В поисках анаконды

7 ТРИ ВЕРШИНЫ

Путь от озер Антеохос до Яна-Коча — Черного озера, также упоминаемого в дерротеро Вальверде, — занял еще около часа; мы шли сначала через топкое болото, затем сквозь густые заросли по извилистой тропе.

Несколько раз нам попадались свежие следы пумы. Это был на редкость крупный экземпляр; возможно, тот самый, который производил опустошения в стадах Гейнца. Андраде показал нам место, где застал как-то пуму, пожиравшую убитого ею оленя.

Медведей здесь также было немало, если судить по объеденным растениям пуйя по обе стороны тропы. Сочная сердцевина этих колючих растений — самое любимое блюдо обитающих в парамос медведей. Если сорвать лист пуйя, на стволе получается чашеобразное углубление, которое во время дождя заполняется водой.

Как-то на вулкане Пичинча мне пришлось вместе со своими спутниками разбить лагерь в совершенно безводном месте.

К счастью, медведи лакомились здесь пуйя, и мы смогли набрать из «чаш» много литров воды. Выходит, медвежья услуга может быть полезной! Кстати, в этот раз у нас было плохо и с провиантом. Мы последовали примеру медведей и стали есть пуйя. Оказалось, что это довольно вкусно, вроде пальмовых почек. Как ни странно, ни один из пеонов, ходивших с нами в Льянганати, не знал, что пуйя съедобна. Мы дивились: уж кто-кто, а они-то должны были знать все, что можно употреблять в пищу в этом диком краю!

В Льянганати обитает очковый медведь — «Урсус орнатус», причем здесь встречаются два-три подвида, различающиеся и цветом и размерами. Капитан Лох сообщает, что крупнейшие экземпляры достигают в весе 550 фунтов! Очковый медведь нападает только в исключительных случаях, но зато оказывает яростное сопротивление, если сам подвергнется нападению. В период спаривания он, подобно многим другим животным, становится раздражительным; это испытал на себе один вакеро — из тех, которых мы встретили в Тамбо-де-Мама-Рита. Он ехал верхом по парамос и заметил двух медведей — они ухаживали за медведицей и время от времени обменивались оплеухами. Вдруг один из медведей обнаружил всадника, забыл о сопернике и о прекрасной даме и стремглав помчался на чужака. Вакеро пришлось пришпорить коня, чтобы спастись, да и то рассерженный медведь долго преследовал его. В тот же день вакеро вернулся туда с ружьем и собаками, но медведей уже и след простыл.

Нам попадались следы не только пум и медведей, но и — что гораздо важнее для кладоискателя! — древних дорог, по всей вероятности проложенных еще инками.

— Что, кроме золота, могли инки перевозить по этим дорогам! — воскликнул Луис Андраде убежденно.

Мы продолжали идти согласно указаниям дерротеро: «…по ту сторону Черного озера тебе следует спуститься по склону пригорка таким образом, чтобы попасть в ущелье, в которое низвергается водопад. Здесь ты найдешь мост из трех бревен; если же его нет, то сделай сам в наиболее подходящем месте и переходи».

— Тут легко ошибиться, — сообщил Андраде, — и многие ошибались. Дело в том, что водопадов два. Один ближний — в конце Черного озера, второй — на Рио-Гольпе, одном из правых притоков Рио-Льянганати. Если перейдешь реку, вытекающую из Черного озера, — это и есть Рио-Льянганати, — то выйдешь к горам Кордильера-де-Мулатос, окажешься слишком далеко на севере, и местность уже не будет соответствовать указаниям дерротеро. Правда, там тоже есть гора с тремя вершинами, есть также озеро и водопад, но они расположены слишком высоко, поэтому совсем нет лесов, о которых говорится в дерротеро. Капитан Лох, Бошетти и дʼОрсей тщетно искали клад у этой горы. Один пеон, ходивший с дʼОрсеем, рассказывал, что когда дʼОрсей пришел туда, то сел и зарыдал; от радости или огорчения, сказать трудно. Глядя на него, пеон и сам прослезился. Именно вокруг этой горы кружил Джордж Хоуден, когда мы летали над Льянганати. Но я готов поклясться, что все, кто искал клад Вальверде севернее Рио-Льянганати, только зря тратили время.

