В любви и боли. Противостояние. Том второй

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Игрушка. Вещь. Бесправная рабыня.

Беспомощный протест погашен вновь.

Сползла к ногам… под кожей дрожью иней.

В глазах расплаты ужас, стынет кровь.

Клинками взгляда вспарываю нервы,

Раскраиваю душу плетью слов.

Игра без правил. Каждый раз как первый.

Топлю в безумстве, на цепях своих оков…

Просить пощады не имеет смысла,

С моих распятьев шанса нету на побег.

Молчать. Внимать. И плавиться от мыслей.

Срываясь сердцем в бесконечный бег…

Слезами на ресницах тает гордость…

Боль с лаской учат быстро — нет чудес.

Растерзанной игрушкой… с жарким стоном,

Стекаешь в бархат тьмы, моих небес…

©Вейланси

Интересно, как бы назвал Кинг главу в своем гипотетическом романе, если бы решил написать про вас художественное произведение? Что-то вроде: энная глава "в которой Дэн собирает Эллис на работу"? И какой бы он выбрал подходящий жанр? Эротический триллер? Такие жанры вообще существуют в природе?

Не важно, какое дать название твоему состоянию и данному кошмару, которые моментально активировались с обостренным восприятием твоей новой реальности, стоило лишь открыть глаза лежа в твоей новой постели твоей новой спальни — смысл и анализ происходящего на самом деле не имели значения. Аналогов для него не существует, как и литературной (возможно даже научной) классификации. Это то, что теперь банально являлось твоей новой жизнью, частью тебя, тобой: ужасом, откровенным безумием, паникой и страхами, ныне живущих в твоем организме подобно паразитам в благоприятной для них среде — это уже неотъемлемая составляющая твоей сущности, инфицированной черным вирусом, твоя неизлечимая генетическая болезнь, необратимая мутация… Возврата не существует. Лекарств нет. А если и есть, то скорей всего спрятаны в какой-нибудь черной комнате из красных зеркал в черном сейфе Черного Мастера. И достать его оттуда может только один "человек", как и дать его тебе. И похоже это тот особый вид лекарства, который может сработать только через перегонку и переливание с чужой кровью, вернее, с особым и самым редчайшим в мире резусом ДМЙ.

Возможно он даже тебе его и дает, но только по капле, дозируя в невесомых гранулах ровно столько, чтобы твое сердце запускалось и продолжало биться до следующей летальной остановки. Как и сейчас, воскрешая из кроваво-черного забвения сладкой смерти, подобно невесте Франкенштейна. Ты открываешь глаза, видишь уже знакомые очертания большой шикарной комнаты, где кроме тебя больше никого нет, но все равно чувствуешь его, чувствуешь его близость, как если бы он склонялся над тобой в эту самую секунду, заглядывая внутрь тебя через твой парализованный взгляд и накрывал с головой эбонитовой клеткой своей изголодавшейся тьмы. И ему не надо просить тебя послушно открыть ротик и проглотить положенную его пальцами на твой язык черную и красную таблетки. Он запускает по неразрывным невидимым нитям-капельницам циркулирующий обмен вашей смешанной крови с добавлением той самой капли оживляющего эликсира, приправленного щедрыми дозами усовершенствованного вида генетического вируса — его черного безумия.

Если ты до сих пор жива, то только потому, что ОН так захотел. И первое, что ты осознаешь и ощущаешь — это его. В пока еще спящей физической боли, в неожиданном головокружении и в легкой тошноте. Если пошевелишься, он взорвется в тебе мириадами зеркальных осколков, вскрывая запечатанную снами память за считанные мгновения. И тогда ты полностью поймешь и прочувствуешь, что все это правда. Ты не спала. Все это реально, как ты и он. Потому что это ваша реальность, и вот почему она настолько глубоко осязаема и необратима.

Он рядом. Всегда рядом. Теперь он будет рядом, где бы ты ни была и чтобы не делала. И ты будешь чувствовать его приближение все это время, везде и только в здравом сознании: оборачиваться на звук только его шагов, безошибочно вычисляя его среди тысячи других звуков, как и соприкосновение его взгляда с его скользящей тенью. Прямо как сейчас, в абсолютной мертвой тишине изолированной от всего внешнего мира комнаты. Ты уже знаешь и чувствуешь — он совсем близко, в нескольких ярдах, в нескольких ничтожных шагах.

Тебе страшно, Эллис, да? Почему? Что такое, моя девочка? Разве ты не хочешь этого сама? Так ждать и так этого бояться? Сладкое, невыносимое ожидание, растекающееся под твоей кожей, в твоей крови ментоловой анестезией вязких страхов и щадящей боли. Та самая необратимость, от которой в твоей груди замирает сердечко в столь упоительном предвкушении, потому что уже ничего нельзя с этим сделать и уж тем более остановить. Только ждать и считать последние секунды. Последние шаги.

ТРИ… ДВА… ОДИН…

Ты это знала. Ты это чувствовала, хотя и не могла объяснить КАК. Просто "видела". Его живую тень, его расслабленную руку, сильную ладонь, уверенные пальцы, как он поднимает их к дверной ручке с внешней стороны и оплетает холодный металл привычным жестом. Но ты все равно вздрогнула, хотя и знала, что вот-вот услышишь последующий звук… при чем вздрогнула до того, как он прозвучал — щелчок проворачиваемого в дверном замке железного ключа (черного или красного?).

И сразу все стало на свои места. Все сразу же вернулось. Боль, новая реальность, вчерашний вечер… ОН.

Слава богу сейчас у тебя не было сил, чтобы просто пошевелиться, не то, чтобы привстать и вжаться в спинку кровати, как в единственный спасительный трос, способный огородить тебя от приближения неминуемой действительности. Только все это было бы бессмысленно. Ты забыла, что он тоже тебя чувствует и не менее глубже, чем ты его? Тебе не обязательно даже напрягаться физически, достаточно только подумать, пропустить панической мыслью по напряженному личику и глазам…

Третье утро… Твое третье утро в этой квартире, начало которого уже вроде должно было бы стать для тебя привычным ритуалом: встреча с его взглядом, замкнутым лицом бесчувственного божества, ментальное сплетение с энергетическим потоком его черной тени.

Разве не пора бы уже привыкнуть к тому, кто носил внешность твоего Дэнни, как к человеку, которого ты никогда не знала и не сможешь узнать когда-либо вообще? Сколько еще нужно пережить дней, недель, подобных вчерашнему вечеру совместных часов в этой квартире, чтобы ты наконец-то приняла происходящее, как за свершившийся факт своей безвозвратной потери? У вас больше нет ничего общего — ни прошлого, ни будущего, а у тебя больше никогда не будет твоего Дэнни, — Но я же чувствую его. И куда сильнее, чем раньше. Как такое можно игнорировать? И как можно забыть то, что было… и могло бы быть? — Ты и вправду допускаешь в свою чудную головку мысль о том, что можно что-то изменить, как и этого человека? Даже если и существует такая вероятность, с чего ты решила, что сможешь вернуть его прежнего? А любовь? Неужели ее возможно построить на всем этом безумии? Твое воображение уже достаточно больное, чтобы представить себе этого человека признающегося тебе в своей извращенной любви? Ты и в самом деле думаешь, что он способен любить? А ты? Что ТЫ сейчас можешь ему дать? Ты сама сумеешь его полюбить ТАКИМ, зная, кто он и на что способен в абсолютно трезвом состоянии? — Я не знаю… я ничего не знаю и не хочу знать вообще. Я только-только проснулась. И я ни о чем не хочу сейчас думать. Мне безумно страшно, больно и… я очень хочу пить и писать…

— Как ты себя чувствуешь? — оставляет входную дверь открытой настежь, но сразу же направляется в твою сторону. Прямой взгляд нацелен только в твое лицо и в глаза, и, как видно, сенсорный детектор уже работает на полную мощность (можно подумать, он его временами выключает). — Спала нормально?

Ответный кивок головой. Слабый, едва заметный, но ему хватило.

Два-три неспешных шага к ступенькам кровати и у тебя опять останавливается сердце, перекрывает дыхание, ты замираешь в ожидании неминуемого слияния с его реальностью и долгожданной близостью. Тот самый момент, когда готовишься к болезненному уколу, зная, что будет очень больно, но ведь потом твои раны обязательно затянет сладким онемением кратковременной анестезии.

— Если что-то не так, говори сразу. Не держи до последнего.

И он действительно оказывается очень болезненным. Ты сумела выдержать и его приближение и даже ощущение прогиба матраца, когда он сел рядом на край кровати, но только не его прикосновение рукой с глубоким скольжением черных клинков всевидящих глаз. И конечно же он все это заметил и пропустил через провода своих импульсных датчиков. Прием и отдача. Режущая пункция в костный мозг и… резкий прилив внутренней волны захлестнувшего с головой психосоматического тепла. Нет… всего лишь касание его пальцев и взгляда к твоему лицу.

— Тошнота? Головокружение? Сильная слабость? — он не просто об этом спрашивает, он прекрасно знает, что подобные симптомы возможны. И это пугает куда похлеще, чем ощущение всех приступов вместе взятых в их полную силу. И они связаны совершенно не с тем недомоганием, которое по обыкновению проявляется у многих женщин в интересном положении. Не говоря уже о внутренней опустошенности, той самой бездонной черной дыре то ли в сердце, то ли в солнечном сплетении, куда сейчас бесследно проваливалось абсолютно все: мысли, чувства, эмоции, воспоминания.

— Не знаю… может немного… слегка… — может тошнота, головокружение и слабость как раз и были вызваны этой дырой? Иначе как еще все это объяснить, особенно когда тебя так ведет при ощущении его близости, именно до дикого головокружения?

— Сумеешь привстать и сесть на край кровати? Не бойся, я тебе помогу и поддержу.

Хорошее начало нового дня новой рабочей недели. Ты только-только проснулась полностью разбитая, выжатая-высосанная до основания, практически больная и обессиленная, и уже боишься думать, что будет дальше. Нет. Думать не получается, вернее это слишком опасно, потому что боишься собственной реакции на любую возможную конкретную мысль и связанную с ней эмоцию. Да и дыра все равно не пускает… не дает.

— Только не спеши.

