В муках рождения

Глава четырнадцатая Суд

В зимнее время трудно приходится путникам, но что нашим сасунцам снег, ветер и мороз… Наступила масленица. Овнан, вопреки своим суровым привычкам, досыта кормил свой отряд: мяса, рыбы было сколько угодно за обедом и ужином. Чтобы не беспокоить бедных крестьян и не подавать повода к разговорам, Овнан предпочитал останавливаться в полуразрушенных селениях.

По всему пути становилось известно, что князь Мушег Вагевуни со своим отрядом путешествует по стране. Когда отряд достиг границ земель Каджберуни, Овнан решил послать в Арчеш двух гонцов, которые должны были передать письма по назначению, предварительно ознакомив их с содержанием посланий, чтобы знать, как ответить в случае допроса.

Так, соблюдая всяческую осторожность, «князь Вагевуни» доехал до знаменитого монастыря Мецоп. Овнан проехал вперед попросить гостеприимства от имени князя и, убедившись, что князя в лицо никто не знал, вышел с монахами встречать его от имени игумена. Хосров, князь по рождению, прекрасно играл свою роль. Тогда Овнан с двадцатью своими молодцами забрал несколько вьючных животных и проехал в горы, отделяющие область Каджберуник от Арчеша. На южном склоне этих гор в селе Арутюн он оставил половину своих людей, а сам спустился в Арчеш. Там он навьючил мулов припасами и нашел своих гонцов, сообщивших, что князья вечером выезжают в Мецоп.

Овнану хотелось одного — отрезать обоим врагам все пути к бегству. Поэтому он спешно вернулся в село Арутюн, и когда узнал, что князья со своими телохранителями уже проехали, сам со своими горцами и навьюченными животными выехал вслед за ними. Несколько человек Овнан оставил в ущельях, чтобы никто из отряда Ваграмов не мог вернуться в Арчеш. Сам же Овнан по кратчайшей дороге и непроходимым тропам поспешил в Мецоп встречать предателей.

Хосров и Овнан решили заранее, как им действовать.

Армянской крови не должно быть пролито, это было первым условием. И чтобы не подать повода к подозрениям, Хосров, почти безоружный, с двумя слугами встретил князей у монастырских ворот. Мушег Вагевуни, так было им сказано, по нездоровью мог немного опоздать. Обоим князьям встреча с Хосровом показалась подозрительной, они знали его как приближенного великой княжны Рипсимэ. Но увидев его и телохранителей безоружными, они въехали в монастырь, где им отвели одну из парадных комнат. После холода и дорожной усталости хорошая теплая комната, вкусный обед, отборные вина сразу привели их в хорошее настроение и раздразнили аппетит. Сам Хосров был в веселом настроении, громко смеялся и, с благоговением достав из кармана приказ востикана Буги о помиловании, показал его князьям. Все это рассеяло сомнения обоих Ваграмов. Тем более, что приказ был написан на арабском языке и никто его не смог прочесть. Оба Ваграма, отбросив все сомнения, уселись за стол и в ожидании Мушега стали пировать.

Когда вино бросилось им в голову и глаза заблестели, о Мушеге Вагевуни забыли, и Хосров стал старым другом. Ваграм Гнуни сказал Хосрову:

— Наконец и ты отчаялся и поступил так же, как и мы. Умный человек должен прежде всего думать о себе. Я в тебе очень сомневался: я знал, как ты предан князьям Арцруни, но теперь вижу, что ты не был так глуп.

— Я должен сказать правду, что никогда не был близок с юными князьями, ибо видел, как они преданы праздным, неразумным развлечениям. Я уважал их мать, великую княгиню, как умную, добродетельную женщину, но сыновья не слушались ее советов. Я разочаровался в них и предвидел их гибель.

— Тебе известно содержание полученных нами писем? — спросил Ваграм Труни.

— Знаю, что от Буги было получено послание, которому Мушег очень обрадовался, но о содержании писем он мне не говорил, а я, знаете, по натуре человек нелюбопытный. Я подумал: рано или поздно узнаю. Сейчас не время говорить о делах, давайте веселиться! — и Хосров наполнил стаканы.

