В поисках Нового Града. Воспоминания.

Новые времена — новые песни

В истории есть символизм. 1961 год. В конце года — смерть Митрополита Николая, а в начале года, в первых числах января, умер другой деятель, фигура которого (увы!) — тоже символ эпохи.

Настоятель Богоявленского храма, управляющий делами Патриархии протопресвитер Николай Федорович Колчицкий.

В истории Русской Церкви наступают новые времена. Приходят в Церковь новые люди. В историю Русской Церкви 1961 год войдет как печальная дата. Летом пресловутый Собор в Троице-Сергиевой Лавре, положивший начало новому церковному устройству, совершенно антиканоническому и незаконному.

Об этом «соборе» также придется сказать несколько слов.

Этот «собор» прежде всего представляет собой совершенно невероятное и антиканоническое явление. Даже обновленческие соборы 20-х годов, не признаваемые нашей Церковью, все же имеют более каноническую видимость. Прежде всего «собор» продолжался всего один день (точнее, 2 часа). Никто из архиереев — участников этого «собора» еще накануне понятия не имел о том, что они приехали на собор. Это было в Сергиев день — 18 июля 1961 года, когда по традиции в Троице-Сергиеву Лавру съезжается множество гостей, в том числе и много архиереев.

Все архиереи, собравшиеся на собор, были уверены, что их приглашают на праздник для участия в богослужении. Лишь 18 июля после праздничной литургии, крестного хода и торжественного обеда в патриарших покоях им объявили о том, что предстоит собор, причем тут появились Куроедов, Трушин и другие работники Совета по Делам Православной Церкви.

Весь «собор» состоял из речи Патриарха, доклада Митрополита Пимена и открытого голосования. Никаких прений не было. Лишь было сообщено собору об отрицательном отношении к новому Положению о Православной Церкви двух архиереев: Преосвященного Луки, архиепископа Симферопольского и Крымского (проф. Войно-Ясенецкого), глубокого старца, уже находящегося при смерти, и Преосвященного Павла Архиепископа Новосибирского (Голышева).

Архиепископ Ермоген, наиболее известный и серьезный противник антиканонического устройства Православной Церкви, в это время находился «на покое» (через некоторое время он опять был призван на кафедру), и поэтому он на «собор» приглашен не был, и ему проект устройства послан также не был. Его мнением никто не интересовался.

Митрополит Николай, который тогда еще был жив, также находился на покое, поэтому его на собор не позвали, и никаких консультаций с ним не было.

Новое «Положение Русской Православной Церкви», принятое в пожарном порядке Собором Русской Церкви 18/7 1961 года, подготовлялось Советом по делам Православной Церкви исподтишка уже в течение года. Причем главным консультантом в выработке этого Положения был известный ренегат А. А. Осипов (бывший профессор Ленинградской Духовной Академии, отрекшийся в 1959 году от Бога, о чем речь была выше). Собственно говоря, новое Положение восстанавливало в своих основных чертах закон о религиозных культах 1929 года, перечеркнутый в 1943 году сталинским конкордатом с церковью. Согласно этому Положению храмы со всем их имуществом объявлялись собственностью государства, которое отдавало храмовые помещения лишь в «аренду» группе прихожан (до 1943 года эти группы назывались двадцатками). Духовные лица («служители культа») рассматривались при этом (наряду со сторожами и дворниками) как «служащие по найму», с той лишь разницей, что трудовое законодательство на них не распространялось.

Во время сталинского конкордата этот закон, собственно говоря, отменен не был. Но Сталин его просто не «замечал», предоставив духовенству полную, ничем не ограниченную власть в приходах и, что самое главное, неограниченное и никем не контролируемое право в распоряжении церковными доходами. Ничего, впрочем, особенного в этом не было: если Сталин «не замечал» своей собственной конституции, то что ему стоило «не заметить» и еще одно постановление, принятое в 1929 году ЦИКом?

В 1960 году перед уходом на покой Митрополита Николая началась «работа» над восстановлением прежнего положения. Власти при этом не скрывали, что их целью является создание условий для ликвидации церкви в ближайшем будущем. Непосредственная цель: подрыв экономической мощи Церкви (лишить духовенство возможности распоряжаться пожертвованиями верующих), вторая и главная цель — поставить во главе приходов «своих» людей, которые бы бесспорно согласились с закрытием храмов и отстраняли бы по указке властей неугодных священнослужителей.

Положение, однако, осложнялось тем, что в данное время русская церковь возглавлялась Патриархией, официально признанной советским правительством, и епископатом, им же апробированным.

Характерный момент: еще весной 1960 года архиепископ Пимен (тогда еще управляющий делами Патриархии в сане архиепископа Тульского) дал проект подготавливавшегося Положения на отзыв одному известному московскому протоиерею. Батюшка, прочтя Положение, дал следующий устный отзыв: «Так, теперь для меня ясно, кто я такой! Я не только не глава общины, но даже и не член общины. Я всего лишь служащий по найму. Но для меня неясно, кто вы такой? В Положении говорится о том, что я назначаюсь общиной, но при чем же здесь вы? Община же может с таким же правом вместо меня назначить дворника или обменять нас местами. При чем здесь Патриархия и епископы?» Это замечание было учтено. В текст постановления было введено несколько слов о Патриархии и о иерархии, которая должна санкционировать назначение священников.

Так или иначе, июльский собор 1961 года сделал свое дело. Противозаконное и антиканоничное Положение было принято без возражений (если не считать «особого мнения» двух епископов — Луки и Павла, которые на собор приглашены не были).

Отныне во главе приходов стояли так называемые «тройки», состоящие из председателя, секретаря и казначея, состоящие из людей, никем не избранных, никем не уполномоченных, назначенных Райсоветом, которые были хозяевами храма. Обычно это были весьма «лояльные» граждане, близкие к властям, нечистые на руку, которые иногда даже не считали нужным притворяться верующими.

После того как растерянные, утомленные епископы вернулись домой, началась энергичная подготовка к проведению нового «Положения» в жизнь. Управляющим делами Патриархии стал прот. Михаил Зернов — бывший актер, о котором подробно рассказывалось во втором томе настоящих воспоминаний. В августе состоялось экстренное пострижение его в монашество (он считался священником, рукоположенным целибатом, и официально женат не был) с именем Киприан. В сентябре он был рукоположен во епископа Дмитровского. Отныне на смену прежней руководящей «троицы» — Патриарх Алексий, Митрополит Николай, протопресвитер Колчицкий — пришла к кормилу церковного правления новая «троица»: Патриарх (вместо которого фактически всем управлял его секретарь Даниил Андреевич Остапов), архиепископ Никодим (заведующий Отделом внешних сношений Патриархии) и епископ (вскоре он также был возведен в сан архиепископа) Киприан Зернов.