Он должно быть шутит. Как ты можешь спешить в подобном состоянии? Удивительно, что ты еще так его чувствует. А может это единственное, что ты вообще сейчас способна чувствовать — только его. Эту плавящую волну удушливого жара, разливающуюся по твоему телу снаружи и изнутри при соприкосновении с его руками и живым теплом (или пульсирующей в нем тьмой). И кажется, ты вообще не напряглась, поскольку не успела. Все чувства осязания сфокусировались на его теплых ладонях, обхвативших изгибы твоих рук и предплечий. Меньше двух футов до его объятий, к его сердцу — в эпицентр единственной на земле клетки, в которой ты готова была прожить весь остаток своей жалкой жизни. Но он не пустил тебя внутрь. Даже когда ты поднялась, не приложив к этому действию ни грамма собственных сил. И черная дыра тут же взвыла, ударила помповым прострелом по диафрагме, едва не вырвав из горла пережатый стон с подступившим рыданием. Глаза тут же накрыло дрожащей пленкой рефлекторных слез (а может вовсе и не рефлекторных). И впервые давление анальной пробки не вызвало ничего, кроме дискомфортного давления, граничащего по ощущению со вскрытым порезом. Боль во влагалище и на внешних половых гениталиях прошлась по воспаленным мышцам именно банальной режущей болью, без единого признака на возможное эрогенное возбуждение. И тебе снова захотелось простонать в полный голос, но на этот раз от безумного облегчения.

Неужели этот кошмар закончился? Неужели ты больше не чувствуешь ни той сводящей с ума сладкой пульсации, ни фантомного трения большого каменного члена или пальцев? Может это все? Твои эрогенные узлы и точки атрофировались? Намертво. Навсегда и без возможности на восстановление?

Он откинул в сторону покрывало, которым сам же тебя и укрыл прошлым вечером. Помог спустить ослабевшие ножки на верхнюю ступеньку подиума, продолжая поддерживать за спину и не спуская внимательных глаз с твоего обескровленного личика (и возможно даже с поверхности твоей черной дыры). И тебя все же качнуло или снова ударило изнутри глухой помпой, рванувшей резкой отдачей дикого головокружения и не менее острой тошноты.

— Дыши, Эллис. Не забывай дышать.

И ты впервые за это утро несдержанно всхлипнула, неосознанно выпрямляя спину и слегка прогибаясь в пояснице. Его теплая, мягкая ладонь скользнула успокаивающим поглаживанием по позвоночнику, прямо от края ошейника и вниз, под лопатки. Нет, ты не думала отстраняться, это вышло не намеренно, как и большая часть реакций на его прикосновения. И это была не физическая боль на пропечатанных следах от ремней сбруи или флоггера. Это была та самая эмоциональная слабость, боль совершенно иного сорта, которой так жадно питалась черная дыра и требовала еще и еще. И тем не менее именно она неожиданно согрела и даже временно тебя успокоила. Да… тепло его ладони, втирающей в нервные окончания позвонков покалывающие искры воскрешающей близости. Спасительной и исцеляющей близости.

Трудно представить, чтобы сделали его объятия, если даже твоя черная дыра неспособна совладать с его тенью и тьмой.

— Подняться на ноги сможешь? Постоять? Пройтись в ванную? Говори сразу. Тебе не обязательно идти на работу, если чувствуешь, что не в состоянии сегодня вообще никуда не ходить и ничего не делать.

Это оказалось достаточным, чтобы очнуться из отупляющего полузабытья и вернуть хотя бы треть резервных сил со спящими в глубоком анабиозе мыслями и ощущениями. Или так глубоко задела, резанула и шокировала слишком неожиданная идея: он специально устроил вчерашнюю сессию, чтобы буквально высосать тебя всю до капли, раскатать физически и морально по тому гребаному станку, чтобы кроме желания скончаться, больше ничего иного в твоей голове и в теле не возникало?

— Конечно сумею, — неосознанная вспышка протеста? Голос предательски дрогнул, выдавая сильную слабость и острую тягу разрыдаться.

Возможно ты бы и сама встала, если бы действительно была способна проделать данный фокус самостоятельно. Да только, кто тебе такое позволит и тем более в подобном состоянии? Ведь именно его руки и близость вложили в тебя часть вернувшихся сил, не отпуская ни на секунду, удерживая и облегчая процентов на шестьдесят твои немощные потуги привстать с кровати на трясущихся ногах. Без него бы ты точно поднималась часа два, не меньше.

Боже, как старая бабка, разбитая склерозом и артритом, — резануло рассудок жутким осознанием, насколько же ты была слаба в руках этого человека, сумевшего тебя опустошить всего за несколько часов тематической сессии. Резануло и тут же исчезло в бездонном чреве ненасытной черной помпы.

Пока что из эмоций оставалось тлеющее упрямство и желание разреветься. Возможно это и хорошо. Слезы уже итак потихоньку сбегали быстрыми ручейками по лицу как бы сами собой, капая со скул и подбородка на грудь и продолжая свой замедляющийся маршрут где-то в районе живота и даже на бедрах. Это было очень странно. Ты впервые плакала абсолютно голой, и связанные с этим ощущения едва не пугали своей чувственной реакцией на происходящее. Как будто обнажалась скрытая под твоей кожей сущность, до самых костей. Делала тебя еще более беззащитной и уязвимой, чем это было вообще возможно. И особенно рядом с человеком, который мог тебя сейчас убить всего лишь одним щелчком пальцев, одним словом и взглядом, не напрягаясь и не вкладывая в это каких-либо особых усилий. Убить или защитить — спрятать в своей клетке, согреть, наполнить живительной энергией самых сильных в мире чувств… и сделать этим еще более уязвимой и слабой.

— Не спеши и старайся идти без резких движений. — его руки чуть ослабили, вернее сняли часть поддерживающей опоры, чтобы ты могла попробовать сделать несколько шагов почти самостоятельно. И у тебя почти получилось.

Правда ты едва не застонала в голос от немощного смеха, когда поняла, что от кровати вы отошли всего на пару футов, а не как тебе до этого казалось целую милю по отвесной скале и без подстраховки. Самое время взять себя в руки и сделать хоть что-то. Иначе ты и до ванны не дойдешь, не то что до работы.

Слава богу, с каждым новым шагом и утихающими с ним тошнотой/головокружением по онемевшим мышцам, суставам и даже костям потихоньку приливало ощутимой (пусть по началу и ослабляющей до заметной дрожи) энергией то ли собственных возвращающихся сил, то ли черного энергетика, бегущего по нитям-капельницам от рук поддерживающего тебя человека.

Так и должно и быть? Или ты уже потихоньку сходишь с ума? А может уже итак давно свихнулась… Разве возможно заметить, что ты сошел с ума? Какой сумасшедший признается себе и согласиться с тем, что он сумасшедший? Тем более когда ты так бездумно на подсознательном импульсе цепляешься за физическую боль, как за ориентир-маячок в окружающей реальности (реальности, в которую так боишься сейчас возвращаться). За ту самую живую и отрезвляющую боль, пульсирующую в твоем теле с каждым немощным движением фантомными отголосками ударов плети-многохвостки, тяжелой ладони, пальцев, большого разрывающего тебя изнутри члена и… звучного голоса.

Страшно? Нет. Пока еще нет. Но ты знаешь, что это ненадолго. Рано или поздно черная дыра свернется или изрыгнет всем, чем не успела за это время подавиться, пока тебя сосала.

Белые двери ванной комнаты остановили тебя, как раз в тот момент, когда тебе показалось, что ты способна идти уже сама и довольно-таки сносным уверенным шагом. Ты уставилась на деревянную панель, словно увидела ее только сейчас, запертую, перегородившую тебе дорогу нежданным препятствием. Не удивительно, ведь все это время (наверное минут десять-пятнадцать) ты потратила на то, чтобы следить за своими телодвижениями, за полом и… согревающей близостью поддерживающей тебя черной тени.

Он впервые разжал пальцы, убрал руки и тебе вдруг стало так холодно… Из глаз опять брызнуло, а высохшие до этого дорожки от слез стянуло вместе с кожей царапающими гранулами ментолового озноба.

Как ты не догадалась, что большая часть согревающего тебя тепла шло от него? И именно его так жадно из тебя высасывала твоя же черная дыра.

Пол опять дрогнул, тебя качнуло и весьма сильно, слабость в коленках усилила свою выбивающую дрожь тройной инъекцией жидкого азота.

— Тише-тише, — он подхватил тебя, прижал рефлекторным порывом спиной к мягкой поверхности дорогущей натуральной шерсти темно-синего костюма (да, точно, на нем впервые сегодня была надета деловая тройка не черного цвета, и, кажется, креп-сатиновая сизо-голубая сорочка с отливом и синий атласный галстук в мелкий геометрической рисунок однотонной глади)… И ты почувствовала не только прохладную ткань пиджака, брюк и рубашки. Изголодавшееся сознание и тело вцепились мертвой хваткой за ощущения живого тепла твердых мускулов груди и живота, вжавшихся в твою спину спасительной опорой, а копчик и ягодицы уперлись в не менее жесткую и упругую мышцу на уровне лобка. Ты едва не вскрикнула. Слава богу, не успела. Перед глазами и в голове все поплыло и далеко не от последнего приступа подрезавшей тебя слабости. Ты вдруг четко осознала, что почувствовала его эрекцию. Низ живота тут же скрутило тупой, почти кинжальной болью, а в ноющих мышцах влагалища и в клиторе забилось надрывной аритмией болезненного возбуждения.

Господи. Это невозможно. Ты же так надеялась, что заработала за вчерашний вечер хроническую фригидность.

Ты очень плохо сосешь, черная дыра. Не достаточно эффективно.

— Ну все… тише. Я держу тебя… Не бойся. Я рядом. Я никуда не ухожу…

Только сейчас до тебя дошло, что тебя трясло, при чем довольно сильно, еще и выжало нехилой порцией холодной испарины почти по всему телу. А все что ты могла — это тупо прижиматься к фактурной тени за твоей спиной, дрожать, попеременно вздрагивая, и тупеть от осмысления последнего шокирующего факта — ты реально спятила. Окончательно и безвозвратно. У тебя нет ни сил, ни мыслей, ни желаний, вообще ничего, что делало тебя когда-то Алисией Людвидж или на худой конец Эллис Льюис. Но ты реагируешь на человека, который сам же собственными руками довел тебя до подобного состояния. И вместо того, чтобы его возненавидеть — дуреешь и тупеешь еще больше, возбуждаясь за считанные мгновения от прикосновения к его эрегированному члену. И после этого скажешь, что ты не чокнулась?

Я прикоснулась не только к его члену. Он сам прижал меня к себе. Я прикоснулась к нему… К моему Дэнни, — ДУРА. Набитая дура и отупевшая овца. Здесь нет никакого твоего Дэнни, — Он сказал, что это я виновата. Все могло бы быть иначе, если бы я не довела нас обоих до этой черты, — Ты реально уверовала в данный расклад вещей? Он сумел тебя убедить? — А разве это не правда?

