В поисках наслаждения

Глава 7

Боже всемогущий! Он опять ощутил в штанах заряженный пистолет. Но быть ему там недолго. Совсем чуть-чуть. Лишь разберется с непрошеным вторжением и вернется к Лиззи, чтобы вновь воспламенить ее и зарядить.

Его терпение иссякло.

Все же, когда дошел до подножия кухонной лестницы, при виде огромного количества багажа, сгруженного как попало перед кухонной дверью, он застыл на полпути. Вернее, не багажа, а всевозможных сундуков. Лиззи. Должно быть, это она все организовала. Зрелище повергло его в замешательство, оказав эффект выплеснутого на него ушата холодной морской воды.

Как, похоже, и на миссис Таппер. Пробираясь среди сундуков, она несла поднос с ужином. Марлоу бросился расчищать для нее проход, чтобы экономка могла поставить тяжелый поднос на стол.

При виде его голого торса и взъерошенных волос миссис Таппер не повела и бровью.

— Попали под дождь? — подытожила она с улыбкой, — Наверху должны быть сухие вещи…

— Благодарю вас, миссис Таппер, — сказал он нарочито громко, чтобы Лиззи слышала, кто пришел. Миссис Таппер столько лет провела в море, что его расхристанный вид не мог ее смутить, как не шокировала бы и нагота Лиззи. — Что вы нам принесли?

— Немного рагу, вкусного и горячего, хлеб, масло, пожаренную утром рыбу. Хороший сыр и холодную ветчину. Приготовить что-нибудь более мудреное не было времени. У нас нет чая, но я принесла эль и бутылку кларета.

— Кларет отлично подойдет. А эль отнесите Тапперу и… ребятам.

Кивнув в знак понимания, она принялась суетиться у очага.

— Я тогда накрою ужин здесь. И разведу огонь, чтобы вы могли немного обсохнуть.

— Нет нужды. Спасибо. Я уже развел огонь наверху. Отнесите поднос наверх. Мы будем есть наверху.

— Но там нет стола и стульев, сэр.

— Мы расстелем одеяло, как на пикнике. Как вы думаете, найдется лишнее?

— Должно быть в шкафу в гардеробной.

— Отлично, Ладно, дайте мне, я сам отнесу поднос наверх.

— Нет, сэр, в этом нет необходимости.

Миссис Таппер поднялась наверх по черной лестнице, и в считанные минуты импровизированный пикник был готов. Оставалось привести отсутствующую молодую жену.

— Мне возвращаться за подносом, сэр?

— Нет нужды, миссис Таппер. Мы сами об этом позаботимся.

Они спустились вниз все по той же черной лестнице, что выходила на кухню.

— Тогда я пойду, сэр.

— Спасибо. О, вы не пошлете Таппера или Мак… одного из парней… в «Рыжий олень», чтобы доставили сюда мой морской рундук? Похоже, мы останемся здесь на ночь.

— О, конечно, сэр. Может, вам тогда еще что-нибудь принести? Не нужна ли помощь леди?

— Нет, благодарю, миссис Таппер. Это, пожалуй, все.

— Спокойной ночи.

Когда двери за ней захлопнулись, звякнув звонком, Марлоу в один миг оказался в кладовке. Но, черт подери, в ней никого не было. Куда, спрашивается, подевалась Лиззи? Он направился кряду комнат, что тянулся за кладовкой. В конце узкого коридора он нашел прачечную с каменным полом. Там висел, оставленный для просушки, его сюртук и сорочка Лиззи. Он потрогал влажную ткань. Должно быть, она переоделась.

— Лиззи?

— Я здесь. Это была миссис Таппер?

Проследовав на ее голос, Марлоу вернулся к кухонному входу, где увидел Лиззи. Переодетая в простое платье, она тащила один из сундуков к обитой сукном коридорной двери.

— Да, она принесла на подносе еду.

Лиззи остановилась и подняла взгляд. Проследив за ее взглядом, направленным на кухню, Марлоу ответил на ее вопрос раньше, чем она его задала.

— Он наверху перед камином.

— Ладно. Дай мне только это доделать, и мы можем идти есть.

Он остановил ее прикосновением.

— Лиззи? Пожалуйста, скажи, что это не твои сундуки. Скажи, что это ошибка. Там их штук восемь, а… может, и больше.

