там… вместе… на его руках… на смертельной глубине вашей обоюдной тьмы…

Вязкая и черная, как жидкая смола… Ненасытная… Жадная… Бездонная… Бесчувственная… Пустая…

Когда он открыл глаза, пропуская липкий холод отступающих снов по трахее и сердечной мышце, в какой-то момент ему показалось, что он все еще там, откуда не всплывают. Она продолжала держать его своими жидкими щупальцами, как в тугом коконе удушающего забвения, пытаясь высосать из его тела остатки тлеющих чувств, хаотичных видений и живых воспоминаний, а потом… резко отступила. Или это он всплыл на поверхность благодаря равномерному и четкому ритму бьющегося в груди сердца, будто вырвался или прорвался.

Сумеречные оттенки окружающих серых стен и темных предметов мебели говорили только о наступлении раннего утра. Возможно он проспал не больше нескольких часов и даже скорее не проспал, а находился сразу в двух измерениях, не желая до конца проваливаться в глубокое забвение. И держался за реальность, частично бодрствуя телом и разумом, и плавал на поверхности нестабильных картинок подсознательного безумия. По любому, при нормальном стечении обстоятельств, считать это за отдых было нельзя. И возможно еще несколько лет назад после подобной ночи он ощущал бы себя совершенно разбитым и недееспособным, но только не сейчас и не сегодня. Сейчас его мышцы и сознание наполнялись тем самым черным энергетиком несоизмеримой силы, которая еще совсем недавно во сне пыталась затащить его на дно своей ненасытной бездны. А самое главное, он знал ради чего должен был вставать и ради чего позволять этой отраве насыщать его кровь.

Ради тебя, моя девочка.

Она заставляет его дышать, запускает его сердце и питает клетки организма своими черными токсинами только ради тебя. Его персональная система жизнеобеспечения, то, чем он жил последние годы, и то, что отныне станет частью и твоего нового существования.

Подняться с кровати, сразу проверить по айфону, проснулась ли ты тоже или еще спишь. Убедится, что все без изменений со вчерашнего вечера — снотворное в сочетании с сабспейсом похлеще самого глубокого коматозного состояния. Ты бы не смогла проснуться, даже если бы за окном началась третья мировая война или захват Земли инопланетными пришельцами. Так что у него по любому в запасе оставалось несколько часов для подготовки к твоему первому пробуждению в этой квартире. К началу твоего первого дня твоей новой жизни.

Пройтись в ванную через гардеробную, принять душ, почти впервые игнорируя утреннюю эрекцию и стараясь не думать об оставшихся на теле следах вчерашнего вечера. Пора уже избавляться от этой дурной "привычки". Это не он должен пахнуть тобой, а ты им. Ощущать, держаться сознанием и телом за все его метки и ментальное присутствие. Полностью зависеть от желаний к нему, жить ради его новых прикосновений и ждать его возвращения к тебе.

Не спешил, не торопился, особенно когда брился. Движения уже давно доведены до автоматизма без слабого намека хотя бы на неуловимую дрожь в руках. Нет, он совершенно не волнуется, это совсем другое чувство. Сдержанное предвкушение, стопроцентная уверенность от осознания почти свершившегося факта: то что должно было рано или поздно случиться, и как это должно было случиться. Поэтому зацикливаться на этом и пережевывать в воображении возможные варианты предстоящих событий он и не думал. Достаточно и того, что он знал, как он это сделает… и как ты себя будешь чувствовать в этот момент, принимая его действия, как и подобает твоему статусу — безропотно, без сопротивлений и истерик… вздрагивая под его пальцами только тогда, когда он захочет от тебя именно данной реакции.

Вот только эрекция от подобных мыслей и образов (пускай и поверхностных), казалось, лишь усиливала свои непримиримые позиции. И похоже это утро не обойдется без очередного глубокого минета. Правда, у него оставалось в запасе еще несколько часов…