Соси, бл*дь. Высасывай уже до основания. Ты же можешь.

— Ну как ты? Ты меня слышишь? Эллис… Полегчало? Отпустило? — он спрашивал, продолжая тебя держать, прижимать к себе и тихонько поглаживать по рукам и предплечьям, и конечно согревать голосом и губами в волосах, на затылке — самым горячим и глубоким теплом во всей гребаной вселенной.

А у тебя даже не хватило сил, чтобы кивнуть головой. Как он вообще догадался и понял, что ты ему ответила? Или просто определил по твоей притихшей дрожи? И нет, сразу не отпустил, только убрал одну руку и то лишь, чтобы протянуть ее к двери и вставить в замок дверной ручки очередной ключ (на этот раз позолоченный).

— Дальше идти сможешь?

Снова неудачная попытка шевельнуть головой или хотя бы выдавить из себя звук.

Приходи уже в себя, Эллис. Кончай тупить. Или хочешь, чтобы он запер тебя в этой комнате до самого вечера?

Кажется подействовало, хотя Дэн не отпускал тебя ни на секунду, проводил до самого толчка и даже помог присесть на чистый круг (господи, здесь всегда так стерильно чисто? Всегда-всегда? Как будто она впервые за все эти дни сюда вошла).

— Душ сама принять сумеешь или хочешь, чтобы я тебе помог?

Хочу. Только не уходи.

Пальчики непроизвольно сжались в очень слабые кулачки. Всего-лишь обычный рефлекс (новый, условный), боязнь собственной реакцией — подкожного страха с обезумевшим желанием вцепиться в него со всей дури. Смотреть в его лицо, в его внимательные глаза (чей взгляд был не менее осязаемым, чем пульсирующие на твоей воспаленной коже следы его прикосновений — невидимого савана, окутывающего до сих пор), смотреть, видеть и чувствовать насколько он был реален, близок и… не иметь ни малейшей возможности к нему прикоснуться: зарыться в его идеально зачесанные каштановые кудри истосковавшимися по их осязанию пальцами, вжаться в этот идеальный изгиб лепных губ своим мокрым от слез и соплей ртом…

Боже… Неужели она не могла хотя бы дотронуться до лацкана его шикарного пиджака?

Конечно он не планировал ее сейчас купать. Для этого так не одеваются и не зачесывают волосы в безупречную укладку.

— Я сама… — голосок с трудом, но прорезался. Ну уже хоть что-то.

— Уверена? — он же все равно будет рядом, пускай и за этой стеной. А ты будешь чувствовать его присутствие и взгляд даже из другого конца квартиры.

— Мне уже лучше… — врать своему Мастеру — не самое разумное действие, но и ждать с моря погоды…

И в какой-то из этих моментов ты вдруг четко осознаешь, что все это происходит не просто так. Что сейчас за тобой наблюдают не меньше, чем до этого. Наблюдают и ждут, когда же ты сдашься — скатишься на пол на колени и в безудержной истерике начнешь умолять его остаться. Просить и соглашаться на все, что угодно, лишь бы он никуда не уходил и держал тебя до самого последнего вздоха…

Как ты вообще могла в таком состоянии идти на работу? А главное… что ты будешь там делать? И как смотреть в глаза других людей? Как прикасаться к тому же Никону своими трясущимися руками, присаживаться в кресло перед кем-то и не думать об анальной пробке и синяках на ягодицах?

Только сейчас ты поняла, что была не готова. И не готова — это слабо сказано. Это был самый настоящий панический страх, тот, от которого до истерики отделял всего один незримый шаг. Наверное, черная дыра-таки сдалась или сдулась.

— Хорошо, я рядом. Если что, сразу зови. Сейчас не стоит изображать из себя гордую амазонку и сверх самостоятельную большую девочку.

Он привстал с корточек и перед тем как выпрямиться, прижался губами к твоему холодному лбу.

Пальчики сжались в кулачки еще сильнее. Глаза закрылись сами собой, под непосильным давлением-тяжестью внутреннего импульса, и тебе снова пришлось сдерживать себя, чтобы не зажмуриться.

Они не уходили, не отпускали и не отступали — гребаная слабость, невыносимый страх… ненасытная боль.

Хорошо, что ты вовремя успела открыть глаза, когда его губы оставили тебя почти одновременно с теплом его рук, удерживавших тебя за плечи все это время, иначе бы ты не только качнулась вслед за его мощнейшим притяжением, а запросто свалилась со своего фаянсового трона на пол.

И что дальше? Смотреть, как он выходит, поворачиваясь к тебе спиной — спокойный, невозмутимый, до невозможности сильный и абсолютно бесчувственный? Смотреть и вслушиваться в ближайшие минуты в его шаги и передвижение, в звуки за стеной, пытаться угадать, что он сейчас делает и практически забыв, что она сама должна была делать здесь.

Кажется вкатил в комнату тележку, разве что не понятно, куда он ее поставил. Едва слышный звук-щелчок. Опять проворот ключа в дверном замке? Открыл двери во вторую комнату? Да. Все те же спокойные, размеренные шаги, но на этот раз через стенку за резервуаром ванны.

— Эллис, ты там не уснула? Когда ты думаешь принимать душ, ближе к вечеру?

На самом деле это не просто отвлекало, оно не позволяло тебе думать о чем-то другом. Так ты по крайней мере держалась за его красные нити уже сама, добровольно и с определенной целью — не дать себе провалиться в то, что из тебя только что высосала твоя черная дыра…

…Силы возвращались, не смотря на не стихающую дрожь и психофизическую слабость (казалось, они выедали даже кости, при чем изнутри). Не так быстро, как хотелось бы, но зато ты могла хотя бы стоять и ходить сама, без чужой поддержки. Хорошо, что в душевой кабинке было предусмотрено регулируемое сиденье, хотя по началу ты подумывала залезть в ванну, испугавшись, что не сумеешь простоять под душем и двух минут. Горячая вода вернула большую часть сил, смыла последние слезы и не меньше половины зияющей черной дыры. А главное, ее журчание гасило другие звуки и рвущиеся на свободу мысли. Но это не значило, что ты не ощущала движение живой тени за стеной, не следила за ней с закрытыми глазами и не цеплялась за ее нити, как за единственный источник поступающего в твою кровь кислорода. И впервые ты не могла понять, чего боялась сейчас больше всего — вернуться в комнату или специально затянуть по времени прием душа.

Ты же понимаешь, что здесь ты никогда от него не спрячешься. И то что он не выделил для тебя определенное количество минут на пребывание в ванной комнате не значит ровным счетом ничего. Он следит за временем постоянно. И не только за ним. Он прекрасно знает сколько тебе необходимо минут на то или иное действие, слышит и видит далеко не через стену. Да и ты сама, разве не чувствуешь его пальцы на своем пульсе? Пульсе? Нет, глубже и осязаемей — на твоей сердечной мышце.

Теперь так будет всегда? Ты будешь торопиться даже не имея для этого сил, даже умирая от страха и нежелания возвращаться? Только как теперь определить, что это за страх?

— Садись на пуфик, лицом к зеркалу. — не единого признака или намека на недовольство или проявление хоть какого-то чувства.

А ты ждала, что он встретит тебя с распростертыми объятиями и будет с тобой сюсюкать все утро? Это и есть Дэниэл Мэндэлл-младший, человек, который никогда не меняется и не при каких обстоятельствах не показывает своих истинных эмоций. Он будет одинаково смотреть на тебя и говорить тем же безучастным баритоном при любых и абсолютно разных ситуациях: когда успокаивает, когда бьет или трахает. Так что не думай, что он вдруг побледнеет и изменит тональность своего отмороженного голоса, если ты вдруг потеряешь на его глазах сознание и рухнешь бездыханным трупом к его ногам. На вряд ли он даже пошевелиться, какое-то время молча наблюдая со своей позиции за столь живописной картиной. Не в его привычке куда-то спешить и уж тем более переживать за чьи-то обмороки, у него нет для этого ни времени, ни веских на то причин.

Так что, не чего стоять в проеме ванной комнаты, подобно скромной школьнице на медосмотре, безмолвно ожидающей разрешения пройти внутрь кабинета к гинекологическому креслу. Не ты первая и далеко не последняя.

— Тебе уже лучше? — ленивый полушаг навстречу от подиума кровати. Руки в карманах брюк, бесчувственное выражение лица, замкнутый под десятью печатями взгляд — похоже он ждал тебя последние минуты в данной позе, будто и вправду внимательно вслушивался все это время в звуки за стеной или высчитывал, когда пойдет за тобой, если ты вдруг не выйдешь первой.

Ты пытаешься сдвинуться с мертвой точки, пройти к указанному месту, при этом не зная, куда смотреть: на установленный перед трельяжем пуфик, в его лицо/в глаза (направленные сканирующими клинками прямо в тебя) или на другие изменения в обстановке комнаты. И это на самом деле трудно, когда "выбор" сводиться лишь к одной вершине схождения всех существующих здесь граней — к тем самым клинкам, которые вынуждают балансировать на их острие на грани жизни и смерти.

— Да… вроде… — но слабость еще сильная, как и растерянность при виде его очередного ленивого движения.

Вынимает одну руку из кармана и протягивает к тебе "просящим" жестом.

— Снимай полотенце. — прохладный голос, прохладный взгляд (все как обычно) так и не скользнувший с твоего лица вниз по телу, обмотанному тобой по старой (или наивной) привычке широким полотнищем банного полотенца. — Ты делаешь так в первый и в последний раз. Больше я тебя предупреждать не буду.

Нежданный прилив жидкого азота бьет по коленкам куда быстрее, чем до тебя доходит смысл услышанных фраз. Нет, ты еще не понимаешь, о чем он говорит, но уже чувствуешь, что что-то сделала не так. Где-то успела оступиться и совершить ошибку, еще и настолько дурацкую.

— Эллис. Полотенце.

Кровь приливает к лицу за считанные мгновенья, бьет по вискам и глазам шипящим залпом. Понимаешь, что все еще балансируешь на грани обморока, но он держит тебя (бл*дь) — удерживает на своих клинках, не позволяя соскользнуть и сорваться. И не важно, что руки тебя не слушаются, дрожат намного сильнее коленок. Сил хватает равно настолько, чтобы устоять на ногах, кое-как развязать на груди полотенце и при этом каким-то чудом не разрыдаться.