— Двенадцать. Должно быть, во всяком случае. И прости, их не должны были сюда привозить.

Слава Богу за малую любезность. Она не собиралась их распаковывать. Но Таппер не сможет их сам погрузить на телегу. А привлекать Макалдена он не станет, чтобы Лиззи его снова не увидела.

— Хорошо. Я потом передвину сундуки.

— О, спасибо тебе. Они тяжелые, но вдвоем мы их осилим. — Она уже отпустила его руку. Найдя среди сундуков один поменьше, стоявший в стороне, взялась за его ручки. — Этого мне пока хватит, чтобы было во что переодеться.

— Лиззи, оставь. Тебе не нужен второй сундук для одной ночи.

Марлоу взвалил на плечо тот, который она тащила, чтобы вернуть его к остальным, рассчитывая, что утром Макалден поможет Тапперу погрузить их все на телегу. От неожиданного веса он даже присел.

— Что за дьявол, Лиззи? Что у тебя там?

— Я же сказала, что они тяжелые. Книги.

— Книги? Целый сундук книг?

— Они все с книгами. Не делай такое удивленное лицо. Ты же знаешь, что я умею читать.

Она прищурила глаза и проказливо улыбнулась.

— Только не говори мне, что здесь двенадцать сундуков с книгами.

— У нас у всех есть маленькие пороки. — С улыбкой она выскользнула за обитую сукном дверь в коридор. — Они вместе с другими отправятся в библиотеку.

— С другими?

Но она уже удалилась в глубь дома.

Когда он пришел в отделанную дубовыми панелями комнату в дальнем углу дома, то увидел, что она уже перетащила туда один из небольших ящиков.

— Еще книги, Лиззи? Правда? Откуда?

— Из моих комнат в Хайтоне, конечно.

— И ты действительно их читаешь?

Он пытался вообразить ее неподвижно сидящей, спокойно поглощенной делом, эдаким синим чулком, но не мог представить, чтобы она столько времени проводила взаперти, склоняясь над буквами. Она всегда казалась ему активной уличной девчонкой. Большая часть детских воспоминаний была связана с гулянием в лесу или по берегу реки. В любую погоду они бегали на улице, не обращая внимания на неудобство и мокрую одежду. Как и сегодня, когда, не вняв его совету, она вышла к нему под дождь, и в этом хрупком женском теле жила стальная воля. Стальную волю сопровождала дерзкая, вызывающая улыбка.

— Только когда идет дождь.

А она жила в Англии. Более мокрым местом могло быть разве что днище корабля.

Марлоу поставил сундук и направился к открытому ящику. Книги в желто-коричневых и рубиновых кожаных переплетах имели зачитанный вид и загнутые уголки страниц. С удивлением для себя он обнаружил среди прочих Пейна, Уилберфорса и Мэри Уолстонкрафт. Боже милостивый. Названия дышали махровым радикализмом. А он-то думал, что она читает Фанни Берни, Шарлотту Смит или Анну Радклиф, но романы в ее собрании не наблюдались. Он бы, наверно, меньше удивился, если бы она изъявила желание вступить в духовный сан.

— Мэри Уолстонкрафт? Ты, Лиззи, читаешь такие глубокие философские трактаты?

Она подарила ему одну из своих бесчисленных улыбок, но на этот раз он разглядел в ней примесь гордости.

Очевидно, она втайне гордилась своими литературными предпочтениями.

— Но ведь ты никому не скажешь, правда? Меня перестанут приглашать на обеды и чай, если я прослыву интеллектуалкой.

Она произнесла это слово так, как если бы говорила о редкостном виде растений.

— Твоя тайна умрет во мне. Но тебе самой нужно быть осторожней со всем этим. — Он покопался в ящике еще и нашел «Размышления о революции во Франции» Эдмунда Берка. Что являлось полной противоположностью Пейну и Уолстонкрафт. — А твой отец знает, что ты такое читаешь?

Это могло бы объяснить резкие выступления сквайра против радикального мышления.

Ее улыбка преобразилась в нескрываемый сарказм.

— Я не подотчетна отцу.

— Уже нет. А тебе не кажется, что теперь ты подотчетна мне? Мы женаты.

Он старался говорить спокойно и интонировать свои слова в форме вопроса. Но в ответ он увидел выражение испуганного удивления. И на щеках зарделись пятна румянца.