…Он не хранил его ни под стеклом на особой подставочке, как это делал когда-то Алекс, ни отдельно от остальных девайсов в каком-нибудь специально отведенном месте, ящике или в сейфе. Хотя, да, заказывал он его не в общественном секс-шопе, только у профессионального мастера определенного профиля и только ручной работы, с обязательными требованиями о неразглашении и выполнении заказа в том качестве и том виде, которые представлял себе сам за последние годы. Возможно, когда-то он и рассматривал его не один час, пробуя и растирая нервные окончания своих пальцев давлением и упругостью дубленой кожи. Пропускал через воображение осязаемые картины ближайшего будущего: как он обхватит всю окружность твоей прохладной шейки, как чуть сдавит твое горлышко, когда он будет застегивать на тебе его внутренний замок. Но все это было лишь кратковременным отвлечением от настоящей реальности. Не важно, сколько и как он будет планировать данный ритуал, важен только тот момент и те секунды, когда он будет делать это в живую и прямо на тебе. Неспешно выкладывая полоску ошейника на нижнюю полку чайной тележки с остальными предметами предстоящего мероприятия, он и не думал, что сможет использовать их сегодня все до единого. Вдруг ему потребуется дополнительная помощь профессиональной медсестры (и по совместительству возможной будущей сиделки) миссис Картер, чтобы придержать тебя, пока он будет делать тебе укол с сильнодействующим успокоительным. И вдруг ты начнешь истерить и биться в бешеном припадке, требуя выпустить тебя отсюда, стоит ему только зайти в твою спальню? Подобные вещи предсказать можно, но где вероятность, что какой-то из этих вариантов сработает первым наверняка и на все сто? Да, ты по любому могла устроить одну или сразу несколько из возможных истерик, но и он бы мог тебя успокоить без применения седативных препаратов.

Ты же умная девочка, Эллис, и едва ли захочешь сознательно выкинуть какой-нибудь непредвиденный сюрприз. Ты должна понимать, что подобные вещи не приведут ни к чему хорошему и тем более здесь, под его бдительным присмотром. Как и осознавать, насколько все непросто и насколько он глубоко тебя считывает, чувствует и держит за самые уязвимые нити и точки. И то, что он будет делать с тобой, начиная с этого утра и последующие за ним дни, слишком далеко от тех представлений, которые ты успела себе нафантазировать, собирая скудную информацию со страниц художественных романчиков и тематических интернет-сайтов.

Тема — один из миллиардов видов человеческой религии. Как у каждого верующего — свой персональный бог и свои отличительные представления об этом боге, так и у каждого Тематика своя собственная Тема. Правила, конечно, устанавливаются для всех одинаковые, но они создаются только для определенной группы людей, тех, кто от рождения лишен внутренних тормозов и принципов, кто не различает границы между черным и белым. Вот только вся ирония в том, что как раз на данных людей эти правила и не действуют.

А в моем случае, ирония заключается в моем собственном предвзятом отношении к самой Теме.

Добровольность? Только отчасти. И ты никогда не являлась адептом данной субкультуры. Более того, ты узнала о ней буквально на днях. По всем правилам я должен был тебя вводить в Тему очень медленными и щадящими шажочками, как и следить за твоей реакцией с особым вниманием и бдительностью, чтобы понять самому — твое это или не твое. Обсуждать нюансы, составлять протокол отношений, допустимых/недопустимых вещей и действий на протяжении далеко не первых двух дней. А о Life Style я смог бы заикнуться при тебе не раньше, чем через два года. Более того, данная инициатива обязана была бы исходить только от тебя и твоей стопроцентной готовности к подобному решению. Как и само желание носить постоянный ошейник принадлежности своего Мастера. А до этого, ты должна была пройти на каком-нибудь тематическом мероприятии показательный ритуал принятия ошейника размышления из рук своего Хозяина, чтобы все видели и знали, под чьей защитой ты теперь находишься.

Следующий этап тоже занимает по времени немалые сроки, и он чем-то схож с первой стадией ознакомления, но в более усиленном режиме более продвинутой версии. Ошейник воспитания и проверки на прочность обоих — Верха и его нижней, хотя, по большей части, все-таки нижней. И в данном случае, минимум еще года через два, именно нижняя принимает окончательное решение, переходить на более высшую ступень Life Style-отношений или отказаться от подобной авантюры раз и навсегда.

Слишком много правил? Или мне так не терпится посадить тебя на цепь?

В тюрьмах среди заключенных тоже существуют свои законы, хотя по уголовному кодексу они не имеют никакой юридической силы. То же самое касается и правил в Теме. Они все созданы и создаются только в двух случаях — контролировать поведение новичков и показать якобы серьезную высокоморальную основу-фундамент данной религии. Если бы все обращали внимание только на суть определенного учения, а не смотрели, что творится за ширмами и рясами показательного благочестия, в мире не осталось бы ни одного трезвого скептика.