И он не сходит с того места, где остановился до этого, как раз в двух футах от пуфика. Ждет, когда соизволишь выполнить оба приказа.

У тебя нет выбора, Эллис. Тем более сейчас и здесь.

Разве ты споришь? Разве не делаешь несколько безропотных и не особо изящных шажков навстречу? Протягиваешь в дрожащем кулачке чуть влажное и почему-то вдруг так неожиданно потяжелевшее полотенце и тоже почти не глядя в какую сторону и куда, потому что вынуждена скользить по острейшим лезвиям его глаз, пусть даже не можешь в них сейчас смотреть.

— Садись.

Интересно, ты когда-нибудь научишься различать, в каком он "настроении", когда доволен или не удовлетворен? Или придется все время и постоянно пропускать его слава через анализатор критического мышления?

По крайней мере у тебя появилось несколько секунд для передышки — разорвать зрительный контакт с черной бездной карих глаз. Наивная.

Все что успела, это обойти пуфик и повернуться лицом к зеркалам трельяжа, в которых отражалась буквально вся комната и тем более тот, кто стоял за твоей спиной. И он не стал ждать, когда ты присядешь сама. Уже накрыл своей всесминающей тенью, ворвавшись в глубины бесконечных переходов и зеркальных порталов продублированным отражением себя и своей ненасытной тьмы; взгляда и глаз, от которых теперь не спрячешься, даже если попытаешься банально закрыть веки.

— Ты уверена, на все сто, что сумеешь сегодня работать? Эллис, от тебя подобных жертв никто не требует, не ждет и уж тем более не оценит. По хорошему, я должен был бы дать тебе два-три дня на полноценный отдых и восстановление.

Нет, глаз ты так и не закрыла. Не сумела или не успела. Да он бы и не позволил. Как сейчас, вытирая тебе волосы тем самым полотенцем и не переставая удерживать твой взгляд на своих клинках, пока вычитывал очередное вступление перед очередным возможным монологом.

— Я в порядке… — конечно ты далеко не в порядке, и он это видел (не исключено, что даже чувствовал через свои невидимые нити), но ведь впереди еще куча времени, возможно час или немного больше. Тебе хватит, ты успеешь очухаться, иначе… — Мне просто нужно расходиться, и не плохо бы подышать свежим воздухом.

— Свежим воздухом ты можешь дышать и здесь на одной из лоджий, при чем с полным комфортом и под бдительным профессиональным присмотром.

Только от последнего словосочетания, слетевшего с его ленивых губ твое сердце напомнило о себе куда интенсивнее недавней гулкой аритмии. Одна мысль о том, что ты останешься здесь на несколько дней под чьим-то чужим присмотром выбивала из сознания и тела все прошлые страхи, связанные с предстоящим походом на работу.

— Профессиональным присмотром? Ты о сиделке? — боже, ты же не настолько больна и беспомощна, чтобы к тебе приставлять сиделок. Тем более незнакомых тебе людей. И как ты не подумала сама о такой вероятности, то что здесь может находиться кто-то еще? Люди — безликие, невидимые тени, которым выплачиваются сверхурочные с премиальными за гарантированное молчание и особый вид профессиональных услуг. Ну не будет же Дэниэл Мэндэлл-младший сам убираться и готовить в такой огромной квартире — мыть за тобой полы, посуду, ванну и толчок. Вы уже давно не в Эшвилле.

— У тебя какие-то проблемы на этот счет? Или боишься, что тебе придется перед кем-то светиться ошейником и прочим?

Нет, ты боишься совершенно другого, поскольку не можешь и мысли допустить, что кто-то чужой и абсолютно незнакомый человек будет знать, откуда на тебе все эти следы и синяки, и, ДА, делать вид, что не видит на твоей шее этот жуткий ошейник. Разве подобные вещи не должны оставаться только в рамках тех границ и на той территории, которая принадлежит лишь вам двоим? Вы все-таки не в романе "История О". Да и ты пока что еще имеешь и голос и право хоть что-то выбирать, и требовать тоже.

— Я просто не хочу здесь с кем-то встречаться еще. И тем более в таком виде. НЕ ХОЧУ, — голос дрожал, угрожая сорваться в любую секунду, если что-то пойдет не так, и если он опять попробует надавить там, где уже и без того все держится на честном слове.

— Эллис, успокойся. И старайся не забываться, когда разговариваешь со своим Мастером, не важно где, здесь или где-либо еще… Ну все, тише… тише, моя девочка, — успокаивающее поглаживание нежнейших пальцев обеих ладоней по лицу и влажным волосам со скупыми поцелуями в макушку и пробор над лбом. И похоже именно эти щедрые ласки заботливого Хозяина с его окутывающей ментальной клеткой усиливают нервную тряску до максимальной амплитуды. Ты не рыдаешь и не заливаешься слезами только потому, что частично злишься, и скорее на себя, и из-за что не способна противостоять собственным внутренним порывам, ощущениям и желаниям. Тебя до сих и с не меньшим безумием тянет в эту клетку, в его руки, в забвение, которое только он был способен тебе подарить и наполнить им до краев.

— Никто и никогда не увидит тебя такой. Обещаю, — это лишь его прерогатива, его парафия и его персональная вип-территория, на которую он никогда и никого не допустит извне. Неужели ты так и не поняла этого за все эти дни? Даже сейчас, когда он вытирал тебе волосы и уже брал со столика трельяжа твою щетку-расческу (появившуюся на резной столешнице с феном и косметическими средствами по макияжу явно не благодаря стайке цветочных фей или диснеевским мышкам). Ты принадлежала только ему, ты была ЕГО куклой, которую только ОН имел право раздевать-одевать, купать, кормить, причесывать и особенно собирать на работу. Он и никто другой.

— Только предупреждаю сразу, если на работе с тобой что-то случится — потеряешь обморок (и не важно где: у кого-то на глазах или в туалете в своем кабинете) или тебя опять стошнит — всю оставшуюся неделю проведешь здесь, до полного восстановления. И никакие возражения приниматься не будут. Это констатация, а не один из вариантов возможных последствий.

Слава богу, но эту тему разговора ты сумела выдержать без каких-либо дополнительных порезов по нервам и психике. Так, всего лишь легкие царапины и почти без крови. Тем более "общая" анестезия не заставила себя долго ждать, пусть и с глубокими и достаточно болезненными уколами, но ведь это же мелочи по сравнению со вскрытием грудной клетки и прямым массажем сердца голыми руками без перчаток.

Затянуло даже ноющую физическую боль на ягодицах и пульсирующей промежности (снаружи и изнутри) легкой пленочкой зудящего онемения, будто его пальцы и вправду обладали магическим исцелением. И не важно, что он делал, поглаживал успокаивающими мазками по лицу, рукам, спине или расчесывал волосы. Но в том-то и дело, он не просто расчесывал, а делал это по своему: пропускал по твоим нервным окончаниям именно те ощущения, от которых хотелось как умереть, так и раствориться до скончания вечности. Втирал ментоловый бальзам во все свежие раны, горящие от боли швы и еще кровоточащие вскрытия от его же скальпелей.

— Перед тем как сядешь завтракать, примешь все таблетки, которые увидишь на столешнице чайной тележки — все до единой. Завтрак тоже чтобы был съеден до последней крошки. Как и обед, который тебе принесут на работе в твой кабинет. Никаких возражений и отговорок. Будет тошнить и кружиться голова, Эвелин передаст нужные лекарства вместе с обедом.

Потом он включил фен и тебе пришлось несколько долгих минут переваривать последнюю информацию, которая никак не желала цепляться за примороженную память и постоянно выскальзывала из сознания под напором потока горячего воздуха и мягким касанием пальцев к твоим волосам и голове. Зачем думать о том, до чего еще столько времени и расстояния? Правда не до завтрака и не до нового шага с переходом в следующую ячейку этого утра.

— Когда я вернусь, чтобы на тарелках ничего не оставалось. Макияж сделаешь, когда все доешь. А теперь вставай на ножки и к кровати, на коленки — животом и лицом на постель.

Оказывается, нужно не так уж и много, чтобы тебя приложило и раздавило в дребезги невидимой стеной смертельного цунами. Всего несколько слов нового приказа голосом человека, который вскрывал тебя даже без реального ножа. И не важно, что ты понятия не имеешь, что именно он имел в виду и для чего вообще просил (бл*дь, нет. ПРИКАЗЫВАЛ) это сделать. Новые рефлексы срабатывают быстрее, чем смысл услышанных слов успевает достичь центра аналитического мышления. И самое нелепое — ты даже не имела права спросить для чего и зачем, как и отказаться. Ты просто должна была это сделать, как только был отдан приказ — сразу же, без лишних вопросов и желательно каких-либо на этот счет мыслей.

— Эллис, не тяни время и не вынуждай меня повторяться. — он отходит в сторону прикроватной тумбочки, но ты не можешь не наблюдать за ним и за каждым из его движений даже сидя к нему спиной в позе соляного столба. Перед огромными зеркалами трельяжа такое в принципе невозможно.

Он все равно смотрит в твое лицо, все равно держит твой взгляд мертвой хваткой и заставляет следить за его жестами — за правой рукой, указывающей четырьмя пальцами в пол на нижнюю ступеньку подиума кровати.

Еще одна превышенная доза адреналина прямой инъекцией в остановившееся сердце. И не важно, что взбесившийся страх вытянул из тебя последние силы и удерживает твое тело в вертикальном положении на подрезанных нитях выдержавшей инерции. Ты обязана это сделать и не важно как: подняться на ноги или сползти с пуфика на пол на четвереньки.

Не срабатывает даже трезвая логика мышления. Ты не смогла включить банального анализа происходящих событий и тем более допустить в свою когда-то такую умную головку возможную мысль, что он на вряд ли рискнет с тобой что-то делать в твоем нынешнем состоянии. Ну не может же он быть монстром настолько, еще и после того, как предложил тебе остаться здесь до полного восстановления сил.

— Эллис, ты меня слышала? Мне надо смазать тебе спину и ягодицы. Это не совсем удобно делать, когда ты сидишь на чем-то своей попой.

Наверное тебя еще никогда так не размазывало по дну собственного выпотрошенного рассудка, как сейчас — от наивысшей точки психического перенапряжения до резкого расслабления. Горло перехватило удушливым спазмом истерического хохота, но ты так и не смогла выпустить его на волю. Не дай бог, потом не сумеешь остановиться. Хотя подняться после такого, да еще и сразу…

Но разве у тебя был выбор?

