В погоне за «старым соболем»

ВСТРЕЧА

I

По кромке траншеи, отплевываясь кровью, полз казачий вахмистр. Он добрался до замолкнувшего пулемета и распластался на боку, уставившись на Изотова зрачками застывших глаз.

От раскаленного ствола «Максима» едко пахло обгоревшей краской. Иван вытащил отстрелянную пулеметную ленту и пересчитал оставшихся в живых красноармейцев. Одна неполная рота: вот все, что осталось от полка. Убиты комполка, начштаба, командиры батальонов. Прошлой ночью Изотов послал Куропятова на единственно уцелевшей лошади прорваться сквозь казачьи заслоны к своим.

В траншею спрыгнул фельдшер полкового лазарета.

— Товарищ комиссар! Иван Маркелович! Надо раненых спасать. Кончились бинты, йода ни капли. Люди погибают, товарищ комиссар.

Воротник гимнастерки туго сдавил Изотову горло. Он дернул его — пуговицы с треском отлетели.

— Рвите рубахи на бинты. Потерпите, помощь придет,— сказал и отвернулся.— Хоть бы Куропятову удалось пробраться к своим,— прошептал комиссар пересохшими губами.

— А если помощь не придет? Значит, суждено им всем тут погибнуть…

Фельдшер все понял и отправился к раненым, которые укрывались за подводами.

II

Белые наступали густыми шеренгами. По команде четко ложились и, поднявшись, бежали к траншеям.

— Гранатометчикам приготовиться,— приказал Изотов, сжимая в ладони рубчатый корпус гранаты. Он взметнулся на бруствер, откидывая назад руку.

— Бросай по команде,— и метнул свою гранату в набегавшую цепь.

Вдруг что-то горячее и острое ударило в левое плечо, отбросило вниз.

— Товарищ комиссар,— зазвенел над ним взволнованный голос ординарца. Он тыкался лицом в гимнастерку, прижимался щекой, хотел услышать, бьется ли сердце.

— Жив я, жив,— простонал Иван, дотронувшись до простреленного плеча.— Кость, видать, задета. Помоги встать.

III

Кавалерийский полк расположился на кратковременный отдых в небольшой деревушке.

Взводный Михрюта устроился на выскобленных до желтизны ступеньках крыльца и, снисходительно посмеиваясь, слушал ветеринарного фельдшера. Тот, привирая на каждом слове, рассказывал об охоте на медведя-шатуна. Фельдшер, обычно бледневший при звуках выстрелов или лязге шашек и торопливо втягивающий голову в округлые, по-бабьи вислые плечи, в глазах Михрюты выглядел человеком трусоватым, а потому и никчемным.

Но после долгой изнурительной тряски в седле, от которой в глазах вспыхивают огненные букашки, ноги чугунеют, и усталость колотит тебя, как баба белье валиком, приятно было наслаждаться тишиной, и сиплый голос нудоты-фельдшера звучал даже приятно.

В последнее время в жизни отчаянного конника Викентия Михрюты произошли значительные изменения. Он принял комендантский взвод. И, зная свой бесшабашный характер, втайне удивлялся решению Изотова. Комендантский взвод состоял из испытанных рубак и постоянно находился при командире полка. Нередко Изотов во главе взвода, который он берег, как последний резерв, мчался в атаку, и тогда Михрюта неотступно следовал за командиром, прикрывая его с, фланга. Подражая Изотову, он стал регулярно бриться и приобрел бравую выправку.

— И тут я его, лешего лохматого, как саданул ножом под ребро, — заорал, распаляясь, фельдшер.

— Ты бы потише, паря, байки привирал,— загудел недовольно подошедший комендант штаба, указывая на неплотно прикрытую дверь:— Неровен час, командир встрепенется.

— Его и пушкой нынче от стола не оторвешь,— ухмыльнулся фельдшер,— в книжки закопался. Большое предрасположение имеет к чтению. При его молодых годах одно утомление глаз и трата времени.

— Эх, ты, лошадиный лекарь, куда загнул,— покосился на фельдшера комендант штаба, похлопывая по голенищу сапога наборной уздечкой.— Кирилл Маркелович понятие об жизни, об ее, значит, сути, поболе тебя имеет. Шутка ли, столько книг перечитать.

— Он их в двух тяжеленных мешках возит,— вставил Михрюта.

— Любовные, должно быть, романы про всякие разлюли-малины, что промеж собой господа учиняют.

— Тю, дура,— оборвал фельдшера комендант.— Он этим не балуется. Мужик самостоятельный, без буржуйских фиглей-миглей. Он стихи уважает. Читает громко, нараспев, вроде как кержаки свои псалмы. Погоди, дай-ка памяти. Ага, вот эти.

— Пушкин, должно, написал,— высказался Михрюта, слушавший однажды в детстве под открытым окном гимназии стихи великого русского поэта. Покоренный их нежным и сильным звучанием, он, чумазый оборвыш, влез в окно и получил от преподавателя русской словесности удар линейкой по лбу.