Увы, моя девочка, но этим миром всегда правил чистый эгоизм. И я более, чем просто уверен, что последние десять лет с лихвой компенсируют тебе все недостающие годы ознакомления с моими новыми пристрастиями. И если бы я не знал, что ты не справишься со своим новым положением, то не стал бы затевать данной авантюры и впредь.

Я мог нарушить только одно единственное моральное правило — лишить тебя права выбора. Но ведь и ты не спросила меня там в Эшвилле, хотел ли я пережить свой последующий ад без тебя. Ты мне оставила выбор перед тем, как бросить меня?

Прости, что смог стать примерным семьянином только когда понял, что хочу с тобой сделать.

Сложная и неоднозначная ситуация. Я сумел вернуться к нормальной жизни, стать "здоровым" трезвенником, когда окончательно определился в своих истинных желаниях к тебе. Так что этот ошейник ты заслужила по всем показателям моих личных этических норм. И дело не в том, что я не хочу ждать еще четыре года (а то и больше). Наша ситуация никогда не была и не будет стандартной в пределах человеческих представлений о чести, любви, ненависти и возмездии. Понятие "нормальные отношения" никогда уже не станут основой нашего нового союза. У тебя был шанс создать своими хрупкими пальчиками нечто большее, бесценное и в равной степени дорогое нам обоим… но, видимо, тебе лучше сидеть под ошейником и ползать на карачках у моих ног, чем поверить в возможность, что я мог быть для тебя кем-то другим…

Момент истины?.. Ты наконец-то проснулась?

Тележка с завтраком и твоим эксклюзивным ошейником уже стояла под дверью твоей спальни не меньше часа. Ему только оставалось дождаться, когда же ты откроешь глаза и увидишь, где находишься.

Хотел бы он узнать, что тебе снилось в этот отрезок времени? Говорят, человек запоминает именно самые последние фрагменты из своих глубоких сновидений, перед своим окончательным пробуждением. Но, похоже, тебя скорее взволновала окружающая тебя комната, как и сам факт твоего пребывания в ней. И возвращаться обратно в прерванный сон ты определенно больше не намеревалась.

Странное ощущение, да, Эллис, знать, кто должен войти в эти двери, ждать его, понимать, что никого другого на его месте быть попросту не должно, и все равно так бояться и переживать. И ты совсем не умеешь скрывать своих чувств.

Стоит ему только переступить порог комнаты, пересечь невидимую границу вашего кратковременного разрыва в режиме реального времени, и все мгновенно меняется. Эмоции обостряются, ощущения зашкаливают, сам окружающий воздух с восприятием действительности наполняется чем-то необъяснимым и очень, очень сильным. Или это реальность трещит по швам, ломая свои обыденные стандарты, создавая абсолютно новую структуру вашего обособленного уединения и отрезая от внешнего мира взмахом невидимого скальпеля…

Видеть, слышать и чувствовать совершенно по иному, практически быть уже другой для него, принимая столь очевидную истину своего исключительного становления, как за неотъемлемый элемент вашего окончательного воссоединения.

Ты можешь бояться и дальше, делая бессмысленные попытки закрыться, сжаться, спрятаться, но ты же прекрасно понимаешь, насколько это глупо и беспочвенно. Он все равно вскроет любой твой необоснованный порыв, проникнет глубже, чем просто под кожу или кору головного мозга. Увидит, услышит, прочувствует буквально на молекулярном уровне, предугадает любое из твоих последующих движений, пробежавшихся в расширенных зрачках страхов, путающихся мыслей… вспыхнувших в натянутых нервах нестабильных эмоций. Он уже касается тебя до того, как приблизится, откинет в сторону покрывало и сделает это на физическом уровне: скользнет по твоей коже и ее рецепторам окутывающими нитями самого крепкого в мире ментального кокона, прошивая новыми стежками по еще нетронутым чистым зонам. И он сам не в состоянии объяснить источник столь шокирующего феномена — что же это на самом деле такое. Почему его это так пьянит? И почему ему так ничтожно мало? Едва не до раздраженного скуления/рычания проснувшегося с прежней силой зверя.