Правда другие составляющие этого утра и связанные с ним события никуда исчезать не собирались. Расслабляться было рано. Взгляд и сознание все равно что-нибудь, да выцепят, чем обязательно тебя тут же приложит, пусть и безосновательно.

Поднимаясь с пуфика и поворачиваясь в сторону кровати, ты не могла не заметить несколько разложенных на изножье матраца знакомых вещей. Уже делая более близкие шаги к указанному месту, тебе кое-как удалось вспомнить, почему они показались тебе знакомыми. Это были твои вещи — твоя собственная одежда. Твоя черная глухая водолазка с длинным рукавом и двойным воротником — высоким гольфом и декоративным воротом-шалью; твои черные брюки Срортмах прямого кроя из стрейчевого твида; твой ремень Рене Лезард, красный шарф Рхило-Софие, перчатки, черное нижнее белье, твоя вместительная "рабочая" сумочка-"саквояж" Лоуис Vуиттон из черной замши, ну и по любому твои черные ботильоны Вуффуло. Сомнение вызывали только новые и еще не распечатанные капроновые колготки. Ты никак не могла вспомнить были ли у тебя такие когда-либо вообще и даже на квартире в Карлбридже. Правда, сейчас это не имело никакого значения и тем более на фоне всего, что происходило в этой комнате и что еще должно было произойти. Ты просто зацепилась взглядом за эти вещи, пока подходила к кровати и пыталась проанализировать увиденное до того, как организм отреагирует очередной вспышкой кроющей паники.

Это просто твоя одежда. Ну и что с того, что не ты ее подбирала и не ты решала, что тебе одеть перед выходом, это же не костюм на Хэллоуин или что-то не из твоего личного гардероба. Эти вещи по любому были куплены и выбраны тобой, и ты просто их наденешь (или тебя в них оденут), как если бы ты это делала сама в своей квартире.

Хотя лучше было закрыть глаза и особенно, когда прохлада покрывала и мягкий матрац кровати соприкоснулись с твоим животом, грудью и бедрами, позволяя временно переключиться на что-то другое, например, на ладони и пальцы того, кто так осторожно и аккуратно убирал с твоей спины расчесанные им же до атласного блеска длинные пряди песочных волос. Не вздрагивать не удавалось, и не от того, что он задевал воспаленные участки кожи, которые тут же реагировали болезненным нытьем свежих гематом — это были совершенно иные ощущения, тот самый пульсирующий отзвук чувственного покалывания, вызываемый только касанием его рук. Сладкий озноб волнительной дрожи, охватывающий ответной волной-отдачей всю поверхность ничем не защищенного тела. И если при этом (пока) тебя не накрыло эрогенным возбуждением, это не значило, что оно не прорвется чуть позже. Просто тебе сейчас не до этого.

И Он тоже должен это знать и понимать, как никто другой. Вот только как это объяснить твоему телу, твоей коже и тому же сознанию, что так тянулось за его руками, как за спасительной анестезией от последних ударов.

Пожалуйста… сделай так, чтобы я не думала, не вспоминала и не чувствовала весь остаток этого дня. Только ощущала твои последние прикосновения, твои пальцы, растирающие по моей спине прохладную мазь или бальзам. Почему этот момент нельзя поставить на паузу или пустить циклическим повторением в бесконечном числе раз?

Пальчики, так и не удержавшись, зачерпнули в дрожащие кулачки ткань покрывала, зубы прикусили нижнюю губку и совсем не от боли. Его ладони спустились на твои ягодицы.

— Расставь чуть по шире коленки.

Отрывистый громкий всхлип вырвался из горла и ты с трудом поняла, что это был именно твой всхлип, а не кого-то еще, кого определенно здесь не было и не должно быть вообще. И не дернуться ты тоже не сумела, поскольку боль действительно оказалась неожиданной и острой, пусть и не долгой. Наверное в этот раз складки вульвы и мышцы вагины были растерты намного сильнее, чем в пятницу, а может им просто требовалось больше времени и стимуляции, чтобы снять этот разъедающий и царапающий зуд далеко не возбуждающих ран? Но ему хватило и нескольких секунд с несколькими каплями противовоспалительной мази. Возможно твоя киска и без того выглядела (ощущалась по любому только так) опухшей, отекшей и покрасневшей, но чувствовать поверх боли первые приливы острого возбуждения и особенно под массирующим давлением знающих пальцев — это уже было на грани окончательного помешательства. И боль на самом деле стихала или таяла под плавным скольжением упругих фаланг, не оставивших без внимания ни одного участка, включая клитор, вагинальное колечко и розочку ануса, растянутого основанием анальной пробки. Если он не остановится буквально в ближайшие тридцать секунд, он разотрет твой клитор до оргазма. И видит бог, ты сейчас совсем не в том состоянии, чтобы кончать и хотеть чего-то еще. Тебе проще сейчас попросить помощи у психиатра, чем оставаться в этой комнате, под тенью и ладонями этого человека.

— Поднимайся и садись завтракать. И не забудь про таблетки…

Скорей всего это была такая шутка, при чем из раздела черного юмора.

Подняться? Он это серьезно? Прямо сейчас? Когда твое тело трясло накатывающей дрожью сладкого онемения, да еще и пригвоздило неподъемным свинцом к матрацу после всех манипуляций его рук и пальцев?.. Господи, ты уже была готова его умолять о том, чтобы остаться, но только вместе, и чтобы он не отходил от тебя ни на шаг.

— Эллис, ты помнишь, что я говорил? Чтобы в тарелках не осталось ни единой крошки.

Тебе пришлось найти в себе силы и заставить себя подняться, потому что он явно не разделял твоих слабостей и ему ничего не мешало ходить сейчас по комнате, как ни в чем ни бывало, и что-то по ходу делать, заканчивая со сборами Эллис Льюис на работу. Запер на ключ двери ванной, вернулся к кровати ровным размеренным шагом хозяина положения, единоличного владельца данной квартиры и всех находящихся в этой спальне вещей, включая тебя. А ты только успела приподняться с постели, упереться ладошками в торец матраца и тупо уставиться на человека с внешностью Дэниэла Мэндэлла-младшего, собирающего твою одежду с другого края кровати.

— Не тяни время. Я скоро вернусь.

Ты смотрела, как он перекидывает через изгиб левого локтя большую часть разложенных им по покрывалу вещей, и совершенно не задумывалась над тем, для чего он вообще это делал. Понятное дело, чтобы переложить на другое место. Вот только куда?

— Эллис, тебе помочь? — похоже он справился со своими планами в этой комнате куда быстрее, чем ты успела хотя бы попробовать подняться с колен. И его брошенный на тебя заблокированный взгляд подействовал намного эффективнее его прямого вопроса.

Он так и держал твои вещи в одной руке, терпеливо наблюдая, как ты встаешь и растеряно тыкаешься в его сторону. Естественно, отступает на шаг назад, пропуская тебя к другой стороне подиума, молча, без единой живой эмоции во взгляде и на лице (наступи ему сейчас на ногу и то бы не поморщился). Зато амплитуда подкожной лихорадки в течении этих безумных секунд подскочила на несколько децибел, и все что тебя сейчас мучило с каждым последующим и абсолютно бездумным движением — неуемное желание рассыпаться на невидимые атомы прямо на глазах этого человека.

Плюхаешься на подушку отбитой попой именно из-за поспешности, хорошо, что не со всего размаху и не с высоты своего роста. Но болью рвануло нереально отрезвляющей. Особенно от анальной пробки, словно вместо нее в тебя вогнали как минимум бейсбольной битой со стальной ручкой.

— Осторожней, Эллис, ты же не хочешь, чтобы в следующий раз тебя отвозили на работу в инвалидной коляске? — похоже Мэндэлл-младший не шутил, выдавая свою нордическую серьезность небольшим сдвигом бровей к переносице. — Пей таблетки и приступай к завтраку. У тебя как раз в запасе минут двадцать.

Снова шаг вперед и на нижнюю ступеньку подиума рядом с твоей ногой.

Наверное, ты никогда к этому не привыкнешь, потому что никогда не сумеешь угадать и тем более вычислить ни один из этих моментов. Они исходили только от импульсов тела и скрытых желаний этого человека, и только он выбирал и высчитывал их с точностью до микросекунды. Коснуться теплой ладонью твоей головки, практически утопив большую часть затылка в глубине волнительной ласки и тут же скользнув по гладкому шелку волос до основания шеи и ошейника. А дальше… ты уже прекрасно знала, что за этим следовало дальше — "прощальный" или "благословляющий" поцелуй сухих губ в пробор рядом с макушкой.

— Будь хорошей девочкой. — разве что не ожидала, что он подведет руку к твоему подбородку и приподнимет фалангами пальцев твое личико на себя — к своим сканирующим насквозь глазам. — Набирайся сил и готовься к выходу.

И все, что ты сумела или успела — это беззвучно втянуть воздух округлившимся ротиком, окончательно теряя тепло его руки и головокружительной близости… выпуская из сердца черные клинки самого сверхглубокого в мире взгляда. Застыть, обомлеть на месте, изумленно хлопая глазками и в полном молчании наблюдая, как он выходит со всеми твоими вещами из комнаты спальни в смежный коридор. Если тебе и хотелось окликнуть, позвать его, буквально закричать, то ты явно слишком долго над этим раздумывала.

А разве она не закричала? Просто крик провалился в черную дыру, был жадно втянут ненасытной помпой быстрее, чем ты открыла ротик.

Он попросту не услышал… Не услышал…

Звук закрывшейся двери с той стороны и последующий щелчок проворачиваемого в замке ключа… А ты во все глаза смотрела на тяжелую деревянную панель бессмысленно напрягая слух и зрение, до царапающей боли, до размывающей эту гребаную реальность пленки обжигающих слез. А если бы ты сумела закричать, он бы вернулся?

Боже, почему так сразу стало тихо? Он уже ушел? Ты же всегда ощущала вибрацию его шагов со скольжением его трехмерной тени, где бы то ни было. И почему он снова закрыл дверь? Он всегда не будет так тебе не доверять? Или он боится, что ты опять сбежишь? Серьезно? В таком виде и таком нестабильном состоянии?

Опять дико кружится голова и подташнивает. Очередная новая борьба с собой или противостояние собственному безумию, боли и немощи?

Ты не хочешь есть, и если уж на то пошло, идти сейчас куда-то тоже. За двадцать минут ты определенно не успеешь прийти в себя, как и набраться сил. Но разве его это должно как-то волновать? Твой хозяин отдал приказ. Тебе лишь нужно его выполнить — молча, безропотно, вопреки своему физическому и психическому состоянию.