— Каким назидательным ты вдруг решил стать, совсем как мой отец.

Лиззи отошла от него и, вероятно, выскочила бы из комнаты, если бы он не встал на ее пути, пресекая ее излюбленный способ реакции на взгляды, идущие вразрез с ее собственными.

Слова Лиззи задели его, не глубоко, но все же. Не очень приятно, когда о тебе составляют ложное мнение. Он ей не отец, и его взгляды не совпадают со взглядами сквайра. Но он должен был показать Лиззи ее место в мире.

— Мне жаль, что ты видишь это так, Лиззи. Но нельзя рассчитывать, что всю жизнь будешь делать только то, что тебе нравится. Мы теперь семья, и то, что делает один из нас, отражается на другом.

— И я должна делать то, что нравится тебе, да?

Ее дерзкий тон сказал ему, что она продолжает дуться.

— Не обязательно. — Он пытался сохранить самообладание. — Но… Лиззи, у меня нет желания спорить с тобой из-за твоих книг. Читай что хочешь. Но имей в виду, что твое поведение отражается на мне, как и мое — на тебе. Нравственность должна управлять нашими поступками.

— И меня теперь следует наказать за чтение книг?

Как же Лиззи любит делать скоропалительные выводы и бросаться из одной крайности в другую.

— Не нужно извращать мои слова. Я ничего не говорил о наказании, Лиззи. Я говорил о том, что нужно руководствоваться нравственностью и прислушиваться к мнению тех, кто лучше тебя разбирается в этом мире.

— О да, мы, бедные женщины, должны руководствоваться в своем мнении, поскольку не имеем необходимого образования и опыта, чтобы самим составлять здравые суждения. И в то же время нас следует ограждать от этого самого образования. Это очень удобная философия. Именно с таким мышлением мы и боремся в Лондонском корреспондентском обществе.

Марлоу вдруг показалось, что в комнате стало нечем дышать. Господь не может быть столь жестоким. Его голос, когда он снова заговорил, казалось, прозвучал как из-под воды.

— Какое общество?

— Лондонское корреспондентское общество, — повторила она медленно, словно для ребенка. — Я его член, или по крайней мере жертвователь. Мы работаем над реформированием парламента.

— Умоляю, скажи, что шутишь.

Ему хотелось думать, что она сказала это нарочно, чтобы подразнить его, в поддержку своих доводов. Но она определенно не шутила. Из всего, чем могла интересоваться его молодая жена, она, безусловно, выбрала то единственное, что гарантированно обеспечивало ему немереное количество проблем, не считая огорчений:

— Боже всесильный, Лиззи. Ты хоть представляешь, во что ввязалась?

— Да. Пытаюсь внести давно назревшие изменения в устаревшую систему голосования. В прогнившую, сопряженную со скандалами систему голосования; Ты знаешь, что палата общин, которая была образована специально, чтобы представлять интересы простых людей, на самом деле управляется аристократией, владеющей муниципальными образованиями?

— Лиззи, ты декларируешь то, что вычитала, или в самом деле придерживаешься таких взглядов?

Что это он такое сказал? Она, безусловно, могла напитаться радикальными идеями из своих книг — он не мог представить, чтобы они пришли еще откуда-то, — но никогда бы не стала их высказывать, если бы имела иное мнение.

— Конечно, я так думаю. А какой здравомыслящий человек может думать иначе?

Она говорила в полный голос, почти кричала, давая выплеснуться накопившейся досаде.

— Я, например.

— Я не подозревала, что ты такой закоренелый старый тори.

Ее ядовитый тон прозвучал слишком холодно, чтобы сойти на шутку.

— Лиззи, я не тори. Я офицер. У меня нет партийных пристрастий, но есть обязанности. В своей профессии я не могу позволить себе иметь какие-либо взгляды или заниматься политикой. И тебе не могу этого позволить.

Он знал, что его слова рассердят ее, воспламенят как порох, но она должна была знать, что он по этому поводу чувствует. Ее философия и отсутствие какого-либо опыта могли подвергнуть его миссию опасности. Она должна была знать правду.

