В поисках анаконды

17 ЖИЗНЬ ИНДЕЙЦЕВ

Мы прожили среди кофанов больше месяца, так как погода стояла неблагоприятная и съемки продлились дольше, чем мы рассчитывали. После праздника, устроенного вождем, индейцев словно подменили. Сдержанность и недоверие к нам совершенно исчезли, кофаны стали приветливыми и общительными и охотно помогали нам в нашей работе. Мы чувствовали себя так, точно выдержали трудный экзамен.

Теперь можно было снимать сколько угодно, и, как только выглядывало солнце, Курт вооружался съемочной камерой. Ему удалось запечатлеть много интересных сцен; всего он заснял пять тысяч метров пленки. Мы стремились возможно полнее и правдивее отобразить жизнь индейцев, а для этого надо было хорошо изучить их быт. Поначалу нам никак не удавалось найти подход к кофанам и узнать что-либо. Зато теперь мы получили ответ на все наши вопросы и снимали все, что хотели. С помощью нашего переводчика — это был кофан, который жил одно время у монахов-капуцинов на реке Путумайо и прилично объяснялся по-испански — я исписал не один блокнот сведениями о жизни и быте племени. Впрочем, духовная культура кофанов не очень богата. Важнейшие события в их жизни — рождение, женитьба, смерть — не связаны со сложными ритуалами и церемониями. Все происходит просто и разумно.

Полюбив девушку и убедившись во взаимности, кофан просит ее руки у родителей. При этом он подносит им подарки. Если родители девушки согласны, они идут вместе с ней в дом будущего зятя, который задает по этому случаю роскошный трехдневный пир. Гости и хозяева выпивают огромное количество чичи, едят, пляшут и веселятся. Затем молодых оставляют вдвоем, пожелав счастья в супружеской жизни.

Когда молодой жене приходит время рожать, она переходит в небольшую хижину около дома. В роли акушерки выступает муж. Спустя две недели после рождения ребенка они возвращаются в дом.

Мертвых хоронят в бамбуковом гробу, недалеко от поселения. При этом мужчину облачают в его головной убор из перьев. Иногда дом, где произошла кончина, покидают. Куда попадает умерший, согласно поверьям кофанов, мне не удалось выяснить; сведения на этот счет отличались неопределенностью и противоречивостью.

Понятно, что все это мы не смогли показать в нашей картине. При нас никто не родился, не женился и не умер. Однако повседневная жизнь кофанов и без того давала богатый материал для съемок.

Кофаны — специалисты по изготовлению яда кураре для стрел. Мы сняли, как они собирают нужные лианы и затем добывают из них смертельный яд; получились очень интересные кадры. Ходили мы также с индейцами на охоту, видели, как они с помощью духовых трубок и копий убивают тапиров, диких свиней, обезьян и другую дичь. Вот когда мы убедились в устрашающей силе кураре! Маленькой стрелы, смоченной в темно-коричневой жидкости, было достаточно, чтобы убить кабана! Нас поразило искусство индейцев в обращении с духовыми трубками; меткость кофанов просто удивительна. Конечно, огнестрельное оружие — хорошая вещь, но духовая трубка для охоты лучше: ведь она бесшумна! Если я, скажем, обнаружу стадо обезьян и подстрелю одну, то остальные разбегутся. А индеец может скосить их всех, одну за другой, прежде чем они сообразят, что происходит.

Однажды по деревне прошла весть, что поблизости появился ягуар. Кофаны все как один отправились на охоту; пошли и мы.

Кофаны остро ненавидят ягуара. Он не прочь полакомиться при случае их охотничьими собаками, а иногда нападает и на людей, поэтому между кофанами и большой пятнистой кошкой идет непрекращающаяся война. Правда, для того чтобы выйти на поединок с ягуаром, имея лишь копья и духовые трубки, требуется немалое мужество, но индейцы обладают им в полной мере. Один из наших новых знакомых убил собственноручно тридцать ягуаров! Из клыков хищника делают красивые ожерелья, которые надевают в торжественных случаях, как ордена за храбрость и отвагу. Подобно тому, как у нас орденоносные господа с интересом и завистью присматриваются к ленточкам, украшающим фрак другого, так и кофаны внимательно изучают ожерелья друг друга, дающие повод к рассказам об увлекательных охотничьих приключениях.

