В любви и боли. Противостояние. Том второй

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Любое одурманивающее забвение или хрустальная иллюзия не могут не выглядеть слишком идеальными и утопическими. Это закон классики жанра. Перед тем, как достичь на бешеной скорости земли и разбиться о камни, воду или о черные зеркала кровавого Эдема, все то время, что ушло у тебя на падение, ты попросту пытаешься списать на минуты затянувшегося полета. Пытаешься убедить себя, что летишь, практически паришь над этой чарующей бездной и тебе ничего не угрожает. Сладкое, пьянящее, головокружительное парение, как в невесомости вакуума… или в плотных молекулах воды. И пока ты не можешь определить, где дно, а где спасительный купол неба. Ты погружаешься или стараешься всплыть, тебя притягивает черное ядро черной тьмы или выталкивает наверх к слоям чистого воздуха? И насколько тебе хватит кислорода в собственных легких, когда ты наконец-то поймешь, что это твой единственный и последний запас, что больше уже не будет… если не выберешь правильного направления. Вверх или вниз?

Где он? Твой правильный путь? Верный и единственный выход?

За каким притяжением ты последуешь, за самым сильным или… за полным его отсутствием?

Хотя… зачем изводить себя неуместными мыслями и вопросами, пока падение все еще затягивает твой опьяненный рассудок иллюзией захватывающего полета? Кто вообще сказал, что ты должна именно упасть и разбиться? Ведь ты действительно паришь. Тело не может обмануться, врожденные инстинкты и подсознательные импульсы не врут — они толкают тебя за движением красных нитей, которые вели тебя все это время и координировали твое направление. И разве не через них ты получала те необходимые капли воздуха, которые поддерживали в тебе жизнь и не давали захлебнуться окончательно?

Разве ты сама не хотела этого и не двигалась только благодаря им, благодаря тем пальцам и руке, к которым они были протянуты и которые поддерживали тебя без каких-либо предвзятостей и намеков на шифрующуюся конспирацию?

Тебя снова это подкупило, искренне шокировало и изумило? Его невозмутимое спартанское спокойствие и естественное поведение хозяина положения (а то и всего города)? Он помог тебе выйти из лимузина, при чем перед парадным входом, а не с черного хода одной из самых элитных гостиниц северной столицы в самом людном месте, самого оживленного района Леонбурга; он шел рядом, впритык, не придерживаясь абсолютно никаких ограничительных дистанций, не убирая руки и своего поддерживающего жеста с твоей спины и талии, свойственного лишь людям особого допуска полномочий и особого ряда привилегий. Конечно, он не прижимал тебя к себе и не позволял каких-либо более интимных демонстраций по правообладанию. Возможно со стороны это выглядело даже вполне естественно, органично, допустимо и в общепринятых рамках этических норм его привилегированного класса. Вот только тебе не становилось от этого легче, поскольку именно тебя то и дело и едва не при каждом пройденном шаге подмывало обернуться, оглядеть окружающих людей, выхватить чей-то слишком пристальный взгляд, а то и объектив нацеленной на вас фотокамеры. И на вряд ли в эти секунды тебя беспокоила мысль о Брайане Степлтоне.

В гардеробной ресторана только он, его руки и его более заботливые действия помогли тебе избавиться от "тяжелой брони" выбранного им же классического пальто из натурального черного кашемира (со скрытой застежкой, отложным воротником-стойкой без лацканов и длинного слегка расклешенного подола до середины икр — практически военный френч, скрывающий тело от и до). И в этот исключительный, неспешный и крайне размеренный ритуал он явно не собирался допускать никого из служащих отеля, как и оставлять тебя подолгу без присмотра. Хотя ощущение, что с тебя не спускали слишком пристального внимания и сверх завышенной опеки не сходило на протяжении всех последних часов и особенно в стенах "Роял Плазы". Может поэтому ты никак не могла всплыть? Слишком глубоко и слишком остро, еще и усиленное в десятки раз пережитым вчерашним погружением в его всепоглощающую тьму. Она до сих пор пульсировала в тебе, реагировала обостренной реакцией смешанных чувств на прикосновение его рук и осязаемую близость, вытесняя порою даже окружающую реальность, ломая и стирая в пыль всех и вся на раз.

Может никто тут и вида не подавал, будто никого и на самом деле совершенно не интересовало, с какой это стати господин Мэндэлл-младший соизволил заявиться сюда в сопровождении никому не известной здесь особы. А может для них это было в порядке вещей? Кто сказал, что он не бывал здесь ранее далеко не в гордом одиночестве и далеко не в чисто мужской компании? Скольких еще подобных тебе счастливиц он приводил сюда или в какое-либо иное схожее место с праздной публикой и поверхностными взглядами изучающих тебя со стороны незнакомых людей? Ведь они были незнакомы только для тебя. Почему его абсолютно не задевал и не беспокоил данный расклад вещей? Из-за привычки? Он уже делал подобное не одну сотню раз? И почему ничто из этого не отрезвляло тебя до стадии замороженной Алисии Людвидж — сверхпредвзятого скептика и непробивного циника-моралиста?

Да, ты до сих пор парила… И окружающий интерьер роскошного декора из параллельного мира недосягаемых небожителей (куда тебе все еще был заказ вход), казалось, лишь усиливал зудящие метки переживаемых ощущений. Сводчатые потолки двухъярусного помещения огромной залы, мраморные колонны, полупрозрачные декоративные стекла, золотые-бежевые-шоколадные-молочные оттенки мягкой и корпусной мебели в сочетании с начищенной до блеска бронзой и головокружительных порталов из зеркальных экранов почти по всему периметру обеих "этажей" — все это, вместе с мягким и естественным освещением, воздействовало на сознание и взволнованное состояние подобно дополнительной пси-визуализацией. Как будто в этих теплых цветах и предметах, в мелодичных переборах приглушенной музыки и в переминающихся тенях незнакомых тебе людей застыл невидимый налет чего-то еще… Чего-то ирреального, к чему невозможно притронуться физически или увидеть воочию, только чувствовать, только пропускать в аритмичных сокращениях сердца — через кожу, легкие и сенсоры наэлектризованного всем этим черным эфиром тела. Или всему виною было его присутствие, его инфицирующая близость и следующая за ним везде и по пятам живая тень вечно голодной тьмы?

Неужели ты думала, что он ослабит натяжение своих нитей хотя бы здесь? Да он скорее еще сильней их стянет, как и плотнее сожмет пальцы на твоем сердце, чем позволит тебе отдалиться от него хотя бы на пару шагов, как физически, так и ментально.

Может поэтому ты рассматривала (и уж тем более "запоминала") окружающий интерьер залы ресторана несколько рассеяно? Хотя что-то определенное ты и замечала. Например, что все столики, включая места за длинной стойкой темно-кофейного бара уже были заняты, и что вам пришлось подниматься по сквозной лестнице из хромированного под бронзу железа на второй ярус с отдельными кабинками для весьма особых персон и самых желанных завсегдатаев. Может поэтому ты не сразу увидела, к какому столику вы шли и за которым из них сидела чета Рейнольдзов.

— Эллис. Дэнни. А мы уж было решили, что вы нас кинули… — шикарная, безумно красивая натуральная блондинка в светло-сиреневом платье-бюстье из драпирующихся воланов до колен (и такого же цвета газовым шарфиком вокруг лебединой шеи, подхваченного золотой брошью-медальоном на шее у левого плеча), грациозно выскользнула из-за круглого столика отдельной кабинки и не менее изящно вспорхнула вверх во весь свой шестифутовый рост, тут же направляясь прямо на вас. Вернее, на тебя. И, похоже, ты с трудом узнала в ней ту самую Дэниз Эпплгейт, с которой еще совсем недавно пересекалась в этом самом городе, как минимум пару раз.

Чего не скажешь о ее супруге Александре Рейнольдзе — почти двухметровом викинге в темно-антрацитовом костюме-тройке от Вриони, в сорочке в тон костюма и в сиреневом галстуке под цвет платья его любимой супруги. Его-то ты не смогла бы не запомнить даже если бы и захотела.

В отличие от жены он не стал вскакивать со своего места с нетерпеливой поспешностью, скорее наоборот — был вынужден встать из-за стола, дабы сохранить этику поведения своего классового происхождения.

Формальный ритуал взаимного приветствия. Правда, по поведению Дэниз несколько бурный и весьма эмоциональный. Ты явно не ожидала столь возбужденной реакции с ее стороны и того, как она накинется на тебя. Как схватится за оба запястья своими прохладными ладонями (выбив ответную конвульсию панически вздрогнувшего тела) и как начнет целовать воздух возле твоих скул, почти касаясь щек своими.

— Выглядишь восхитительно. Я еще на приеме у Мэндэллов заметила, как тебе идет красный. Но этот цвет просто бомба в сочетании с твоей кожей. Не могу только узнать модель — Валентино или Гольяно?.. Дэнни, лапочка. А ты где все это время пропадал, негодник?

Слава богу, ответных действий от тебя никто не требовал. Разве что на несколько секунд место Дэниз занял ее невозмутимо сдержанный супруг, протягивая руку, чтобы перехватить твою правую ладошку, пока миссис Рейнольдз раскручивала Дэниэла Мэндэлла-младшего на порцию скупых комплиментов и перекрестных подколок.

Тебе показалось или же в этот раз синий лед проницательных глаз Лекса Рейнольдза прошелся по твоему напряженному взгляду и побледневшему личику невесомым бризом благосклонного поощрения? Сердце конечно же выдало свой панический перебой, но явно не к месту.

— Рад снова встретиться, Эллис, и тем более в неофициальной обстановке. — мягкая и не менее поощрительная улыбка задела уголки пухлых губ второго на земле человека, к которому ты бы не подошла по собственной воле ближе, чем на десять метров. А теперь этот человек целовал тебе руку и у тебя не возникало интуитивного желания поскорее вырваться и забиться в самом дальнем углу самой темной-претемной комнаты.

Что же изменилось в этот раз? Александр Рейнольдз растопил большую часть своего подчиняющего превосходства из-за второй беременности своей любимой супруги? Его величество сменил предвзятую немилость на королевскую благосклонность?

— Я тоже… рада нашей новой встрече… и… — аритмия, как на зло, сбивала и дыхание и голос, так что, данное испытание стоило тебе не меньших усилий. — Конечно же искренне поздравляю с вашим ближайшим пополнением в семье.

Мысли продолжали путаться с атакующей непоследовательностью, не смотря на попытки четы Рейнольдзов держать атмосферу дружеской встречи на максимальном уровне непринужденного общения. И ты никак не могла понять, что испытываешь на самом деле. Хотелось ли тебе и дальше играться в их игры, по их правилам, как и становиться маленькой частичкой придатком еще и этой жизни (если тебе вообще позволят подобное)? Какой бы искренней и радушной не выглядела Дэниз Эпплгейт и каким бы смягчившимся не стал Александр Рейнольдз внешне, правда заключалась в самом банальном факте — ты совершенно никого из них не знала.

И самое нелепое, ты понятия не имела, что испытывала к главной новости данного дня и встречи. Уж чего-чего, но никакой радости и восхищенного экстаза по поводу беременности Дэниз не было и в помине. Вообще ничего. Пустота. Ни копошащихся на дне желудка скользких и холодных змеек подсознательной зависти или ноющей тоски, ни странных порывов бросится в объятия незнакомых тебе людей в поисках спасительного убежища и защитного покровительства. Не важно, сколько вы проведете за этим обедом времени и каких наговорите при этом слов, к концу этой встречи эти люди останутся для тебя такими же незнакомыми и чужими, как и до этого — все теми же близкими друзьями Дэниэла Мэндэлла-младшего, но никак не Эллис Льюис. И различия между вами всегда будут слишком колоссальными и чудовищно непреодолимыми — во всем. А ты всегда будешь интуитивно ощетиниваться, неосознанно включая врожденные рефлексы самосохранения огрубевшей за это десятилетие защитной брони.

Ты же прекрасно видишь и осознаешь разницу между собой и Дэниз. Может Он и хотел ее тебе продемонстрировать наглядно, так сказать ткнуть носом в последствия твоего выбора? Показать, кто ты сейчас… и кем могла бы стать, если бы не сбежала от него десять лет назад.

Да и хочешь ли ты сейчас вообще об этом думать, вместо того, чтобы удерживаться за его страховочные красные нити, которые он и не собирался ослаблять, как и отпускать, даже здесь, даже на глазах у десятков людей. И желала ли ты сама, чтобы тебя отпускали в эти минуты?..

— …Кстати, не помнишь, когда мы в последний раз вот так-вот пересекались лицом к лицу, перезванивались, обменивались смс-ками, да и ты сам, когда приходил к нам, чтобы хотя бы навестить своего любимого крестника?.. — слова Дэниз все-таки достигли твоего слуха. Тем более отошла она всего на шаг, в сторону твоего конвоира, все еще придерживающего тебя мягким касанием ладони на спине. Он и не думал никуда исчезать, отходить, забывать о своем воздействии на твое тело и разум. Нити натянуты до предела, до легкой и достаточно ощутимой боли с царапающим удушьем по трахее и сердцу.

Не забывай, Эллис, где ты, с кем, и кто тебя держит.

— Ты же деловая женщина, Дэниз, должна понимать, как никто другой, насколько такие вещи проблематичны. Мне итак пришлось изменить своим планам, чтобы пойти на поводу у одной очень беременной особы и принять ее приглашение на этот обед. Кстати, выглядишь изумительно, впрочем, как и всегда.