Снова вобрать собственными пальцами твою дрожь, без труда определяя ее природу… Удержаться самому во время мощного сердечного толчка о неприступный барьер грудной клетки, позволяя смертельной дозе черного эликсира выжигать изнутри вены, сосуды и глазной нерв. Ослепнуть на короткие мгновения под головокружительными вспышками сильнейшего нейротоксина, но каким-то чудом все-таки устоять. Да, успеть зацепиться именно за тебя, вернее за столь четкие и контрастные узоры его персональных меток, оставленных на твоей коже его руками вчера вечером. При свете дня, да еще и с твоим бодрствующим сознанием и телом, они выглядят совершенно иначе, вызывая самые неадекватные эмоции и желания, едва не до приступа асфиксии. Дотронуться до их горячей поверхности пальцами, пропустить их болезненную пульсацию по собственным нервным окончаниям… возжелать большего, намного большего, чтобы даже ты уловила часть его ликующего безумия на задворках своего тонущего здравого разума. Это не просто следы его обладания и подчиняющей воли, это то, что всецело принадлежит только ему одному, то на что только он имел право — право поощрять, наказывать… убивать и воскрешать.

Его личная вещь. Его собственность. Абсолютно вся.

Да, Эллис, теперь ты знаешь, что это такое и это действительно не сон. Он никогда не шутил, когда говорил, что собирается с тобой сделать и уж тем более не собирается шутить и впредь. И тем более сейчас. Когда тебе приходится осознавать в трезвом уме и ясной памяти свое истинное положение в стенах этого дома. И чем раньше ты примешь данный факт, тем проще тебе будет свыкнуться со своими новыми обязанностями. Пусть ему и нравиться сытиться твоими страхами, нервной дрожью надуманного озноба с болезненной лихорадкой импульсных рефлексов, но тебе действительно нечего бояться. Пока нечего. Пока ты беспрекословно выполняешь все его условия и требования… и пока он не смоет с тебя отпечатки прошедшего десятилетия, оставленных чужими руками и воспоминаниями не о нем. И конечно, он будет это делать не только с помощью горячей воды, мягкой губки и моющих средств. Теперь это станет вашим обязательным ритуалом. И ни одна нежная ласка не останется тобою незамеченной на фоне более нещадных уничижающих слов и будущих ударов телесных наказаний. Он смоет с твоего тела и сознания всех и вся, если будет надо, сдерет с тебя кожу и раскромсает твою память на рваные ошметки, но отныне ты будешь чувствовать только его одного. Слышать, хотеть и ждать… дышать, существовать и жить. Это станет твоей новой молитвой, его имя в твоих устах будет звучать подобно запрещенному господнему имени всуе. Твоя новая мантра, твой немощный зов и плач в темноте. Просыпаться и засыпать только с мыслями и ожиданиями о нем. Все остальное потеряет свой изначальный смысл. ВСЕ. Кроме него и жажды ему принадлежать, быть его вездесущей безликой тенью и послушной преданной рабыней.

Да… смотреть, затаив дыхание в столь исключительные мгновения в его сминающие глаза своими широко раскрытыми от смешанных эмоций и сладких страхов глазками… Разве ты способна сейчас вообразить, что он чувствует, запрокидывая твою головку затылком на себя пока его пальцы обхватывают под твоими скулами и подбородком твое прохладное горлышко, впитывая через пальцы дикую пульсацию твоего трепыхающегося сердечка? Что это на самом деле значит для него? И что доводит уровень его утренней эрекции едва не до крайней точки самопроизвольной эякуляции. Оплетать твою нежную шейку плотной полосой ошейника абсолютной принадлежности своему хозяину. Прописывать по твоему очищенному разуму слова смертельной клятвы вашего нерушимого и столь противоестественного союза.

Сейчас для тебя это слишком дико, где-то за гранью здравого понимания, но даже в эти мгновения ты не в состоянии игнорировать первые проблески совершенно новых для тебя ощущений, смешанных с его мощной ментальной волной, выбивающей на хрен все былые представления (или вернее, ощущения) о естественных нормах жизни.

Да, моя девочка. Сейчас тебе страшно, сейчас ты не понимаешь ровным счетом ничего и тем более столь шокирующие импульсы собственного тела. Но поверь… совсем и очень даже скоро по твоим опухшим складочкам возбужденной киски будут стекать обильными выделениями твои греховные соки только при воспоминании об этом ошейнике. Ты сама будешь рваться сюда, к рукам своего хозяина, млея и спуская при соприкосновении его пальцев и холодной бездушной полоски дубленой кожи к твоему горлышку и надрывному пульсу. Подобные ощущения и желания испытывать их снова и снова прописываются очень быстро. Сумасшедшая, одержимая жажда принадлежать своему Хозяину, чувствовать свою принадлежность ему постоянно и везде на собственной шейке… на скрытых под одеждами метках его телесных ран, в глубине растертой его членом воспаленной вагины, горящей и истекающей все 24 часа в сутки не спадающим возбуждением. Обоюдное, слитое в единое безумие. Чистейшая мания и неизлечимая зависимость. Всегда, где бы ты ни была, о чем бы не думала и чтобы не делала…

Он и сам не ожидал, что это утро закончится почти идеально. Даже момент с твоей рвотой не смог до конца омрачить последние минуты вашего первого совместного дня.

