В муках рождения

Глава первая Сасун[3]

По армянскому летосчислению в трехсотом[4] и от Рождества Христова в 851 году зима в провинции Тарой[5] выдалась необычайно суровая. Снег покрыл белой пеленой равнину, а гора Сасун выглядела грозным чудищем из льда и снега.

Кто мог подумать, что на такой высоте и в такой мороз можно было жить и дышать?

Внизу, в долине, в городе Муш[6], царили смерть и молчание, но склоны Тавра были полны жизни и движения. Буран неистовствовал и кружил в воздухе хлопья снега, а люди все поднимались, ползли, скользили на лыжах вверх и вниз. В такую погоду в этих снегах могли передвигаться только горцы, зимой и летом не снимающие домотканной шерстяной одежды и обуви из козьей шкуры. Сеяли они ячмень и просо, потому что на такой высоте среди камней могли произрастать только эти злаки.

Поселения горцев были так далеки друг от друга, что они зачастую не понимали языка соседей и объяснялись через переводчика, несмотря на то, что и те, и другие были армянами.

На этих горных высотах народ не расставался никогда с копьем, единственным оружием против диких зверей и врагов; им защищал своих князей, сидящих в Муше, которым он безропотно подчинялся.

Но что же было причиной такого движения в буран и стужу на горе Хут? Уже темнело, а сасунцы продолжали идти к северному склону горы. Там, перед церковью, стоял отряд молодых людей, не спускающих грустных взглядов с долины. У многих на глазах сверкали слезы. Они плакали не от холода. Они пришли с долины, эти юноши, и приютились пока на склоне горы, освобожденной от врагов. Некоторые из них были вооружены.

В это время из церкви вышли два священника, и один из них зычным голосом обратился к горцам:

— Братцы! Разожгите скорей огонь в комнате для гостей, принесите им еды. Они из долины, не привычны к нашим холодам; мы придем следом за вами.

Другой священник молча посмотрел в сторону долины, которая терялась в тучах снега, и обратился к пришельцам, грустно смотревшим на него.

— Велик бог и заступничество Просветителя[7], о братья! — сказал он. — Не отчаивайтесь, сегодняшний победитель завтра может стать пленником. Во всем виновны наши князья, которые верят словам и клятвам неверных и, как глупцы, бросаются в их когти, предавая народ этим нечестивцам. Но бог велик, и вы не унывайте.

Тогда все, кто бегом, а кто не спеша, последовали за священником-горцем, который повел их в подворье.

Это было довольно просторное помещение, наполовину врытое в землю, с одной только дверью и с очагом в углу, где уже трещало несколько больших корневищ, распространяя вокруг живительное тепло.

Гостеприимные и хлебосольные сасунцы поставили перед своими братьями из долины все, что имели — хлеб из ячменя и проса, горячий танапур[8], высохший и соленый сыр и горный мед. Они сами брали по ломтю и, подбадривая гостей, угощали их.

— Кто знает, о братья, — говорили они, — возможно, уже завтра вам придется сражаться, и силы будут вам нужны. Кушайте, братья, и считайте, что вы в родном доме.

— Да, — горько засмеялся один из пришельцев. — Сейчас кров наш — открытое небо, а семьи наши, если они живы, кто знает в какой части Аравии!..

— Если только они живы… — повторило несколько человек, вытирая кулаком глаза. Иные обильно поливали хлеб солеными слезами.

И вот настала минута, когда никто больше не мог проглотить куска хлеба. Тогда встал местный священник, прочел благодарственную молитву, перекрестился и посмотрел в темноту трапезной, туда, где сверкало множество копий. Народу собралось так много, что пар от дыхания стоял облаком.