Со спуском в долину Рио-Льянганати все вокруг изменилось. Мы очутились внезапно в сказочных субтропических дебрях. Деревья казались бородатыми от влажного мха, рядом с громадными папоротниками росла высокая трава эспаданья со штыковидными листьями, а еще ниже склоны были покрыты густыми зарослями бамбука. Проход, который прорубил Андраде годом раньше, совершенно зарос, и нам пришлось пустить в ход тесаки. Откуда ни возьмись, налетели тучи насекомых. Огромные злые слепни и тысячи маленьких кровожадных мух, так называемых аренилья, набрасывались на малейший незащищенный участок кожи и сосали кровь до того, что едва не лопались. К счастью, у меня было с собой несколько бутылочек жидкости против комаров — она творила чудеса.

Нелегко приходилось носильщикам с их тяжелыми, громоздкими ношами. Тюки цеплялись за ветки, ноги застревали в корнях. Чтобы пробиться вперед, приходилось либо совершать акробатические номера, либо ползти на четвереньках. В итоге пеоны с ног до головы вымазались в глине.

На маленькой прогалине в лесу, откуда открывался вид на восток, Андраде вдруг схватил меня за руку и взволнованно прошептал:

— Постой!.. Пусть носильщики пройдут немного, я тебе покажу что-то…

Мы пропустили вперед носильщиков, и, когда исчезла спина последнего из них, Андраде указал рукой в восточном направлении:

— Серрос Льянганати! Три вершины!

Мне не пришлось напрягать зрение, чтобы увидеть их: они вырисовывались ясно и отчетливо.

Во второй половине дня отряд вышел к Эль-Гольпе — небольшой вырубке в лесу, с которой мы услышали гул водопада. Здесь мы разбили лагерь. А на востоке на фоне ясного неба высились голубым силуэтом три вершины!

Андраде ни капельки не сомневался, что это и есть Серрос Льянганати, указанные Вальверде. В подтверждение он сослался на мнение других путешественников. Некий Грегорио Асунья из Пильяро тоже видел три вершины сначала с горы Гуапа, со стороны озер Антеохос, а затем — притом не один раз — с Эль-Гольпе, где теперь расположился наш лагерь. Асунья прожил здесь три месяца подряд — расчищал поляны в лесу. Своими наблюдениями он поделился с Бошетти и ходил с ним однажды проводником. Но Асунья не сумел сориентироваться, и, проблуждав некоторое время, экспедиция вынуждена была вернуться. Удачнее сложилась следующая экспедиция: путешественникам удалось выйти к реке Сан-Хосе у подножия трех гор. Однако погода стояла в это время на редкость отвратительная: проливной дождь не позволял даже костра разжечь. Прождав три дня, Бошетти снова вынужден был отступить со своим отрядом.

«Нос фальто карактер! (Выдержки не хватило!)» — говорил потом Бошетти.

— Много экспедиций доходило сюда, до водопада Рио-Гольпе, следуя дерротеро Вальверде, — рассказывал Андраде. — Но дальше начинали путаться. Стали даже поговаривать, будто имеющийся текст дерротеро не соответствует оригиналу. А вот для меня в дерротеро все ясно. Если только клад по-прежнему лежит там, где его видел Вальверде, то мы обнаружим сокровище. Все дело в том, что еще никто не искал клад в том месте, где я надеюсь его найти!

— А если ты найдешь клад, что ты станешь потом делать, Андраде?