Ты хоть немного об этом задумывалась, Эллис? То, что это было ваше самое первое утро по прошествии целых десяти лет, когда вы просыпались практически вместе в квартире, где кроме вас больше никого не было? Разве что в разных комнатах и постелях. Но кто тебе в этом был виноват, милая? Прошедшие годы не вернуть, как и все те дни, которые ты могла начинать с пробуждения в его объятиях. Сколько их должно было быть? Сотни? Тысячи?.. И какой самый первый? В Эшвилле?..

Было время, когда только за одно то утро он готов был перерезать себе сонную артерию. Отдать все что у него тогда было и что могло бы быть только за эту ничтожную возможность — проснуться с тобой в своих руках…

Ты же понимаешь, что этот день был утерян навсегда и что уже ничто его не сможет вернуть. Никакие возможные будущие симуляции "похожих" дней. Ничто и никогда…

— Я тебе противен, Эллис?

— Нет…

— Тогда, думаю, все вопросы не по теме на сегодня исчерпаны?

Ему даже не надо было спрашивать тебя об этом, он прекрасно знал любой твой ответ наперед, как и последующую реакцию твоего тела на его прикосновения… на давление его безапелляционного взгляда и ровного голоса. Сейчас ты была настолько шокирована, слаба и напугана происходящим, что готова была сделать все, что угодно лишь бы получить ничтожную порцию его тепла, нежности и защитного присутствия. Даже послушно выпить таблетку сильнейшего успокоительного, не имея никакого представления от чего она и как отреагирует твой организм на ее ближайшее действие. Главное, чтобы он был рядом. Не отходил ни на шаг и защищал тебя от собственного безумия.

— Постарайся успокоиться. Дыши и не думай сейчас ни о чем. Скоро все пройдет… — он не понял, как и почему положил успокаивающим жестом свою ладонь на твой напряженный живот поверх покрывала. Скорее спонтанный жест, выработанный за долгие дни и вечера проведенные у постели сына, без какого-либо конкретного умысла.

И все равно это было совсем иное действие, которое невозможно проигнорировать и не почувствовать и тем более тебе. Ты даже попыталась на время закрыть глаза, будто хотела ощутить воздействие таблетки прямо сейчас, чтобы она перекрыла тепло его ладони — горячие волны его живой энергии, проникающей вглубь мышечной полости под кожу и согревающей твой разболевшийся животик.

Почему ты тогда промолчала? Почему не сказала, что тебя не просто стошнило? И почему он сам не догадался спросить, не болит ли у тебя что-нибудь еще, кроме вчерашних следов от стека?

Наверное, это было необычно даже для тебя: безропотно лежать, пока его пальцы смазывали на тебе гематомы и "ссадины". Ты так старалась не смотреть на него или делать вид, что его прикосновения на самых чувствительных участках кожи, включая воспаленные соски и складки припухшей вульвы, не вызывают в тебе никакого ответного волнения с неожиданной дрожью смешанных ощущений. Вот только он прекрасно знал, что это были не интуитивные попытки сжаться от острых вспышек болевой рези по свежим "ранам". Да, частично это была физическая боль, но он намеренно расслаблял пальцы, скользил их подушечками невесомым трением, растягивая тонкий слой мази поверх собственных меток на твоем дрожащем теле. И тебе приходилось принимать эту ласку, в который раз балансируя на острых гранях противоречивых чувств и блокируемых тобою желаний. Ты не могла не чувствовать его, как и не возбуждаться в который раз за это утро. Как и скрывать собственной реакции.

Ему пришлось использовать гигиенические салфетки, чтобы промокнуть все твои выделения, перед тем, как смазать твою киску другим противовоспалительным кремом. И ты явно закрывала глазки, сдержанно поджимала губки и так стыдливо краснела, будто мечтала провалиться в эти минуты сквозь землю, лишь бы он не видел, как ты текла под его пальцами до сих пор, как хотела его и ненавидела себя за столь очевидную слабость.