Митрополит Пимен, назначенный в Питер, уехал в свою новую епархию и на некоторое время был лишен непосредственного участия в центральном руководстве.

Единственным нежелательным для властей лицом в высшей иерархии в Москве оставался архиепископ Леонид Поляков, человек высокообразованный, безупречно порядочный и глубоко религиозный. Архиепископ Леонид, и ныне здравствующий (в настоящее время он является Митрополитом Рижским), — потомок известной семьи. Его прадед, известный промышленник Поляков, участвовал в основании Московского лицея, который в свое время окончил Сергей Владимирович Симанский (будущий Патриарх). Основателем лицея был известный консервативный публицист М. Н. Катков, а средства, необходимые для открытия лицея, предоставил известный миллионер, один из трех человек, покрывших Россию сетью железных дорог, — Поляков[2]. В романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина» Поляков изображен под именем промышленника Болгаринова (см. часть 7, глава 17).

Потомки известного железнодорожного промышленника (крещеного еврея) получили дворянство, и отец Владыки Леонида был казачьим генералом, умершим в эмиграции.

Владыка Леонид, оставшийся в раннем детстве круглым сиротой в Питере, был воспитан тетушкой, к которой был искренне, глубоко всю жизнь привязан. Она была, кажется, самым его близким человеком.

С большим трудом (сыну эмигранта и потомственному дворянину это в 20-е годы было очень трудно) он окончил медицинское образование и долгое время работал врачом-хирургом. В то же время он отличался глубокой религиозностью и мечтал о монашестве (он является автором двух очень ценных работ по истории монашества). После войны, когда эту мечту оказалось возможным осуществить, он очень быстро оканчивает Духовную Академию, постригается Патриархом в монашество и становится преподавателем и инспектором сначала Ленинградской, а потом и Московской Духовной Академии.

Интеллигентный, приветливый, остроумный, обладающий чувством юмора, он пользовался любовью всех своих воспитанников и преподавателей (он никогда не мог запомнить многих имен и фамилий и всех называл «юношами», даже тех сотрудников Академии, которые годились ему в отцы). Он является одним из первых магистров богословия, а затем, кажется, — первым доктором богословия советского времени. Его магистерской диссертацией является монография о Паисии Величковском — основоположнике русского «старчества», основателе знаменитого «Нямецкого монастыря» в Молдавии, жившем в XVIII веке.

Докторская его диссертация посвящена малоизвестной теме — духовному деланию исихастов — афонских монахов, непрестанно творящих Иисусову молитву, задерживая на долгое время дыхание.

В конце пятидесятых годов отец Леонид был рукоположен во епископа Курского и Белгородского. А в 1961 году Патриарх Алексий переводит его в Москву с титулом архиепископа Можайского. Он становится вместо Митрополита Николая управляющим Московской епархией (городскими храмами Москвы управлял Киприан).

В Москве Владыка Леонид также пользовался всеобщей любовью, и после смерти Патриарха Алексия один из старейших московских протоиереев, выражая всеобщее мнение, уходя на покой, высказал публично пожелание, чтобы Патриархом был избран Владыка Леонид. Все это чувствовали люди, вновь пришедшие в начале шестидесятых годов к кормилу церковного правления. На Патриарха оказывалось непрерывное давление с целью устранить Владыку Леонида из Москвы. Патриарх долго сопротивлялся и лишь весной 1963 года уступил и перевел Владыку на Ярославскую кафедру. Оттуда его перевели в Пермь и лишь в последние годы в Рижскую епархию, которой он правит уже в течение десяти лет в сане Митрополита.

Вторым викарием в Москве был также исключительно духовный, молитвенный человек — епископ Стефан, тоже по образованию врач (долго занимавшийся врачебной практикой в качестве психиатра), принявший по глубокой вере монашество в Глинской Пустыни.

В 1969 году Владыка был назначен на Калужскую кафедру, где умер в облачении после совершения литургии, у престола, в 1967 году. Таким образом, наряду с двумя прожженными церковными политиками (Никодимом и Киприаном) в руководстве Московской епархии были и очень достойные, глубоко религиозные люди.

Среди московского духовенства и даже среди лиц, непосредственно близких Патриархии, были также достойные люди. Среди них на первом месте следует поставить недавно (в 1977 году) скончавшегося о. Владимира Елховского. Вспоминаю его и тотчас чувствую улыбку на своих устах. Добрую и теплую улыбку, — иначе его вспомнить нельзя. Чудесный это был человек; все, что есть хорошего в русском священнике в русском человеке, все воплотилось в отце Владимире. Доброта несказанная, — сколько помогал он нам с Вадимом, да и кому только не помогал!

Добродушие неисчерпаемое, — всегда смеется, всегда шутит и никогда никого не обидит.

Последний раз видел его в 1971 году; я стоял в алтаре, и со мной все время заговаривал какой-то псаломщик и все задевал провокационные темы. Отозвал меня в сторону о. Владимир (уже у него был удар, поэтому говорил он запинаясь): «Будьте осторожнее с этим типом. Это такой фрукт южный, засахаренный, засушенный, что не приведи Бог». В этой реплике весь отец Владимир: насмешливый, веселый и добрый, добрый, добрый.

Он обладатель интересной биографии. Отпрыск старой духовной династии. Отец его был священником в городе Юрьеве-Польском (недалеко от Москвы). Он окончил духовную семинарию. Но затем пошел по светской линии. Подошла война. Он становится офицером. Необыкновенно смелый и добрый был офицер. «Слуга царю, отец солдатам». Он оканчивает войну штабс-капитаном. Затем советская эпоха. Он остается в армии. Честно исполняет свои обязанности, хотя не скрывает своей религиозности. Во время Отечественной войны командует полком. Оканчивает войну подполковником. И здесь он находит друга — офицера и тоже поповича — Воскресенского. Оканчивается война. Выходят в отставку. Приходят к Патриарху: «Кончена военная служба. Теперь мы хотим служить церкви, ведь оба мы окончили семинарию». — «Пожалуйста!»

Воскресенский, как неженатый, принимает монашество, вскоре становится известен как преосвященный Михаил, епископ Казанский, а отец Владимир, отец многочисленной семьи, становится настоятелем популярнейшего московского храма «Воскресения Христова» в Брюсовском переулке. Своеобразный это приход. Географически это наиболее близкая к центру церковь. И наиболее посещаемая. Здесь находится известная икона Божией Матери «Взыскание погибших». Посещают этот храм простые люди, идут сюда к подножию любимой иконы, молятся: «Взыщи, помоги, сохрани». Но не только простые люди. Переулок заселен актерами и актрисами Большого, Малого, Художественного театров. И очень-очень многие посещают храм. Здесь были прихожанами знаменитая Нежданова, ее муж — знаменитый дирижер Голованов — и еще многие-многие знаменитости.