Ну, же, Эллис, будь умницей. Ты же не хочешь меня расстроить? — Я хочу, чтобы этот кошмар закончился. Так не должно было быть. Не должно, — Ну все… тише. Возьми салфетку, вытри глазки и носик, вдохни глубже и проглоти уже эти чертовы таблетки. Это же вовсе не трудно. Вот увидишь, тебе станет легче… намного легче. — А среди них есть таблетка, которая может превратить тебя обратно в моего Дэнни, или вернуть меня обратно на десять лет назад? — Боюсь, такие таблетки тебе еще слишком рано давать… Ты должна научиться справляться со своими слабостями своими силами. Сбегать из реальности — не самое умное решение. — Я не хочу сбегать из реальности… я просто хочу отмотать время вспять. Я хочу снова тебя увидеть, таким, каким ты когда-то был, когда…

Кажется, таблетки сработали куда быстрее, чем ты ожидала. Правда, тебя чуть не стошнило, когда ты их глотала. Пришлось делить на несколько заходов, совершенно не удивляясь тому факту, что ты так послушно принимала лекарства, название которых не знала (и, если честно, знать вообще не хотела), как и их прямое назначение. Единственное, что сумела рассмотреть и определить среди разноцветной кучки разнокалиберных пилюль и капсул, возлежащих в центре белоснежного фарфора десертной тарелки, — это маленькое драже орального контрацептива.

Ну что, черная дыра, получила свою ядреную дозу, как возможно все это время и мечтала? Может хоть на какое-то время теперь успокоишься?

Аппетит не спешил возвращаться, не смотря на осознание, что тебя впервые здесь оставили наедине с едой, которую приготовили исключительно только для тебя (пусть и не по твоему личному заказу), позволив принимать пищу одной, без свидетелей, как тебе захочется сделать это самой. Только вот от этой мысли легче не становилось. Даже вспоминая тематические картинки из глобальной сети, на которых изображались нижние и сабы в застывших высокохудожественных позах и лакающих из собачьих мисок или подбирающих ртом с тарелок кусочки дозированной еды прямо с пола, ты и думать не думала, что тебе повезло намного больше, чем им. Во-первых, они все это делали якобы добровольно и по собственному желанию, а во-вторых… Кто сказал, что тебя саму не ждет подобное унижение в самом ближайшем будущем? Ты уже практически ешь сидя на полу, осталось только поставить тарелку между расставленными ногами твоего Господина, восседающего, как на троне на этом самом кресле в двух шагах от тебя, и вся картинка будет воссоздана с точностью до мельчайших деталей. И будь уверена, ты это сделаешь, даже через слезы, вопреки внутреннему сопротивлению и истеричным желаниям забиться в ближайший угол. Он сумеет тебя заставить и далеко не физическим насилием. Если ему это удалось даже сейчас, при полном своем отсутствии в этой комнате…

Полном отсутствии? А вот это был явный самообман. Никуда он не уходил. Все это время он был рядом. Постоянно, везде и всегда. Ты даже глотала таблетки, запивая водой и поглядывая поверх ободка стакана на это гребаное кресло в углу у камина, словно чувствовала, как на тебя кто-то смотрит из него. Нет, не кто-то. ОН.

Или неосознанно оборачивалась лицом через плечо назад, бросая панический взгляд в дальний конец комнаты, словно ожидала увидеть, как он бесшумно двигается у трельяжа или дверей ванной. И в какой-то из этих моментов тебе действительно казалось, будто твой взгляд успевал зацепиться или выхватить из пустого пространства большого помещения живой фрагмент переминающейся плотной тени и даже глаз.

Правда, сердце в эти секунды не выпрыгивало из горла и не билось обезумевшей канарейкой о грудную клетку. Может лишь останавливалось, пропуская один-два, а то и целых три полных удара. Наверное, знало наперед, что там никого не будет. Или выпитые таблетки уже запустили свое мощное действие, незаметно, но эффективно, усыпляя страхи, боль и тошноту черной дыры.

Съесть все до единой крошки? Наверное, прошло не меньше десяти минут, прежде, чем у тебя проснулось хотя бы любопытство, а не первые симптомы "здорового" голода. Следующие пять минут ушли на визуальное исследование скрытых под термическими крышками хромированных "колпаков" нескольких видов кулинарных блюд в дотошно вымеренных порциях. Знакомая уже картинка овсянки (на этот раз с цукатами вместо сухофруктов) вызвала почти раздраженную тоску. Правда и поджаренные в яйце гренки с шампиньонами, зелеными оливками и какого-то паштета тоже не задели никакого желания попробовать хотя бы кусочек этого кулинарного шедевра, еще и расписанного поверх заковыристым зигзагом белого соуса и украшенного "букетиком" свежей петрушки. А вот десерту, похоже, удалось добраться до нужных рецепторов чувств осязания и даже вызвать что-то схожее с интересом: несколько разных сортов сыра и брынзы в небольших треугольных кусочках с несколькими видами соусов и аккуратные дольки кукурузных хлебец.

Можно сказать, первые девятьсот секунд скучать тебе не пришлось. И аппетит дал о себе знать в аккурат к окончанию тех самых выделенных тебе на завтрак двадцати минут. Правда что-то в рот ты успела себе положить, при чем не без проснувшегося желания. Кажется, это был какой-то сыр и в конечном счете ты заставила себя пожевать хотя бы ложку противной овсянки. На удивление, она оказалась не такой уж и противной, и желудок тут же моментально отреагировал на нее протяжным урчанием далеко не рвотного спазма. Вот только разойтись ты так и не успела. После третьей ложки каши, поверх кусочка кукурузного хлебца, ты застыла над все еще полной тарелкой с набитым ртом и испуганно обернулась к входной двери. Звук ключа в замке не оказался звуковой галлюцинацией. И преждевременный страх, что ты сейчас увидишь в проеме кого-то тебе незнакомого, тоже выявился весьма идиотской и безосновательной фантазией паникующего рассудка.

— Ты до сих пор не поела? — скользнувший по твоему обомлевшему личику безэмоциональный взгляд Мэндэлла-младшего впервые вызвал едва не ликующее облегчение. И после того, как он прошелся по нетронутым тарелкам на столовой тележке, ответной паники так и не последовало.

Только пришлось поспешно глотать недожеванную овсянку с хлебцем и запивать их ананасовым соком, поскольку они застряли где-то на полпути к пищеводу, угрожая обосноваться там надолго.

— Я… — опять старательно сглотнула, — Я не успела.

Если он что-то сейчас скажет по этому поводу, слезы радости поменяются на истерические рыдания.

— Хорошо, у нас еще есть в запасе несколько минут.

Несколько минут? Fuck. Ты же до сих пор не знаешь сколько сейчас времени и пасмурное утро понедельника второй недели ноября вряд ли чем тебе подскажет. Хотя сомнительно, чтобы кто-то начал тебя отчитывать за опоздание на работу, тем более, что твой главный работодатель стоит прямо напротив и уже через секунду делает целенаправленные шаги в сторону тележки. Откатывает ее к камину и к подлокотнику кресла, усаживаясь на край кожаного сиденья в той самой позе, которую ты еще совсем недавно воспроизводила в своей красочной памяти.

— Пересаживайся сюда, на коленки. — "сюда" — это вялый жест правой руки двумя пальцами в пол между расставленными ногами в темно-синих брюках и лакированных туфлях из черной кожи.

И все-таки таблетки уже начали потихоньку действовать, пусть и не так сильно, как та субботняя, но теперь хотя бы не кроет бешеной аритмией. Волнение достаточно сильное, но для тебя это уже норма. Скоро ты вообще не будешь замечать всех этих сумасшедших накатов с выбивающей слабостью, потому что рядом с этим человеком что-то чувствовать другое — равносильно зачислить себя в ряды мертвых зомби.

Только в этот раз вместо зашкаливающего страха тебя наполнило совершенно новым и неожиданным ощущением.

Сесть у ног Хозяина? Получить возможность прижаться к ним, пусть даже в этом унизительном виде… А что в нем унизительного? Если не считать ошейника, ты сейчас мало чем отличается от любой другой девушки льнущей к ногам своего парня в подобной позе. Просто ты не имеешь права прикоснуться к нему руками, порывисто обнять за бедро и прижаться к нему что дури. Но в остальном… Да, ты голая — от макушки и до пят, он полностью зашит и упакован в брендовые шмотки (которые хрен где купишь даже в фирменных бутиках с пятидесятипроцентной скидкой во время сезонных распродаж). Контрастная картинка из теплых полутонов и глубоких теней, которыми так любит грешить Алисия Людвидж. Но именно эта мнимая близость, с волнительным соприкосновением к его живой клетке, пропускающей по твоей коже и костям глубоким разрядом черного энергетика, усиливала восприятие реальности и испытываемые ощущения в разы. Ты и вправду начинала думать и верить, что все не так уж и плохо, у тебя еще есть шанс получить нечто большее и ценное. И то что ты обладаешь столь особым даром ТАК чувствовать этого человека, значит это было не совсем проклятием… просто ты еще не знаешь, как им пользоваться и направлять его силу в нужное тебе русло.

— Можешь облокотиться спиной о мою ногу и сесть, как тебе больше удобно. — еще один незапланированный щедрый бонус?

Ты уже догадалась, зачем он это делал, накидывая расслабленным жестом на бедро над своим вторым коленом чистую салфетку и подтягивая ближе к креслу угол тележки. И ты действительно разволновалась так, будто во всем этом ритуале скрывалось не меньше сближающего интима, чем в раздевании или купании. Тем более теперь ты могла прижиматься к его ноге. Чувствовать его все это время физически.

— Надеюсь, таблетки ты выпила все. И ни одна из них случайно куда-нибудь не закатилась? — вопрос был задан скорее не с целью услышать ответ, а увидеть его, потому что в этот момент он протянул к твоему присмиревшему личику руку и приподнял его пальцами за подбородок в сторону своих зондирующих глаз. И то что ты слегка испугалась (скорее вынужденного и столь осязаемого слияния ваших взглядов) не позволило ему сделать ложного вывода или неправильного предположения. Он и в самом деле тебя читал, так же глубоко и на очень глубоком психосоматическом уровне, как ты ощущала его близость.

— Нет… я все выпила. — волнение не отпускало, но оно было абсолютно другим, почти сладким, почти забытым, дающим мнимую надежду на что-то большее. Возможно у тебя разыгралось воображение, но ты действительно увидела в его глазах и даже на лице тень чего-то мягкого, живого… родного… Призрачную тень твоего Дэнни?