— Ты тоже, на удивление, ну просто цветешь. Не могу только понять, ты за эти последние недели поправился или… раздобрел? — красивый заразительный смех миссис Рейнольдз заполнил окружающее вас пространство в радиусе не менее шести ярдов.

На вряд ли Дэниз пыталась привлечь к себе всеобщее внимание, но уж слишком естественно все это выглядело со стороны, почти непринужденно, будто ты тоже и весьма давно являлась частью их дружной компашки. И не важно, что другие пялящиеся на вас посетители могут не знать кто ты и что именно делаешь в кругу этих троих людей и особенно под рукой Дэниэла Мэндэлла-младшего.

— Или все так же усиленно (как вы это называете между собой) "тягаешь железки"? Ох, наверное, все-таки последнее, — абсолютно не стесняясь, а возможно даже нарушая внушительную часть правил поведения среди подобных себе, Дэниз Эпплгейт кокетливо положила обе ладошки на гладиаторскую грудь Мэндэлла-младшего (словно наглядно и наощупь проверяя размеры, упругость и мощь грудных крыльев) и подставила свои душистые щечки для взаимных "воздушных" поцелуев. — Прибавил число и интенсивность подходов, или увеличил вес гантелей? А может добавил комплекс из дополнительных упражнений? — последний вопрос сопровождался брошенным в сторону твоего слегка ошарашенного личика заговорческого взгляда и холостого "выстрела" подмигнувшего левого глаза. — Эффект внешних изменений ну просто разительный.

Тебя и вправду словно шарахнуло точным попаданием в цель совершенно иной смысловой нагрузки увиденного, на время оглушив, контузив и вывев из строя ведущий центр критического мышления. Ты практически не слышала, о чем они вообще говорили. Шипение адреналина в вскипевшей крови и в надрывных толчках сердца, казалось глушило все, кроме одной навязчивой и на хрен все выбивающей мысли — почему Дэниз Эпплгейт разрешалось прикасаться к Дэниэлу Мэндэллу-младшему, а тебе нет? И почему тебя душило буквально до слез неконтролируемым приступом ревности, хотя ты прекрасно понимала и видела, что между этими двумя людьми не было ничего недопустимого или завуалированно интимного, кроме обычной игры на публику очень близких и искренне любящих друзей.

— Это уже не лезет ни в какие ворота. Моя собственная жена на моих же глазах вешается на шею моего лучшего друга. Это как прикажете понимать, миссис Рейнольдз? Только не говори, что это гормоны.

Изящным жестом очень широкой и внушительной ладошки, Алекс подхватил свою супругу под локоток, будто и вправду намеревался оттащить ее от невозмутимого Мэндэлла как можно подальше.

— С каких это пор, физический контакт с близкими знакомыми и друзьями вошел в число недопустимых действий? А может у меня новая мания, кого-то трогать и тискать, выработанная на почве запретов моего дражайшего супруга? Если я не могу прикасаться к собственному мужу целую неделю, то кто меня остановит делать это с другими? Да и мало ли… Ты же знаешь, какая у меня слабость к мужским галстукам, хлебом не корми, дай только завязать или поправить узел. А у Дэнни такой притягательный вкус к цветам и подбору узоров…

У тебя в буквальном смысле отвисла челюсть и окончательно пропал речи. Наверное, потребовалось не меньше минуты, прежде чем смысл происходящего — увиденного, услышанного и пережитого достиг нужной цели. Не обязательно иметь степень доктора физико-математических наук, чтобы догадаться, о чем конкретном шла здесь речь, тем более, если ты уже и сама знала, какие темы с намеками затрагивались в контексте данной беседы. Но шокировало скорее поведение Дэниз и Алекса, то, с какой невозмутимой небрежностью эта женщина шутила вслух и при всех о тех вещах, от которых лично у тебя холодело на уровне диафрагмы, а тело под платьем вскрывало ознобом удушливой испарины.

Хотя… чему тут удивляться? Кто такая Дэниз Эпплгейт и где ты? В отличие от тебя, она не боится собственного мужа и желание, быть наказанной за свое вызывающее поведение определенно не вызывало у нее остановки сердца с приступами маниакальной одержимости — забиться куда-нибудь, как можно более глубоко и надолго, и чтобы тебя вообще не сумели там отыскать.

Завидовала ли ты в те секунды этой женщине, хотела ли побывать на ее месте хотя бы несколько часов?.. Несколько часов не бояться Дэниэла Мэндэлл-младшего — не бояться того, что он скажет, как посмотрит на тебя и что сделает с тобой после всего…

И почему тебе так страшно наблюдать за всем этим со стороны? Как будто смотришь, видишь и понимаешь, чем это в последствии закончится даже для тебя (разве не со свидетелями расправляются с особой изощренной жестокостью?), но ничем не можешь на это повлиять, ибо здесь и особенно сейчас ты не более, чем безличностная вещь своего любимого Хозяина и Господина. Он вывел тебя в свет, на люди, чтобы попросту похвастаться своим очередным удачным приобретением — новой шикарной игрушкой (нет, до трофея ты определенно не дотягивала). Для него это не впервые, если даже Дэниз Эпплгейт со своим обожаемым супругом относятся к подобному роду событий, как к чему-то естественному и обыденному. Господи… неужели даже Реджина Спаркс ничего не могла с этим сделать и это тоже являлось частью ее семейной жизни? И кто же из вас двоих находился в наихудшем положении?

— …Прости, но у меня не было времени, подобрать для малыша или для его мамы какой-нибудь подарок к данному событию, я только этим утром узнала, что мы приглашены на этот обед… — оказывается, чувство легкой раскрепощенности не менее заразительно, чем массовая истерия. А может это обстановка публичного места действовала на тебя неожиданным расслабляющим эффектом? Вернуться снова в люди, в почти привычную и естественную для тебя среду и не вспомнить старых рефлексов? Похоже, даже господин Мэндэлл-младший не обладал столь безграничной властью над подобными вещами… или, вернее, не успел еще до них добраться.

Или все-таки дурной пример заразителен? Тебя не могло ударить в голову настолько быстро и сильно пьянящим воздухом мнимой свободы; нити, связывающие тебя все это время, были все так же ощутимы; близость человека, который их держал, не ослабляла своего гиперосязания ни на йоту и особенно после того, как вы все расселись за общим столиком отдельной кабинки. Ракировка занятых мест не предполагала никаких бонусных путей к непредвиденному отступлению и тем более к побегу. Каждая сидела там, где и должно было находиться по ее статусу — у руки своего Хозяина. Не важно, что ты и Дэниз восседали рядом на центральном диванчике (спиной к зеркальному экрану с напыленным рисунком из абстрактных ломанных линий), как те две королевы на одном ведущем троне — боковые ложа с обеих глав стола занимали вовсе не ваши пажи или бдительные приспешники. И лежавшая в расслабленном положении правая кисть руки Дэниэла Мэндэлла-младшего на краю столешницы всего в каких-то ничтожных миллиметрах от твоей куда более напряженной левой ладошки чувствовалась намного сильнее, чем те же пальцы Дэниз Эпплгейт, которые то и дело накрывали твои дружеским (или подбадривающе-поддерживающим) жестом с другой стороны.

— Не говори глупостей. До этого еще далеко, как и до официального Вабу Шовер-а. К тому же, УЗИ тоже еще не скоро, включая твердую гарантию, что и в этот раз все обойдется лишь одним пришельцем, а не двумя сразу или, не дай бог, целой тройней.

— А у тебя имеются на этот счет какие-то обоснованные опасения? — шутливый вопрос господина Мэндэлла прозвучал для тебя далеко не расслабляющей "командой". Усиленное натяжение нитей врезалось легкой и неожиданной болью в трахею и сердце. Реакция на его голос и скрытый в словах контекст была слишком незамедлительной, мгновенной и выбивающе шокирующей.

А чего ты еще ждала, когда шла сюда? Что он позволит тебе дышать, мыслить и чувствовать самостоятельно? Или будет молча следить, как ты тут пытаешься изображать из себя циничную зазнайку Алисию Людвидж?

— Представь себе, имеются. У моей родной тетки были девочки-близняшки. И данный факт нервирует меня не меньше, чем любую другую женщину с предполагаемым наследственным генофондом.

— Я более, чем уверен, что у тебя будет все хорошо в любом случае и при любом раскладе, любимая. Ты прекрасно выносишь и двойню, и тройню, и даже целую футбольную команду. — Алекс Рейнольдз предусмотрительно накрыл тонкие пальчики своей занервничавшей супруги внушительной ладонью крайне переживающего и заботливого мужа (именно мужа, а не Хозяина и Господина), и этот утешительный жест просто не мог не царапнуть твоего глазного нерва и не пройтись по спинным позвонкам вымораживающим ознобом. — Не забывай, что мы живем далеко не в захолустной провинции, и до ближайшего медицинского центра, оснащенного передовой техникой и лучшими в своей области врачами, нас не разделяют сотни миль.

— Мне бы твою стопроцентную уверенность и спартанское хладнокровие, дорогой. Посмотрела бы я на тебя, если бы ты вдруг залетел целой тройней. Да ни один мужчина не выжил бы после того порога боли, через который приходиться проходить каждой роженице.

— Да, и не один мужчина никогда в жизни не испытает родового оргазма. В этом плане вы обогнали нас по всем показателям, даже опровергнув идиотский миф о том, что вы якобы завидуете нашему детородному органу. — Его голос и тем более смысл сказанного, в который раз подействовали для тебя неожиданной вспышкой кратковременного шока.

И как бы ты при этом не пыталась избежать возможности не смотреть в его чеканный лик невозмутимого патриция (расслабленного, самоуверенного, откинутого на спинку кожаного дивана-уголка цвета черного шоколада в своем более темном костюме-тройке с тем самым темно-гранатовым галстуком, на который до этого так запала Дэниз Эпплгейт), это было так же нереально, как и не осязать его близости со звучной вибрацией его бархатного баритона очень глубоко и до безумия физически.

— И что касается боли, здесь, да, ваша способность переносить и терпеть ее ни с чем не сравнима.

— А для некоторых еще и захватывающая. В этом плане мужчины похожи на любознательных мальчишек. Стоит им зацепиться за какую-нибудь идею фикс, вроде Оргасмис Виртх, и их уже ни чем не остановишь. Будут копаться, искать информацию, потом начинают ставить реальные эксперименты. И когда к своей мании исследования они подключают еще и женщину, их действительно нереально заносит. При чем они частенько забывают о том факте, что женщина — это не механический агрегат по извлечению нужного продукта при нажатии на ту или иную кнопочку. И что для достижения желанного эффекта требуется куда больше, чем нездоровое любопытство одного человека.

— Мы знаем, дорогая. Вы нуждаетесь в завышенном внимании и заботе, как и любое очень нежное теплично-комнатное растение, и даже намного больше. — в этот раз ладонь Алекса сжала пальцы супруги более крепким захватом, словно пытаясь через данный жест забрать у Дэниз часть выходящих из-под ее контроля эмоций.

Если он и в самом деле наложил на нее епитимию в качестве недельного воздержания — не прикасаться к своему супругу по личной инициативе все эти дни, то этот запрет явно и никоим образом не распространялся на самого Рейнольдза. И как видно, подобными изощренными фишками любили пользоваться многие тематики, только тебе легче от этого не становилось, если не наоборот. Ты прекрасно видела и куда сильнее ощущала разницу — слишком несопоставимую и не вписывающуюся в твои личные переживания. Твоя боль была настоящей, режущей и оставляющей реальные, едва не физические ноющие шрамы. Ведь ты знала, что Он уже никогда в жизни не совершит подобного по собственной инициативе — не даст тебе не единой ложной надежды на что-то большее, и уж конечно не станет играть с этим на публике.

Хотя, казалось бы, что тут такого, накрыть твою холодную ладошку пальцами, чьи силы и тепло способны влить в твою плоть и кости живительной эйфорией спасительного эликсира, пусть черного, пусть с примесью токсичных ядов, но именно она и позволяла тебе все это время держаться на плаву и поверхности — парить, а не падать… (или верить, что парить…)

Да, мог и знал, что может. Но не делал. И в этом была вся разница. Его наказания не были игрой — они настоящие, болезненные, бьющие точно в цель на поражение. И ты не испытывала того захватывающего экстаза-предвкушения в ожидании свершения уже вынесенного тебе приговора с тем ажиотажем и нетерпением, с коими возможно сейчас боролась в себе Дэниз Эпплгейт. Для нее это было возбуждающей игрой и азартом, для тебя — возбуждающим страхом и удушающей болью. И она никогда тебя не поймет… никогда… Вы слишком и совершенно разные. И именно последнее заставляет тебя удерживать дистанцию между этими людьми — самыми близкими друзьями Дэниэла Мэндэлла-младшего, такими же одержимыми тематическим голодом искушенными безумцами, как и он. Они всегда будут тебе чужими и чуждыми, чтобы при этом не говорили и не делали.

— Но такое понятие, как "душа" для вас всегда будет стоять на последнем и практически эфемерном месте, как нечто абстрактное и абсолютно непримечательное, тесно связанное с потребностями тела. Немногие из вас рискнут забраться в женскую голову и действительно попытаться разобраться, что там происходит…

— Боюсь с последним не справятся даже сами женщины, и особенно беременные женщины, — шутка, которая должна была привести к зарождению очередного конфликта была прервана своевременным появлением официанта.