Уже сложился своеобразный этикет похорон знаменитого актера. Перед всенощной его заносят в храм в Брюсовском переулке. Здесь гроб находится во время всенощной. После всенощной в приделе отпевание, а потом гроб с телом актера уносят в театр, ставят в фойе. Завтра здесь будет гражданская панихида, а затем во главе торжественной процессии его тело проследует через всю Москву на Новодевичье кладбище. Пребывание в приходе актеров налагает своеобразный колорит на всю церковную жизнь. Невольно вспоминается мне пасхальная заутреня в 1963 году, когда я стоял в алтаре рядом с тремя старыми актерами, и пасхальные песнопения мне приходилось слушать вперемежку с актерскими рассказами о том, как они (лет за сорок перед этим) выступали в концерте с декламацией, во фраках, вместе с Ермоловой, и как Ермолова забыла строчку из стихотворения.

А недалеко от Брюсовского переулка Обыденский переулок. Там тоже известная уцелевшая московская церковь Илии Обыденского. О ней я уже писал во втором томе.

Здесь до 1962 года настоятелем был престарелый отец Александр Толгский. Старый, высококультурный, глубоко религиозный. До сих пор звучит в ушах интонация, с которой он читал акафист иконе Божией Матери «Нечаянная Радость».

Здесь также среди прихожан превалирует интеллигенция. Много молодежи. Сюда часто ходили молодые интеллигентные ребята: и Алик Мень, и Глеб Якунин, и много-много других.

Между тем в это время неподалеку от этих известных московских храмов, в Гагаринском переулке, известном старым москвичам по аристократическим особнякам, ныне переименованном в улицу имени Рылеева, кипела напряженная работа.

Вновь назначенный начальник Отдела внешних сношений архиепископ Никодим формировал учреждение.

Недавно умерший Митрополит Никодим (в описываемое время архиепископ) — безусловно, наиболее крупная личность из всех архиереев, появившихся за последние 20 лет. Более того, это единственный по-настоящему талантливый человек, обладающий творческой инициативой. Биография его также необычайная.

Борис Георгиевич Ротов родился в Рязани в 1929 году в семье местного партийного «деятеля». Его отец — из крестьян, человек энергичный и практический, хорошо знающий деревню и никогда не порывавший с ней связи. Соответственно, он всегда занимался сельскими делами и в последнее время был третьим секретарем Рязанского обкома партии, ведающего колхозными делами. Мать Владыки, урожденная Сионская, дочь священника, энергичная, культурная женщина, по профессии учительница.

Борис Ротов еще на школьной скамье обнаруживал большие способности и оригинальный склад характера. Хороший ученик, увлекавшийся биологией, по натуре сангвиник, он в то же время с детства имел пристрастие к церкви. В Рязани тогда была единственная небольшая церковь на кладбище. В ней часто бывал юный Борис. После войны в Рязань был назначен новый архиерей, архиепископ Димитрий Градусов, своеобразный, интересный человек. Родом из ярославской интеллигенции, полудуховного, полукупеческого происхождения. Владыка Димитрий был высоко интеллектуальным и глубоко религиозным человеком. До принятия сана он был музыкантом. Будучи лично близок к Митрополиту Сергию (тогда патриаршему местоблюстителю), отец Димитрий Градусов рукополагается в 30-е годы в священники, а перед самой войной, после принятия монашества, становится епископом Можайским (викарием Московской епархии). Это было, кажется, единственное рукоположение в предвоенные годы, так как все хиротонии были запрещены властями, и только благодаря личной близости рукополагаемого к Митрополиту Сергию удалось эту хиротонию осуществить.

Во время войны, после восстановления патриаршества, Владыка Димитрий был назначен в Ульяновск. Хорошо его помню: с длинной, слегка рыжеватой бородой, со спокойными степенными манерами, с проникновенной, неспешной манерой служить, он производил впечатление глубоко религиозного, высококультурного купца (человека типа Третьякова или Рябушинского). Из Ульяновска он был переведен на Рязанскую кафедру. К нему и обратился отрок Борис Ротов.

Время это было своеобразное. Только что было восстановлено патриаршество, в Москве непрестанно рукополагались епископы и священники, всюду открывались храмы. Церковные люди переживали состояние подъема.

В Рязани было решено восстановить древний великолепный кафедральный Борисоглебский собор, стоящий на самом высоком месте города, в местном Кремле. В 1944 году открылись двери древнего, заброшенного храма, и первый, кто туда вошел, был пятнадцатилетний Борис Ротов, новый приближенный рязанского Владыки. Вскоре Владыка Димитрий решает постричь смышленого, энергичного отрока в монахи. Уже был назначен день пострижения. Уже Борис знал свое монашеское имя: его уже все звали Никодимом. Все сорвалось в последний момент. Владыка Димитрий пригласил престарелую монахиню прислуживать ему и петь во время пострижения, которое должно было быть совершено келейно в покоях Владыки.

Монахиня, однако, узнав, что речь идет о пострижении Бориса, пришла в ужас: «Как, Владыко, шестнадцатилетнего? Что вы, Владыко?» Она была права. Пострижение в монашество шестнадцатилетнего юноши было противно не только церковному уставу, но и с точки зрения советских законов было тягчайшим преступлением[3].

Между тем Борис Ротов оканчивает школу, решает поступить в университет, на биологический факультет. Едет в Питер — так полагают его родители. Однако через некоторое время они узнают, что их парень из Ленинграда переехал в Ярославль, где в это время был правящим архиереем Владыка Димитрий, переведенный сюда из Рязани в сане архиепископа.

К этому времени юноше уже исполнилось 18 лет, поэтому ярославский Владыка рукополагает его в священника и постригает в монашество с именем Никодим. Новопостриженный отец Никодим становится секретарем Владыки; одновременно он учится на заочном отделении Ленинградской Духовной Академии. Он рад: мечта его детских, отроческих, юношеских лет осуществилась. Но не так реагируют его родители. Отца — секретаря Обкома — чуть не хватил удар, а мать поседела от горя.

Между тем идут годы. О. Никодим, разумеется, не мог остаться незамеченным властями предержащими. Что происходит дальше, точно неизвестно. Только внезапно Владыка Димитрий несколько охладевает к своему любимцу. О. Никодим неожиданно переводится в Углич в качестве настоятеля местного храма. В чем дело? И почему? Сам Владыка впоследствии не любил говорить на эту тему, и, к его чести, он глубоко чтил память своего покровителя архиепископа Димитрия, скончавшегося в 60-х годах на покое, приняв перед смертью схиму (в схиме он был наречен архисхиепископом Лазарем). В свое время Владыка Никодим отслужил в Кентерберийском соборе о нем панихиду в годовщину его смерти, прославив своего покровителя на весь мир.