Не стоит, моя девочка. Теперь тебе придется привыкать к данному состоянию практически на постоянной основе. Оно станет частью твоей новой жизни, ее ведущим смыслом. Быть готовой и возбуждаться за считанные мгновения только от его присутствия, от любой мысли о своем любимом Хозяине. В этом нет ничего постыдного и аморального. Это твое естество, то, что отныне принадлежит только твоему Мастеру. То, что стимулируют его пальцы вместе с взволнованным биением твоего сердечка.

Он снова накрыл тебя покрывалом и вышел на несколько минут в ванную, чтобы вымыть руки. Он итак старался не спешить, чтобы действие таблетки наконец-то достигло нужных зон твоей нервной системы. В какой-то момент он даже это почувствовал. Ты перестала сильно вздрагивать и постоянно дрожать. Дыхание тоже выровнялось, зрачки слегка сузились. Не самое из желанных состояний, но по крайней мере, теперь ты могла спокойно воспринимать происходящее и не дергаться зашуганным котенком при любом самом незначительном звуке его шагов или произнесенном его ровным голосом приказе. И тебя не должно было больше тошнить. Пусть ты и осилила всего несколько кусочков пирога, где-то после трети съеденного капризно скорчив рожицу и едва не хныкая, отворачиваясь от вилки с очередной порцией чизкейка, но все, что ты проглотила в этот раз осталось на дне твоего желудка.

— Ну, давай, моя умница. Последний кусочек и пару ягодок. И все. Сразу запьешь соком. Ты же любишь персиковый сок? Кофе, так уж и быть, сейчас пить не будешь.

Едва ли ты вообще могла сейчас воспринимать и уж тем более понимать, что это были вынужденные меры, чтобы тебя успокоить и вернуть в прежнее "рабочее" состояние. Что очень скоро все это станет лишь одним из твоих последних приятных воспоминаний. И если он и будет тебя кормить со своих рук в будущем, то уже не так и не сидя рядом с тобой на кровати. Сидеть возле него придется тебе и у его ног.

— А теперь просто отдыхай. Все уже закончилось. Все позади.

Привыкай, моя девочка. Осваивайся и приходи в себя. Вечно бегать от вашей реальности ты не сможешь, да и на вряд ли решишься на это сама. Кому захочется большую часть своей жизни провести вареным овощем? Уж точно не тебе, а ему ты и подавно такая не нужна. Рано или поздно ты раскроешься окончательно и полностью и именно под его руками. И он будет удерживать тебя на этой грани постоянно, на всех натянутых в его пальцах нитях твоих обнаженных чувств, вшивая стежок за стежком в твою оголенную сущность новые рефлексы и команды своего персонального авторского кода. И ты будешь этого хотеть сама. Ждать, скулить от нетерпения и практически вымаливать. И только на коленях, у его ног.

Скоро, Эллис. Совсем уже скоро.

Последний прощальный поцелуй в переносицу. Ты уже совсем не дрожишь и закрываешь глаза из-за ощутимой тяжести в веках. Тебе почти хорошо, думать больше не надо, как и переживать о ближайших событиях необратимого будущего. Ты даже неосознанно тянешься за столь родным теплом его ладони, скользнувшей тыльной стороной пальцев по твоей щеке от виска и до скулы… чуть ниже, задевая на шее линию соприкосновения ошейника с твоей прохладной кожей и пульсирующей жилкой. Вспомнишь ли ты об этом моменте, когда действие таблетки закончится? Как ты поплыла, практически полностью себя отпустив и не чувствуя больше ни страхов, ни боли, ни блокирующего сопротивления собственным чувствам и импульсным порывам расслабленного тела и сознания.

— Моя… моя Эллис… — прошептать у твоего виска, над самым ушком беззвучным дуновением, перед тем как окончательно отпустить, разжать пальцы… оставить тебя одну.

Успеть уйти из твоей спальни раньше, чем первые спирали сладкого онемения расползутся по ладоням, сковывая пальцы и нервные окончания забытой слабостью, проникая еще глубже… Ментоловой анестезией в позвоночные диски, подрезая сухожилия в конечностях немощной дрожью воскресшей боли. Блаженной боли…

Первое, что он сделает, вернувшись в кабинет, шагнет к книжному шкафу со встроенной по центру секцией зеркального бара на три полки. Фигурный графин с марочным коньяком. Нет, уже другим, одним из многих, что находились в пределах этой квартиры, по большей мере пока еще запечатанных в виде стратегических запасов. Он заметит легкую дрожь в руках, когда будет наливать на дно бокала несколько капель очень крепкого напитка. И конечно ему это не понравится. Как и тот факт, что его вдруг потянуло в такую рань приложиться к первой порции алкоголя. Он простоит, наверное, с минуту, глядя в бокал и раздумывая над последующим действием. Слишком долго раздумывая, пока на лбу и спине не проступят нездоровые капли холодного пота.