— Кстати, я тут позволил себе небольшую смелость и заказал аперитив на свое усмотрение для всех. Но если кому-то он покажется не совсем уместным и не тем, чтобы он сейчас хотел… — Рейнольдз весьма изящно сменил тему разговора, пока каждому из вашей четверки вручалось по кожаной папке с сегодняшним меню и перед каждым набором тарелок, фужеров и столовых приборов с нужной стороны (кроме места, за которым сидела Дэниз) выставлялись коньячные бокалы, наполненные на одну десятую темно-янтарной жидкостью элитного напитка.

— Только ты мог выбрать на аперитив крепкий коньяк да еще и свой неизменный Реми Мартин, — но для Дэниз даже этого оказалось достаточным, чтобы высказаться в голос по данному поводу все, что она думала.

— Это ХО Ехселленсе, дорогая, самый мягкий и практический женский коньяк из этой марки. И я был уверен, что Дэн с данным выбором меня поддержит. Под вопросом находилась только Алисия, — взгляд Рейнольдза далеко не вопросительно на несколько секунд задержался на твоем лице, как бы "выискивая" подтверждение своим давно сформировавшимся утверждениям.

Нет, в его потеплевших глазах не было ни единого намека надавить или сделать что-то вопреки установленным правилам. Он придерживался четких границ, прекрасно осознавая, что данная территория закрыта для него навеки вечные, и он не сунется за красные флажки ни при каких обстоятельствах. Но ты все равно ощущала за этой холодной свинцовой дымкой заблокированных синих глаз не менее острые грани не менее беспощадных клинков — они никуда не девались, просто были на время спрятаны в "ножны". И в данный момент тебе позволяли любоваться их платиновыми лезвиями подобно самурайским катанам за экраном стеклянной тубы, вот только при любом раскладе они оставались все тем же смертельным оружием и скрытая в них опасность не потеряла своей былой угрозы ни на гранулу.

— Уверена, ваш выбор придется мне по вкусу не меньше, чем вам, господин Рейнольдз. И я не думаю, что несколько граммов крепкого коньяка должны как-то ухудшить аппетит. — странно, вроде не пила, откуда тогда столько смелости? Или ты впервые ощутила… стопроцентную защиту в тени сидящего рядом с тобой не менее опасного хищника?

Игры разума или вновь вышедших из-под контроля эмоций?

— Не забывая при этом о самом главном факте, что в его купаж входит 350 коньячных спиртов и это далеко не просто коньяк. А если вы снова назовете меня здесь или где-либо еще господином Рейнольдзом, я очень расстроюсь и обижусь, Алисия. Для друзей и очень близких знакомых я всегда только Алекс или Лекс. Так что с этой минуты желательно об этом не забывать. А тебе, дорогая, лучше не стоит так в открытую проявлять зависть к тем, кому можно употреблять алкогольные напитки. Пей свой гранатовый сок и наслаждайся дружеской атмосферой, устроенной тобою встречи.

Перед Дэниз действительно поставили высокий стакан, наполненный темно-вишневой жидкостью того самого гранатового сока. Хотела она или нет, но ей-таки пришлось проглотить замечание супруга и ощутимо сбавить обороты показательного недовольства. И на этот раз ты сумела и увидеть и почувствовать настоящую разницу до и после — кто на самом деле являлся главой в этой эффектной и весьма гармоничной паре. Никакой ощутимо изменившейся тональности в голосе Рейнольдза, как и ни каких-либо знаковых или выразительных жестов, всего лишь "легкое" замечание-совет. И ты уже сама готова откусить себе язык, если вдруг забудешься и не назовешь его по имени. Но в этом-то и проблема, ты его видела и знала за все прожитое в Леонбурге время не больше двадцати-тридцати минут. Вернее, ты совершенно его не знала, как и его очаровательную супругу.

— И какое у нас сегодня фирменное блюдо от шеф-повара? — лучший момент сменить тему и изящно выскользнуть из-под бдительной длани любимого мужа Дэниз и придумать просто не могла.

Вышколенный и уже вытянутый по струнке смирно официант заглотил наживку с мгновенной готовностью.

— Для любителей блюд из мяса сегодня мы можем предложить восхитительный Рибай Блэк Ангус, приготовленный только из сертифицированного сорта чистой абердин-ангусской породы и только по выдержанному рецепту национальной кухни Таскании в угольной печи Хоспер.

— Ох, если бы в его цену входила экскурсия с наглядной демонстрацией приготовления… — Дэниз определенно шутила или, точнее, мягко иронизировала, явно не испытывая к вдохновляющей речи служащего ресторана ответного ажиотажа.

Она все равно открыла свою папку с меню и все равно потянулась взглядом к списку первых-вторых-десертных (и конечно же закусочных) блюд на нескольких заламинированных страницах.

— Лично я до сих пор пребываю в легком раздрайе и никак не могу определиться чего хочу больше — морепродуктов, рыбы или чего-нибудь птичьего, печеночного и обязательно сырного.

— Тогда могу порекомендовать самые изысканные на сегодняшний день блюда нашего ресторана — это креветки с шампиньонами под соусом а-ля айриш, медальоны из лосося под креветочным соусом или лосося под суфле из сливочного сыра, а в качестве закусок — террин из индейки и куриной печени и канапе с сыром дор блю.

— И все это прекрасно сочетается с гранатовым соком? — миссис Рейнольдз не смогла не удержаться, чтобы не подшутить над тут же запнувшимся официантом, явно не ожидавшего подобного вопроса. Правда его спасло резкое смещение прицела, перешедшего на лицо Алекса. — И, кстати, дорогой, а это ничего, что в рецептах каждого из этих блюд присутствует обязательное наличие энного количества алкоголя — вина, а то и даже виски?

— Дорогая, ты же прекрасно знаешь и без меня, что при термической обработке алкоголь полностью испаряется, так что совершенно не понимаю твоих ироничных пируэтов в мой адрес.

— Пока эта милая парочка пытается решить, кто из них сегодня носит брюки, а кто килт, не могли бы вы принять заказ у нас? — невозмутимо спокойный звучный голос Дэниэла Мэндэлла-младшего прозвучал на фоне этих двоих несколько неожиданно, если не своевременно. Во всяком случае для официанта так и было, практически как глас божий среди выжженной солнцем пустыни.

— Безусловно, сэр, — ухватиться за этот спасительный трос он просто не мог, мгновенно переключаясь на более уверенного в себе клиента.

Ты тоже не смогла не поддаться всеобщему искушению и не взглянуть на расслабленный профиль своего… сопроводителя. Он даже не смотрел в меню и не держал его раскрытым, пока перечислял выбранные им блюда все тем же едва не скучающим голосом пресыщенного эстета. И откровенно говоря, ты и половины не понимала (или скорее не имела никакого визуального представления) о чем он говорил, и в отличие от официанта, у тебя еще больше тупело в голове и то и дело подмывало вытащить смартфон, чтобы забить несколько названий в поисковик Гугла.

— Думаю, будет неплохо начать со свинины с сушеной вишней и красным вином, салата из утиной печени с шампиньонами, ну и конечно же по порции гратен дофинуа; на десерт — фисашковый крем англез и мандариновый баваруа. А для меня, так уж и быть, классический Рибай прожарки медиум раре с небольшой порцией шампиньонов, салат с пряной печенью, а на сладкое — шоколадный капкейк с кремом ганаш. И пока мы тут будем терпеливо ждать результаты термической обработки заказанных блюд в обществе этой очаровательной парочки, было бы неплохо скрасить наше ожидание небольшими закусками из традиционной нарезки мягких сыров и флана из телячьей печени, к которым было бы весьма кстати подать бутылку Ватард-Монтрачет Гранд Крю две тысячи десятого.

— Превосходный выбор, — похоже, официант и в самом деле пребывал в искреннем восторге или же радовался тому факту, что ему не придется наугад нащупывать вкусы столь пресыщенных клиентов, по крайней мере у первых двоих точно.

— Что касается вин, тут ему никогда не было равных, по крайней мере последние пять лет точно, — Алекс не смог не вставить собственного веского слова по данному поводу, правда ненадолго. Продолжить начатую мысль или втянуть друга в новую тему ему так и не дали.

— Погоди-ка, — встрепенулась Дэниз, резко выпрямляя осанку до легкого прогиба в спине и не по доброму нахмурив идеальные дуги натуральных темных бровей. — Так ты сделал заказ за двоих? И за Алисию тоже?

Она даже немного забылась пустив в ход жестикуляцию указательного пальчика, перенаправляя его то на Мэндэлла, то на тебя.

— А в какой части заказа это было не понятно?

— В той, что ты сделал его из собственного соображения, забыв о самом главном факте, что у нее на этот счет могут иметься личные вкусы и пожелания.

Наверное, это был тот момент, когда даже до тебя наконец-то дошел весь смысл происходящего. Волей-неволей ты опять стала центром всеобщего внимания и, хуже того, пришлось соприкоснуться с целенаправленными клинками невозмутимых (а от этого еще более невыносимых) глаз Мэндэлла-младшего. Он словно заставлял смотреть ему в лицо, едва не насильно, чтобы даже не посмела отвести взгляд в сторону, пока он будет дожимать тебя этой публичной пыткой и последующим вопросом:

— Мисс Людвидж, по-вашему я совершил нечто непредусмотрительное и сделал заказ вопреки вашим собственным желаниям? — и никакого намека на живое чувство или эмоцию на этих совершенных чеканных чертах, и особенно в легкой улыбке выразительных губ — улыбки, от которой хотелось до одури зажмуриться и попытаться хоть немного отдышаться… Хотя бы ненадолго, хотя бы на ближайшие десять секунд, чтобы ты могла ответить вполне спокойным голосом, а не дышать от свихнувшихся перебоев сердца, как загнанная добыча…

— Нет, нисколько… — в горле как-то резко и неожиданно пересохло и не от того, что от тебя ждали чего-то конкретного и возможно в духе Дэниз Эпплгейт, а потому что Он ждал. И его вопрос был далеко не вопросом, как впрочем и не игрой на публику. — Думаю, лучшего заказа даже я не смогла бы сделать…

И нет, он не сразу отвел взгляд, как бы тебе сейчас не хотелось этого больше всего на свете. И ему определенно было плевать на реакцию Дэниз, он и не думал демонстрировать своего заслуженного триумфа в этой мини схватке, ему с лихвой хватало поверженной перед ним на колени его собственной любимой жертвы. Послушной, покладистой и беспрекословной. Не доставало лишь физического контакта ответного поощрения — поднятием руки Хозяина к лицу присмиревшей рабыни и ласкового прикосновения тыльной стороной пальцев к ее щеке и скуле.

А ты смотрела в его глаза в течении всех этих затянувшихся секунд и никак не могла понять, что же с тобой происходит? Тебя подбросило турбинным потоком вверх или со всей дури засосало вниз? Ты действительно хотела держаться именно за него, за те самые клинки, которые резали тебя не переставая все так же глубоко и нестерпимо, как и раньше, как и всегда?..

— Может и мне сделать то же самое, раз ты никак не определишься с собственным выбором? — голос Алекса Рейнольдза опередил попытку Дэниз Эпплгейт высказаться шокированным возмущением в твой адрес всего на полсекунды. Так сказать, убил сразу двух зайцев — предотвратил зарождение нового конфликта и вернул на землю раздухарившуюся не на шутку любимую супругу. — А то у меня сложилось ощущение, что мы будем ждать твоего заказа до самого ужина.

Дэниз и вправду захлопнула было открывшийся ротик и перевела осекшийся взгляд на лицо супруга. Как мало, оказывается, надо, чтобы поставить человека на его законное место. Но на долго ли?

Это тебе приходится почти угадывать, что творится между этими людьми и что они чувствуют в тот или иной момент. Все эти минуты ты находилась лишь на одной стороне, там, откуда тебя не намеревались отпускать даже сегодня, даже здесь — в огромной зале шикарного ресторана. И как бы ты не пыталась сломать эту невидимую линию физически ощутимой границы и вернуться в реальность (пусть и не в свою, пусть в окружение всех этих незнакомых тебе людей и их чуждого для тебя мира), это было так же невозможно и непреодолимо, как и соскользнуть с его клинков и натянутых нитей. Ты чувствовала только его — ЕГО затягивающую и гиперосязаемую близость, его реальность и его всепоглощающую тьму.

Казалось, усиль он свое ментальное проникновение с подавлением всего лишь одним ленивым щелчком пальцев, и ты забудешь сразу обо всем — все окружение раствориться в багрово-пурпурных клубах вашего кровавого Эдема, и ты утонешь в них и в нем, подобно тающим частичкам белого пепла на дне его безбрежного океана. Да… еще глубже, куда не доходит свет солнечных лучей в самую яркую и абсолютно безоблачную погоду. И ты хочешь этого — действительно хочешь. Сейчас и прямо здесь…

— …Все забываю тебя спросить о твоих впечатлениях, связанных с переездом в нашу славную столицу. Ты ведь в Леонбурге уже месяц, я не перепутала? — нет, он так их и не ослабил, а ты продолжала свое летальное погружение… просто голосам Дэниз и Алекса время от времени удавалось прорваться даже сквозь эту глубинную толщу плотного вакуума воды или космоса в десять тысяч футов. И волей неволей тебе приходилось обращаться своим достаточно осмысленным взором в их реальность, притворяться, будто ты рядом с ними и их вопросы тебя волнуют не меньше, чем любые другие проблемы окружающего вас мира за стенами этого шикарного заведения. Это было не так уж и сложно, разве что желания учувствовать во всем этом спектакле оставалось где-то на самом донышке давно опустевшего сосуда.