Однако люди, близкие к архиепископу Димитрию, объясняют внезапный перевод о. Никодима в Углич не совсем в идиллических тонах. Они говорят: «Архиепископ Димитрий понял, что его секретарь служит не ему одному». Но кому же еще? И каким образом? На эти недоуменные вопросы отвечает дальнейший поворот в карьере отца Никодима.

В 1956 году 27-летний игумен Никодим (он был возведен в это звание) неожиданно переводится в Москву, в распоряжение Отдела внешних сношений и получает лестное назначение — в Духовную Миссию в Иерусалим. Здесь он попадает под начальство архимандрита Пимена Хмелевского, впоследствии наместника Троице-Сергиевой Лавры, ныне архиепископа Саратовского.

Нельзя сказать, что отношения игумена Никодима (при всем его умении ладить с людьми) были безоблачны в отношении его нового начальника. Впоследствии он говорил: «Тяжелый человек. Это самое трудное время моего священнослужения».

Надо, однако, сказать, что мнение Владыки Никодима здесь расходится с мнением большинства сотрудников архиепископа Пимена Хмелевского. Большинство его подчиненных и учеников (и в Лавре, и в Духовной Академии, где он преподавал логику, и в Саратовской епархии) его любят и уважают. Видимо, сказалась разница психологических типов монахов, представлявших Патриархию в Иерусалиме.

В 1958 году о. Никодим возвращается в Москву и становится заместителем Митрополита Николая по Отделу внешних сношений Патриархии. Таким образом, за 10 лет своего священнослужения молодой архимандрит проделал блестящую карьеру: из неизвестного рязанского монашка он сделался заместителем «Министра иностранных дел» Православной церкви, всемирно-известным церковным деятелем.

Что стояло за всей этой цепью перемещений, переводов, восхождений к вершинам энергичного и честолюбивого монаха? О том, что он был тесно связан с органами КГБ, в этом нет никаких сомнений, да и сам он это не очень отрицал, во всяком случае, в беседах с людьми, с которыми (как умный человек, он это понимал) отрицать это бесцельно. Обычная его фраза: если можно сотрудничать с Советом по делам Православной церкви, почему нельзя сотрудничать с ними? На возражение, что Совет по делам Православной Церкви не является карательной организацией, следовало возражение: «Так мы же и не будем никого карать». Действительно, Комитет Госбезопасности — организация весьма многообразная. Вряд ли кто-либо требовал от отца Никодима политических доносов: он шел по другой линии. По линии иностранного агента. Агента высокого класса.

Его специфика — связь с иностранцами. Подписка, которую дают подобные агенты Комитету Госбезопасности (они так не называются: это сотрудники Иностранного отдела при КГБ), содержит лишь обязательство координировать свою деятельность с органами КГБ, в противоположность обязательству рядового агента: сообщать органам КГБ определенные сведения. Все это, впрочем, разумеется, весьма относительные и приблизительные сведения, почерпнутые нами из частных разговоров. Многое мы, конечно, не знаем.

Так или иначе, молодой архимандрит делал блестящую карьеру. Как мы говорили выше, после отставки Митрополита Николая с поста заведующего Отделом внешних сношений, на его место был назначен архимандрит Никодим, рукоположенный летом 1960 года в епископа, а через 2 недели возведенный в сан архиепископа Ярославского и Ростовского.

Деятельность архиепископа (впоследствии Митрополита) Никодима многообразна: ей следует уделить особое внимание.

Прежде всего какова была деятельность Никодима — положительной или отрицательной?

Когда-то Л. Н. Толстой говорил, что одним из самых распространенных предрассудков надо считать, что люди имеют неизменные качества, поэтому неверно говорить: «Такой-то человек глупый, умный, злой, добрый, — правильнее сказать, что этот человек бывает чаще глупым, чем умным, злым, чем добрым» и т. д. Особенно это относится к историческим деятелям и историческим событиям. Положительные и отрицательные моменты были и в деятельности, и в личности Митрополита Никодима.

Что он был за человек? Прежде всего это был практический человек, реальный политик до мозга костей. Человек мужицкой, крестьянской хватки. Человек с живым умом, необыкновенно сообразительный, — обычно он отвечал собеседнику, когда собеседник еще не успел закончить фразу. Он был человеком с хитрецой, и большой хитрецой, осторожным и гибким. Но это была хитрость умного человека, а не бездарного чиновника, который лжет тогда, когда это совершенно бессмысленно, и боится сказать лишнее слово.

Это был человек быстрых решений; на месте министра иностранных дел он был бы незаменимым. Во всяком случае, в тысячу раз более на месте, чем все на свете Молотовы, Шепиловы, Громыки — пресные люди, люди без выдумки и без фантазии.

Огромное обаяние, которым он обладал от природы, делало его незаменимым дипломатом. В этом отношении он во много раз превосходил своего предшественника Митрополита Николая. Тот умел лишь улыбаться, но улыбаться можно раз, два раза, ну три, — а дальше улыбке перестают верить. Никодим не улыбался, видимо, понимая, что улыбкам в наш век не очень верят.

Он говорил серьезно, по-деловому, конкретно, — он говорил, казалось, правду, только правду, ничего, кроме правды, но, конечно, не всю, далеко не всю правду. Он умел маневрировать, отступать, перестраиваться на ходу. Он не был теоретиком; его проповеди никогда не выходили за рамки самой заурядной посредственности. Его не интересовали ни философия, ни социология в ее глубоких аспектах, но зато он бесконечно интересовался историей. Между прочим, историей Церкви. Жаль, что постоянная занятость практическими делами помешала ему написать объемистую работу по истории церкви. Он был необыкновенным эрудитом в этой области. Мог с ходу дать подробнейшую справку о любом русском архиерее, жившем за последние 300 лет.

Его работа о Папе Иоанне XXIII, написанная Казем-Беком, тем не менее была дополнена, проштудирована и проредактирована им самим. Казем-Бек — лишь поставщик материала, и по справедливости книга должна бы иметь двух авторов: Митрополит Никодим и А. Л. Казем-Бек.

Его личная жизнь, вероятно, далеко не безупречная, но он умел «рассудку страсти подчинять». Во всем он имел строгие границы. Характерна фраза, однажды сказанная им матери: «Я вас уважаю и вам помогаю, — не мешайте мне работать». И так во всем. Работа всюду и везде на первом плане. Все остальное уже потом, чтобы не мешало работе.