Борьба с собой всегда была самой сложной и непредсказуемой. Но ведь раньше у него не было цели и средств для ее достижения. Сейчас все иначе. Абсолютно и совершенно все иначе.

Тогда почему страх все тот же? Или скорее его неожиданная вспышка, наползающая на горло и сердце удушливыми петлями сковывающей безысходности. Как будто знала, в какой момент атаковать слишком расслабившийся разум и самодовольного триумфатора, разомлевшего на троне чествующего победителя.

Он прошел в сторону оконного экрана, по пути отставляя бокал на край рабочего стола, и на несколько секунд замирая перед открытой панорамой северной столицы. Но на вряд ли его взгляд зацепила хоть одна знакомая картинка индустриального пейзажа с высоты птичьего полета. Он практически ничего перед собой не видел, поднимая обе руки, и едва соображая, что делает. Дрожащие пальцы погрузились в идеально зачесанные над висками пряди коротких волос, на несколько секунд обхватывая поверхность головы и вжимаясь в скальп и череп до легкой (главное, чтоб достаточно ощутимой) боли. Глаза закрылись сами собой на протяжном выдохе, словно он пытался прогнать собственный приступ нежданной дурноты.

Бл**ь, что это? Прилив отсроченной реакции? Слишком резко расслабился или не рассчитал собственных сил? Так много всего пережитого за последний месяц — неподъемная планка задавленных эмоций, внутреннее давление которых рано или поздно должно было прорвать сквозь слабые швы и выбоины, сорвать к чертовой матери все клапаны и стоп-краны? Ни один нормальный человек не смог бы выдержать подобного темпа — ходить по грани, контролируя абсолютно все: ситуацию, чувства, мысли, ход событий… собственные желания и даже чужие жизни — твою жизнь… Болезнь сына, семья, работа, компания, друзья, знакомые, связи, которые надо постоянно поддерживать, питать и налаживать новые… Ты, снова ТЫ и в какой-то момент только ТЫ. Он так долго этого ждал, через столько прошел… все еще пытался выбраться из этой клоаки…

Он имел на это право, как никто другой. И плевать, кто-что думает и тем более, что думаешь ты. Сейчас у тебя на это больше нет никаких прав. И он слишком много пожертвовал на этот алтарь. Пусть у данной победы будут свои побочные последствия, он был к ним готов. Он пройдет через все. Так что это легкое недомогание — попросту ничто на фоне всего, что ему пришлось в свое время пережить и что еще предстояло пропустить сквозь себя, тебя и ваши вновь забившиеся в унисон сердца. Важно то, что здесь и сейчас. И он не станет одним из тех, кто допьет эту чашу до горького осадка. Она будет полной всегда и постоянно. У этого безумия и этой тьмы нет границ. Все или ничего. И только так.

Он опустил немного руки, на какое-то время накрыв ладонями лицо, медленно вжимая стиснутые пальцы в щеки у носа и рта и выдыхая теперь в напряженные фаланги, пока еще не открывая глаз.

Всего лишь минутная слабость. Или ложная "паника". Необоснованный порыв с идиотской идеей, спровоцированной поверхностным порезом интуитивного страха? Был ли у этой истории другой ход событий? Хотел ли он все это переиграть по иному? Простить тебе все… всех, после всего?..

Вернуться в твою комнату, притянуть к себе, взять на руки, прижать к груди, к плечу… бл**ь, придушить, пока твой мозг не начнет отключаться от недостатка кислорода, пока ты не станешь терять сознание и задыхаться, слабея с каждой пройденной секундой, с каждым отчаянным ударом разрывающегося в твоей груди сердечка. Пока в конце концов ты не отключишься. Только тогда разомкнуть пальцы, вжать в себя, вдохнуть в твои легкие свой кислород, запустить твое сердце собственными руками… Вернуть, прижать еще крепче…

Нет… это слишком просто, банально и ничтожно мало. Не для него. Иначе ему придется убивать тебя чуть ли не каждый божий день.

Наконец-то он опустил руки, открывая глаза и выпрямляя осанку. Дыхание и сердцебиение постепенно выравнивались.