Возвращаясь к нашей охоте, скажу сразу, что она не удалась. Не получилось увлекательных кадров, которые мы так предвкушали… Ягуар ушел на высоты вверх по реке, и там индейцы потеряли его след. Все же мы не вернулись совсем без дичи. Нам удалось добыть двух тапиров и несколько обезьян-ревунов; обезьянье мясо очень ценится не только индейцами, но и белыми, обитающими в Амазонас.

Случалось нам также ходить с индейцами на рыбную ловлю, и тут, при всей их ловкости, мы все-таки брали верх: у нас был динамит. Конечно, глушить рыбу динамитом запрещено даже в Амазонас, но мы получили «ради целей науки» разрешение властей прибегать к этому столь губительному способу, так как нам нужно было собрать возможно более полную коллекцию рыб из рек и озер на нашем пути. Правда, в коллекцию шла только небольшая часть улова. Остальное мы съедали вместе с индейцами, да еще оставалось достаточно, чтобы можно было накоптить впрок. Мало мест на свете может сравниться по богатству рыбой с Амазонас. Достаточно сказать, что здесь насчитывают около двух тысяч различных видов!

В сборе зоологического материала большую помощь оказывали мне индейские ребятишки. Маленькие искусные ловцы приносили всевозможных животных — черепах, ящериц, лягушек, улиток, насекомых и прочих тварей — и получали взамен зеркальца, рыболовные крючки, ножи, стеклянные бусы… До сих пор разобрана лишь малая часть собранной нами зоологической коллекции, но, во всяком случае, одна из находок, сделанных кофанскими мальчуганами, оказалась редкостью. Один американский исследователь, сотрудник естественно-исторического музея в Стэнфорде, просил меня попытаться найти маленьких древесных лягушек, о которых он как раз писал диссертацию. Сколько я ни искал, мне не удалось поймать ни одной. И вдруг в один прекрасный день индейский мальчуган приносит желанную находку — маленькое, невзрачное ярко-зеленое существо с огромными глазами. Это оказался единственный экземпляр, который мне удалось добыть за всю экспедицию. Но американец, лягушачий специалист, был очень доволен. «Твоя лягушка чрезвычайно интересна, представляет еще не известный вид, — написал он мне впоследствии. — Я как раз занят ее описанием. Думаю назвать «Филломедуса бломберги».

Кофаны живут в основном охотой и рыбной ловлей, но есть у них и небольшие поля с маниоком, чонтой, бананами и кукурузой. (Чонта — пальма, дающая питательные плоды.) С приездом нашего отряда в Санта-Роса-де-Сукумбио стало трудновато с питанием, а так как и наш собственный провиант был на исходе, мы решили отправить Хорхе на лодке с двумя индейцами в деревню Пуэрто-Оспина за пополнением. Хорхе обернулся в рекордный срок: возвратился уже через две недели. За это время он отпустил бороду и выглядел теперь настоящим конквистадором. Впрочем, я сомневаюсь, чтобы среди старых испанских завоевателей нашелся хоть один, который решился бы на то, что совершил Хорхе: увидев по дороге анаконду, он вступил с ней в единоборство!

Уже под вечер, поднимаясь вверх по реке Сан-Мигель, Хорхе разбил со своими спутниками лагерь на острове. Верный своей привычке, он пошел перед сном побродить с ружьем и… обнаружил анаконду. Она лежала в большой луже — здоровенная, метров на пять, на шесть. Хорхе поспешил срезать длинный шест с рогаткой и смело пошел на змею. И началась пляска!

Хорхе удалось захватить шею анаконды рогаткой и прижать ее голову ко дну. Змея, в свою очередь, пыталась опутать хвостом его ноги. Хорхе плясал по грязи, подпрыгивая высоко в воздух, и одновременно кричал что есть силы, чтобы дать знать индейцам. Но шест он держал крепко, как ни буйствовала анаконда.

