В муках рождения

Глава девятая Гевонд, Гевонд!..[37]

Гурген продолжал свой путь, по-прежнему погруженный в тяжелые думы, хотя после встречи с Эхинэ и ее последних слов с его души словно окатилось тяжелое бремя.

Ехал он не спеша, проезжая мимо княжеских замков и останавливаясь в бедных, разоренных селах, где крестьяне встречали его вначале недоверчиво, но, при глядевшись поближе, охотно рассказывали ему о пережитом, о своих горестях, а Гурген делил с ними их скромную еду, ячменный хлеб и мацун[38].

Он проехал область Артаз и долину Аварайра[39], где память о его великом предке Вардане[40] жила в сердцах армян, любовался издали вершиной Арарата, на которой, по народному поверью, все еще стоял Ноев ковчег. Так доехал он до Багреванда, владений своего дяди по матери князя Курдика.

В воздухе уже теплело, снег начинал таять, и мелкие речушки, сливаясь друг с другом, образовали бурные реки.

Мужчина с копьем в руке твердо шагал впереди с опущенной головой. Походка и весь облик его показались князю знакомыми. Он подхлестнул коня и вскоре очутился рядом с ним.

— Это ты, брат Овнан? — спросил князь.

— Да, князь Гурген, я сам, — ответил тот, не поднимая головы.

— Не взглянув, ты узнал меня по голосу?

— Уже час, как я видел тебя с холма, ты был еще в долине.

— Откуда ты?

— Из Тарона.

— Ты так отрывисто отвечаешь, что мне лучше замолчать.

— Почему, князь? Когда я оставлял без ответа твои вопросы?

— Я хотел узнать, куда ты идешь?

— Хорошо, я тебе отвечу. Я иду к армянскому католикосу[41].

— У тебя, очевидно, предложение к нему?

— Конечно. Могу и об этом тебе оказать. Я хочу предложить его святейшеству выпустить кондак, послать повсюду проповедников и возвестить народ о том, что настал час священной войны и что он предаст анафеме всех, кто способен носить оружие и не берет его, кто может снабжать воинство наше хлебом и не делает этого, кто имеет коня и оружие и не дает его другому.

Наконец, я хочу уговорить католикоса незамедлительно переехать в монастырь Святого Карапета со всем церковным причтом, а если наши князья и тогда не зашевелятся, самому подать голос и поднять народ на войну.

— Так вот зачем ты так спешишь! Молодец, Овнан, ты истинный армянин! Возможно, что во всей Армении сейчас нет такого человека, который любит свою родину, как ты.

— Так ты, князь, сочувствуешь моим замыслам?

— Всей душой.

— И ты веришь, что католикос примет мое предложение?

— Зная слабоволие и беспечность нашего духовенства, я сомневаюсь в этом, но не думаю, чтобы католикос отказал. Я полагаю, что он одобрит и пообещает помочь…

Гурген спешился и, ведя коня в поводу, беседуя, пошел рядом с Овнаном.

Цолак спокойно шагал за своим господином.

— А ты, князь, куда едешь? — вопреки своему обыкновению, спросил Овнан.

— В Багреванд к своему дяде, князю Курдику.

— Этот человек из рода Мамиконянов, но не Вардан.

— Ты мне только найди Гевонда, а я тебе найду десять Варданов.

— Это верно, только бы найти Гевонда, за Варданом Великим дело не станет.

Гурген вспомнил суровое отношение Овнана к нахарарам и князьям и промолчал.

Завечерело. Вдали показалось какое-то село. Когда они дошли до проселочной дороги, князь заметил, что его спутник не собирается свернуть к селу, а продолжает идти вперед.

— Брат Овнан, может быть, ты уходишь потому, что не хочешь вместе с человеком княжеского происхождения переночевать в селе?

— Еще одно село впереди, князь, через час я буду там. Хочу как можно скорее вернуться в Сасун. Но чтобы князь Гурген не подумал обо мне неверно, я присоединюсь к нему и переночую тут.