— Даже не знаю… Только не думаю, чтобы моя жизнь сильно переменилась. Ведь меня влечет не столько золото, не столько возможность разбогатеть, сколько желание во что бы то ни стало разгадать загадку. Раскусить орешек, о который столько людей обломали зубы. Много лет назад мне точно так же захотелось отыскать «Клад сорока разбойников». Говорили, будто он спрятан в одной пещере в провинции Имбавура. Правда, потом я бросил поиски, но только потому, что сильно сомневаюсь в существовании этого сокровища. А в клад Вальверде я верю. К тому же, ведь это страшно увлекательно — вся эта история про Вальверде, про падре Лонго и многочисленных кладоискателей, которые пытали здесь счастья на протяжении веков. Может быть, как раз на этом вот месте стоял сам Вальверде со своим тестем-индейцем. А падре Лонго пропал именно тут, если верить карте Гусмана. На ней даже пометка есть: крест и надпись «Муэрте дель падре Лонго»…

Солнце уже зашло. Я забрался в спальный мешок и при свете пылающего костра стал размышлять, что бы я сделал, если бы нашел клад…

А теперь предоставляю на некоторое время слово дневнику.

«14 ноября. Выступаем в 8.15. С утра светит яркое солнце. Переправились через Рио-Понго по стволу переброшенного на тот берег дерева. Повсюду — следы горных тапиров. Они здесь проложили длинные тропки и коридоры в зарослях. Не один час ушел на поиски прошлогодней пики Андраде. Он уверяет, будто пеоны нарочно идут неверно, чтобы подольше задержаться в Льянганати и тем самым больше заработать. Один из пеонов увидел двух тапиров, швырнул в них мачете,[20] но промахнулся. Разбили лагерь уже в 16.15; двое продолжают рубить пику. Один пеон сильно поранил себе ногу тесаком, я только что сделал ему перевязку.

15 ноября. Первую половину дня светило солнце, потом небо затянулось тучами, пошел дождь. Весь день рубили пику, прокладывали дорогу сквозь густые заросли бамбука и эспаданьи. Напали на свежие следы большого тапира, а потом увидели и самого зверя. Он удрал со страшным треском и шумом. Около 18 часов пересекли вброд оба рукава Парка-Яку, в 18.30 разбили лагерь. Здесь нам впервые за все время попались пальмы. Высотомер показывает 2800 метров. Все устали, настроение скверное, но несколько глотков рома помогают. Одному только Андраде все нипочем, он при всех обстоятельствах сохраняет хорошее расположение духа».

…Здесь я должен вставить несколько замечаний.

Успех экспедиции зависит от многих обстоятельств, но важнее всего, на мой взгляд, — согласие между ее участниками. Если кто-то не захочет работать наравне с другими и попытается облегчить себе труд за счет других, то ссоры и раздоры неизбежны, а тогда отношения могут стать просто невыносимыми. Поэтому предпочтительно выступать в поход с людьми, которых хорошо знаешь и на которых можно положиться.

Впрочем, тут очень легко промахнуться. Мне пришлось однажды совершить длинный переход в джунглях с человеком, которого я считал идеальным спутником. Мне казалось, что я хорошо его знаю, мы всегда отлично ладили, к тому же он уверял, что привык ко всяким лишениям и обожает жизнь в джунглях. Но едва дело дошло до настоящих трудностей, нередко сопряженных с опасностью, как мой храбрый друг резко переменился. Выдержка изменила ему: он стал раздражительным, оказался настоящим эгоистом. Ел он, совершенно не считаясь с тем, что у нас ограниченные запасы. А когда я вынужден был сделать ему замечание, что мы все одинаково хотим есть и никто не имеет права получать больше других, он воскликнул, что я хочу уморить его, и пригрозил объявить голодовку. То он угрюмо молчал, то обрушивал на нас истерическую ругань; один раз дело чуть не дошло до драки. Чтобы предотвратить трагедию, пришлось нам отнестись к нему, как к больному, и предоставить льготы, которые он без зазрения совести принял.