— Братья поселяне, подойдите ближе, — начал священник. — Что вы прячетесь в темноте? Настал день когда Святой Карапет[9], Тарон, нахарары, князья, священнослужители и народ наш, преисполненные великой надежды, смотрят на гору Сасун. Вот вам кондак[10] из великого монастыря, — он поднял руку и показал собравшимся пергаментный свиток, опечатанный множеством печатей. — Если я прочту его, то вы все равно не поймете, но содержание его всем нам знакомо. Это старая история. Более ста лет уже, как проклятые арабы вторглись в наши раввины и истребляют наш народ. Если бы не благословение Святого Карапета и заступничество Просветителя, в наших равнинах не осталось бы ни одного христианина, имя армян стерлось бы с лица Таронской земли. Но велика сила Христова, и если сегодня арабы вторгаются в наши земли, истребляют и уводят в плен армян, то назавтра армяне сходят с гор, истребляют их и берут обратно наши ущелья. Никто из них не спасается. Но что толку? Этот проклятый народ через некоторое время снова идет на нас с еще большей яростью. А армянин должен терпеть это насилие до тех пор, пока не перельется чаша терпения. Тогда уже, не в силах вынести этого, он из хилого ягненка превращается в льва. Горы и долы вопиют, армяне поднимаются, даже мертвые словно воскресают, и равнины наши покрываются трупами неверных. Уже полтораста лет мы играем в эту игру. Им не надоело брать нас в плен и истреблять, а нам — убивать и уничтожать их. Но воля божья сбудется, Святой Карапет проявит свою мощь и придаст нам сил, дабы навсегда истребить этих нечестивцев. Вы знаете, братья и дети мои, что наш князь Багарат ездил к этому неверному арабу, который называл себя нашим другом, клялся своим пророком и своей верой, что не нанесет ему вреда. И знаете, что произошло? Он изменил своей клятве, ибо пророк его был лживым, а вера — безбожием. Багарата, его семью, детей — всех он заковал в цепи и отправил в Аравию, а сам остался в Муше и греет сейчас свои дряхлые кости в княжеском дворце князя Багарата, понося ежечасно нашу веру. И это все на виду у Святого Карапета. Бог этого не простит, не оставит без возмездия. Доколе же нам спать? Сасунцы никогда не боялись холода и не им сейчас отчаиваться. Если солнечные лучи придают силы нечестивым арабам, то холод должен бодрить и придавать силы армянам. Подумайте же, братья-поселяне, что нам надо делать, и решайтесь, ибо время не терпит, Святой Карапет в опасности!

По окончании проповеди священника глухой ропот поднялся в землянке. Каждый говорил с соседом, но никто не повышал голоса. Казалось ни у кого не хватало смелости говорить об этом прямо.

Наконец какой-то юноша воскликнул:

— Почему все только шепчутся и никто не заговорит громко? Где брат Овнан? Почему же он молчит? Каково его мнение? Если и ему нечего сказать, то нам здесь делать нечего. Разойдемся тогда по своим домам.

— Ты бы, парень, помолчал, — пригрозил ему какой-то старик. — Тебя только тут не хватало!

— Брат Мыкир, не сердись, парень прав.

— Где Овнан? Овнан!.. Овнан!.. — вскричали разом со всех сторон.

И вот из темноты отделился и прошел вперед мужчина лет сорока, среднего роста, с широким обветренным и обожженным солнцем лицом. Его темные глаза сверкали, как стрелы, они, казалось, проникали до глубины человеческого сердца и видели все насквозь.

Овнан был вооружен не только копьем, как все сасунцы, к поясу его был пристегнут и обоюдоострый меч.

— Говори, Овнан, говори! — закричали все. И когда шум утих, Овнан заговорил:

— Слушай меня, о народ Хута! Если вы хотите спасти монастырь Святого Карапета от проклятых арабов, если вы хотите отомстить за князя Багарата, не теряйте же субботы Святого Саркиса, не сидите сложа руки. Кто знает, возможно, этот буран и последний. Покуда арабы, эти исчадия ада, застывшие и онемевшие от холода, сидят в домах наших несчастных горожан, покуда эти нечестивцы греются еще у наших очагов, нам надо напасть на них. Слава богу, мы люди крепкие, холод и жара нам нипочем. Если вы спрашиваете меня, когда нам напасть на город, то я вам скажу: незамедлительно, сейчас, в этот мороз и буран. За четыре часа мы дойдем до Муша и ворвемся в город, когда разбойники будут еще крепко спать предрассветным сном. А когда мы войдем в город, совесть подскажет каждому, что надо делать. Я кончил.

Наступило глубокое молчание. Наконец священник счел своим долгом спросить.

— Братец Овнан, есть ли у тебя сведения о расположении арабов, об их аилах, раз ты так смело говоришь?

— Как не быть. И двух часов нет, как я вернулся домой. С того дня, как эти нечестивцы взяли князя Багарата в плен, у меня нет ни минуты покоя. Я был повсюду, осмотрел все, искал выхода, как его освободить. Взяв с собой около тридцати человек, я восемь дней подряд шел следом за неприятелем, но, увидев, что все наши усилия пропадут даром, а мои храбрецы зря погибнут, — повернул назад. Я был у монастыря Святого Апостола и видел, что делается в городе. Эти безбожники беспечно и спокойно сидят в Муше. Что им? Ведь Тарон стал кладбищем, никого не осталось в живых. Если бы утром со мной было человек пятьсот, ни один из этих разбойников не спасся бы от нас.

— Ну, ребята, чего же мы стоим? Идем! Идем! Овнан нас поведет! Идем! — крикнул один из горцев.

— Идем! Идем!.. — подхватила призыв и загудела толпа, теснившаяся в землянке и на дворе.