— Я не засекала намеренно, но вроде… да. Где-то уже месяц. Хотя сейчас сложно такое представить…

— И не говори, время летит, как сумасшедшее, только и успеваешь делать пометки в календаре с округлившимися от шока глазами.

Не правда. Оно не летит, оно парит, останавливается и зависает в молекулах вакуума и эфира перламутровыми частичками платинового света — твои собственные удары сердца, слитые с секундами твоей новой жизни и существования, с обжигающими каплями расплавленного воска и нещадными толчками каменного члена… Это несравнимо с их представлениями о времени, с тем, что переживаешь ты. Дэниз не знает и никогда тебя не поймет будь она хоть трижды рабыней черного Мастера и одержимого маньяка-психопата.

— Ну так как? Тебе у нас нравится? Леонбург достаточно контрастный город для такого пресыщенного фотографа, как ты? В Карлбридж обратно не тянет? "Глобал-Вижн" оправдал все твои ожидания?

Провокационные вопросы, которые скорее должны были пройти цензурную проверку у Дэниэла Мэндэлла-младшего, прежде чем он позволил их кому-то тебе задавать. Но даже они не пугают тебя настолько, чтобы вырвать из его невесомости и уж тем более сделать то, что было не подвластно тебе самой — выскользнуть из-под его нитей… выскользнуть из-под него.

Ты прекрасно знаешь, как подыгрывать данному фарсу — это игра стара, как мир. Да кто вообще из всех присутствующих и тем более за этим столом был сейчас честен и раскрыт подобно книге с откровенным содержанием из сокровенных мыслей?

Пусть он и наблюдает, пусть даже ждет от тебя какого-то подвоха, это не тот случай, где ты способна переступить и его и себя из-за какой-то навязанной тысячами фильмами и романами иллюзии, что кому-то из них есть до тебя дело. Тебя никто не похищал, ты шла в его квартиру, в его комнаты пыток… в его цепи и в его руки сама, добровольно, по собственному желанию, в трезвой памяти и при полном рассудке. Так же, как и сейчас отвечала на все вопросы, прекрасно соображая о чем говорила и намеренно избегая острых углов. И на вряд ли ты сейчас боялась возможного наказания, если бы вдруг сказала что-нибудь не так. Может волнение и было, но только не страх перед вынесением будущего приговора с его незамедлительным исполнением руками твоего любимого палача.

— Наверное, это покажется странным, но я… за все эти недели мало где вообще успела побывать, не говоря уже о том, чтобы намеренно исследовать весь город. Хотя по первым впечатлениям и особенно с высоты птичьего полета он оставляет в памяти весьма глубокие эмоции. — (или страх ожидания встречи с тем, кто вынудил тебя обманом перелететь сюда через пол страны и запереть в золотой клетке искусно сконструированной ловушки). — А на счет Карлбриджа… он был моим домом последние десять лет, там прошла почти треть всей моей жизни и было бы странным, если бы я не скучала за ним, за всеми оставшимися там друзьями, близкими и знакомыми. Тянет ли меня вернуться? — легкое, возможно даже наигранное пожатие плечами, под физическим осязанием его взгляда, хотя и стараясь избегать его глаз, пока он сам не выдаст ментального приказа посмотреть на него. (Полет и погружение продолжаются?..) — Возможно… Правда это больше схоже с оставленными там привычками — проснуться в своей старой постели, пройтись до дверей прежней ванной или на кухню, открыть холодильник и с нужной полки взять пачку тетрапака с соком или молоком. Ностальгия, конечно, сосет временами под ложечкой, но новые привычки очень быстро замещают старые… — (и в какой-то момент тебе уже просто страшно думать о том, что ты могла как-то туда вернуться. Ведь возвращения прежней Эллис Льюис не возможно. Тебя больше нет… тебя уже не существует… И это всего за какой-то ничтожный месяц? Или за куда больший срок? Время здесь абсолютно другое, и оно подчиняются только Его правилам и Его законам.)

— А "Глобал-Вижн"? Сбежать из-под щедрой длани своего нового работодателя не тянет, например, к более лояльному и понимающему владельцу самого популярного в Европе женского журнала?

— Вообще-то, всего лишь совладельцу, а то ты как-то очень удобно упустила тот факт, что это именно Алекс помог тебе выкупить на него все права. И неужели я не ослышался? Ты назвала себя лояльным и понимающим руководителем? Серьезно?

— А ты с чем-то не согласен? Или у тебя есть какие-то обоснованные претензии на этот счет?

— Дэниз, у тебя хватило наглости прямо на моих глазах совершить попытку вербовки в редакцию своего… женского журнальчика одного из моих ведущих фотографов, под самым абсурдным предлогом. И ты мне сейчас будешь рассказывать о каких-то обоснованных претензиях и о сказках про некую лояльность женщин-руководителей? — конечно, Он говорил все это не всерьез, и слишком мягкая улыбка не сходила с его абсолютно не взволнованного лица на протяжении всей их дружеской с Дэниз Эпплгейт перепалки. Будто он в упор не воспринимал ее колких шпилек, которые лишь соскальзывали с поверхности его защитного панциря не оставляя даже легких царапин.

Только тебе в тот момент было действительно все равно о чем они вообще спорили и насколько их обсуждения были близки к истинным мотивам обоих, затронувших данную тему разговора. Была ли это шутка и имела ли Дэниз хоть какое-то отдаленное представление о том, что на самом деле происходило в кабинете президента "Глобал-Вижн"? Знала ли она о трудовом контракте и особенно о том, что весь их показательный спор выглядел самым нелепым фарсом на фоне реального стечения событий? Что никто никого не сумеет не переманить и уж тем более завербовать. Нет никакого хорошего спасителя и коварного злодея. И за тебя никто здесь бороться не станет, все уже давным-давно распределено и находится на своих законных местах без права передачи на предъявителя.

И никакого волнения на этот счет — абсолютно и совершенного никакого. Потому что все, чем тебя задевало и по настоящему вскрывало в эти секунды — одно лишь ленивое движение человека, удерживающего твое внимание на кончиках своих расслабленных пальцев. Стоило ему поднять правую руку и выложить ее на низкой спинке п-образного диванчика обычным жестом "разомлевшего" патриция, ритм твоего сердца мгновенно сорвался до несовместимых с жизнью десяти ударов в секунду.

Разве можно так играться с твоей хрупкой психикой и надломленными желаниями? Перетягивать на себя всю наэлектризованную чувствительность твоего тела и сознания, чтобы тут же вонзить тысячами невидимых игл в твои далеко не спящие сенсоры кожи и оголенные эмоций. Ведь ему ничего сейчас не стоило пошевелить этой самой ладонью и сократить эти ничтожные дюймы до твоей спины и… шеи… на которой вдруг резко воспаленной пульсацией вспыхнул свежий отпечаток-метка от твоего ошейника, словно отреагировав взбесившимися импульсами на близость пальцев своего любимого Хозяина. Даже половые губы с более нежными складками припухшей вульвы неожиданно заныли от воскресшего за считанные мгновения эрогенного томления, вынуждая тебя сжать интимные мышцы и едва не свихнуться от более осязаемого внутреннего давления анальной пробки.

Господи, он не отпускал тебя ни на секунду, держал так крепко, как это никому не удавалось даже физически и в реале. Слишком крепко и запредельно глубоко, управляя твоими чувствами и желаниями ленивыми манипуляциями скучающего кукловода. Даже если бы в эти самые секунды за окнами и стенами этого здания рушился и взлетал на воздух весь реальный мир, тебя бы это волновало в тысячи раз меньше, чем одержимая мания почувствовать прикосновение его пальцев на своих шейных позвонках.

Хотела бы ты сбежать из-под этой ладони еще и прямо сейчас?..

— …А разве Алисия не способна ответить на мой вопрос самостоятельно? Или боишься, что она скажет что-то противоречащее твоим заверениям?

— Думаю, обсуждение гипотетических вариантов того или иного развития событий слишком растяжимо и не имеет каких-либо конкретных причин разглядывать их под микроскопом, как и гадать на них, как по волнам на воде. — нет, сердце вовсе не сбавило своего бешеного ритма, а дыхание все так же подрезало его мощными ударами. Но твой голосок все равно прозвучал на удивление ровно и достаточно громко, чтобы перетянуть всеобщее внимание на себя. Хотя ты с трудом верила, что он принадлежал именно тебе, как и высказанные вслух слишком уж идеально сформулированные фразы.

И ты действительно не хотела обсуждать подобные темы с кем-то, чей законный муж являлся близким другом Дэниэла Мэндэлла-младшего и просто не мог не знать, каким образом тому удалось переманить Алисию Людвидж в Глобал-Вижн. Ты не удивишься, если Он частенько советовался по данным вопросам именно с Алексом Рейнольдзом. Так что поднимать сейчас за этим столом подобные вещи к всеобщему рассмотрению — довольно пафосно и неуместно. И в них нет ничего смешного.

— Я сейчас там, где я есть, по воле случая или же по воле чьих-то более конкретных желаний. Думать о том, что было бы, не соверши я то-то или то-то слишком поздно и глупо. И, да, здесь я отчасти благодаря лишь своим когда-то принятым решениям. Так что… скорей всего я там, где и должна быть и менять что-то ради чего-то более мне неизвестного и практически эфемерного было бы попросту нелепо и необоснованно. — (потому что любая попытка будет стоить тебе куда большего, чем порки за недозволительное поведение на глазах у чужих людей. И ты не сумеешь сейчас не то что совершить какого-либо шага без его на то ведома, ты и лишнего вздоха не сделаешь без его разрешения)

— Более идеального ответа и представить себе сложно. Алисия, вы на удивление весьма подкованный дипломат. Я сражен на повал, хотя меня сложно чем-то задеть и уж тем более удивить. До сего дня я бы в жизни никогда не поверил, что с фотографами говорить не менее интересно, чем рассматривать их работы.

А вот это явно было за пределами чего-то конкретного и четко обозначенного. Говорил ли Алекс эти вещи вполне серьезно, а не преследовал все ту же цель — поддеть свою неугомонную супругу очередной подколкой? И разве можно это определить по глазам, которые не подпускали за свои опасные для жизни лезвия платиновых катан?

— Вы сегодня явно все сговорились против меня, — Дэниз вспыхнула как раз после обманного маневра супруга с его изощренным ударом по самому больному месту — женскому самолюбию. — Вообще-то, это я главная на этом обеде, это мой праздник, и я тут единственная беременная с полным набором прав капризничать, рыдать и устраивать беспричинные истерики. Или вы хотите, чтобы я заистерила на всех законных основаниях благодаря всем вашим совместным стараниям?

— Ну, дорогая, что за глупости ты говоришь? Мы все тебя очень и очень любим, просто ты все сейчас слишком глубоко и всерьез воспринимаешь на свой личный счет.

Рейнальдзу даже пришлось в качестве поощрительного утешения приобнять жену за плечи и прижаться улыбающимися губами к ее виску намеренно затянувшимся поцелуем от любящего мужа. И опять столь чувственное и интимное действие этой прекрасной пары резанул тебя прямо по открытой и незаживающей уже сколько дней ране.

Не смотря на свои тематические запреты и правила установленного им Протокола, Алекс совершенно не стеснялся и не ограничивал своих щедрых прикосновений, объятий и тем более публичного проявления чувств к любимой женщине (по ходу еще и беременной его ребенком). Дэниз получала свою внушительную порцию нежности и ласки от желанного для нее человека, а вот ты… На ее фоне ты ощущала себя не то что обделенной, тебя намеренно лишали подобных поощрений и били этим куда болезненней, чем той же плетью или ножевыми порезами. И особенно сейчас, когда ему не стоило никаких усилий коснуться тебя пальцами, а не сводить с ума их близостью и осязаемым движением за твоей шеей.

— И я никого не собиралась здесь переманивать, просто мне было интересно каково это совмещать любимую работу с новым местом жительства да еще и под боком слишком зоркого и бдительного начальника. Обычно близким отношениям очень мешает совместная работа, и особенно если кто-то из этих двоих занимает руководящую должность. Временами это не только выбивает из колеи, но и попросту мешает работать. В жизни у каждого из нас должна быть хоть какая-то ниша-отдушина, где мы имеем возможность наслаждаться почти что духовным равноправием. Без подобных "мелочей" любые отношения обречены на провал или сгорят за считанные дни, а то и месяцы.

— И поэтому ты решила предложить мисс Людвидж сменить работодателя на менее ей близкого человека, то есть… на тебя? — ироничный вопрос-ответ Мэндэлла-младшего вызвал у Дэниз очередную вспышку сдержанного негодования. Она угрожающе прищурила глазки, стреляя в его сторону почти испепеляющим взглядом, и даже демонстративно стянула пухлые губки вишенкой, намереваясь в любую секунду выдать очередную колкость и попутно высказаться обо всем, что она о нем думала.

— Дэнни, милая, а тебе не кажется, что в таких вопросах решения принимает сама пара и только между собой? И, возможно, не все любят откровенничать на подобные темы. — Алекс Рейнольдз как всегда вовремя подоспел на помощь… только вот к кому?

— Я уже заметила. Из меня дрянной ведущий вечеринок. Все мои вопросы и поднятые темы разговоров возвращаются мне на голову ледяным градом негативного цинизма. — как она еще не скрестила на груди свои холеные ручки и не забилась в угол дивана с насупленным выражением обиженной всем миром маленькой девочки? Хотя свои красивые губки она все-таки надула, чем вызвала у мужа безупречно сработавший инстинкт ответных действий от ревностного защитника и новой порции поощрительных ласк от него же.