Андраде я совершенно не знал, когда мы выступали из Льянганати, и поначалу меня беспокоило, как мы будем ладить на протяжении нескольких недель, не надоедим ли друг другу. Вероятно, Андраде испытывал такие же сомнения в отношении меня. Он рассказывал мне кое-что о своих прежних спутниках в Льянганати, причем отзывался о них довольно критически.

Один был такой скупой, что покупал продовольствие только самого низшего качества. В конце концов пеоны возмутились и ушли обратно в Пильяро.

А вот что рассказывал Андраде о другом своем спутнике:

«Вообще-то он был ничего, только совершенно беспомощный. Называл себя эксплорадор — исследователь — и для пущей важности ходил с двумя пистолетами за поясом и с ружьем. Уверял, что совершил в свое время большие переходы в Гран-Чако; ну, я и поверил в его выносливость. Да только Льянганати сбило с него спесь. «Лучше месяц в Гран-Чако, чем день в Льянганати», — говорил он потом. Каждый переход был для него страшным мучением; он не поспевал за остальными и сильно тормозил всю экспедицию. Помню один дождливый и ветреный день. Мы начали разбивать лагерь, а он стоит и дрожит. «Сои ун мисерабле, — говорит. — Я — ничтожество. Хочу помочь и не могу». Наконец впал в такое отчаяние, что хотел прыгнуть со скалы, покончить с собой. В последний миг мне удалось помешать ему. Понятно, что тут нечего было и думать о том, чтобы идти дальше, оставалось только несолоно хлебавши брести потихоньку обратно в Пильяро…»

К счастью, наши с Андраде взаимные опасения оказались необоснованными. Мы отлично ладили все то время, что находились в Льянганати. Андраде был идеальный спутник — всегда уравновешенный, уживчивый, готовый помочь другому. Хотя он вовсе не казался таким уж сильным, можно было только позавидовать его бодрости и выносливости.

А теперь снова вернемся к дневнику.

«16 ноября. Всю первую половину дня держалась чудесная солнечная погода, затем хлынул ливень. Прорубали себе путь, не останавливаясь. Перешли реку Павамикуна, к полудню вышли к реке Сан-Хосе. Река бурная, множество порогов и водопадов. Затем последовал крутой подъем по труднопроходимой местности. Сейчас разбили лагерь на берегу ручья. Над нами свисает громадная скала — кажется, что она вот-вот упадет… «Не храпеть ночью, а не то она нас накроет!» — предупреждает Андраде. Пеоны испуганно кивают и крестятся, бормоча молитвы.

17 ноября. Выступили в 7.45, за ночь основательно продрогли. Идем всё в гору, пробиваясь сквозь бамбуковые заросли. В 13.45 выходим на зеленую прогалину на берегу Сан-Хосе. Андраде говорит, что это место упомянуто в дерротеро Вальверде. Мы вышли к подножию тех гор, которые Андраде считает Серрос Льянганати. Пеоны торопятся разбить лагерь, ставят большой навес. Завтра шестеро из них пойдут обратно, двое останутся.

Здесь множество маленьких зеленых лягушек, и наш лагерь получает название «Кампаменто де лос сапос Вердес» — «Лагерь зеленых лягушек». По пути сюда и здесь поймал несколько штук для коллекции, а также улиток и других тварей; тут можно сделать интересные находки. Предложил одному из пеонов помочь мне; он засмеялся и ответил: «Много раз ходил я в Льянганати — все искали золото, а су мерсед (ваша милость) ищет лягушек! На что они вам?..»

Я постарался доходчиво объяснить, как важно изучать животных, рассказал, как удалось открыть, что некоторые из них распространяют заболевания, и так далее. Позже я услышал, как пеон сообщал товарищу: «Гринго говорит — от этих лягушек можно заболеть!»