Был ли он религиозным человеком? Конечно. Когда он бывал болен и готовился к смерти (таких моментов у него в жизни было несколько: он пережил 5 инфарктов), он горячо, искренне молился, с необыкновенным благоговением причащался Святых Тайн. Смерти не трусил. Оставался перед ее лицом твердым и готов был ее принять, как подобает верующего человеку.

Он не был мистиком. Христос для него (как и для многих архиереев) — лишь Высокий Иерарх. Он Его любил. Ему подчинялся, но если бы он встретил Христа, то, возможно, и Ему бы сказал: «Я Вас уважаю и Вашей Церкви служу и помогаю, — не мешайте мне работать».

Каковы были его политические взгляды? В душе он был человеком порядка и традиции и, вероятно, монархистом. Мне известен случай, когда он с одним духовным лицом, которому абсолютно доверял, был в Свердловске в гостинице. Он утром постучал к тому в номер и сказал: «Слушайте, они здесь приняли смерть. Давайте отслужим панихиду». И совершил совместно с другим иерархом панихиду. Для западного читателя следует напомнить, что в Свердловске (ныне так называется Екатеринбург) в ночь на 17 июля 1918 года совершилось кошмарное убийство царской семьи.

В 1960 году, приступив к обязанностям заведующего Внешним отделом, он сразу принимается за работу. Прежде всего он желает превратить Отдел из небольшого бюро при Митрополите, как это было при его предшественнике, в настоящее министерство. Отдел должен иметь широчайшие международные связи, его агенты должны быть повсюду, где имеется христианская церковь: в Азии, в Африке, в Австралии, уж не говоря о Европе. Всюду должны завязываться связи, отовсюду должны ехать в Москву паломники, туристы, духовные лица. Он изобретает особый термин: «Религиозный туризм». Он хочет заинтересовать этим проектом Совет по делам Православной Церкви, Министерство иностранных дел и, конечно, прежде всего и больше всего высокопоставленных дяденек с Лубянки. Трудное это дело. Советский бюрократ по своей натуре неповоротлив и консервативен. Он очень тяжек на подъем. Расшевелить его трудное дело. Но сын одного из секретарей Рязанского обкома хорошо знает эту среду. Ему удается заинтересовать, уговорить, убедить московских Талейранов. Лозунг Никодима: «Быть стопроцентным гражданином и стопроцентным христианином».

И то, и другое сомнительно; об этом я писал Митрополиту в открытом письме, с которым я к нему обратился осенью 1963 года.

«Быть стопроцентным советским бюрократом и консисторским работником», — таков настоящий (без красивых фраз) лозунг Владыки с улицы Рылеева.

Основанный им Отдел действительно является своеобразным соединением советского учреждения с консисторией. Советское учреждение. Мания к засекречиванию. На этой почве родился анекдот: «Один работник Отдела спрашивает у другого: „Сколько сейчас времени?“ Ответ: „Тсс… (шепотом) сейчас три часа, только никому не говори, что это я тебе сказал“».

Консистория. Елейность, лицемерие, вечные сплетни, склоки, подсиживания. Но это учреждение международного масштаба. Оно нуждается в людях, знающих иностранные языки. В людях, знакомых с зарубежной религиозной литературой, поэтому приходится открыть особую аспирантуру при Духовной Академии, в которой изучаются общеобразовательные предметы, где изучаются иностранные языки. Приходится выписывать из-за границы иностранные источники, переводить их. Они лежат в библиотеке Отдела, никому не выдаются, они не должны попадать в руки посторонним лицам.

Но… «не говори никому, что это я тебе сказал». Они-таки попадают в руки посторонних людей и даже в руки всевозможных Левитиных и Красновых.

Левитины-Красновы умели и органы ГПУ водить за нос, и когда — в сталинское время, им ли не перехитрить работников советской консистории.

И, наконец, религиозный туризм. Со всего мира съезжаются сюда религиозные люди. В сталинские времена их были десятки. Им можно было легко втереть очки или купить.

В конце пятидесятых годов их были уже тысячи. Это было для советских людей хуже, но все-таки несколько тысяч соглядатаев найти было можно. Но в шестидесятые годы (и в этом немалую роль сыграл Никодим) их были уже десятки тысяч. Агенты Иностранного отдела совались во все дыры, исходили ложью, но все-таки всем очки не вотрешь, тем более что народ стал дошлый. Сами пойдут куда надо. И сами найдут все что надо. Никодим, конечно, этому препятствовал, но недаром он «Талейран», — случалось и ему делать не совсем то, что он должен был делать. Где-то хотят закрыть монастырь, а он в этот монастырь и повезет иностранцев. Где-то хотят закрыть храм, а он туда иностранцев и повезет. Словом, гражданин и христианин.

Можно сказать иначе: полугражданин (в советском смысле), полухристианин. «Zwei See in meinem Brust, ach, wohnen», — можно сказать про него словами Гете. Впрочем, в другой книге об этом сказано иначе: «Знаю твои дела: ты не холоден и не горяч. О, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл и не горяч, ни холоден, то извергну тебя из уст моих. Потому что ты говоришь: я богат и разбогател и ни в чем нужды не имею, и не знаешь, что ты несчастнее всех и жалок, и нищ, и слеп, и наг, — советую тебе купить у меня золото, раскаленное в огне, чтобы тебе обогатиться; и одежды белые, чтобы тебе одеться, и чтобы не открылась срамота наготы твоей» (Апок.3:15–18).

Будем надеяться, что в последнюю минуту, когда умирал Владыка в далеком Ватикане у ног римского первосвященника, он успел покаяться и купить золото, раскаленное в огне.

Русский летописец говорит про Бориса Годунова: «Никто не знает, какие дела его перевесят на Страшном Суде Христове, добрые или злые». Этими словами и мы заканчиваем характеристику покойного Митрополита Никодима.

Между тем жизнь во всем мире в это время шла своим чередом. Из далекого Ватикана приходили радостные и ошеломляющие вести. Во главе католической церкви стоял не гордый князь церкви, не хитроумный политик, а простой, глубоко религиозный пастырь, сильно напоминающий по своему духовному облику широко известного русскому читателю епископа Мириеля Бьенвеню из романа Виктора Гюго «Отверженные».

Подобно епископу Бьенвеню он был «добрым гостем» в этом холодном и опутанном хитросплетениями политиков мире. Впервые за многие столетия с высоты папского престола послышались простые, добрые слова, слова любви и сострадания.

Он сумел пробить непроницаемые стены Курии, и его слова дошли до каждого простого человека. Дошли они и до Москвы.