Невероятно, но с каждым разом ты ловила себя на мысли, что все капризы этой женщины являлись следствием далеко не гормонального дисбаланса.

— Не правда, любимая. Ты у нас самая оригинальная и вдохновляющая рассказчица…

— Угу, душа компании, ни дать ни взять…

Но в какой-то момент их голоса и все, что тебя тогда окружало, неожиданно растворились в гулком набате взорвавшейся в груди, в горле и в висках свихнувшейся аритмии. И как это ты не вздрогнула всем телом и не захлебнулась в голос изумленным вздохом? Ведь он сделал именно то, о чем ты так долго мечтала и жаждала все это время — провел подушечками пальцев невесомым касанием по твоим позвонкам от нижней нитки жемчужного ожерелья и до середины спины, туда, где под лопатками заканчивался вырез платья. Нет, не просто провел, а вскрыл острыми скальпелями своей чувственной ласки каждую пору, волосок и нерв на своем пути, выбивая по коже нестерпимыми судорогами ненормальных ощущений. Ментоловый озноб прошелся по его следу мгновенной отдачей-разрядом по всему позвоночнику и до самого темечка (или это заскользило по твоему телу беззвучное дыхание его тьмы?).

А может это ты начинала сходить с ума и чувствовать то, чего не было? Например… осязаемое прикосновение его потемневшего взгляда к твоему лицу, к губам… Будто он самом деле расписывал твою немеющую кожу эфирным рисунком дразнящих пальцев. И твои губки действительно горели эрогенной пульсацией, невольно приоткрываясь навстречу Его невидимому давлению. Ты так и не смогла сдержаться, чтобы не облизнуть их и не свихнуться от последующего за этим движения по твоей спине и… груди.

Во многих фильмах очень часто любят показывать нереальные сценки в ресторанах или за какими-нибудь многолюдными застольями, где кто-то кого-то трогает за ногу под столом или носком ноги тереться о чей-то пах, а то и вовсе умудряется стащить с кого-нибудь трусики, будто этот кто-то накрыт краем скатерти буквально по пояс.

И только ты понимаешь, что в действительности и лишь рядом с этим человеком тебе вовсе не обязательно ждать от него настоящих действий. Если он захочет с тобой что-то сделать, он это сделает и даже без физического контакта, на том уровне и теми способами, которые были подвластны лишь ему — его глазам, его желаниям и его ментальной клетке. Совсем как сейчас… когда ласковое лезвие его потяжелевшего (опьяненного? Одурманенного? Или вытесненного расширившимися зрачками изголодавшегося хищника) взгляда сместилось с твоего лица на шею, дотронувшись липкой паутинкой невесомых отпечатков незримых пальцев млеющей под ними кожи.

Он просто не мог не заметить, как сбилось твое дыхание, как налилась и какой упругой стала твоя грудь именно под неспешным исследованием его всевидящих глаз, изучающих твою реакцию на его невыносимые психосоматические манипуляции. И то, как он задержался на твоих окаменевших под тонким кружевом лифчика и легкой тканью платья сосках, иных выводов и не предполагало. Он на самом деле прикасался к тебе и заставлял твое тело реагировать нужными ощущениями на каждую его ментальную ласку. И они были более, чем реальными и настоящими. Твои соски не просто зудели и пульсировали сладкой истомой (и далеко не под трением мягких тканей), они ныли и стенали, как до этого пылала метка кожаного ошейника на твоей шее под скольжением его взгляда и его сверхнежной руки. И ты взаправду едва не дрожала и не сжимала бедер с интимными мышцами изнемогающей киски, когда твоя грудь отсылала раскаленными искрами эрогенной истомы под давлением Его глаз прямиком в твою стонущую вагину и опухший клитор.

Дотронуться твоей ножки под широким подолом юбки твоего платья? Да он уже практически забрался в твои трусики и чуть ли не буквально трахал тебя, пусть и не физически… хотя ощущения были более, чем физическими и ни с чем не схожими. Внутренние толчки были настоящими, как и горячий приток крови, разливающийся в сокращающихся мышцах при каждом новом ударе и погружении. И это делал именно ОН. Ты читала это по Его глазам, как Он безошибочно считывал все, что ты испытывала и до чего уже была доведена Его шокирующими манипуляциями.

Боже правый, да ты и вправду сошла с ума. Это же невозможно, это за пределами любого человеческого понимания.

Что он сотворил с тобой за эти недели? Во что превратил? И почему тебя сейчас нисколько этим не пугает?..

— …Я поняла, в чем моя ошибка и что я сделала не так. Очень большая и очень глупая ошибка.

Зачем он остановился, почему не довел начатое до конца? Зачем вынудил вернуться в эту гребаную реальность, к этим людям, которые никогда не станут частью твоей жизни и тем более никогда не сумеют провернуть такое, без его на то позволения. Снова тебя наказывает?

Это и есть его главная и изощренная пытка — держать твой рассудок в полушаге от настоящего сумасшествия, довести практически до этой хрупкой грани и тут же перехватить в полумикроне от окончательного срыва? Вернуть обратно, отрезвить ледяной пощечиной происходящей действительности… ослабить хватку своих пальцев, нитей и глубину погружения черных скальпелей?..

И не важно, хочешь ты того или нет, но тебе приходится изумленно глотать свежие порции почти чистого воздуха, удивленно озираясь (и таки сжимая под столиком коленки, бедра и "бьющуюся" в агонизирующих судорогах скулящую киску) и даже вслушиваясь в знакомые голоса сидящих по другую от тебя сторону людей.

— Я должна была пригласить тебя на этот обед одну, Алисия, без сопровождения этих чертовых манипуляторов, абсолютно не вписывающихся ни в эту встречу, ни в тему задуманного мероприятия. Они вывернули на изнанку все, что я пыталась здесь протолкнуть и в следствии чего (что тоже совершенно не удивительно) перетянули одеяло на свою сторону. Так что, простите, мальчики, но в следующий раз вам придется довольствоваться коньяком и сигарами чисто на своей пацанячей половине. На наши будущие пижамные вечеринки никаких бонусных контрамарок вы больше не получите. Это только наша территория и здесь балом заправляем только мы и только девчачьи правила.

— Черт, а мне всегда хотелось узнать, чем это таким особенным занимаются наши любимые красавицы на подобных вечеринках, что даже парней туда не хотят пускать.

— Вам скажи, вы и сами захотите. Но в этом-то и заключается вся прелесть главного события данных встреч — на них нет НИ-КА-КИХ-МУЖ-ЧИН, — последние слова Дэниз проговорила почти по слогам и едва не впадая в экстаз.

Даже ты не смогла удержаться от ответной улыбки, хотя твое тело, кожа, кровь и особенно кости гудели, вибрировали и буквально плавились в ртутной кислоте пережитых ощущений. Еще немного и тебя начнет трясти, если только он не обнимет тебя по настоящему и не снимет эту ненормальную подкожную лихорадку живым теплом своих физических объятий и мягких губ.

Конечно, Эллис, мечтай, пока еще умеешь и способна это делать.

— Все. Решено, — прохладная ладошка Дэниз Эпплгейт накрыла твою левую кисть руки, и ты чуть было не дернулась от неожиданности, от того, как резко и почти с кровью тебя окончательно вырвали из параллельного пространства. — В следующий раз так и сделаем. Пускай они сидят в своих обожаемых мужских клубах, обсуждают за гольфом, коньяком и покером котировки биржевых акций, а мы наконец-то отдохнем от их вездесущего ока, как это умеют делать настоящие клевые девчонки.

— Это уже похоже на открытый вызов и откровенный бунт, — Рейнольдз конечно же шутил, но, как говорится, в каждой шутке доля правды и при чем не малая.

— Ой, да ладно. Что в этом такого и уж тем более в неофициальных встречах двух женщин? И я давно собиралась познакомится с Алисией поближе (интересно, она знала твое настоящее имя или продолжала делать вид, как и ее муж, будто не имеет никакого представления ни о какой Эллис Льюис?). Прошло столько времени с нашего первого знакомства, а я только недавно узнала, что у меня нет ни ее номера телефона, ни прочих контактов для быстрой связи…

— Даже если бы и были, тебе бы все равно пришлось заранее согласовывать данные встречи далеко не с ее личным секретарем. — голос Мэндэлла-младшего прозвучал наверное слишком неожиданно для каждого из присутствующих, пусть и спокойно, и почти непринужденно, как и до этого; но его все та же ровная тональность почему-то резала не только воздух, но и слух любого слушателя, кому были адресованы все его слова. — Не думаю, что мисс Людвидж попадает под ту категорию подружек, которых можно в любую минуту выдернуть на совместный шопинг или поход в спа-салон. Впрочем, и ты сама никогда не отличалась подобной чертой, как и наличием безгранично свободного времени.

И, похоже, его последняя фраза предназначалась не только Дэниз, но и сидящему подле нее Александру Рейнольдзу.

— Об этом можешь не беспокоиться, Дэнни. Если так уж будет необходимо, я согласую будущую встречу с кем надо хоть за неделю, а то и на целый месяц вперед. Мне к таким вещам не привыкать. — ответная, мягкая и буквально обезоруживающая улыбка Дэниз Эпплгейт была явно направлена последним убеждающим контраргументом, от которого даже у господина Мэндэлла должны были треснуть последние бастионы несокрушимого отпора.

— Да и у кого возникнет желание расстраивать беременную женщину? Ты же знаешь, как нам вредно волноваться в этот период и чем это порой чревато…

Наверное, это был самый странный, самый долгий и самый для тебя тяжелый совместный обед с людьми, в чью дружескую атмосферу ты так и не сумела вписаться. Да, говорили много (ты и за последний месяц столько не говорила сама) и это были вполне интересные и занятные беседы, звучавшие в устах весьма подкованных собеседников, и ты даже улыбалась, а то и смеялась в голос со всеми, когда они вдруг неожиданно заканчивались шутками или очередными перекрестными подколками. Самая обычная, если не банальная встреча старых и очень близких друзей под подачу весьма вкусных блюд, аппетитных закусок и пару бутылок марочного вина. Тебе удалось даже немного захмелеть, хотя и не настолько, чтобы пуститься во все тяжкие. Тем более под бдительным наблюдением Дэниэла Мэндэлла-младшего было очень сложно выпить лишнего, как и пропустить в тарелке сочный кусочек запеченной свинины или маринованного шампиньона.

И все равно ты чувствовала себя здесь лишней. Каждый раз тебя тянуло спрятаться в тень сидящего рядом человека, как в единственную для тебя в этом месте спасительную нишу, сбежать в его реальность и желательно надолго, чтобы не вникать и не чувствовать того, что происходило рядом. Ты не хотела. Ты просто еще не готова к такому… Это не твой мир и никогда твоим не станет…

— Как себя чувствуешь? Не устала? Голова после бесконечных разговоров не болит?

— Нет, все хорошо… скорее, малость переела. А так… — а так, ты даже рада тому, что вы наконец-то покинули то место, тот яркий свет, тех людей и, да, те бесконечные и по большей мере бессмысленные разговоры.

Голова не болела, а слегка гудела вместе с телом, будто напиталась тем однообразным шумом голосов, вперемешку с низкими басами фоновой музыки, и теперь никак не могла вернуться в привычное состояние. Хотя сумеречное окружение в салоне лимузина подействовало едва не исцеляющим эфиром. Либо тебя уже перекодировали до основания, либо ты точно спятила, если уже осознанно ищешь повод вернуться в одну из Его кроличьих нор или как тот вампир, которого сушит солнечный свет и ему приходиться набираться сил угольных тенях и в проклятой земле. Так и ты, интуитивно тянешься и почти неосознанно пытаешься подобраться к нему, к его живительной тьме и рукам, способных наполнить тебя сам бесценным эликсиром — его близостью, его одержимым безумием чистейшей черной любви.

Нежели вы снова одни? Вы же теперь поедете домой, да, на вашу общую квартиру? И тебе больше не кажется ужасным так ее называть, пусть когда-то до тебя туда приходили другие счастливицы и тоже так ее именовали для себя, пока встречались там с Мэндэллом-младшим.

— Только немного тянет неприятной тяжестью в животе… — вернее в правом боку, и ты пытаешься сесть поудобнее, чтобы как-то перебить это пульсирующее нытье, больше схожее с легкой болью, которая обычно напоминает о себе каждый месяц за несколько дней до менструального цикла.

Все нормально, обычное дело. И, видимо, тот же сковывающий дискомфорт в позвоночнике на уровне поясницы являлся следствием не вчерашней растяжки на столе сессионной комнаты, а подошедшим сроком того самого гребаного ПМС. Что ж, зато убойный коктейль из убийственных эмоций на гормональной основе был тебе теперь гарантирован.

— Насколько неприятной? — он не тянулся к тебе и не пытался нащупать под полой пальто то самое место, над которым ты только что поправила складки платья, наверное лишь потому, что ждал более конкретного определения и боли, и места ее расположения.

Интересно, если бы ты сейчас ойкнула и схватилась за бок, как бы он отреагировал?

— Вполне терпимой. Просто ноющая тяжесть. Через минут десять-двадцать может пройти. Я просто не привыкла есть столько разных блюд за раз, как и запивать их несколькими сортами вин. Наверное, мой желудок был немного шокирован подобным изобилием.

Еще один положительный бонус после закончившегося обеда — ты наконец-то расслабилась (где-то процентов на 60 по любому) и возможность говорить не только тогда, когда тебя спрашивали или давали на это разрешение, теперь тянулась за сознанием (и за языком), как тот фантомный след от покинутого вами столика в ресторане. А, главное, тебя никто сейчас не прерывал и не указывал на твою чрезмерную болтливость.