Наши князья уже не в силах были ни пить, ни двигаться. Телохранители их находились в таком же состоянии, когда в комнату ворвались скрывавшиеся в церкви сасунцы во главе с Овнаном и, не дав времени опомниться, связали их. То же самое проделали с их охраной.

Еще до полуночи Овнан приказал всем собраться, а сам пошел к отдыхавшему в комнате Хосрову.

— Князь Хосров, мне кажется, пора ехать.

— Да, но человек в моем состоянии на коня сесть не сможет.

— Ты хорошо сыграл свою роль, Хосров, я доволен. Едем же.

— Едем, брат, — сказал Хосров и с помощью Овнана поднялся с места. — Я вижу, что сил у меня хватит, да и холодный воздух меня подбодрит.

Конь его был оседлан, Хосров вскочил на него, а двух Ваграмов в полусонном состоянии бросили на мулов и крепко привязали. Хосров посмотрел на них.

— Я ведь выпил столько же, но ты посмотри, в каком они состоянии.

— Это потому, — ответил Овнан, — что ты пил только вино, а они и афион. Это хорошо и для них и для нас. Они сейчас не будут надоедать Мушегу, а сладко проспят и сегодня и завтра.

— Возможно, что уснут и вечным сном.

— Не дай бог, мы их должны судить для доброго примера.

Не успел Хосров вдеть ноги в стремена, как несколько дозорных, оставленных Овнаном на дороге, прибежали с донесением, что со стороны Кирмана в монастырь едет конный отряд.

— Со стороны Кирмана опасности быть не может, но все же заприте ворота, я выйду, а вы спустите по наружной стене веревку. Если я крикну, вы откроете ворота, если же нет, я поднимусь по веревке, а там решим, что делать.

Сказав это, Овнан вышел из монастыря, и ворота закрылись.

Он действительно увидел двенадцать вооруженных всадников, которые скакали в Мецоп. В белой снежной ночи сверкали их шлемы, копья и щиты. Впереди ехал высокий всадник.

Овнан спрятался за скалой у самых ворот, чтобы выяснить, кто это. Для этого времени понадобилось немного, так как передний всадник крикнул зычным голосом.

— Вахрич, спустись быстрей и крикни, чтобы нам открыли! Мы совсем замерзли, ну, живей!

— Дай бог тебе всего хорошего, князь Гурген, это ты? — выйдя из-за скалы, воскликнул Овнан.

— Голос Овнана! Будь здрав, Овнан! — И Гурген спешился. — Что это за волшебные скалы, могущие производить такие чудеса, как твое появление? Что ты здесь делаешь, братец, в такой холод?

— Жду тебя, но не будем терять времени. Вахричу не откроют, если он будет стучать и десять лет. Отойди, Вахрич! Ребята, откройте, это я! — Ворота сейчас же открылись.

— Что это значит, братец? — сказал Гурген, увидев вооруженных сасунцев. — Что это, весь Сасун тут?

— Ты лучше скажи мне, куда едешь?

— Еду к грекам.

— Откуда?

— Из Муша.

— Очень хорошо, поедем вместе. Сейчас и выедем.

— Сейчас? Боже упаси! Мы десять часов на конях. Если ты умеешь открывать двери, найдешь нам и немного тепла, еды и места для отдыха.

— Понял, — сказал Овнан и обратился к отряду. — Ребята, отдохнем эту ночь, а завтра отправимся в путь. Спустите узников.

Поспешно убрали комнату, разожгли огонь, Гурген и Хосров поздоровались и уселись у огня. Овнан вышел распорядиться об ужине и посмотреть, где узники и как их охраняют. Убедившись, что все в порядке, Овнан вернулся и подсел к князьям.

— Братец, ты упомянул об узниках. Спрашиваю князя Хосрова — смеется, говорит, что ты один можешь ответить мне. Вероятно, твои люди поймали несколько арабов. Этих нечестивцев грех держать, надо повесить на первом попавшемся дереве.