— Я тоже думал Пушкин. Уж кто, окромя него, такое сотворит. А командир говорит, что Блок их сочинил,— пояснил комендант.— Думаю, Блок этот старого закалу, из гусаров или драгун.

— И в конях, видать, толк знает,— поддержал его Михрюта.

Кирилл перелистал томик Блока и, вздохнув, отложил его в сторону. Придвинул к себе стопку книг: «Прикладная тактика», «Стратегия» генерала Драгомирова.

В дверь осторожно заглянула простоволосая румяная дочь крестьянина, в доме которого остановился Изотов. Она поставила на стол деревянный ковшик с топленым молоком и, скрестив на груди руки, засмотрелась на пригожего красного командира. Он же, не отрываясь от книги, сосредоточенно что-то шептал. Девушка, зардевшись, охнула и выбежала на ступеньки, встретив восхищенный взгляд Михрюты.

Михрюта, одернув гимнастерку и отбросив пятерней закрученную кольцом черную прядь волос, упавшую на бровь, молодцевато шагнул к погребу, куда забежала девушка.

К крыльцу подлетел всадник и, свесившись с седла, протяжно выкрикнул: «Пакет из штаба бригады — аллюр три креста…».

Через несколько минут эскадроны, поднятые по тревоге, под звуки сигнальной трубы стекаясь в походную колонну, мчались через деревню.

В пакете находилось предписание: полку форсированным маршем следовать к окрестностям города Копейска, где сражался и погибал окруженный белыми полк «Уральский пролетарий» из соседней пятой армии.

IV

Иван сосредоточенно смотрел вдаль. Боль от раненого предплечья растекалась по руке, острыми иголочками покалывала вспухшие пальцы. Широкая полоса заката рдеющим кумачом стелилась у горизонта, высвечивая на верхушке близлежащего холма лысоватые поляны. «Гриша, Гриша, отчаянная твоя головушка,— шептал Изотов,— где ты… Отзовись».

И предвечерней тишине раздался дробный перестук копыт.

Не менее эскадрона казаков, разворачиваясь в лаву, устремились на окопы. Несколько десятков человек, сгрудившись вокруг раненого комиссара, готовились принять последний бой.

Сейчас все кончится. Три гранаты и винтовочный залп не удержат лаву.

Из-за холма наперерез казакам вынеслись всадники. Окунулись в полосу заката и тотчас окрасились в кумачовый цвет. Двумя потоками они полукругом охватывали лаву. «Наши!— воскликнул ординарец.— Товарищ комиссар, наши».

Кумачовые всадники неукротимо приближались. Казачья лава рассыпалась. Почти у самых окопов казаки поворачивали коней, стремясь уйти от бокового удара.

Иван успел заметить, как рослый всадник догнал казака в развевающейся бурке и, привстав на стременах, наотмашь рубанул шашкой. Казаки и красные всадники слились в одну колыхающуюся массу, и багровое половодье закатного неба обрушилось на них.

Схватка была короткой. Часть казачьего эскадрона вырубили, остальные, нещадно погоняя коней, уходили.

Красноармейцы вынесли комиссара из окопов, положили на расстеленную шинель.

Упругим шагом, придерживая на поводу коня, подошел высокий кавалерист.

— Командир кавполка Изотов,— представился он и осекся…

Кирилл не верил своим глазам. Перед ним на шинели лежал Иван. Бледный, заросший бородой.

Он присел рядом с братом, осторожно отвел ладонью прядь волос. Раненый открыл глаза.

— Кирюшка, братик, уж не чаял тебя встретить. Ты как здесь оказался?

— В июне прошлого года прибыл на Востфронт. Иван, очень больно?

— Ничего страшного. Пуля задела плечо.

— Дома-то как, расскажи,— попросил Кирилл.— Мать жива?

— Жива, Глазами мается. Тебя не дождется увидеть.

Заметив, что у Кирилла перевязана ладонь, Иван спросил:

— И ты ранен?

— Пустяки, царапина. Шашка сломалась у самой рукоятки.

— Подожди, Кирюша, я сейчас.

Иван приподнялся на локте. Здоровой рукой протянул брату саблю:

— Нашлась дедушкина певунья. Бери ее, Кирилл. Она тебя никогда не подведет.

Раненый откинулся на спину и закрыл глаза, вздрагивая от вечерней прохлады.

Кирилл обернулся, увидел ординарца:

— Мою бурку, быстро.

Раненого комиссара укрыли буркой.

Коноводы Кирилла Изотова и красноармейцы запрягали расседланных казачьих коней в подводы. Проводив обозы с ранеными, кавалерийский полк двинулся на соединение с основными силами.

Положив на луку седла подарок брата, Кирилл рассматривал саблю, затем занес ее над головой и резко опустил руку.

В темноте ослепительно вспыхнула голубоватая полоска стали, и протяжный звон серебристых колокольчиков тихо поплыл над головами конников.