— Возможно это из-за мяса. Оно всегда дает чувство тяжести, полного насыщения и долго переваривается. Думаю, если немного прогуляться и подышать свежим воздухом, можно частично приглушить этот дискомфорт.

— Прогуляться? — ошалелая улыбка растянула твои было округлившиеся губки, на время лишая дара речи.

Тебе и так не верилось, что он позволил тебе сесть рядом на задние сиденья пассажирского салона и не по противоположным местам, а именно по центру, впритык к его боку и бедру. И все то время, что вы сейчас говорили, он смотрел в твое лицо — в глаза, наблюдал за каждым изменением и плохо скрытыми эмоциями и… держал левую руку на спинке дивана за твоей головой (если чуть отклонишься назад, то упрешься о нее затылком; по крайней мере, при резком движении машины ты то и дело задевала его прядями своих волос). Он даже поправил на тебе воротник пальто, когда ты не совсем изящно примостилась на указанное им место. До объятий, конечно, далеко, но такая близость казалась намного большей, чем в том же ресторане (если не считать того единственного момента с ментальным слиянием ваших тел и желаний) или в гардеробной гостиницы, где он помог тебе одеться сразу же после того, как ты вернулась из туалета (куда ты сходила по его же настоянию).

Не то, чтобы это напоминало интимные зажимания озабоченных подростков, но для тебя это было практически запредельной милостью от человека, выдающего свое поощрительное вознаграждение буквально по дозам и на развес на аптечных весах.

— Да. Сегодня за разговором в ресторане мне напомнили, что ты в Леонбурге уже целый месяц, а еще не видела ни его главных достопримечательностей, ни самых знаменитых среди леонбургжцев мест, улиц и особенно парковых зон.

— И особенно Парламент. И… и Капитолий Уайттон… — ты резко замолчала, скосив опасливо глазки к его лицу и чуть было не заулыбалась во весь рот и во все 32. Уж что-что, а известнейшие здания и исторические памятники Леонбурга ты могла перечислять не останавливаясь не хуже любого коренного горожанина. Но сейчас тебя накрыло совершенно иным чувством интереса и сдержанного восторга — его улыбкой. Черт.

Бога ради, пусть такой же сдержанной, как и в ресторане, пусть лишь только на сомкнутых губах, но он улыбался именно тебе и над тем, что ты говорила. И пусть его глаза были заблокированы, как и раньше (всегда. Постоянно. Где бы вы ни были и чтобы не делали), но ты же могла воспользоваться окружающими сумерками, которые смягчали глубину его взгляда и благодаря которым ты имела возможность запустить свою неуемную фантазию на полную катушку — дорисовать в этой самой глубине (и частично на поверхности) недостающие в ней и для тебя чувства.

Черт с ним, даже если это сознательный самообман, но разве твой сегодняшний полет прерывался хотя бы раз? Разве ты не паришь до сих пор и не погружаешься в эту приторную патоку его ласкающей тьмы?

— Все сегодня мы, конечно, посмотреть не успеем, но хотя бы заложить начало вполне даже да. И тебе действительно не помешает провести несколько часов на свежем воздухе. За эту неделю ты итак была ограничена в своих передвижениях практически до замкнутого пространства: салон машины, подземный гараж, работа, квартира на Лайтвуд-Парк; дом-работа-лифты.

— Мы едем куда-то конкретно? — на самом деле тебе было не так уж и интересно знать об этом, но хотя бы иметь представление, на что рассчитывать и ждать.

— Здесь недалеко. На набережную в парке Солт-Ривер-Сквер.

Улыбка как-то уж быстро сошла с его губ, как и взгляд стал слишком уж "задумчивым", заскользив по твоему лицу знакомыми изучающими мазками, от которых тебе и раньше становилось не по себе, а сейчас и подавно. Сердце выдало предательской аритмией не самого приятного волнения. Fuck.

Ну почему именно сейчас? И что теперь? Что все это значит? Тебе начинать бояться уже сейчас? Полет закончен?

Глаза и голова сами потянулись вслед за ощущением передаваемого движением автомобиля. Ты смотрела в оконный ряд панорамного экрана лимузина, пока он мягко разворачивался, намереваясь припарковаться с секунды на секунду в каком-то незнакомом тебе месте (можно подумать все остальное места в этом городе были уже тобой исследованы вдоль и поперек). Ты все равно не смогла разглядеть и части захваченной картинки, а тонированные окна изменяли даже натуральные цвета. Правда, стволы вековых деревьев тебе все-таки удалось рассмотреть и может светлую дорожку аллею из гранитной брекчии — одну из нескольких и самых к вам ближайших.

— Возьми с собой сумочку. — не вполне понятный приказ (она тебе и в ресторане не особо-то понадобилась), но тебя отвлекло движение его рук, когда он убрал левую со спинки сидений и начал натягивать поочередно на ладони черные перчатки из натуральной кожи.

Еще одно из его исключительных действий, от которых у тебя начинали путаться мысли, эмоции и противоречивые предчувствия. Всего десять или двадцать секунд, а твое тело под несколькими слоями далеко не плотных одежд уже покрылось липкой испариной и ломотой болезненного жара.

Сумочку-то ты взяла, только не заметила, как вцепилась в нее сжавшимися пальцами.

— Выходим, Эллис, уже приехали…

Трижды fuck.

Но что он мог сделать с тобой и тебе на улице, да еще и в общественном парке? — Ты уже забыла, что он сделал с тобой в поезде метро? До чего умудрился довести там и совсем еще недавно в зале ресторана "Роял-Плаза"?

Сердце ломанулось о ребра грудной клетки мощным ударом, словно и вправду намеревалось проломить кости и вырваться на свободу… успеть вырваться, до того, как его рука легла на дверную ручку и впустила в салон машины яркий свет, резкие звуки, "оглушающий" шум улицы и поток свежего воздуха. Пора выбираться из кроличьей норы Эллис… и добро пожаловать в "Чудесный Сад".

Все хорошо. Это только прогулка по парку и набережной, в этом нет ничего криминального. Он же сам только что сказал, что тебе это нужно для поднятия тонуса и разгона застоявшейся крови (как будто он не делает это с тобой в своих пыточных комнатах на своей холостяцкой квартире. После парочки подобных сеансов можно смело не ходить в спортзал целый месяц).

— Не холодно? Не слишком освежает? — это одна из его завуалированных шуточек или попытка вернуть тебя на землю? Только вот последнего тебе никак не хочется совершать… Не сейчас. Ты не готова. Ты слишком высоко взлетела, чтобы сорваться с такой высоты за считанные мгновения и не заметить этого.

Но холод воздуха и захватывающе яркая картинка напротив вогнали куда больше подкожных страхов и выписанных себе заранее и собственноручно свежих доз отрезвляющей боли. Дэниэл Мэндэлл-младший в "лучах" ослепляющего дневного света (увы, солнце скрыто за пасмурной дымкой ноябрьских туч и там наверху, наверное, очень и очень холодно, в тех самых снежно-дождевых облаках — намного холоднее, чем здесь внизу… под его заботливыми руками и сверх внимательным взглядом). Когда в последний раз ты видела его лицо при таком четком и естественном освещении да еще и с такой близи? Ресторан не в счет, там слишком много искусственного света с затхлыми испарениями чужих голосов, мыслей, дыхания и не слишком сочетающихся друг с другом запахов, от которых режет и слезятся глаза, а не только щиплет нос и першит в горле. Сейчас все по другому. Вы же в ином измерении, вы только что вернулись в его реальность, в ту часть, где ты еще не была, и поэтому пока еще не знаешь, хочешь увидеть ее всю или же вернуться обратно, чтобы забиться в углу уже знакомой тебе черной дыры и не вылазить оттуда, пока все не закончится… (не закончится Что, Эллис, о чем ты вообще?)

А он как ни в чем не бывало поправляет на тебе воротник пальто и проверяет застегнуто ли оно на все пуговицы потайной планки или ты все же умудрилась пропустить парочку. И тебя при этом тянет прижаться спиной к машине и застыть в этой почти интимной позе, почти в его объятиях и гори все остальное синим пламенем.

Нет, тебе вовсе не холодно, разве что лицо немного обжигает или растирает сухой наждачкой морозного холода. Вы же в Леонбурге, в северной столице, здесь всегда холода наступают раньше, и если ты не будешь держаться за него, льнуть к его сильному горячему телу, то замерзнешь быстрее, чем вы успеете отойти от машины на несколько шагов.

— Морозно… — единственное, что вылетает из твоего рта со слабым облачком теплого дыхания. И тебе почему-то очень трудно отвести глаз от его лица, скорее еще сильнее тянет поднять руку и прижать горящей ладошкой к его холодной, идеально выбритой щеке.

Боже, сколько контрастных деталей на живой фактуре чистой кожи — миллиарды мельчайших линий, точек, пор и неповторимой прорисовки индивидуальных черт, которые едва ли воссоздашь на той же высокохудожественной фотографии. Не удивительно, что тебе ТАК непреодолимо захотелось дотронуться до них, вспомнить это умершее десять лет назад ощущение, вновь пропустить его через сенсоры своих дрожащих пальчиков и сомлеть окончательно, когда это наконец-то произойдет (ты же сделаешь это, да, Эллис, рано или поздно попросту не выдержишь и сделаешь). По щеке, твердой линии скулы и подбородка, по светлому контуру упругих губ, согреваясь его горячим дыханием… пока взбесившийся пульс ваших сердец не сольется в одну синхронную ЭКаграмму.

Интересно, если бы ты сделала это сейчас, как бы он отреагировал? Отшатнулся? Перехватил бы твою руку и… тут же наказал?

Как?

Последние мгновенья ускользающего совершенства и чуда… Ты так и не осмелилась поднять руки.

— Пара градусов тепла, мороз был ночью и утром. Думаю, за десять минут прогулки не окоченеешь.

Нет, если он позволит тебе держаться за себя и прижиматься к нему… Он же не заставит идти тебя следом подобно собачке на невидимом поводке — это было бы слишком даже для него, хотя куда более приемлемей к данной ситуации, чем то, что он совершит на самом деле.

И он действительно делает шаг назад, но всего на пару секунд, чтобы потянуть за собой за руку, и пропустить твою неуверенную ладошку в кольцо подставленного локтя. Очередной гулкий толчок сердца с отдачей по горлу и глазам, и тебя снова накрывает душным саваном болезненной реакцией на все его действия. Почему он это делает, откуда такая невозмутимая апатия к окружающему миру и возможным свидетелям подобного поведения? Уже в который раз он игнорирует общепризнанные правила социума и тот факт, что он женат, достаточно известен среди праздной публики и каждый его зафиксированный со стороны шаг может в любую секунду стать общественным достоянием всего мира, а не одного лишь Леонбурга. Откуда такое пренебрежение ко всем и вся и даже к тебе? Если его жена и привыкла к его столь неординарным выходкам (хотя, как вообще можно к такому привыкнуть?), то ты явно была к ним не готова (до сих пор и все еще). Конечно, идти под ручку с главой компании "Глобал-Вижн" в общественном парке на глазах у стольких прохожих — это и близко не стоит с тем, что он творит с тобой за стенами своей квартиры. Пусть никто из них и не догадывается, что между вами происходит на самом деле, но ты же знаешь. Ты-то помнишь и чувствуешь все. Каждую метку и пульсирующий след от каждого удара и проникновения — голоса, слова, плети, члена… И именно последним тебя больше всего и режет, будто ты на самом деле боишься, что эти метки проступят и их увидят все: на твоем бледном лице, в твоих расширенных от несходящего волнения и страха глазах. Увидят, поймут, зафиксируют в собственной памяти и расскажут всему миру, почему это Алисия Людвидж — известнейший фашион-фотограф гуляет по Леонбургу со своим главным боссом Дэниэлом Мэндэллом-младшим? Какие еще напрашиваются выводы у встречных людей, когда они смотрят на вас, смотрят, как ты пугливо жмешься к боку своего Хозяина и старательно прячешь взгляд на носках собственных полусапожек, будто пытаешься приноровиться-подстроиться к ровному шагу вышагивающих рядом сильных мужских ног в черных брюках и в кожаных туфлях демисезонной модели. Был бы на тебе сейчас толстый шарф или обмотанная вокруг шеи шаль — закопалась бы в них нижней частью лица вместе с носом.

— Не хотел тебя расспрашивать вчера в субботу и этим утром, чтобы лишний раз не волновать… — даже так? С каких это пор его начало беспокоить, волнуешься ли ты после разговоров с ним или нет, и как ты отреагируешь в целом, если он вдруг решит обработать твою психику заранее, перед предстоящей сессией, походом на работу или в ресторан?

Ты даже вскинула голову, как от невидимой пощечины, теряя на время дар речи и ориентиры в окружающем пространстве.

Вы только-только отошли от лимузина по той самой аллейке, ведущей извилистой каменной лентой от пешеходного тротуара через газоны парка в сторону широкой набережной, вымощенной настоящим булыжником еще не известно с какого века. Стоило вам сделать несколько шагов от черного крайслера, как он тут же мягко скользнул шинами по накатанному асфальту и съехал с припаркованного места практически бесшумным направлением на несколько ярдов вперед. Судя по новой выбранной им точке временной остановки, идти вам придется по намеченному (не тобой) пути где-то не меньше двадцати ярдов (что тоже еще не факт). А пока вы пересекали парковую зону Солт-Ривер-Сквер (растянувшуюся вдоль набережной в целую милю) неспешным прогуливающимся шагом и тебе никак не верилось, что все это было не сном. Все это было чистой реальностью.