— Если бы это были обычные разбойники, я, не теряя времени, так и сделал бы. Но это армянские князья, и я рад, что еще лишнего судью приобрел.

— Говори яснее, Овнан, ты умеешь хорошо излагать свои мысли.

— Мои узники — это Ваграм Труни и Ваграм Гнуни, предавшие князя Ашота Арцруни, и я рад, что прибавился еще один справедливый и неподкупный человек, чтобы их судить.

— Зачем еще судить таких собак? Вели повесить на монастырской стене, и дело с концом.

— Прежде всего надо узнать, виновны ли они, и осудить их, а где их вешать, это я знаю. Оставим пока этот вопрос. Расскажи, зачем ты едешь в Грецию?

— Убедившись, что армяне гибнут и страна разоряется, я ждал, что Ашот Багратуни начнет действовать, тогда бы и я помог ему по мере сил. Потом я узнал, что он и его отец стали единомышленниками Буги. Это для меня до сих пор непонятная загадка, я решил поехать за помощью в Грецию. Вот моя цель. Если это мне не удастся, тогда подумаю, что мне делать. Ты человек умный, может быть ты знаешь, чем можно залечить эти раны?

— Если бы я знал, разве стал бы я из-за трех предателей скитаться по горам и ущельям, проделывать такой путь?

— Хорошо, тогда поужинаем, отдохнем, а утром двинемся в путь.

Так и сделали. Наутро игумен, тихий, скромный старичок, пожелал им доброго пути. Они беспрепятственно вернулись в знакомый нам город. Все были довольны, кроме двух князей Ваграмов, растерянных и непонимающих, что с ними будет.

Даже Вахрич, который при виде Овнана стал бояться за свою лошадь, увидев, что Овнан идет пешком, был очень доволен и всем сердцем примирился с ним.

Мушег и два Ваграма были заперты в одной комнате. На второй день из Сасуна в Отс прибыли десять князей, нашедших убежище в сасунских горах, столько же крестьянских старейшин и настоятелей соседних монастырей. Вместе с Гургеном и Хосровом они образовали судилище и уселись за стол.

Сюда привели Мушега Вагевуни, Ваграма Труни и Ваграма Гнуни. Овнан как обвинитель стал перечислять все их преступления. Он рассказал, как во время осады крепости Нкан они отправили тайного гонца к востикану Буге, обещав предать в его руки Ашота Арцруни и сдать ему крепость и как в том же письме, дойдя до злейшего предательства, писали о местопребывании брата Ашота, Гургена Арцруни, давали сведения о численности его войск и их состоянии.

В своем обвинении Овнан обстоятельно рассказал, как во время осады они подменяли приказы Ашота и не выполняли их, а когда Ашот, узнав об их коварстве и лживости, дабы изгнать их из крепости, приказал отправиться к вражескому военачальнику и узнать его волю, они сбросили маски и ответили ему: «Ты сам должен поехать и поговорить с ним, чтобы снять с себя обвинение в непокорности». Когда же Ашот ласково и мягко стал напоминать, сколько добра он им сделал и как его щедрость к ним довела его до полного разорения и добавил, что его поездка к востикану погубит его семью, а страну ввергнет в нищету и рабство — эти трое со своими приверженцами безжалостно отвечали: «Мы не можем идти против мощи целого государства. Наши крепости плохо укреплены, у нас нет припасов и мало воинов. Поэтому ты лично должен отправиться к Буге, чтобы снять с себя обвинение. Тогда нашествия прекратятся, и несчастный народ, оставивший свои места и приютившийся здесь, сможет вернуться на свои земли. Иначе страна наша погибнет. Если ты пойдешь по своей воле, принесешь пользу и себе и своим близким, а если тебя возьмут силой, то и себе и другим ты принесешь один только вред».