«Это чудо — вдруг такой Папа. Откуда это? Это может все перевернуть», — говорил мне на этот раз искренне растроганный, обыкновенно скептический и резковатый Павлов. Он правильно отразил реакцию православных христиан на появление доброго гостя («Bienvenu») на папском престоле. С этого времени начинается целая цепь контактов Русской церкви с Ватиканом. Причем ведущая роль здесь принадлежит Митрополиту Никодиму.

Осенью 1962 года первая ласточка: приезд в Москву монсиньора Иоанна Виллебрамса (ныне кардинала, архиепископа Утрехтского). Профессиональный дипломат, человек «улыбчатый» (не хуже Митрополита Николая) и реальный политик (не хуже Никодима), он производил на всех обворожительное впечатление.

Непосредственная цель — освобождение Митрополита Иосифа Слипого, главы униатской церкви, содержащегося много лет в заключении (с 1946 года).

Однако помимо этой прямой цели (чему, конечно, предшествовал ряд предварительный переговоров, в которых не последнюю роль играл Никодим) целью Виллебрандта было установление определенных контактов с церковными кругами в Москве и зондирование почвы для будущих соглашений. С этого времени начинается личное знакомство Никодима с деятелями Ватикана. Вскоре Русской церкви предстояло вступить в еще более интимные отношения с Ватиканом.

Как известно, вскоре после своего вступления на папский престол (в 1958 году) Папа Иоанн XXIII провозгласил своей ближайшей задачей созыв Вселенского Собора. Вскоре после этого началась подготовка к Собору: стало известно, что Папа считает одной из главных целей Собора широкие контакты с христианами всех исповеданий и в том числе с Православной Церковью. Контакты с православными христианами — это одна из главных забот этого благодатного Папы, столь кроткого в обращении и столь решительного и смелого в своих действиях. Как известно, Папа долгие годы своей жизни и своего архипастырского служения посвятил контактам с православной церковью: и в Болгарии, и на посту нунция в Турции. А во время войны он имел многочисленные контакты и с греческим духовенством.

Момент для установления самого широкого общения между церквами-сестрами был особенно благоприятен, так как в это время Константинопольский Вселенский Патриарший престол занимал приснопамятный Патриарх Афинагор — человек широкий, лишенный предрассудков и убежденный сторонник экуменической идеи.

Он действительно, как и другие восточные патриархи, отнесся с полным сочувствием к высоким стремлениям Папы — «доброго гостя». Однако для всех было ясно, что Русская церковь, покорная советскому правительству, питавшему всегда фанатичную ненависть к Ватикану, жестоко подавлявшему католическую церковь, где и как только это было возможно, — займет резко негативную позицию по отношению к инициативе Ватикана.

Действительность как будто полностью оправдывала самые худшие опасения. В декабре 1960 года Патриарх Алексий в сопровождении блестящей свиты, среди которой был и новый заведующий Отделом внешних сношений Митрополит Никодим, нанес визит Константинопольскому Патриарху, затем посетил Иерусалим.

Митрополит Николай, живший на покое, кратко резюмировал цель поездки: «Поехал срывать Вселенский Собор». Потом на протяжении двух лет кампания против Ватиканского Собора становится главной целью русской церковной политики, которая вдохновлялась из Кремля. Своего зенита эта политика достигла осенью 1962 года перед самым открытием Вселенского Собора.

В это время представители Московской Патриархии носятся как угорелые по столицам православия с целью сорвать участие православных церквей в Соборе. Два журнала в Москве с рвением, заслуживающим лучшего применения, истошно агитируют против Собора. Эти два журнала: антирелигиозный журнал «Наука и религия» и… «Журнал Московской Патриархии».

Декабрьский номер журнала «Наука и религия» выходит с особым приложением — маленькой книжечкой нашего старого знакомого Андреева-Бартошевича. На этот раз незадачливый чекист, недавно обливавший грязью Вадима Шаврова, с такими же приемами ополчается на… римских пап.

Чего здесь только ни было: идиотских сплетен, анекдотов вековой давности, беспардонной лжи.

И весь этот дурно пахнущий, тухлый винегрет подносился под хлестким названием: «Тайны Ватикана». (Поистине своеобразные тайны, если они известны даже задрипанному чекисту, подвизающемуся в никчемном журнальчике.)

И одновременно в «Журнале Московской Патриархии» появляется редакционная статья без подписи под названием «Non possumus».

В этой очень резкой статье автор обрушивается на Ватикан и заявляет, что участие православной церкви в каком бы то ни было соборе, созываемом Ватиканом, немыслимо и невозможно. Статья оканчивается весьма красноречиво: «Католическому „Non possumus“ мы противопоставляем наше православное „Non possumus“». («Non possumus» — не можем.)

Помню, как осенью, сидя за гостеприимным столом в Баковке, мы (несколько церковных людей) возмущались этой статьей, хозяин дома молча улыбался и, как нам казалось, нам сочувствовал. Каково же было наше удивление, когда буквально через 2 недели мы узнали, что он-то и был автором злополучной статьи.

Между тем в ноябре что-то произошло. Как говорят, на имя Хрущева поступило послание из Ватикана… и вдруг сенсация.

Вдруг было объявлено, что Русская церковь будет участвовать в Соборе. На этой почве происходили странные вещи: кардинал Август Беа, ведавший подготовкой к Собору, получает от Патриарха Афинагора письмо, в котором Константинопольский Патриарх с сожалением заявляет, что он хотел бы послать своих представителей на Собор, но лишен возможности это сделать ввиду крайне отрицательного отношения к Собору со стороны Московской Патриархии и Болгарского Синода, которые грозят расколом, а через 15 минут на столе у Беа лежала телеграмма за подписью Патриарха Алексия с просьбой принять его делегацию на Собор. После этого начался конфликт между Константинопольской и Московской патриархиями. И Митрополиту Никодиму пришлось приложить все свои дипломатические способности, чтобы этот конфликт уладить. Между тем в Москве началось форменное «избиение младенцев». Прежде всего с позором был изгнан из журнала «Наука и религия» Бартошевич-Андреев. Он увлек своим падением за собой также главного редактора Колоницкого, секретаря редакции моего «приятеля» Завелева-Воскресенского и старого оболтуса Олещука. Состав редакции переменился полностью. Мало этого. Редакция была вызвана к Ильичеву, заведующему Отделом агитации и пропаганды при ЦК КПСС, который выступил с разгромной речью. Брошюрка Андреева была спешно изъята из продажи, а подписчикам журнала, которые ее получили в качестве приложения к журналу, было предложено немедленно ее вернуть!

Нечто подобное, хотя и не в столь резкой форме, происходило и в церковных кругах.