Неужели такое в принципе возможно? Вначале ресторан, теперь вот парк, будто судьба или жестокие боги, переутомленные вечной скукой и собственным совершенством, решили исказить вашу историю десятилетней давности на абсолютно новый и весьма извращенный манер. Ты шла под руку с Дэниэлом Мэндэллом-младшим, как если бы вы были здесь самой обычной парой (и для непредвзятого наблюдателя не обязательно связанной чем-то большим, чем простым дружеским знакомством) и вас впереди не ждало ни чего, кроме милой прогулки по парковой алее и набережной. Тем более окружающие вас деревья, невечнозеленые кустарники, цветники и особенно садово-парковые строения уж слишком просвечивали своими оголенными скелетами, чтобы намеренно искать среди них место для интимного уединения. Прижимать спиной к стволу векового вяза тебя определенно не собирались, как и шептать на ушко возбуждающие пошлости…

Эллис, ты еще здесь? Очнись, дорогая.

— Поэтому решил перенести этот разговор на более поздний срок и в более подходящее место.

И что теперь? Ты должна завилять хвостиком и радостно тявкнуть в ответ?

Тут бы хоть как-то сдержаться и не закашлять от очередного приступа аритмии.

Одно из двух, или этот разговор будет слишком тяжелым и данное место выбрано не случайно, или ты попросту и по привычке паникуешь, готовясь к самому худшему заранее.

— Разговор?.. О чем? — повернуть к нему лицо и взглянуть на чеканный профиль хладнокровного киллера оказалось намного сложнее, чем за несколько минут до этого в салоне автомобиля. Но еще сложнее было заставить себя произнести этот идиотский "риторический" вопрос.

— О прошедшей неделе. Вернее, о том, что ты делала и чего не делала в эти дни. — зато ему явно не составляло никакого труда и говорить и тем более посматривать на тебя при небольшом повороте головы. И тебе не очень это нравилось и особенно после поездки в лимузине.

Тональность его голоса не изменилась, скольжение ласкающих лезвий бесчувственного взгляда по твоему лицу тоже, но сейчас все было иначе — воспринималось, чувствовалось и пропускалось через нейроны и оголенные струны вскрытых им же эмоций абсолютно по другому.

Нет, парение уже давно закончилось, просто теперь ты зависла в мертвой точке на несколько долгих мучительных мгновений перед тем, как сорваться окончательно и безвозвратно.

— Что я не делала? — наверное, после ресторана и повышенного в крови алкоголя чувство смелости подскочило сразу на несколько пунктов. И новые дозы адреналина, казалось, еще сильнее распаляли скрытые инстинкты спавшего где-то до этого в глубоком анабиозе отчаянного камикадзе. — Я ездила на работу, я работала (или пыталась работать), возвращалась домой, изучала каталоги по оформлению домашнего интерьера, мебели; образцы ламината, дерева, керамической плитки, ковровых покрытий… Все как от меня и хотели.

— И ты была всем этим так самозабвенно увлечена, что вдруг очень кстати "забыла" о других не менее важных проблемах?

Он не перебил тебя намеренно, наоборот, выждал, когда закончишь свою оправдательную тираду и лишь затем все тем же ровным и сверхневозмутимым голосом припечатал к месту, как ту глупую мошку легким давлением ногтя к стеклу.

— Проблемах?

— Да, Эллис, проблемах. И если ты будешь повторять часть моих слов в форме "непонимающего" вопроса, менее актуальными они от этого не станут. Например, как одна из самых главных на сегодняшний день. Когда я просил тебя записаться на прием к доктору Воглеру? И разве Эвелин на протяжении всей этой недели не напоминала тебе об этом?

Ты чуть было не пропустила тот момент, когда вы прошли насквозь все десять (а может чуть больше) ярдов парковой зоны, спустившись на классическую диагональную кладку булыжника вдоль всей набережной на Солт-Ривер-Сквер. А ведь тебе так хотелось до этого спросить, почему это место называют Соленой Рекой. Ты потеряла эту возможность еще в самом начале, когда еще можно было самой задать направление разговора по более мягкому и беспороговому руслу. Или нельзя? Отсрочить такие вещи невозможно, потому что они слишком неминуемы, как тот необратимый фатум, занесший над твоей головой свой обоюдоострый двуручный меч.

Конечно, это еще далеко не смертельная тема беседы и не выбивающие из-под ног вопросы, но это не значило, что их не предвидится вовсе. У всего есть свое начало, а господин Дэниэл Мэндэлл-младший не привык довольствоваться малым.

А пока… ты еще видишь, куда вы направляетесь, чувствуешь под ногами изменившуюся поверхность "дороги", слышишь стук собственных каблуков и подошв о твердый булыжник (отражающийся тройными переборами гулкого сердцебиения по всему вытянутому струной телу)… ощущаешь, как подрагивают твои пальчики на внутреннем изгибе локтя человека, который все это время вел тебя в нужном ему направлении и в которого ты мечтала вцепиться далеко не одной рукой. И ты почти не заметила, как твое обескровленное лицо обдало мягким потоком влажного воздуха со стороны раскрывшегося во всей своей красе широкого русла Великой Эммы. Платиновый блеск живой мутной воды, который вскоре ты возненавидишь всеми клетками своей сущности, он еще долго будет стоять перед твоим пустым взором пульсирующей игрой двух стихий, даже когда ты провалишься в глубокое бессознательное состояние.

— Мне просто было некогда до этого… Чтобы записаться на прием, нужно подгадать подходящую под него дату в моем рабочем графике, а я сейчас не совсем еще разгреблась с тем, чем мне предстоит заниматься в предстоящие недели в Глобал-Вижн. И я уже молчу про оформление квартиры на Лайтвуд-Сквер, потому что кому-то в срочном порядке потребовалось, чтобы я занялась обустройством ее интерьера за рекордно сжатые сроки.

— По-твоему, использовать в данном обсуждении самые нелепые формы оправдания, да еще и усугублять свое положение недопустимой манерой поведения — это лучший способ защиты своих инфантильных проступков? На прием к врачу достаточно выделить около часа того же обеденного времени или полчаса рабочего. Уйти на несколько минут из своего кабинета и здания компании — это не такая уж и сверх невыполнимая задача. Уж тебе-то с твоим почти гибким рабочим графиком, связанным с частыми выездами на съемки и прочими дополнительными поблажками это вообще не идет ни в какое сравнение.

— Думаю, раздувать проблему из столь нелепого вопроса еще более нелепей, чем его обсуждать, — твой голос наконец-то дрогнул, чего не скажешь о его звучном баритоне, чей глубокий бархат всего в одну долю мгновения способен превратиться для твоего слуха и стынущей сердечной мышцы в наждачное трение острых зубьев ржавого напильника.

Но тебя было уже не остановить. Осознание того, что ты итак все эти дни балансировала на грани психического срыва (потому что никак не могла прорваться критическим анализом в происходящие события, диктуемые действиями этого человека) все-таки продолбило в этом беспросветном мраке абсолютной безысходности тончайшую щель с еще более нитевидным лучиком света. Пусть наощупь, пусть не зная, куда двигаться дальше и за что цепляться, но это было уже хоть что-то.

— Кажется, чье-то экспрессивное поведение на сегодняшнем обеде повлияло на кое-кого далеко не достойным для подражания самовыражением. Ты добиваешься того, чтобы расстроить меня еще больше, чем уже сделала?

Только почему-то ты не слышишь в его ровном, едва не апатичном голосе никакого расстройства и раздражения? Он способен хотя бы сыграть данное чувство, а не озвучивать его отмороженной тональностью дико заскучавшего зрителя?

И почему желание вцепиться в него со всей дури никак не отступало?

Кажется, тебя начало уже потихоньку трясти и на вряд ли от холода. Ты его сейчас и не ощущала, скорее наоборот — плавилась в липких накатах неравномерных вспышек подкожного жара, которые так и норовили добраться своими обжигающими щупальцами до твоего сердца и горла.

— Чем уже сделала? Что именно? Не записалась на прием к гинекологу? — ты бы возможно даже засмеялась, если бы не этот гребаный страх, царапающий сознание все сильнее и сильнее, стоило тебе пройти еще на шаг вперед к краю собственного безумия.

Ты и вправду свихнулась, раз не могла остановиться, если позволяла себе и дальше нестись на полной скорости к земле… к острым шпилям разбитых зеркал, не думая о возможности как-то притормозить-замедлить это бешеное падение…

— Не записалась на прием, ни разу не связалась с неким Брайаном Степлтоном, чтобы сообщить ему о разрыве вашей помолвки, не совершив ни одной даже мало-майской попытки объясниться с ним, а главное… проигнорировав сразу два моих четких указания. Ты хочешь, чтобы я лично занялся данными проблемами на свое собственное усмотрение? Ты действительно хочешь именно ЭТОГО, Эллис?

Ледяные жгуты вымораживающего страха с липкими щупальцами лихорадящего жара все-таки обхватили твою сердечную мышцу далеко не ласковыми тисками то ли оглушающей боли, то ли ослепляющей паники (или тем и тем одновременно). Еще немного и они доберутся до твоего мыслительного центра, выбивая контакты здравого рассудка один за одним.

У тебя даже не было нескольких секунд, чтобы оглядеться по сторонам и задать себе самый бессмысленный вопрос "Почему здесь? Почему именно здесь?" — Да и чтобы ты вообще заметила, если бы это сделала?

А если ты сейчас его отпустишь и побежишь, что дури, из последних сил?

— Ты мне можешь ответить хотя бы на это? Что тебе помешало взять телефон и набрать его номер? ЭЛЛИС.

— Я просто забыла… Мне было некогда, — голос сел, осип, сорвался окончательно, и ты вообще с трудом понимала, что он принадлежал тебе.

И кажется, тебя уже подташнивало. И эта ноющая боль в пояснице и внизу живота с правой стороны. Чем сильнее тебя крыло, тем глубже ее острые коготки и жадные зубки впивались в твою плоть изнутри.

— Я пыталась прийти в себя. Мне нужно время… хотя бы еще немного времени. Я не могу так…

— Что ТАК? Что конкретно ты не можешь, Эллис? В Эшвилле тебе хватило всего два-три дня, чтобы собрать все мои фотографии, вещи, аккуратно запаковать их в коробочку и принести их мне лично — на порог моего дома. Ты попрощалась со мной тогда где-то максимум за десять минут. Что в этот раз тебе мешает проделать такой же незамысловатый фокус с Брайаном Степлтоном?

— Не знаю…

Боже… ты еще шла? Как? Откуда у тебя оставались на это силы? Ты же не чувствовала собственного тела — ни рук, ни ног, ни окружающей реальности. Ее свернуло, затянуло в острые трещины смятых фотокарточек, резко схлопнуло беззвучной вспышкой в черной помпе разверзнувшейся бездны. Остался только запах…

Что это? Мазут, бензин или тухлые водоросли? Чиркни спичкой или колесиком зажигалки и разнеси остатки этой долбанной реальности к чертовой матери, пусть высосет из нее весь воздух и сожрет алым пламенем то, что ты так боялась воскресить и чувствовать, то, что уже пожирало тебя изнутри, вырываясь на свободу абстрактным хаосом чистого безумия. Ты больше не хочешь этого переживать и пропускать через себя, оно же попросту тебя убьет рано или поздно. Разве он не понимает? Против этого чувства вины нет никакого лекарства. И любое его слово на эту тему пострашней любой разрывной пули. Мгновенно, летально и… запредельно болезненно.

— Наверное из-за того что… — (бл*дь, Эллис, молчи. МОЛЧИ, твою мать, — Это не я… кажется… Это все Алисия Людвидж, — Думаешь, он примет от тебя подобное объяснение?) — Потому что мы уже три года вместе. Это очень большой срок. Такие вещи нельзя делать по телефону или… по почте. Он же не имеет понятия, что здесь происходит… Я ведь это должна сделать по собственному принятому мною решению…

Остановилось не только сердце, дыхание и весь мир, оглушая-ослепляя и впиваясь в кожу (то ли снаружи, то ли изнутри, то ли изнутри и снаружи) тысячами осколками разбитых черных зеркал, замерла даже вселенная и ты вместе с ней. Если пошевелишься — они разорвут тебя на пыль, а ты даже не успеешь перед этим закричать, осознать, что тебя убило за ничтожное мгновение собственной глупости.

Господи… ты ощутила это… ЕГО… пусть всего лишь за две-три вспышки долей секунды, но это была уже не тень. Тень бесплотна, а это… Черный фактурный мрак, скользнувший бесшумным танцем твоей персональной смерти через разделявшее вас расстояние живой горячей и пугающе осязаемой массой… И ты почувствовала (нет, не услышала, а именно почувствовала, потому что в вакууме ничерта нельзя расслышать) вибрацию низкого, глухого, почти утробного рычания и каким-то немысленным чудом успела разглядеть в черноте заволновавшейся тьмы отражение собственного тела и перепуганного до смерти взгляда, вспыхнувших тусклым рефлексом растворяющегося света в бездонных угольных зрачках готовящегося к нападению зверя.

— Дай мне свою сумочку. — его голос впервые прозвучал слишком громко, едва не выбивающим выстрелом по барабанным перепонкам, хотя он наоборот его понизил.