Немного погодя оба друга уже сидели у очага и мирно беседовали. Оба были согласны, что весной Армению ожидают великие бури и что, если Армения теперь единодушно поднимется, то сумеет приостановить нашествие врага. Для этого прежде всего надо расшевелить и поднять духовенство, а не ждать, когда враг дойдет до сердца страны. Надо будет встретить неприятеля на границе, как несколько лет тому назад сделали армяне в Алдзнийских боях. Тогда они наголову разбили арабов. А тех, кто вступает в переговоры с неприятелем, когда он уже на нашей земле, надо считать своими врагами и дать каждому право уничтожать их.

Долго еще беседовали наши друзья и поклялись в случае удачи или поражения прийти друг другу на помощь.

Проведя ночь в этом небольшом селе, наутро они поехали в Блур, где князь должен был найти своего дядю.

Овнан пошел дальше и, перейдя Ерасх[42], добрался до Двина[43], где узнал, что католикос Иоанн собрал на совет влиятельных нахараров.

Овнан был человеком сильным, закаленным в житейских невзгодах, но когда он подошел к патриаршим покоям и увидел стоящую на площади конницу и княжеских телохранителей, для которых простой сасунец был презренным существом, когда ему пришлось столкнуться с тупоголовым привратником и целый час убеждать и уговаривать его, а дойдя до дверей большого зала, приложить еще больше усилий, чтобы проникнуть туда, — он был совершенно изможден.

В зале патриарших покоев, очевидно, шел очень важный совет, потому что, кроме католикоса, там находились спарапет армянских войск Смбат Багратуни с сыном князем Ашотом и князья Ашот и Давид, сыновья Багарата Багратуни, находящегося в плену в Багдаде.

Из Васпураканских князей Арцруни вместо великого князя Ашота приехал его брат Гурген, из Сюнийского нахарарского дома присутствовал великий нахарар Васак со своими князьями. Здесь был князь Гардманский Ктрич, князь Агванский Есаи, князь Утийский Степанос, владетель Хачена, князь Арцахский Атрнерсех и много других именитых князей, архиепископов и епископов из других областей Армении.

Католикос Иоанн, усадив направо от себя спарапета Смбата, а налево — Васака Сюнийского, начал длинную речь, смысл которой заключался в следующем:

«Господь бог сильно разгневан на Армению за ее преступления и грехи, а посему армянскому народу надлежит каяться и просить прощения у бога и как можно скорей послать представителей к багдадскому эмиру, являющемуся посохом гнева господа бога, и постараться задобрить его дарами, чтобы Армения не пострадала от неразумного поступка сасунцев».

Все присутствующие одобрили речь католикоса и в своих речах поддержали его предложение.

В это время молодой монах, приблизясь к католикосу, доложил, что какой-то сасунский крестьянин имеет важное сообщение и просит разрешения войти. Католикос, как всегда, посоветовался со спарапетом и велел впустить горца.

Когда Овнан вошел в зал, поставил в угол свое копье и остановился посреди комнаты в простой одежде хутских крестьян, присутствующие оглядели его с головы до ног и стали посмеиваться над дикарем, который, как и его земляки, жил в горах, как зверь.

Наконец католикос заговорил:

— Ты просил разрешения присутствовать на этом высоком и благородном собрании и сказал, что у тебя есть предложение. Мы думали, что вы, сасунцы, не осмелитесь показаться на глаза, представителям своего народа, ибо ваши неразумные действия будут иметь тяжелые последствия для армянской земли.

Но вы, я вижу, не только не поняли этого, а даже пришли сюда, чтобы давать нам советы, а посему выскажись, посмотрим, что ты там надумал своими сасунскими мозгами.

Но когда горец, встряхнув длинными волосами, поднял голову и обвел присутствующих сверкающим взглядом, лица всех стали серьезными и в зале наступила глубокая тишина.

Тогда ясным проникновенным голосом заговорил Овнан:

— Духовный отец и могущественные князья земли армянской! Я сознаю великую милость, которую оказываете вы мне, бедному горцу, согласившись выслушать меня. Я спустился с гор не для того, чтобы просить прощения, а чтобы внести предложение о спасении родины. Я вижу, что прежде всего я должен оправдать Сасун и сасунцев. Что сделали сасунцы? То же самое, что шесть лет назад великий князь Багарат и владетель Васпуракана Ашот. Эмир Абусет передал власть востикану Мусе, а Муса, как это обычно делают арабы, неожиданно поднялся из своего логова в Алдзнийской земле и с огромным воинством вступил в Тарон. Князь Багарат обратился за помощью к князьям Арцруни, и Ашот со всеми своими братьями и войсками Васпуракана поспешил ему на помощь. Я участвовал в этой войне. Одним из молодых военачальников тогда был присутствующий здесь князь Гурген. Тогда наши войска разбили неприятеля и преследовали беглецов до самого Шахистана[44].