Эти угрозы и предательство вынудили князя Ашота, считающего себя обреченным, отправиться к востикану. Из-за предательства этих трех нечестивцев брат князя Ашота Гурген тоже сдался Буге. Вся Армения знает, какие последствия имело пленение обоих братьев для Васпуракана. Сколько несчастных людей было предано мечу и сколько попало в рабство, сколько жалких христиан ценой отречения от своей веры спасло свою жизнь. И все это потому, что эти три князя предали своего Ашота Арцруни, ответили черной неблагодарностью своему благодетелю.

Старик судья, беженец из Муша, известный всем своей прямотой и беспристрастием, спросил обвиняемых, что они имеют сказать. Все трое в один голос отреклись от своего предательского письма, а переговоры с Ашотом назвали злостным вымыслом. Они сказали, что крепость Нкан, действительно, не могла держаться долго. И ободренные тем, что увидели много незнакомых и почтенных людей, стали обвинять Овнана в коварстве и измене, в том, что он по неизвестным причинам питает к ним враждебные чувства и взял их в плен всяческими хитростями и низостью. Они показывали при этом следы веревок на руках и ногах. Они, мол, князья из нахарарских семей… и вдруг выведены на такой позор!

— Да, — сказал Овнан, — когда арабское насилие над моим народом делается все страшнее, человеческие и божеские законы становятся игрушками в руках таких предателей. Наши духовные власти предпочитают проповедывать ярмо кровожадных антихристов и клятвопреступников-магометан, наш духовный пастырь, католикос, назвал глупостью убийство востикана Юсуфа, не приняв во внимание подвига сасунцев. А сасунцы покарали Юсуфа достойной смертью, ибо он изменил Багарату душой и телом, предал Муш и Тарон огню и мечу, хотел то же сделать и с монастырем Святого Карапета, за что и получил достойную кару. В такое время долг каждого армянина бороться с изменниками, с вероломством, и я, да я, приложил все усилия, чтобы заполучить этих князей. Я мог бы повесить их на первом суку, ибо я убежден в их преступности, но я этого не сделал. Я хочу, чтобы мой народ не считал человеческую жизнь игрушкой, ибо оказано — не убий, а судя осуди. Эти князья отрекаются от письма к Буге. Что они скажут, если я на этом суде покажу письмо за их печатями, письмо, которым они предали Ашота и Гургена и залили кровью весь Васпуракан? Вот оно, это письмо!

Овнан передал письмо старому судье, который дрожащим голосом прочел следующее:

«Управление Арменией, врученное тебе верховным эмиром, обязывает к подчинению всех армянских князей и нахараров, наместников владетелей краев, начальников городов и марзпетов[54] армянской земли. Ты имеешь право наказывать мятежников и непокорных, предавать их пыткам, сажать в темницы, чтобы смести с лица земли мятежи и смуты. Так обязаны поступать цари и люди царского происхождения, выполняющие волю божью, как верные слуги, любящие своего господина.

Поэтому мы, князья Васпуракана, нахарары Мушег Вагевуни, Ваграм Труни и Ваграм Гнуни, а с нами и другие азатские полки и воины, в чьих руках надзор за страной, пишем тебе, Буга, начальнику арабских войск и наместнику великого эмира для того, чтобы нам, нашему, роду и нашей стране пребывать в мире, каждому жить в своем доме. Мы предаем в твои руки Ашота Арцруни безо всякого с нашей стороны сожаления, лишь бы ты не считал, что мы изменили эмиру и твоему великолепию. Тебе надо знать еще, что брат князя Арцруни, Гурген, а с ним и многие другие из рода Арцрун и великое число азатов, сыновей азатов и храбрых воинов Васпуракана подошли к границе Атрпатакана, Там собрались храбрецы нашей страны, которые и вернутся, а если осада продолжится, то ночью могут пойти на тебя, произвести великую резню, нанести большой урон придворным войскам, ибо Гурген — человек воинственный и храбрый, а войско предано ему и готово умереть за народ, за свою страну, за весь княжеский род.

У князя Гургена такие неприступные крепости, как Джилмар, Сринг, Лахук, и если он соберет все свои силы, то нанесет большое поражение, нарушит твои начинания и даже заставит тебя с позором вернуться в твою страну.