Иностранные журналисты пожелали получить интервью у Митрополита Никодима, который сделал ряд комплиментов в адрес Ватикана. В ответ на недоуменные вопросы по поводу редакционной статьи «Non possumus» Владыка ответил, что это лишь частное мнение… Ведерникова. После этого последовала отставка Анатолия Васильевича, многолетнего сотрудника и фактического редактора журнала. Никодим, таким образом, сразу попал в двойную цель: вышел из затруднительного положения и избавился от Ведерникова, человека близкого покойному уже тогда Митрополиту Николаю. Никодим вряд ли мог считать Ведерникова в числе своих поклонников.

Так протекала внешняя церковная политика, бурная и извилистая, как всякая политика, в начале шестидесятых годов.

Основная деятельность Никодима была, однако, не в Москве. Центр тяжести его деятельности лежал за границей. Никодиму поэтому часто приходилось гастролировать в заморских странах, и здесь ему приходилось иногда выслушивать не очень приятные вещи. Он выслушивал их с самообладанием. Вот, например, он в Вашингтоне. Там проводится пресс-конференция. Первым выступает представитель агентства Херст.

Вопрос: «Скажите, Ваше Преосвященство (далее подчеркнуто деловым тоном), с какого времени вы являетесь агентом КГБ и как это удается вам совмещать с священнослужением?»

Делегация Русской Церкви, состоящая из 20 человек, уставилась на Никодима. У всех мелькнула мысль: «Сейчас встанет и уйдет, уйдем и мы все».

Все юпитеры и фотоаппараты были направлены на Митрополита. Ни один мускул не дрогнул у него на лице. Спокойно он ответил:

«Я не служу в этой организации. Следующий вопрос».

Вздох облегчения у членов делегации. Далее пошли рядовые вопросы.

Другой раз в Упсала (Швеция), где происходила очередная сессия Всемирного Совета Церквей, когда Митрополит шел вместе со своим помощником из собора, перед ним несли плакат: «Никодим и его помощник — агенты КГБ».

Другой деятель, принимавший некоторое участие в организации Отдела, Владыка Киприан, не отличался подобным самообладанием. Наоборот, он славился своими бесцеремонными и бестактными выходками. Так, еще будучи протоиереем, он был послан в Софию для контактов с местным духовенством. Он начал свою речь, к всеобщему удивлению, следующим образом:

«Вы считаете меня агентом КГБ и не верите ни одному моему слову». Далее пошла речь о преимуществах положения церкви в Советском Союзе. После речи Владыка Киприан (тогда еще отец Михаил Зернов) обращается к одному из протоиереев с победоносным видом, видимо, ожидая комплиментов: «Ну, как?»

Ответ: «Вы же, отец Михаил, не опровергли заявления, сделанного вами в начале речи». Действительно, не опроверг.

Вскоре, однако, отец Михаил, преобразившийся в архиепископа Киприана, оставляет на время дипломатическое поприще и становится «министром внутренних дел». Здесь он также не стяжал особых лавров. Нельзя сказать, что его не любили: он был человеком незлым и никому особого зла не делал. Однако отношение к нему было ироническое. За ним прочно укрепилась кличка «Мишель с Ордынки».

Однажды он сильно повздорил с одной из машинисток и громко закричал: «Вы что не видите, что разговариваете с архиереем?» И вдруг оглушительный ответ: «Какой вы архиерей, вы — Мишель с Ордынки».

«Я вас выгоню!» — бешено заорал Киприан и ушел к себе в кабинет, хлопнув дверью. И никого не выгнал. Все кончилось мирно и тихо.

Другой раз, когда он стоял в коридоре, мимо него продефилировал какой-то человек.

Вопрос: «Откуда вы?»

«Из Рязани, приехал за свечами».

«Вы что не видите, что стоит архиерей? Почему не подходите под благословение?»

И опять оглушительный ответ: «Архиерейского поведения не вижу».

«Я вам покажу!» — и ушел к себе в кабинет звонить по телефону в Рязань. Сидел у телефона полдня. Не дозвонился. Затем ему это надоело. Он остыл. И бросил звонить. Дерзкий рязанец остался безнаказанным.

Точно так же он испортил отношения с Митрополитом Пименом. Опять-таки ничего плохого он ему не сделал, но однажды, когда речь зашла о закрытии одного храма, он имел в присутствии Патриарха бурный разговор с Митрополитом, во время которого в очень грубой форме выразил невысокое мнение об умственных способностях своего собрата и сослужителя. Этого тот ему не простил, и долгое время после этого, когда Киприан звонил по телефону к Владыке Пимену, тот, заслышав его голос, молча бросал трубку.

Тем не менее человек он все-таки неплохой. Добрый и щедрый. Всякому поможет. Когда видит человека в горе, утешит. Когда ему в его приходе на Ордынке некоторые почитатели и почитательницы совали деньги, он всегда отвечал: «Я богаче тебя. Лучше купи на эти деньги то-то и то-то» (смотря по нуждам дарителя).

Управляющий делами Патриархии — это высшая точка (во всяком случае, покамест) карьеры Преосвященного. Потом начался спад. В августе 1962 года умер Митрополит Крутицкий Питирим. Святейший в этот жаркий месяц находился в своей летней резиденции в Одессе. Отпевание в Успенском храме бывшего Новодевичьего монастыря совершали епископы, присутствовавшие в Москве, во главе с Митрополитом Ленинградским Пименом. Во время заупокойной литургии, на запричастном стихе, выступил с поминальной речью архиепископ Киприан.

Он говорил о покойном Святителе и, между прочим, сообщил, что Святейший в телеграмме, полученной им из Одессы, выражал соболезнование по поводу смерти Владыки.

Затем литургия была окончена, и началось торжественное архиерейское отпевание. Перед разрешительной молитвой Митрополит Пимен также сказал слово. Он начал: «Прежде всего разрешите огласить текст телеграммы Святейшего: „Москва, Чистый переулок, 5. Патриархия. Митрополиту Ленинградскому Пимену. (Здесь переглядывание и перешептывание многих.) Выражаю соболезнование по поводу смерти возлюбленного Митрополита Питирима. Да упокоит Господь его душу в Небесном Царстве. Патриарх Алексий“».

А через месяц Митрополит Пимен был переведен из Ленинграда в Москву на кафедру Митрополита Крутицкого и Коломенского, т. е. официально стал первым лицом после Патриарха. Это назначение произошло по настойчивой инициативе Патриарха Алексия, вопреки желанию Совета по делам религии, где хотели видеть на этой кафедре Митрополита Никодима. Никодим был назначен на Ленинградскую кафедру, которую занимал вплоть до дня своей смерти в сентябре 1978 года. После этого отставка Киприана была предрешена. Однако за месяц до его отставки я вступил с Владыкой в общение. Я написал статью, в которой упоминалось его имя, и, как всегда, послал статью заинтересованному лицу. В ответ я получил престранное послание. Стремясь к наибольшей объективности, привожу это письмо.