— Просто… не могла есть… долго тошнило.

— А сейчас? Уже лучше? Тошнота прошла? — он на время отвел взгляд, но только для того, чтобы второй рукой подхватить со столешницы тележки фарфоровую пиалу с еще теплой овсянкой.

— Да. Намного лучше. Только… не думаю, что я смогу все это съесть…

Хорошая попытка и он оценил ее слабым намеком на сдержанную улыбку. И похоже вместо черной дыры над диафрагмой запульсировали искрящиеся лучики воскресшего солнышка (господи, а ведь тебе казалось, что оно навеки вечные скончалось вместе с большей частью Эллис Льюис).

— Здесь не так уж и много, стандартные ресторанные порции. Тем более вчера ты не ужинала. От голода тоже может сильно тошнить. — набрал неполную ложку каши и поднес к твоим осмелевшим губкам, подставив пиалу под подбородок. — И мы отсюда не уйдем, пока ты все не съешь.

— А если я лопну. Или из меня полезет все обратно, — почти с полным ртом рискнула высказаться своим "пугающим" предположением.

— Если не будешь говорить с едой во рту, ничего из тебя обратно не полезет. И ты съешь все до крошки… — он успел загрузить в тебя овсянкой уже третьей ложкой, внимательно наблюдая за всем процессом кормления и, главное, чтобы твой ротик не оставался подолгу пустым и мешал тебе говорить.

Поил он тебя тоже только из своих рук, хотя время от времени ты и тянулась интуитивно за стаканом с соком, особенно, если чувствовала острое желание запить. И ему на самом деле каким-то чудом удалось запихнуть в тебя всю еду, разве что не заставил в конце вылизать все тарелки до чистого блеска (хотя вполне и мог). И ты не лопнула, из тебя ничего обратно не полезло и дискомфортной тяжестью в животе тоже не придавило (может с теми таблетками ты приняла еще что-то от несварения?).

— Быть хорошей и послушной девочкой не так уж и плохо, да, Эллис? А временами даже приятно. — последние завершающие манипуляции, в окутывающем тепле любующегося взгляда довольного Хозяина: вытирает салфеткой губки и подбородок заботливым отеческим жестом, а от всех этих прикосновений (рук, голоса и глаз) тебя еще сильнее плавит пульсирующими протуберанцами разгоревшегося не на шутку сладкого солнышка. Еще немного и потянет в сон или к нему на грудь — свернуться урчащей кошечкой на его коленках. И черт с ней с работой и со всеми правилами протокола от Дэниэла Мэндэлла-младшего. Если есть хоть одна ничтожная возможность…

— Поднимайся. Встань у двери. Лицом к стене.

Солнышко резко свернулось надрывной помпой черной дыры под диафрагмой. Ударило не только по полному желудку. Перед глазами заплясали мутные лепестки красных и черных роз в довесок к аритмичному шипению в ушах и болезненной стяжке шокирующего удушья в горле. Кипящий жар или вымораживающий озноб? Или смертельная инъекция черного вируса в остановившееся сердце?

Хорошо, что ты сидела, потому что пол под тобой дрогнул и не меньше, чем в десять баллов. Окружающий мир трещал по швам красными изломами в обугленных стенах и стеклах черного Зазеркалья, покрываясь хаотичными царапинами и безобразными волдырями выгорающей на солнце старой фотографии…

Неужели ты думала, что что-то в нем почувствовала и нащупала? Когда и как? Ты ведь даже к нему не прикоснулась. Или решила, раз тебя покормили с ложечки и вытерли губки, как маленькой девочке, можно уже планировать свадьбу и подбирать имена вашим будущим внукам? В какой из этих моментов ты успела забыть, что эти самые руки еще совсем недавно — двенадцать часов назад, — разрисовывали твою спину и ягодицы кожаной плетью?

— Эллис, думаю сейчас у тебя уже не должно быть проблем со слабостью. Поднимайся.

А разве ты еще не встала? Или это только что пронеслись перед глазами фрагменты вашего давно скончавшегося прошлого и необратимого будущего? Где ты не просто стояла у стены (в фотомастерской колледжа, перед скрещенными брусьями латинской десятки с человеческий рост), а была буквально распята на ней руками и ногами (и на теле твоего Дэнни тоже).

Проблемы со слабостью? Сейчас у тебя самые большие проблемы с памятью и сознанием. И они атакуют тебя похлеще животного страха и немощного безволия. И ты вынуждена снова (опять и тысячу раз снова) наощупь, один за другим, отключать (глушить и обрезать) большую часть контактов, связанных с твоими оголенными чувствами, разумом и сущностью Эллис Льюис. Только так. Иначе не поднимешься. Не пройдешь и двух шагов. Не сдержишь в горле разрывающую шрапнель удушливых рыданий.

Почти как в кошмарном сне, где ты не можешь оторвать от земли ног. Только здесь труднее. Здесь надо встать (можешь ты или нет), выпрямить осанку и расправить плечи (хочешь ты того или нет), подавить в суставах подрезающую дрожь, иначе спокойно споткнешься на ровном месте…

Лицом к стене? В любой другой день ты бы просто уставилась на рисунок атласных обоев, без особого интереса изучая повторяющиеся детали однотонных узоров и выискивая между ними дефектные отличия. Но не сейчас. Сейчас ты просто плывешь в этом глухом вакууме собственной черной дыры, которая в один судорожный вдох вырвалась во внешние пределы, наполнив собой все окружающее пространство. И ты теперь уже сама часть этой дыры — ее призрачная тень, сгусток агонизирующих эмоций, мыслей и боли. Не она в тебе — ты внутри нее.

Обострились, наверное, только чувства осязания. Возможно это уже был тот самый условный рефлекс ("побочный" эффект), прошитый намертво в твои нервы с двух последних сессий — если глаза ничего не видят, за них смотрит слух и рецепторы воспаленных ран и кожи. И в этот раз вибрация чужих движений, шагов и скольжение трехмерной тени за спиной отражается подобно облучающим лучам смертельной радиации внутри твоей сердечной мышцы и в костных тканях. И ты ни черта не можешь с этим сделать. Потому что от тебя ничего не зависит. От этой радиации нет защиты.

Звук открывающейся двери, ровные шаги в смежной комнате — по ним можно считать секунды, которые ты пропускала гулкими ударами через сердце. Ты так и делала, только время потеряло свою значимость и смысл.

— Выходи в коридор… — и ты не услышала, а именно увидела внутри себя: в голове, в коже, в костях, на молекулярном уровне вскрытых наизнанку чувств, как он подошел к тебе, как остановился в футе за твоей спиной… — Эллис…

Если теперь вообще смысл что-то анализировать, искать какие-то лазейки из западни собственного рассудка и особенно что-то чувствовать? Не проще закрыть глаза и отдаться на милость течения этого бешеного потока чистейшего безумия? Делать безропотно все, что он прикажет, почти на автомате, отключив большую часть эмоций и вырвав с корнем все когда-то существовавшие желания. Да, именно… и только так. Пусть и будет по началу нестерпимо больно… Но ведь это будет только лишь по началу, правда ведь?

— Придерживайся за моей спиной расстояния не меньше двух-трех футов. И старайся не отставать.

Почти как в тюрьме — лицом к стенке перед выходом из камеры, затем у выхода, пока твой конвоир закроет твою клетку на ключ. Правда в этом случае ее не закрывали. Действительно, какой смысл запирать комнату, в которой все равно никого нет или временно не будет.

— …У тебя вообще нет нормальных зимних вещей? Ни плотных пальто, ни дубленок, ни шуб?

Ты только сейчас заметила, что плывешь в своем вакууме следом за человеком с внешностью Дэниэла Мэндэлла-младшего (как это ни странно, но ты легко узнавала его даже со спины, и теперь могла узнать где угодно — по посадке головы, по форме ушей, цвету волос и всей фигуре, пусть и наглухо зашитой в шикарный деловой костюм индивидуального кроя). Через левый локоть перекинуто твое самое длинное и теплое пальто из черного кашемира, а в пальцах правой руки — твои ботильоны из черной замши.

— В Карлбридже теплые зимы… — там нет смысла носить шубы и это пальто ты тоже редко носила, брала лишь в нечастые поездки в более холодные климатические широты страны и Европы, и только зимой.

— Я так и понял. То же самое касается и обуви. Хотя весьма странно — переезжать жить в северную столицу Эспенрига в конце осени и заранее не подготовиться с зимним гардеробом.

Ты ничего не ответила, поскольку это был не вопрос, а твое сознание сейчас было заполнено вакуумом твоей черной дыры. Что-то говорить и уж тем более оправдываться, или того хуже — пытаться поддержать разговор, потому что тишина слишком давит на слух и точит нервы и может раздавить тебя в любой момент своим звенящим куполом?

И идти вы ведь тоже не собираетесь целую вечность. Какой бы огромной не была эта квартира — это всего лишь квартира, а не королевский дворец. И ты впервые за все время пребывания здесь узнаешь хоть что-то — круглую вишневую гостиную, из которой в пятницу ты попала в гардеробную и ванную Мэндэлла-младшего. Нежданный и очень сильный толчок сердца буквально по горлу. Проснувшаяся память и врожденные рефлексы врываются в твое тело раньше, чем успеваешь осознать, что все не так просто. Сколько не пей таблеток, сколько не пытайся спрятаться в пустоте ложной апатии и симулированной кататонии — природу истиной сущности ни чем не задавишь и не сведешь на нет. Сознание все равно будет рваться и цепляться за тусклые проблески призрачной надежды. У жизни в фаворе лишь один признанный и самый главный рефлекс — инстинкт к выживанию, неуемная жажда к жизни.

Сердце не сбавляло силы своих мощных толчков ни на секунду, пока вы шли по длинному коридору-холла непонятного назначения. Знакомые арочные ниши с дорогущей антикварной хренью, массивные картины и огромные зеркала в тяжелых позолоченных багетах — вычурная, ни чем не обоснованная роскошь, которая и по сей день никак не желала вязаться с воспоминаниями о твоем Дэнни. И все же, разум хватался за недавние смутные образы последних дней в собственных лабиринтах памяти, словно судорожно пролистывал накопленные визуальные файлы в поисках чего-то важного и крайне необходимого.