— Я не могу не иметь собственного мнения и мыслей! — не менее горячо возразила Лиззи. — «Защита прав человека» — самая интересная философская книга, прочитанная мной за последнее время. Как и Пейн, я верю в прогресс и ненавижу излишнее упование на традицию и привычки. Все, что человек хотел бы, чтобы ему спустили с рук, он объясняет, а по существу, оправдывает привычками и традицией, как будто они жизненно важны для национальной безопасности, в то время как это является следствием недостатков его характера. Характера, нуждающегося в совершенствовании.

— Согласен.

Он протянул руку в попытке смягчить ее эмоции и удержать от обличительных речей. Если это могло служить свидетельством имевшихся у Лиззи и отца разногласий, то неудивительно, что они смертельно враждовали. Аргументы Лиззи были чересчур продуманными, чтобы быть результатом импровизации.

— Я не прошу тебя не иметь собственного мнения или взглядов. У тебя есть все права. Я прошу только, чтобы ты старалась держать их при себе.

Его нарочито спокойный и бесстрастный тон слегка ослабил ветер в ее парусах. Она стояла; уперев руки в бока, и пыталась найти подходящий ответ. Она просчитывала его, взвешивала, оценивала и измеряла, как гробовщик. Опасная калькуляция. Но таила в себе гораздо большее.

— Ты меня удивляешь, — позволила она себе обронить.

— Как и ты меня. — Он сказал это как комплимент, но, не желая продолжать спор, попытался сменить тактику. — Хотя твоя начитанность и сформированные взгляды не должны были бы меня удивлять. Ты никогда ничего не делаешь наполовину, Лиззи.

Она почти заглотнула наживку. Почти.

— Свои взгляды, какими бы они ни были, я буду держать, как ты советуешь, при себе. Тебя они не касаются.

— Меня они как раз касаются. Ты моя жена, Лиззи.

Все в ней, начиная от мягких губ и кончая острым умом, касалось его. Все в ней вызывало его восхищение.

Но она предпочитала злиться.

— Номинально. Тем более что ты уезжаешь.

Она взмахнула рукой, как бы отпуская его.

Будь он проклят, если ее отпустит.

Марлоу схватил ее за руку мягко и в то же время твердо.

— Полчаса назад наш брак не казался тебе номинальным. Разве нет, Лиззи?

Она попыталась высвободить руку, но он держал крепко. Она должна понять, что он не мог позволить себе закрыть на это глаза.

— Я попрошу тебя подумать вот о чем; реформы, предлагаемые одним человеком, с точки зрения другого человека могут означать государственную измену.

— А реформа, предлагаемая женщиной, всегда расценивается мужчиной как государственная измена.

Она высвободила руку. Вид ее груди над глубокой линией выреза лишил его самообладания.

— Лиззи, пожалуйста, прекрати манипулировать софизмами. Ты должна понимать: правительство ведет с обществом решительную войну.

Он закрыл рот и глаза, чтобы не сболтнуть лишнего.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что все это чересчур серьезно, Лиззи. — Он посмотрел ей прямо в глаза, чтобы она восприняла его слова серьезно. — Ваше общество могут обвинить в государственной измене.

— Не смеши людей. — Но ее голос слегка дрогнул. — Какая это измена? Простое реформирование, которого тори так боятся. Ради того, чтобы сделать правительство более отзывчивым. Не избавиться от него, не сбросить.

— Кое-кто видит все иначе.

— Кто? Большинство людей, у которых есть разум, видят все в другом свете. Мир уже изменился, Джейми, и нам нужно идти с ним в ногу. Двадцать лет назад никто не мог представить, что «Права человека» Томаса Тейна могут быть опубликованы, не говоря уж о том, что их будут читать думающие люди. Но с тех пор прошло две революции. Две! Старый порядок мироустройства изменился и будет продолжать меняться. Раз люди начали думать, видеть и чувствовать иначе, ты не можешь заставить их вернуться к прошлому. Не получится. Неужели ты этого не понимаешь?

Он многое видел. Видел свою красивую Лиззи, пойманную в сети недовольства правительством. Ее глаза сверкали огнем и страстью. Сети, которые он собирался сбросить.

— Пожалуйста, Лиззи. — Он говорил нарочно тихо, спокойно. И твердо. — Пожалуйста, обещай, что останешься в стороне от пламенных дел и пылких слов, пока я буду в отлучке.

— Боже, нет. Зачем мне это делать?