И ты не смогла удержаться, чтобы не вздрогнуть, холодея, млея и цепенея от ужаса всем телом и всеми внутренностями, потому что ощутила в его бархатной тональности те самые металлические нотки утробного "рычания". Ты не удивишься, если в эти мгновения в твоих волосах появилось несколько белых нитей седых волос (именно в эти, а не потом, когда ты очнешься ровно через сутки в…).

— Бл*дь, Эллис, ты когда-нибудь будешь выполнять мои приказы с первого раза?

А как бы ты это сделала, если тебя парализовало до самого мозга костей? Если ты еще стояла на ногах благодаря какому-то сверхъестественному чуду, вместо того, чтобы рухнуть из-за подрезанных сухожилий и трясущихся коленок прямо на булыжник набережной и завизжать на всю округу от ужаса и разрывающего сознание страха.

— ДАЙ МНЕ СВОЮ СУМОЧКУ.

Лучше бы он тебя тогда ударил, а не совершил то, что вынудил сделать тебя и о чем ты будешь жалеть едва не всю оставшуюся жизнь…

Ты даже не поняла, как смогла приподнять левую руку с той самой треклятой ручкой. Скорей всего, это снова была не ты. Зато именно ты все чувствовала, все видела и все слышала. И все это было более, чем просто страшно.

Меньше секунды и твои пальцы царапнуло давлением вырвавшейся из них декоративной ручки плетеных кожаных и металлических жгутов-цепочек. Какого хоть цвета и формы была эта сумочка? Это же не ты ее опять выбирала… и не ты ее заполнила привычным дамским барахлом, ты даже ни разу не заглянула в нее сегодня. Поэтому твои глаза буквально полезли на лоб от шокированного изумления, когда он ее открыл и выудил со дна до боли знакомую бархатную коробочку?

Он и на этом не остановился. Открыл и саму коробочку ловким, практически незаметным жестом искусного факира. И конечно же ты увидела на ее атласной подушечке то, что там все это время и лежало — массивное кольцо из розовой платины. Помолвочное кольцо от Брайана, которое ты так стеснялась носить…

— Я тебя предупреждал, Эллис. Мои методы тебе не понравятся. Но если тебе и вправду так сложно принять решение, ты мне просто не оставляешь выбора…

Вроде бы и не такой уж и сильный взмах руки, скорее изящный выверенный жест кистью, как при отмеренном ударе плетью или стеком и… ты уже во все глаза смотришь, как эта коробочка перелетает низкий парапет ограничительной линии между широкой аллеей набережной и довольно высокого уровня воды (всего фута два под краем стены, замурованного в железный камень берега) текущей на юго-запад реки. Ты не услышала и не поняла, как ахнула в голос, едва вообще соображая, что происходит. Тусклый свет пасмурного дня с еще более блеклыми бликами постоянно движущейся воды вспыхнули переломленным спектром в нескольких камешках граненных бриллиантов и по ободку кольца. И все. Он тихо плюхнулся в трех ярдах от вас прямо об воду.

А дальше все слилось, как в самом тяжелом и непрекращающемся кошмаре, когда ты знаешь, что еще можешь все исправить и даже собираешься это сделать, но тебя сковывает по рукам и ногам мертвым грузом непреодолимого сопротивления. Только этот "груз" оказался самым банальным препятствием — руками твоего беспощадного палача.

— Ты в конец еб*нулась? — его осипший, пережатый прорвавшимся волнением низкий баритон рявкнул на самое ухо, в тот самый момент, когда тебя, подобно сомнамбуле в глубоком коматозном трансе потянуло следом за коробочкой.

Ты и сама не заметила, как умудрилась это сделать. Неосознанно, толкаемая чистыми инстинктами мощнейших подсознательных импульсов, рванула к низкому "бордюру" парапета. И ты бы ей богу сиганула в воду, если бы не его молниеносная реакция и не его руки, перехватившие тебя на полушаге уже с занесенной ножкой над краем каменной стены берега.

Тупая боль вцепившихся в твои предплечья пальцев оказалась достаточно сильной, но не достаточно отрезвляющей. Она вонзилась в мозг выбивающей шрапнелью окончательного помутнения, вскрывая вместе с нервами лишь чистые животные рефлексы — ярость, неконтролируемое безумие… дичайшее желание с отчаяньем выжить, любой ценой или до самой смерти.

Две или три секунды, может меньше. Он сдернул тебя назад, разворачивая по направляемой им траектории лицом на себя, а ты… Ты просто не удержалась, поддавшись этому вырвавшемуся на волю сумасшествию. Ты бы и не смогла иначе, оно было сильнее тебя, до ужаса сильнее. И оно затопило твой рассудок и тело сокрушительной волной всесметающей одержимости за считанные микросекунды, и именно оно подняло твою руку за мгновенье до того, как ты увидела и осознала, что творишь.

— Негодяй… свихнувшийся ублюдок, — хриплый женский рык прозвучал где-то в стороне, далеко-далеко (скорее на противоположном берегу реки), но уж никак не мог сорваться с твоих губ.

Господи, ты же едва различала черты его размытого перед затуманенным взором лика (глаза не в счет… Нет. Их гребаные клинки слишком болезненные и глубокие, чтобы не ощутить в полную меру их острые порезы по сердцу и агонизирующей сущности). Но ты попала точно в цель, будто целилась заранее, где-то глубоко в подсознании, рассчитав силу удара на максимум и тут же обомлев. Короткий хлопок звонкой пощечины вернул тебя в реальность вместе с болью сразу же, стоило тебе остановиться и наконец-то увидеть его четкий образ. Щемящий ожог проступал на ладонях и пальцах одновременно с темнеющим пятном на щеке и скуле Мэндэлла-младшего.

Боже правый, его лицо и глаза.

Наверное твое сердце никогда еще так надолго не останавливалось и не угрожало в последствии разбиться о ребра грудной клетки подобно взбесившейся птице. Только было уже слишком поздно, хотя разум никак не хотел принимать свершивший факт до конца.

Ты только что его ударила. Ты ударила по лицу Дэнниэла Мэндэлла-младшего…

И ты еще не потеряла после этого сознание? Даже после того, как он притянул тебя к себе еще ближе, впечатал в свои грудь, живот и бедра и навис над твоими широко распахнутыми глазками в точь-точь, как тот зверь из твоего мимолетного видения. А ты лишь жалобно всхлипнула, когда он заломил ту самую руку, которой ты его ударила тебе за спину, едва не выкрутив запястье с кистью на все 360 градосов. Усиль он нажим своих пальцев или еще выше приподними твой локоть, у тебя бы точно треснули кости и полопались сухожилия прямо от основания шеи. Поэтому ты и не закричала от этой оглушающей боли, потому что она стянула еще и твое горло с трахеей. Накрыла с головой, разорвала к чертовой матери все, что еще секунду назад толкало тебя на безрассудные подвиги. И теперь ничто на свете не заставит тебя пошевелиться в смертельной хватке этого человека, в руках, держащих твою жизнь в буквальном смысле этого слова за пульсирующие нити перетянутых нервов, за горло… за сердце.

Попробуешь дернуться и последующая за этим боль прикончит тебя незамедлительно, всего в один щелчок его пальцев.

— В машину. Живо. Прогулка закончена.

Казалось вместе с силами он выкачал из тебя еще и всю кровь. Уже через две секунды ты не различала куда и как вы идете. Только ощущала обезумевшие толчки надрывающегося сердца по всему дрожащему от замораживающей лихорадки телу, его сжимающуюся ладонь на изгибе твоего локтя (к вечеру точно проступят пятна гематом и не только там), его душную тень, затянувшую все окружающее пространство вибрирующим мраком его засасывающей реальности. Только его. Одного его и ничего более.

Еще через минуту лишь на несколько мгновений из размытого ничто проступили знакомые очертания черного лимузина с открывшимся порталом в черную кроличью нору. Ты даже влезла туда не сама, он едва не собственноручно затолкал тебя на задние сиденья, не разжимая пальцев ни на секунду.

Слишком громкий удар захлопнувшейся дверцы ударил по слуху и нервам отрезвляющим выстрелом, сразу же сминая лишние внешние звуки едва не до звенящей тишины. Новая вспышка боли резанула более мощным прострелом по позвоночнику в затылок и на вылет. Ты моментально выпрямилась почти не соображая, что делаешь, хотя мысль скатиться на пол и устроить там показательную истерику уже дробила височные доли и ломилась по костям выгибающим разрядом в десять тысяч вольт.

Только бы не оборачиваться, только бы не смотреть в его в лицо, в ЕГО ГЛАЗА.

Но ты не могла не почувствовать, как он потянулся к скрытой над подлокотником дивана панели сенсорного интеркома и не услышать, как он проговорил четким и до невероятности спокойным указанием Джордану Крамеру:

— Возвращаемся на Мейпл-Авеню.

— Нет. Я не хочу туда. Я НЕ ПОЕДУ ТУДА, — ей это удалось, она-таки прорвалась, пережала голосовые связки подступившим рыданием и иссушивающим горло наждачным хрипом. Неужели это был твой голос и эти слова вылетали из твоего рта? — Я ни за что туда не поеду. НЕТ.

— Эллис, какого хрена ты тут устраиваешь?

Нет-нет-нет. Ты не сделаешь этого. Ты больше не посмотришь на него. Никогда и ни за что на свете. И ты больше не хочешь его чувствовать, не хочешь, чтобы он прикасался к тебе и уж тем более держал — за руку, за раскрытые раны, за бьющийся в конвульсиях подыхающий разум.

Отчаянный рывок вглубь салона к кожаным сиденьям бокового дивана едва не закончился падением лицом в пол. Но тебе было бы уже все равно, даже если бы так и случилось, даже если бы он вовремя тебя не перехватил обеими руками и не обрезал на корню все твои идиотские попытки вырваться.

— Только не туда. Я не хочу, — чистейшая истерика с завывающим скулением в полный голос.

Ты больше не хотела ни о чем думать. Бл*дь. Ощущать, пропускать через кожу, нервы, сердце. Они достигли своего предела, они прорвали этот железобетонный блок нереального кошмара, страха, нечеловеческой боли, каждого пережитого в сто тысячный раз воспоминания и чувства вины… Боже, треснули вместе с костями и вытолкали окончательно на поверхность… вот только куда? К свету? Или опять в абсолютное ничто?

— Эллис, твою мать. Сейчас же прекрати эту гребаную истерику. Ты меня слышишь?

— Нет. Нет. Хватит. Отпусти. Бл*дь. ОТПУСТИ.

Но он как назло еще сильнее сжимал на тебе смертельные петли своей титановой клетки, врезался под кожу и в ребра их раскаленными прутьями, сковывал тело по самым уязвимым и болезненным точкам, чтобы у тебя даже в мыслях больше не возникало устроить новую попытку побега (не важно какого — физического или ментального). А самое страшное, он стиснул твою голову в живых тисках своих ладоней и пальцев, он направил твой взгляд на себя — в свое лицо.

— Эллис, ты сейчас же успокоишься, возьмешь себя в руки и молча, без единого звука и всхлипа доедешь до нашего дома на Мейпл-Авеню. Ты меня хорошо слышишь? Посмотри на меня.

О, боже. Только не это и не сейчас. Пожалуйста. Все что угодно, только не ЭТО.

Но он даже и не думал отпускать или ослаблять хватку, настойчивее вдавливая большим пальцем в одну щеку, четырьмя в другую, а ладонью в подбородок.

— ЭЛЛИС.

А разве ты не смотрела все это время на него? Или ты не заметила, когда со всей дури зажмурилась?

И разве так не делают, когда видят, что до земли остались считанные секунды? Закрывают глаза в надежде избежать визуального столкновения со своей долгожданной смертью?

Господи, как же тебе плохо. Как тебя выкручивает на изнанку, разрывает кожу, плющит кости, мозг и шокированное сознание. Еще немного и от этого бешенного падения тебя вырвет, буквально.

Но что-то все же заставило подчиниться, разлепить веки, задохнуться в который раз от глубинного погружения его беспощадных глаз в твои, задохнуться, оцепенеть, зависнуть на несколько микромгновений в вакууме его затягивающей тени.

Только это не помогло. Потому что меньше, чем через секунду ты упала… прямо на торчащие из мертвого камня зубья зеркальных осколков. Они прошили тебя насквозь, вспороли всего за один незримый миг. Единственное, что ты успела осознать и прочувствовать — это боль, нереальную вспышку боли. По позвоночнику, в поясницу, в живот.

И именно тогда, когда ты посмотрела в его лицо — бесчувственное, потемневшее от прилива крови совершенное лицо своего любимого убийцы, неуязвимого бога и персонального Дьявола. И ты закричала… прямо в его глаза, выгибаясь в его руках конвульсивной судорогой, срывая глотку перед новым приступом, более сильным, более нестерпимым…

Всего полсекунды на то, чтобы кроме боли ощутить запредельный страх, почувствовать горячую струйку, побежавшей по промежности мочевой жидкости (боже, неужели ты описалась?)… увидеть, как побелело его лицо и как тут же скрылось за размытой дымкой сгустившейся тьмы.

Вторая вспышка оказалась в прямом смысле контрольной, заглушив абсолютно все — звуки, образы, ощущения. Ты больше ничего не видела, не слышала и не запоминала…

И конечно же не увидела, как он опять потянулся уже трясущейся рукой к интеркому и не услышала, как он прохрипел в электронный микрофон:

— Крамер, бл*дь… В больницу… Господи… КРАМЕР… ГОНИ В БЛИЖАЙШИЙ ГОСПИТАЛЬ… СЕЙЧАС ЖЕ.

Конец второго тома

Продолжение следует…