Конец коридора. Черные двери. Выход в белое фойе-саркофаг из восьми углов и с противоположной нишей под хромированные двери лифта. Да. Та самая комнатка, в которую ты попала, когда поднялась сюда в пятницу вечером… В пятницу… Господи…

Неужели прошло только два дня и один вечер (плюс час-полтора сегодняшнего утра)? Ты ничего не путаешь? Только два дня? Не два месяца или сразу два года? Тогда почему ты не воспринимаешь эту комнатку, как если бы видела ее двое суток назад? Как и этого человека, который успел прошить твою память и закодировать тебя воспоминаниями болезненных ощущений длиною в несоизмеримый кошмар твоего индивидуального черного безумия.

Тот же круглый лакированный черный столик для писем ровно по центру, абсолютно пустые мраморные стены. Появились только две новые, черные, низкие скамейки "лавки" по обе стороны от дверей холла. На одной из них лежали все твои вещи, что до этого ты пересчитала на кровати в своей спальне, на вторую… только что, прямо на твоих глазах, выложили твое пальто. Но сердце все равно не унимает надрывного набата, словно ждет… словно чувствует так не вовремя протрезвевшей интуицией приближение чего-то нехорошего… очень-очень дурного: отвратного, липкого и угольно черного.

— Подойди к столику. — бесчувственный приказ безэмоциональным голосом. Бесчувственный жест руки указательным пальцем в пол рядом с центральным столиком. Он уже ждет тебя там, даже не оборачиваясь.

И ты снова плывешь в этом гребанном вакууме чистого сумасшествия, абсолютно не чувствуя и не понимая, что делаешь и зачем. И оно пульсировало твоим обезумевшим сердцебиением теперь не только изнутри, но и снаружи. Не услышать и не ощутить его он бы точно не сумел, особенно здесь и сейчас, в нескольких микронах от твоей близости.

Ты как-то обходишь его, ужасаясь от собственного осмысления, что боишься его задеть, выдерживаешь расстояние указанное им ранее с точностью до последнего дюйма — и этим кроет окончательно, разрывает на хрен все хрупкие нити еще недавно тлеющей надежды.

— Повернись спиной и старайся не двигаться.

Такие короткие мгновения… слишком короткие, почти незримые, разрывающиеся между скудным выбором — успеть скользнуть затуманенным взглядом по его чеканному профилю или посмотреть на глянцевую столешницу столика, с которого он только что что-то взял неспешным жестом расслабленной руки. Ты просто идешь дальше, мечтая закрыть глаза и каким-то чудом отключить все свои чувства. ВСЕ до единой.

Оно так и не успокоилось, даже когда ты остановилась, замерла, обреченно прикрыла веки и подставила свою спину смертельному облучению ликующей тьмы. Но это не она тебя накрыла, заставив сердце усилить свою аритмию до запредельной скорости не совместимой с жизнью. И тем более не она прошила по твоему позвоночнику глубоким разрядом сладкого озноба. Его руки, его пальцы и его голос заскользили по твоей нагой коже, волосам и шее, вспоров пучки нервов во всех позвонках до самого копчика слишком чувственным проникновением. А всего лишь только убрал со спины и шеи длинные пряди волос.

— Запомни, Эллис. Только я могу и имею право снимать с тебя этот ошейник, но без него ты не сможешь попасть в эту квартиру через эти двери. Как и без моего на то разрешения.

Почти знакомый царапающий звук по шейным позвонкам и даже внутри с не менее знакомым давлением мужских пальцев, удерживающих край ошейника и проворачивающих в узкой сердцевине внутреннего цилиндрического замка длинным трегранным ключом-спицей. Тебя пробирает ответной дрожью со вспарывающей паникой. Будто он не освобождает, а вгоняет в твое тело совсем другие спицы или прутья — более длинные, острые и раскаленные.

— Входить в них ты можешь только, когда я одену его на тебя и только полностью раздетой. А теперь можешь одеваться. Вещи ты уже видела, где лежат.

Ты услышала, как он отложил ключ обратно на столик, разве что не поняла, что после этого почувствовала. Обхват плотной чужеродной кожи вроде ослабил свое стягивающее давление и тяжесть осязания, но не свой отпечаток на шее. Тебе вдруг резко стало холодно, будто тебя освободили не от широкой удавки рабского ошейника, а сняли с горла твою собственную кожу, оголив беззащитными ранами наружу. И хотя ты продолжала ощущать его фантомный след с не меньшей силой, чем если бы он оставался на тебе и сейчас, что-то все равно было не так — необъяснимый дискомфорт, который совершенно не вязался с психическим облегчением.

Рука сама потянулась к месту, где до сих пор пульсировал живой оттиск мертвой кожи. Но ты нащупала только свою голую шею, может слишком горячую в сравнении с теми же ключицами. Боли не было, как и оголенных ран. Одна пустота и горящая кожа под дрожащими пальцами.

— Эллис… Ты меня слышала? Одевайся. И постарайся не тянуть время. Машина уже ждет.

Щедрые минуты мнимого побега из реальности? У тебя появилось время на что-то отвлечься, хотя бы на собственную одежду? Если бы.

Они так аккуратно были разложены на первой скамейке, специально поставленной сюда только ради тебя. Но никакой ответной иронии или горького скептицизма — во всем этом не было ничего смешного. Ты прекрасно знала, чьи руки их выложили в столь идеальном порядке практически с эстетической деликатностью педантичного палача (как все те девайсы на эбонитовом столике в той вчерашней комнате).

Пока ты раздумывала, что взять первым — трусики или бюстгальтер, твой слишком обостренный слух процарапало звуком выкладываемого на поверхность лакированного дерева столешницы твоего персонального ошейника.

— Думаю, запомнить это не сложно. Одеваться и раздеваться в выбранную или одобренную мною одежду будешь только в этой комнате. Одеваться — перед уходом, как только я сниму ошейник, и раздеваться полностью до гола, включая обувь, сразу же по возвращению в эту квартиру. И последнее тебе придется делать, даже когда ты будешь подниматься сюда сама. После того, как ты разденешься, — его голос усилился, приблизившись вместе со степенным почти невесомым шагом человека, который никуда не спешил и ни о чем не волновался.

Но ты все равно вздрогнула, когда его пальцы перехватили на твоих предплечьях бретели лифчика, а его последующие слова зазвучали практически в твоей голове едва не на максимальной громкости. Хотя ты и не могла понять, чем же тебя больше всего сейчас душило (окутывало, засасывало и прошивало тугими нитями по раскрытым нервам, разгоняя под кожей ментоловыми кристаллами парализующего озноба): звучной вибрацией его бархатного баритона, невесомым скольжением прикосновений его рук или его близостью?

— Ты должна будешь сесть возле столика в позу покорности номер один, лицом к дверям… — подтянул эластичные лямки на плечи, поправляя каждую полоску плотной резинки мягкими, знающими и слишком волнительными движениями. — Перед этим взяв в руки ошейник. Положить его расправленным на обе ладони… — натянул к центру лопаток оба конца застежки и слишком ощутимым отзвуком защелкнул "секретным" замочком. — Приподнять руки в подающем жесте на уровне груди и ждать моего прихода. Сидеть и ждать, не важно сколько.

Кажется, это было все сразу: и голос, и пальцы и телескопические прутья ментальной клетки, пронизывающие один за другим твое тело (кожу и кости) медленным погружением в недостижимую глубину. И ты не могла сбежать или отключиться хотя бы от одного из этих элементов, они были связаны в один единый — в Дэниэла Мэндэлла-младшего. И он опять делал это с тобой. Держал на острых гранях своей треклятой реальности, заставляя балансировать между жизнью и смертью (которыми сам теперь и управлял).

— Ты все поняла? Все запомнила? Надеюсь, обойдемся без обучающего мастер-класса? — тепло широких ладоней достигло замороженного сознания куда быстрее, чем смысл отчеканенных по застывшей памяти последних фраз. Они обхватили твои предплечья легким нажимом пальцев поверх замерзшей кожи, словно пытались прописать желаемым результатом на уровне нейролингвистического программирования… а может просто пытались передать часть своих сил, влить в тебя воскрешающую энергию вашей ожившей вселенной и чего-то еще…

А может ты просто ошиблась, он всего лишь хотел тебя развернуть лицом к себе. Посмотреть в твои остекленевшие глаза и надавить на них своим всевидящим взглядом.

— Эллис, ты все слышала, о чем я говорил? Второй раз повторять не надо? — и сбежать он тебе не даст, даже не надейся. Приподнимет пальцами подбородок и направит всем вниманием прямо в центр своих неподвижных зрачков, чтобы не вздумала разглядывать платиновый зажим на его галстуке, когда он тебя о чем-то спрашивает.

— Нет… не надо. Я все поняла…

— Все поняла что?

А вот здесь тебя подловили, правда не на долго. Мозг запаниковал, неожиданно включив на полную мощность большую часть контуженного рассудка.

— Я все поняла… Мастер, — голос задрожал сильнее, но это был не страх, а облегчение на грани подступающих слез.

— Умница. Тогда одевайся и жди, когда я вернусь. Можешь вызвать лифт и поставить его в режим ожидания, если знаешь, как это делается. Если нет, просто жди рядом с лифтом. — на последок его взгляд скользнул поверх твоей макушки головы по волосам, словно что-то там заметил или они вдруг чем-то его так сильно заинтересовали. — Я так понимаю, шапок ты тоже никаких не носишь?

Недавнее облегчение (особенно от разрыва зрительного контакта) сменилось паническим шоком так не кстати проснувшейся капризной девочки.

— Конечно нет, — наверное, ответ прозвучал слишком резко и возмущенно, едва не категорично.

— Ладно, поговорим об этом позже, когда ударят сильные морозы. — в прямом смысле это значило, что говорить будет опять только он, как и принимать по этому поводу дальнейшие решения. И если ты готова безропотно носить его ошейник в этих стенах, значит, с остальным проблем быть не должно.

— А пока одевайся. Я скоро вернусь. — и без поцелуя в лоб он конечно же отпустить тебя не мог — без своей очередной свежей метки с прямой инъекцией в сердце чистейшей красной боли.

Ты обязана его чувствовать всегда, каждую секунду и все наслаивающиеся друг на друга минуты вынужденного ожидания и не важно где и когда — здесь или в другом конце города (страны, земного шара). Даже если попытаешься отвлечься или сделать еще что. Здесь ты абсолютно бессильна, подобно пациенту психбольницы, за которого решает только его лечащий врач. Хочешь ты того или нет. Так выпали кости, так прописали по твоим генам звезды вашей воскресшей вселенной. От судьбы не уйдешь? Нет…

Не уйдешь от себя, своей вечной боли и проклятой черной любви Дэниэла Мэндэлла-младшего.