Она отвернулась, собираясь уйти, как обычно, но он удержал её за тонкую кисть.

— Лиззи, это важно. Обещай мне. Если что-то случится… я не смогу о тебе позаботиться.

— Мне не нужно, чтобы обо мне заботились. Я уже говорила тебе, что не беспомощна.

— Я знаю. Я это вижу. Но все очень серьезно. — Он взял ее за подбородок, чтобы заставить посмотреть ему в глаза. — Я прошу тебя об этом не потому, что хочу тобой командовать, но потому, что волнуюсь за тебя. Ты должна это понимать.

— Джейми, ты делаешь мне больно.

Нетерпение передалось его пальцам, вонзившимся в нежную кожу ее подбородка. И тут он впервые увидел это на ее лице. Страх. Ему стало противно, что он вызвал его, но она не имела представления, во что ввязалась, вступив в общество.

Он тотчас убрал руки и притянул ее к своей груди, чтобы жестом показать то, что не мог выразить словами: он всего-навсего пытается ее защитить.

— Лиззи, пожалуйста. Я не приму «нет» в качестве ответа. — Ему не нравилось, что то малое время, что было им отведено, тратится на споры. — Я тебе это компенсирую. Закажу целую повозку романов. Из Лондона. Пикантные и непристойные. Тебе понравятся.

Она взглянула на него из-под ресниц, наблюдая протянутую ей ветку оливы.

— Что ж, я тоже подумывала, не расширить ли мне круг чтения чем-то более легким.

— Ну вот. — Он ощутил прилив облегчения. — Ты читала Фанни Берни?

— Нет, — пробормотала Лиззи уклончиво. — Но размышляла, не стоит ли расширить список авторов.

— Кто тебя интересует? Я пришлю его работы.

— Сент-Огастин.

— Теолог?

Единственным предупреждением ему послужила ее озорная улыбка, которой она одарила его прежде, чем ответить.

— «Преимущества вдовьей жизни». Великий мыслитель был наш Сент-Огастин.

Убедившись, что ее залп достиг цели, Лиззи увернулась от него и помчалась вверх по ступенькам.

Вот чертовка! Имелся лишь один способ справиться с ее невероятной дерзостью. И двигалась она как раз в нужном направлении. В сторону спальни с куполом.

Марлоу неторопливо последовал за ней, но окольным путем, по черной лестнице через кухню, чтобы дать ей больше времени остыть после их короткой перепалки. Как смешно: десять лет в разлуке, шесть часов в браке — и уже поссорились. Он молил Бога, чтобы это было в первый и последний раз.

Перед дверью комнаты, прежде чем войти, Марлоу задержался. Босая, в простом платье, Лиззи стояла перед окнами, представляя собой очаровательное и довольно откровенное зрелище. Судя по жесту, с каким она прислонилась к оконному переплету, корсета на ней не было. Жар и вспышка желания воспламенили его сильнее огня. Удивительно, как ей шло быть естественной. Ему сразу захотелось раздеть ее догола прямо здесь, на полу.

Но в умной головке Лиззи крутились иные мысли. Она еще не была готова простить его окончательно, поэтому и стояла в стороне, хотя взяла тарелку с едой и даже приблизилась к нему, чтобы принять из его рук стакан отличного кларета. Пусть себе сохраняет дистанцию. До поры до времени.

Она молча ела, пила вино. Потом протянула ему свою оливковую ветвь.

— Расскажи мне о флоте.

Слишком обширная тема. Марлоу откинулся назад и сделал большой глоток густого вина.

— Что тебя интересует?

— Что угодно. Развлеки меня.

Эта фраза была заимствована из прошлого. Она часто прибегала к ней в их юности. Ему всегда нравилось рассказывать ей всякие истории, демонстрируя свою искушенность. Теперь, когда он, несомненно, имел куда больше опыта, его истории не всегда предназначались для нежного слуха леди. Даже Лиззи.

Но нет, она, похоже, была не менее кровожадной, чем вест-индские пираты.

— Как ты стал капитаном в твои годы? Не слишком ли молод для такого положения?

— Возможно.

Ему хотелось похвастаться, побалагурить. Хотелось рассказать ей о Тулоне, обо всех безрассудных поступках, которые совершил, чтобы увидеть, как восхищение озарит солнечным светом ее лицо. Но с чего начать? Конечно, не с начала, когда ее отец выгнал его, испуганного четырнадцатилетку, одного в ночь.