Вскоре после этой войны тот же Абусет послал в Васпуракан эмира по имени Али с большим войском для сбора налогов. Али, расположив войска в области Албак, стал рассылать оттуда свои разбойничьи отряды по всему Васпуракану, разрушать, грабить и брать в плен мужчин и женщин и расхищать их имущество. Так, бесчинствуя и разоряя страну, эти нечестивцы до шли до владений князей Андзевских.

Владетель Васпуракана, великий князь Арцруни, отправил к эмиру послов, обещая выплатить подати, чтобы только тот отозвал свои войска, Но когда его послы подверглись насмешкам и издевательствам, князь со своим воинством Васпуракана напал на нечестивцев.

Эмир с несколькими своими приближенными еле-еле спасся, его войско и брат эмира были преданы мечу, земля покрылась вражескими трупами. Полководцем правого крыла наших войск был все тот же брат великого князя, Гурген.

Что же сделали тогда сасунцы, ваше святейшество и могущественные князья, увидев, как князя Багарата и его семью, закованных в цепи, увезли в Багдад? Что они сделали, видя разорение Тарона, расхищение имущества, пленение женщин, стариков и детей, видя, как варвары заняли монастырь Святого Карапета? Надежда была только на самих сасунцев. Они спустились с гор и поступили так же, как князья Багарат, Ашот и Гурген.

Неужели они оказались преступниками, избавив от меча и цепей своих же братьев-христиан? Разве это преступление — освобождение христианских церквей, превращенных в мечети, предание мечу неверных, взявших огнем и мечом монастырь Святого Карапета?

Если деяния сасунцев достойны порицания, значит справедливы все злодеяния нечестивых арабов, направленные против нас. Подумайте, могущественные князья, о последствиях, которые могут уничтожить семена, произросшие кровью Фаддея, Варфоломея и Просветителя на нашей земле[45].

— Такая длинная проповедь была излишней, — сказал медленно и сурово спарапет Смбат. — Скажи, что ты предлагаешь, наш духовный отец разрешил тебе это, но говори быстрее и короче.

Овнан понял из пренебрежительных слов спарапета, что он попусту теряет время с людьми, не желающими считаться ни с чем, кроме своих целей, но почел своим священным долгом высказать им правду и заговорил во второй раз:

— Мы, горцы, народ простой, господа князья, мы не понимаем ничего в управлении государством, но с сердечной болью мы видим, что те, в руках которых находится власть, очень часто делаются жертвой обмана. Сами они, люди влиятельные, мудрые, имеют право оберегать себя и свои богатства. Допустим, что они нравы, укрываясь в дни опасности в своих замках. Пусть они разрешат народу и духовенству воевать за веру. Вот с этой целью народ Сасуна и просит своих духовных властителей обратиться с кондаком ко всему армянскому народу — взять в руки оружие и пойти на арабов, которые ворвались в нашу страну, дабы уничтожить армян и нашу веру. Народ Сасуна приглашает его святейшество поселиться в монастыре Святого Карапета до окончания войны, послать своих представителей по всем армянским областям для сбора оружия, денег, продовольствия и пересылки их на место боев, туда, где армяне бьются с нечестивцами. Вот о чем они вас покорнейше просят.

— Что это за предложения? Что за вопросы поднимает этот неразумный горец? Как он осмелился на таком высоком совете предлагать нам свои планы?.. Чтобы мы сидели в своих замках, а наши крестьяне брались за оружие и затем в один прекрасный день подняли его на нас? И у вас еще хватает терпения выслушивать его?

Это сказал князь Гардманский Ктрич, который поднялся и уже собирался уходить. Его отговорили и убедили сесть. А спарапет Смбат обратился к Овнану со следующими суровыми словами:

— Ты воспользовался нашей снисходительностью и выступил с дерзкими речами против сидящих здесь великих нахараров. Если, действительно, сасунцы осмелятся самовольно выступить, мы прежде всего покараем их самих. А пока мы выносим такое решение — задержать тебя здесь, ибо, очевидно, это ты мутишь народ. Стражи, возьмите этого человека под охрану!