С тобой поступят так же, как поступили с твоим предшественником, который не смог противостоять, ибо против десяти армян он не мог выставить и ста человек».

— Вот, — сказал старик судья, — печати трех князей: Мушега Вагевуни, Ваграма Гнуни и Ваграма Труни. Посмотрите и судите.

— Возьмите их перстни и сравните печати, посмотрите, нет ли тут подделки, — добавил Овнан.

Когда печати были сравнены и зоркие глаза судей нашли их тождественными, их показали обвиняемым, которые были ни живы ни мертвы и словно онемели от страха.

Тогда заговорил Овнан.

— Они обвиняемые, а я обвинитель. Нам здесь делать нечего. Вам остается судить, вам, отцы и настоятели церквей армянских, князья, военачальники и крестьянские старейшины земли армянской. Если вы найдете невинными и достойными оправдания этих трех людей, то мы, сасунцы, хоть и приложили немало усилий, пролили немало пота и крови, чтобы добыть эту бумагу, отпустим их с миром. А если решите иначе, мы сочтем своим долгом выполнить ваше решение со всей точностью.

Трое обвиняемых и Овнан с сасунцами вышли из зала судилища.

Архиепископ Тарона, председатель судилища, де того не произнесший ни слова, сказал:

— О, этот Овнан ужасный человек!..

А старик-судья, не обратив внимания на это восклицание, вкратце изложил все, что говорилось на суде, и спросил ясно и раздельно: «Считаете ли вы с чистой совестью перед богом этих трех лиц: Мушега Вагевуни, Ваграма Труни и Ваграма Гнуни — виновными, предателями своего князя, изменниками родной страны, причиной резни и разорения Васпуракана?»

Все встали, и каждый, положив правую руку на евангелие, а левую приложив к груди, произнес:

— Да, виновны, они — предатели, равные вероотступникам Меружану Арцруни, Васаку Сюни и Иуде Искариоту.

Тогда старик снова вопросил: «Какое наказание вы находите достойным для этих преступников?» Все ответили: «Достойны смерти».

Позвали писца, молодого инока, которому старик продиктовал, а тот записал приговор. Когда приговор был вынесен, под ним подписались, а многие, вместо подписи, поставили крестики. Затем открыли двери и ввели обвиняемых. За ними вошел народ.

Старик-судья прочитал приговор.

— «Мы, нижеподписавшиеся, года господа нашего — восемьсот пятьдесят второго и по армянскому летосчислению триста первого и третьего месяца Мехека, собравшись в городе Отс, рассудили перед богом Мушега Вагевуни, Ваграма Труни и Ваграма Гнуни и очевидными, безошибочными доказательствами выяснили, что эти трое вместе написали и закрепили печатями письмо к Буге, коим предали своего князя Ашота Арцруни оковам и плену, а Васпуракан — огню и мечу. Вот почему мы нашли их достойными смерти. А выполнение этого решения мы поручаем Овнану из Хута, выборному военачальнику области Сасун, чтобы он сам нашел место, где удобнее привести в исполнение этот приговор как пример и предупреждение для злоумышленников и простодушных».

Когда все стали расходиться, Гурген, чем-то глубоко озабоченный, отвел в сторону старика судью и, доставая из нагрудного кармана небольшое письмо, обратился к нему:

— Отец, ты человек опытный. Сравни, пожалуйста, это письмо с посланием изменников к Буге. Хоть почерк и изменен, но не похожи ли они?

Старик, положив рядом обе бумаги, долго рассматривал их и наконец сказал:

— Сынок, девяносто из ста говорит о том, что эти письма написаны одним человеком, хотя он и старался изменить свой почерк.

— Благодарю тебя, отец, — сказал Гурген и вышел из зала. Он подозвал Вахрича и повел его в одну из пустых комнат.

— Вахрич, во что бы то ни стало, ты должен узнать у осужденных, кто им писал письмо к Буге.

— Сочту своим долгом, господин мой, только скажи Овнану, чтобы он разрешил мне войти к ним, сасунцы, кроме него, никого не признают.

— Хорошо, — сказал Гурген.