Минута проходила за минутой, а индейцы не появлялись. Опасная игра затягивалась. Пять минут… десять… пятнадцать… Змея стала ослабевать. Дышать она не могла — ведь Хорхе не давал ей поднять голову над водой. Наконец анаконда окончательно выдохлась и перестала биться. Кончилась сумасшедшая пляска Хорхе…

Теперь надо было не зевать. Хорхе рассчитал, что анаконда не сразу опомнится, и побежал в лагерь за веревкой. Из лагеря он тут же помчался вместе с обоими индейцами; они не слышали его криков из-за шума реки. Анаконда лежала все на том же месте, и Хорхе удалось накинуть ей петлю на шею. Но индейцы не решались помочь ему: они насмерть перепугались и не хотели даже подходить близко. Кофаны, как и большинство индейцев, отважно бросаются на ягуара, но перед анакондой испытывают суеверный панический страх. Лишь с величайшей неохотой согласились они помочь Хорхе оттащить добычу в лагерь.

К тому времени успело уже стемнеть. Что делать с опасной добычей? У Хорхе не было ни мешка, ни ящика. «Придумаю что-нибудь завтра», — решил он. Хорхе устал, его клонило в сон; он повесил свой гамак и привязал к нему змею, рассчитав, что если анаконда попытается улепетнуть, то поневоле разбудит его. И надо сказать, что змея не жалела сил, стараясь освободиться. В ту ночь Хорхе так и не пришлось уснуть, да и индейцам тоже, хотя они улеглись в лодке. Спутники Хорхе не могли сомкнуть глаз от страха.

Когда рассвело, Хорхе изготовил с помощью индейцев прочную клетку. Они вбили в землю бамбуковые жерди, затем из бамбука же сделали стенки и крышу. Гвоздей у них, понятно, не было, и они скрепили все лианами. С некоторым трудом им удалось поместить анаконду в клетку и развязать удерживавшую змею веревку. Затем Хорхе и его спутники продолжали путь вверх по реке.

Забегу вперед и расскажу о судьбе змеи. Девять дней спустя, возвращаясь к реке Путумайо, мы высадились на островке, где оставил свою анаконду Хорхе. Нас встретило ужасающее зловоние; мы сразу поняли, что змея погибла. А затем увидели и как это произошло. Земля вокруг клетки почернела от полчищ хищных муравьев, а самой клетки просто не было и видно. Анаконду убили муравьи! Страшная, мучительная смерть постигла пленницу Хорхе, не имевшую никакой возможности уйти от безжалостных хищников.

Помимо провианта, а также нескольких бутылок агуардиенте от испанского кузнеца, Хорхе привез нам ужасную новость: будто бы индейцы-каннибалы, обитающие в джунглях между реками Сан-Мигель и Путумайо, съели охотника Мануэля из поселка Эскумби. Мануэль не вернулся с охоты домой в условленное время; тогда его жена с несколькими индейцами хитото вышла на розыски мужа. Сидя в укрытии, они были свидетелями ужасного пира, но предпринять ничего не могли, так как каннибалов было гораздо больше. Теперь на поимку убийц выступил целый вооруженный отряд.

Вся эта история показалась мне крайне неправдоподобной, и я тщетно пытался впоследствии получить подтверждение ее достоверности.

Уже под конец нашего пребывания у кофанов произошло событие, которого мы никак не ожидали.

Однажды вождь пришел в наш лагерь, сообщил, что вечером мужчины собираются пить яхé, и предложил принять участие, если мы пожелаем. Я готов был обнять его! Мы знали, что белые никогда не допускаются на это ритуальное собрание индейцев, и готовы были отдать все, что угодно, за возможность присутствовать на нем. А тут кофаны сами приглашают нас! Трудно было придумать более убедительное доказательство того, что мы завоевали дружбу и доверие индейцев.

Яхе — наркотический напиток, изготовляемый из коры лианы Банистериа каапи. Индейцы говорят, что от этого напитка душа покидает тело и отправляется в странствие, во время которого переживает много чудесного. Волшебный напиток пьют только ночью, в сооруженной специально для этого хижине в джунглях. Женщинам присутствовать при этом строго воспрещается.