Тут Лиззи сама пришла ему на помощь.

— Где ты был ранен?

— Здесь, здесь, здесь и еще здесь.

Он стянул рубашку, чтобы продемонстрировать шрамы, и получил в награду ее смех.

— На карте, а не на теле.

Ее зеленые глаза сверкали и приподнимались в уголках, когда она улыбалась. Ему нравилась эта дерзкая усмешка, эта мимолетная улыбка, которая играла в уголках ее рта и служила знамением эмоций и в то же время защитой от них.

— В Свенскунде, Финском заливе на Балтике.

— В Финском заливе? Что ты гам делал?

— Состояние.

Он сделал еще один глоток кларета. Вино действовало на него расслабляюще.

— В Финляндии?

— В мирное время нам платили половину жалованья, но мой командир, прославленный капитан Сидней Смит, подал в отставку и отправился помогать шведам в войне против России. Я тоже поехал с ним. Я был его первым помощником. Когда дела шли хорошо, мы получали нашу долю трофеев. А трофеев хватало.

— Как… ты был наемником!

Ее лицо осветил ужас удивления. И он не мог понять, какие чувства она испытала — радость или отвращение.

Он пожал плечами. Клеймо пришлось ему не по душе. Он делал это не только ради денег.

— Нас держали на берегу на половинном жалованье, Лиззи. Флот его величества в нас не нуждался, зато шведы ой как нуждались. И хорошо платили за работу.

— Кто заплатил тебе шрапнелью?

Ее глаза снова уставились на его грудь. Он с трудом удержался от желания поднять над головой руки, чтобы насладиться теплом ее глаз.

— Русские, естественно.

Она вдруг сменила апатичную позу и, наклонившись к нему, взялась за края его рубашки.

— Это… это татуировка? — Разбираемая любопытством, она гладила пальчиком темную надпись в левой части его груди, пониже сердца. — Я не заметила ее раньше. Я вообще никогда не видела татуировки. То есть видела на руках моряков…

— Я моряк.

— Ну да. Я имела в виду матросов, а не офицеров. Написано: «Fides».

— Это значит — верность.

— Я знаю, что это значит. Но зачем ты ее сделал?

— Проиграл спор.

Он не стал ей говорить, что на самом деле выиграл двадцать два фунта шесть шиллингов — целое состояние для бедного гардемарина, каким был в ту пору. А главное — уважение мужчин их дивизиона. Потому что, она была права, офицер, джентльмен, не стал бы этого делать.

Лиззи приблизилась к нему еще, и когда опустилась перед ним на одеяло, выставилась напоказ ее красивая грудь. Его и без того высокое мнение о браке еще больше возросло.

— А почему Fides?

Она провела по надписи кончиком прохладного пальчика.

— Потому что это короче, чем «Англия», и менее рискованно, чем «Лиззи».

Лиззи громко рассмеялась, выразив абсолютное недоверие.

— Ты никогда не думая обо мне. Fides. Очень сенти…

— А какие у тебя претензии к сентиментальности? Или так боишься своих эмоций?

— Нет, не боюсь, но опасаюсь. Сентиментальность поощряет безграничное доверие собственным эмоциональным реакциям на все происходящее. Гораздо лучше быть человеком рациональным. Использовать свои личные пристрастия, свой опыт, хороший или плохой, но принимать решения разумные, с учетом объективных обстоятельств. Короче, с рациональной отстраненностью от собственных эмоций.

Она говорила так, как будто приводила цитату из какого-то социального памфлета, специально выученную, чтобы позлить и раздосадовать отца.

— С рациональной отстраненностью? — Он склонился над ней и поцеловал в основание шеи. — Прости меня, но я не заметил никакой рациональной отстраненности, когда совсем недавно ты лежала подо мной.

— Ну да, я…

Она запнулась и наклонила голову, чтобы облегчить ему доступ. Умная девочка. Теплая, умная девочка, достигшая брачного возраста.

— Да?

Ее кожа под губами была невыразимо мягкой.

— Просто мой разум как бы отделяется от тела, и мне ничего другого не остается, как получать физические ощущения, оставаясь при этом отстраненной.