Еще через несколько секунд сошел с места, отворачиваясь от окна и возвращаясь к центральному рабочему столу или, вернее, к кожаному креслу. Не спеша опустился на мягкое и глубокое сиденье с низкой над полом посадкой, откинулся затылком на высокую спинку, возложив изгибы локтей обеих рук на валики подлокотников и только по прошествии еще десяти-двадцати секунд вначале протянул правую кисть к бокалу с коньяком, продолжая оттягивать момент с первым глотком, а чуть позже левой подхватил пульт управления от мониторов.

Сегодня определенно уже никуда не надо было спешить. По крайней мере до обеда и более позднего ужина. Главная часть этого дня пройдена, пережита и на время осела в памяти и под кожей свежими дозами обостренных эмоций и ощущений. А то что было за несколько минут до этого, всего лишь легкое и кратковременное "помутнение" рассудка. Завтра он об этом уже и не вспомнит. А может и раньше. Ему есть чем это перекрыть. Смочить губы и язык парой капель элитного коньяка, игнорируя тот факт, что сам он еще кроме кофе так ничего и не ел (возможно поэтому его отчасти так резко и приложило?). Включить центральный экран ленивым нажатием на кнопку пульта, посмотреть на него не сразу, только после того, как определиться с внутренним состоянием устаканившихся чувств. Взглянуть на увеличенную картинку одного из видео-окон, на тебя… пропустить последний за этот день болезненный спазм-сжатие сердечной мышцы, успокаиваясь окончательно.

Все нормально. Даже более чем. Все как и должно было быть по его предварительным расчетам.

Таблетка делает свое дело. Ты спокойна, можно сказать, в умиротворенном состоянии. Ни слез, ни истерик. Молча разглядываешь потолок или раму под балдахин над кроватью. Через время встанешь, неспешно пройдешься по комнате, с отсутствующим в этом измерении взглядом и интересом разглядывая окружающие предметы, мебель и стены, и практически не обращая внимания на то, что на тебе, кроме ошейника, больше ничего не надето. Попробуешь открыть вначале одну дверь, ведущую в коридор квартиры, потом вторую напротив, между камином и спинкой кровати. Обе окажутся запертыми на ключ, но данное открытие тебя нисколько не обеспокоит и не удивит. Не сейчас и не под действием сильного успокоительного. Только немного и от непривычки вздрогнешь, когда снова присядешь на край кровати и почувствуешь внутреннее давление от анальной пробки. И в этот момент сладкая судорога легкого возбуждения то ли царапнет, то ли прорежет горячей пульсацией слегка воспаленную головку члена. Вот тогда он расслабится полностью.

Первое утро, первый полный день и замыкающие его сутки полных двадцати четырех часов. Внутри клетки, внутри теплых ладоней своего птицелова. Пусть первые страхи и ужас перед неизбежным твоего ближайшего будущего задавлены действием транквилизаторов, можно считать ты прошла свой первый ознакомительный тест на удовлетворительно. Начало положено? Или зарождение вашей новой жизни, исключительных ненормальных отношений и неизлечимой смертельной зависимости? Кто знал, что этот вирус так мутирует и превратит вас обоих в нечто несовместимое с окружающим миром и обыденной реальностью.

Любовь? Ненависть? Месть? Нет. Это что-то большее. Намного большее и неподвластное пониманию искушенного обывателя. Наши отношения никогда не были обычными или стандартными. Наша любовь оказалась сильнее времени и нас самих, и она могла бы стать чем-то совершенным и восхитительным, если бы ты не попыталась вырвать ее из нас с корнем и нашими сердцами. Я не знаю, как мы сумели после этого выжить, хотя в какой-то момент здраво осознавал, что это мог бы быть для нас наилучший вариант. Можно ведь умереть, оставаясь при этом в живущем по инерции теле? Но, как видно, не нам было суждено это решать. Она должна была воскреснуть, пусть в совершенно ином и ужасающем виде, воссоединив нас в эпицентре своего кроваво-огненного безумия. А иначе было нельзя. Иначе бы она не выжила… мы бы не выжили. Это ее щедрый дар, самый бесценный и ничем невосполнимый. Твоя жизнь. Твоя жизнь в моих руках. Твое сердце, разум, чувства, вся ты. Я не смогу разжать пальцев и разомкнуть ладони, я не смогу тебя больше отпустить… по крайней мере живой… и не в этой жизни…