Индейцы начинают пить яхе с наступлением сумерек и соблюдают при этом строгий ритуал. Готовит напиток вождь. Сняв с лианы кору, он измельчает ее, потом заливает водой, все время произнося заклинания и монотонно напевая. Он же подносит всем готовый настой; индейцы подходят по одному, становятся на колени и принимают от вождя чашу. Позже, под воздействием яхе, они начинают подпевать вождю.

Было уже темно, когда мы вместе с нашим переводчиком подошли к хижине, укрывшейся в гуще джунглей на другом берегу Руми-Яку. Хижина оказалась без стен — просто навес из пальмовых листьев. В углу, в небольшом очаге, светилось пламя, около которого сидели, согнувшись, несколько индейцев. Другие лежали в гамаках, натянутых вдоль и поперек между столбами хижины. Все кофаны были празднично одеты. Вождь сидел на своем гамаке спиной к остальным и готовил яхе. Иногда он помахивал в воздухе веткой и что-то пел неверным, прерывающимся голосом.

Царила какая-то жуткая атмосфера, погода способствовала усилению мрачного колорита. Не успели мы войти под навес, как разразилась страшная гроза, захлестал сильный ливень. Мощный порыв ветра сломал высохшее дерево рядом с хижиной, и послышался такой грохот, словно оно обвалилось прямо на головы нам.

Мы сели в сторонке. Никто не обратил на нас внимания, за исключением кусачих муравьев. Было холодно и сыро. Мы обсуждали шепотом надежды на осуществление нашего замысла; дело в том, что мы захватили магнитофон, съемочные аппараты и магниевые лампы. При этом мы не спросили предварительно разрешения у вождя: боялись услышать отказ.

Я осторожно подозвал переводчика. Как он думает: можно нам будет снять несколько кадров и записать пение? Переводчик неуверенно покачал головой. «Может быть… а может быть, нет, — ответил он. — Во всяком случае, раньше полуночи лучше и не пытаться…»

Ожидание показалось нам очень долгим. Мы основательно продрогли. Мы воевали с муравьями и москитами, слушали монотонную прерывистую песню, и глаза неумолимо слипались.

Но вот опять подошел переводчик.

— Кто хочет пить яхе? — спросил он.

Разумеется, все! Однако следовало быть воздержанными, на случай если окажется возможным осуществить наши планы. Поэтому мы только чуть пригубили необычный напиток. Бурая жидкость оказалась такой горькой, что мы невольно скривились. У Торгни сразу схватило живот. Для меня вкус яхе не оказался новостью: я пробовал раньше тот же напиток у индейцев хибаро, охотников за головами, обитающих в Восточном Экуадоре (там он называется натéма). Тогда он вызвал у меня странные видения и галлюцинации.

Время тянулось мучительно медленно. Вот уже миновала полночь. Кое-кто из индейцев задремал в своем гамаке, но большинство продолжали пить яхе, курить, беседовать, смеяться, петь — в общем, вели себя, как захмелевшие люди. Было что-то гипнотическое в однообразной песне, которую исполняли глухие дрожащие голоса.

Час ночи. Два часа. Три. Четыре… Мы все больше волновались. «Рано», — отвечал переводчик на все наши вопросы. Олле уже успел пустить в ход звукозаписывающий аппарат, сначала потихоньку, потом открыто, и никто ничего не сказал. Но как со съемками?..

В половине пятого нам опять удалось зазвать к себе переводчика. Теперь мы были настроены решительно.

— Я спрошу вождя, — сказал он.

Прошло несколько волнующих секунд. Неужели отказ, неужели зря прождали всю ночь?.. Нет!

— Вождь разрешает, — прошептал переводчик.

Куда девалась наша сонливость!

Олле забегал кругом с магнием. Курт носился с киноаппаратом. Торгни едва поспевал тащить за ними батарею. Они напоминали мальчишек, играющих в поезд. Сам я делал снимки фотоаппаратом в те мгновения, когда останавливалась кинокамера.

Мы лихорадочно трудились, обливаясь потом. Магниевые лампы шипели и брызгали огнем, мы прыгали, приседали, нагибались в поисках лучших точек съемки, кричали, ругались и смеялись…

Когда догорела последняя магниевая лампа, уже начало светать. Мы совершенно обессилели от волнения и усталости и уснули тут же, на земляном полу, под причудливую песню кофанов…