Ее голос прошелестел чуть слышным шепотом, и дыхание стало поверхностным.

— Одни физические ощущения без какой бы то ни было рациональной мысли?

— Абсолютно.

Она легко коснулась его губами.

— Или эмоций?

Неподходящий вопрос для Лиззи. Она не соблаговолит ответить. Она просто выскользнула из его рук, как будто растворилась. Пытаться удержать Лиззи было все равно что пытаться поймать ртуть.

Она вернулась на свое место у окна в смятении, с которым пока не могла справиться, и уставилась на воду, потемневшую в сгущавшихся серых сумерках.

— Вон где ты будешь.

В какой-то степени это могло быть правдой. Он определенно будет в море. В этом море, но не в том смысле, как она думала.

— Да.

— Тебе писать?

Марлоу не мог определить тон ее голоса. Он показался ему неуверенным.

— Если хочешь.

— Обычно мне это не нравится. — Он уловил в ее голосе шутливую нотку. — Я нахожу писание писем чрезвычайно скучным занятием, но ради тебя готова напрячься. Но если тебе все равно…

— Нет. Я бы очень хотел, чтобы ты мне писала. Но, как понимаешь, письма будут приходить и отправляться довольно нерегулярно.

— Это едва ли важно. — И малозаметный жест кистью. — Все же, думаю, мне придется этим заниматься. Весьма полезное занятие для жены. Я скажу матушке, что не могу приехать в город, чтобы принимать гостей, поскольку очень занята написанием писем моему уехавшему любимому мужу.

Он обратил внимание на порядок слов: сначала «уехавшему», потом «любимому». Первое было обязательным приложением ко второму.

— Да, — продолжала она. — Я буду писать тебе каждый день во всех подробностях о состоянии дел в имении, о том, что делается. И ты пиши мне и рассказывай обо всех твоих морских приключениях. Что интересного и экзотического увидишь на пути в другой конец мира и обратно.

«Ничего экзотического я не увижу, — прокричало его внутреннее «я», хотя рот хранил молчание. — Я даже никуда не еду».

Его язык был способен только на банальности.

— Будет приятно получать от тебя письма. Можешь рассказывать мне, какие приемы посещаешь, как одеваешься, как выглядишь.

Теплая сияющая улыбка исчезла с ее лица.

— Неужели ты и вправду думаешь, что я буду этим заниматься? Ходить на приемы, вечера и балы с утра до ночи? Неужели ты так мало меня знаешь?

— Я знаю, что ты скорее предпочтешь шататься в зарослях живой изгороди с охотничьим ружьем, что выпросила у отца. Вернее, знаю, что это тебе нравилось в двенадцать лет. Но с тех пор ты выросла. Стала очень красивой молодой леди, которая появляется в обществе. — Тут Марлоу задумался. За последние две недели он посетил немало вечерних приемов, но видел ее только раз, в том роковом зале для публичных собраний. Он думал, что она будет блистать в обществе, где сможет в полной мере проявить свой яркий ум. — Неужели мысль о посещении вечеров, ассамблей и театральных представлений не доставляет тебе удовольствия?

— Я очень редко хожу развлекаться, люблю только музыкальные постановки. И то если они действительно великолепны и если публика приходит слушать, а не сплетничать. Я предпочитаю развлекаться в одиночестве.

— Почему?

Она пожала плечами, пресекая дальнейшие расспросы.

— Лиззи, иди ко мне. Иди расскажи, что ты делаешь, чем интересуешься. Я полагаю, — съязвил он, — что ты стала последовательницей Ханны Мор, тайной религиозной евангелисткой, и проводишь все свое время за чтением назидательных трактатов.

— Боже, нет. — Она направилась к нему. Ее настроение от его беззлобного подшучивания улучшилось. — Ничто так сильно не раздражает, как нравоучения. Я не выношу настырную назидательность.

Он громко рассмеялся. Если бы только она знала всю правду. Ничего, узнает со временем. На этот счет он не строил иллюзий.

Вытянув вперед руку, он привлек ее к себе на грудь и пощекотал носом ее нежную благоуханную шею. Облегчая ему доступ, она откинула назад голову. Такая сладкая, такая нежная.

— Я очень рад это слышать, Лиззи. Давай посмотрим, не смогу ли вернуть тебя из прямого в лежачее положение.