Воины вывели Овнана и заключили в темницу патриарших покоев.

Нахарары же продолжали наверху обсуждать речи Овнана, видя в каждом его слове измену и угрозу своей власти.

Что же касалось борьбы с врагами, то никто не хотел заключать союза с другим, никто не желал отказываться от своих воинов, не желал покидать своих границ.

Поэтому, бесполезно потратив время, так и не придя ни к какому выводу, князья покинули собрание, сели на коней и в сопровождении телохранителей разъехались по своим областям..

Но в этом зале присутствовали и молодые княжичи, которым не полагалось слова, и они только молча и почтительно выслушивали старших.

Среди них был и юный княжич Ашот Багратуни, внимательно следивший за всем, что происходило в зале. Когда все разошлись, он подошел к спарапету Смоату.

— Отец, не хватит ли держать взаперти сасунца? Прикажи мне отпустить его.

— Да, хватит и даже с излишком. Но и истину не всегда можно провозглашать вслух. Это любимец твоего дяди, князя Багарата, Овнан из Хута.

— Я его знаю, отец, так я пойду к нему.

Ашот поспешно опустился в подземелье и приказал стражам вывести Овнана. Он прохаживался по комнате, когда к нему с таким же безмятежным видом, как раньше, вошел Овнан.

— Брат Овнан, — сказал Ашот. — Зачем тебе понадобилось на совете князей выражать свое мнение? Не лучше ли, не говоря никому, подготовить народ и в час опасности вывести его на бранное поле?

Овнан был человеком простым, но не наивным. Он внимательно посмотрел на юношу, так ласково заговорившего с ним, и холодно, но печально сказал:

— Князь, ты мне кажешься умным юношей, но со мной не следует говорить так многозначительно и хитро. Если бы я мог подготовить народ и вывести его в нужный час в бой с чужеземными насильниками, я бы это сделал сию же минуту.

Но сила и возможности для того, чтобы сдвинуть ту гору, находятся в руках дряхлого к жалкого старца. Он не сознает своей власти и не хочет быть полезным народу. А неразумные князья, которые тут кричали и скрежетали зубами, не пройдет и пяти лет, как попадут в Багдад пленниками. И неизвестно еще, сколько их променяет веру Христову на Магометову. Гевонд, Гевонд!.. Где ты? Увы, Армения сумела родить только одного, как ты, великого человека, великого иерея, слугу великого Христа!

— Брат Овнан, — сказал юный князь. — Зачем так отчаиваться? Дальновидный и мудрый человек должен быть стойким, уметь ждать и пользоваться благоприятными обстоятельствами. Смотри, как наш нечестивый враг слабеет с каждым днем и, несмотря на то что владычествует над огромными странами, рассеиваясь, хиреет и должен в конце концов погибнуть.

— О юноша, ты видишь только падение врага, но не свое. Ты не видишь, как опускаешься и гибнешь. Если бы я знал, что ты сумеешь уберечь себя, я был бы утешен. А пока оставим этот грустный разговор, иди и выполняй волю своих старших.

— Ты свободен и волен идти, куда желаешь.

— Хорошо. Значит, час мой еще не настал, — сказал спокойно Овнан и огляделся вокруг, словно ища чего-то. Ашот понял его и, отвязав свой меч, протянул Овнану.

— Хоть владетель этого меча не так храбр, чтобы его оружие могло принести тебе честь, но я прошу принять его как дружескую память.

— Меч князя Багратуни всегда приносит честь.

Овнан привязал меч, а когда ему принесли копье, простился, приложив руку к груди, и пошел к выходу.

«Вот еще один многообещающий юноша, — говорил себе Овнан. — Но что пользы? Разве он в силах помочь Армении, сделать так, чтобы она не тонула в крови и не попиралась врагом? Пойдем же, Овнан, в сасунские горы и подождем того, что предрешено, „гнева, который грянет. Будем надеяться на бога, а не на людей…“»

Так рассуждал Овнан, шагая обратно в Сасун, как всегда безмятежный и непоколебимый, но грустный, потому что не смог убедить главу церкви и духовенство, на которых он надеялся.