«Анатолий Эммануилович!

Послание Ваше получено. Всякий разговор имеет смысл, если он искренен. Цель Вашего послания ко мне вовсе не та, о которой Вы говорите. Если бы Вас действительно интересовало мое мнение, Вы бы сначала послали мне статью, а потом уже распространили бы ее среди Ваших почитателей.

Ваша цель — во что бы то ни стало обратить на себя внимание, пусть, в крайнем случае, негативное внимание. Это предположение будет, конечно, Вами „с негодованием“ отвергнуто, но я достаточно стар, чтобы понимать такие простые вещи. Но все, что Вы пишете, настолько несерьезно, что Церковь просто пройдет мимо Вас, не заметив Вашей деятельности.

В чем-то Вы перекликаетесь с представителями старой интеллигенции, которая судила о жизни по книжкам, но у Вас нет их безукоризненного чувства вкуса.

В чем-то Вы перекликаетесь с Вашим учителем Введенским, имевшим „легкость мысли необычайную“, но у Вас нет его искрящегося таланта и незаурядной эрудиции.

„При всем при том“ человек Вы очень неглупый, и в душе у Вас есть (очень бы не хотелось ошибиться), мне кажется, что-то очень хорошее. Так в чем же дело?

Похвалы Ваших почитателей… вскружили Вам голову.

Рекомендую Вам обратиться с простым (без вычур) письмом к Святейшему Патриарху, к Митрополиту Никодиму или ко мне с просьбой использовать Ваши несомненные способности. Я бы на Вашем месте начал с самых скромных должностей. Понятно, не спешите. Обдумайте все как следует. Если вы пожелаете поговорить со мной, я всегда рад с Вами обстоятельно побеседовать. Поступите так, и Вы сразу почувствуете такое облегчение и такую легкость, что перед ними покажутся бледными и отвратительными все похвалы Ваших почитателей. Откровенно говоря, я мало надеюсь, что Вы „вомните моему гласу“.

Но не в моих правилах проходить мимо находящегося в прелести. Сохрани Вас Бог. Архиепископ Киприан».

Я ответил кратко:

«Ваше Высокопреосвященство!

Моя статья была Вам послана своевременно, но Вы ее получили с опозданием, так как отсутствовали в это время из Москвы. На остальное Ваше письмо не отвечаю. Ваше неоспоримое право быть обо мне такого мнения, какое Вам угодно было составить, и оценивать мою деятельность, как это Вам нравится. За совет благодарю, но принять его не могу.

Со своей стороны, желаю Вам здоровья. Левитин (Краснов)».

На этом наша переписка с Владыкой оканчивается.

Я продолжаю идти своим путем, а путь Владыки также сложился весьма своеобразно. Вскоре он был переведен на Воронежскую кафедру. Он, однако, отказался ехать и подал в отставку. К всеобщему изумлению, его отставка была принята Синодом единогласно (его друг Митрополит Никодим его не поддержал). Владыка стал, по ироническому выражению его недоброжелателей, «Архиепископом всея Ордынки», т. е. архиепископом при Храме Скорбящей Божией Матери на Ордынке.

Затем на какой-то срок он выплывает в качестве экзарха Патриархии в Германии для того, чтобы через три года вновь возвратиться в свою вотчину на Большую Ордынку.

Пользуюсь случаем, чтобы вновь пожелать ему здоровья. И прилагаю запоздалый ответ на его письмо в нижеследующем интермеццо.

Интермеццо. Запоздалый ответ

Когда я получил в конце 1963 года письмо от архиепископа Киприана, я решил ограничиться лишь кратким и холодным ответом. Иначе поступить я не мог, ибо всякое расширенное прокламирование своих взглядов было бы воспринято как желание открыть дискуссию или вступить на путь к примирению с официальными властями Патриархии, за спиной которых стояли Совет по делам Православной Церкви и в конечном итоге КГБ.

Другое дело сейчас, когда я нахожусь в далекой Швейцарии и когда я лишен возможности участвовать в непосредственной борьбе за обновление Церкви, в борьбе, продолжающейся в России.

Сейчас я могу объективно и спокойно разобрать основные положения письма Киприана Зернова и подробно разъяснить свою позицию.

Итак, архиепископ Киприан упрекает меня в том, что мои статьи в защиту Церкви и с полемикой против политики Патриархии несерьезны.

Оставляя в стороне вопрос о достоинствах моих тогдашних статей (оценить которые я предоставляю читателю, печатая их в приложении), я должен прежде всего выявить их сущность. «Блажен незлобивый поэт!» — восклицает Некрасов. Перефразируя эти слова, можно сказать: блажен незлобивый кабинетный мыслитель, который, сидя за своим письменным столом, спокойно наблюдая за событиями, удаляется в высшие сферы и разрешает мировые проблемы. Человечество знает таких мыслителей, воздает им честь и помещает их изображения в своем Пантеоне.

Таковы великие немецкие философы: Лейбниц, Кант, Шеллинг, Гегель. Таковые Бекон, Декарт и многие-многие другие.

Я хотел поставить рядом с этими прославленными именами какое-либо русское имя. И не нашел. Несвойственно русским взбираться на башню из слоновой кости, и даже те, кто пытался это делать, оставались в этой башне недолго. Очень недолго.

написал в начале века Бальмонт. Написал и ошибся. Не только не остался в ней навсегда, но тотчас вылетел из нее стремглав. Вылетел кубарем. С такими вот стихами:

И так и не вошел больше в башню с цветными стеклами. До самой голодной смерти в эмиграции. Вот, например, не угодно ли?

Фаня Каплан и убийца Урицкого Кеннегисер, как бы ни оценивать их деятельность, — во всяком случае странные компаньоны для мыслителя, удалившегося в «башню с окнами цветными». Они туда не пойдут. Из цветных окон, пожалуй, не разглядишь, в кого и как стрелять (они, впрочем, и так не очень хорошо разглядели).

Принимаясь за писание своих статей и став, таким образом (наряду с некоторыми из своих друзей), основателем нового жанра, «религиозного самиздата», я прежде всего вовсе не ставил себе целью разрешать мировые проблемы. Непосредственная цель — защитить беззащитную. Броситься на помощь той, которую бьют, оскорбляют, плюют в лицо. Матери. Матери Церкви.

Это был прежде всего эмоциональный порыв. Заступиться!

Я писал потому, что не мог молчать. И руки сами хватались за перо!

Но, конечно, не только эмоциональный порыв. Была и осмысленная цель.

Я, конечно, понимал, что от чиновников из Патриархии (рясофорных и нерясофорных), о которых речь шла выше, нельзя было Церкви ожидать какой-либо защиты.

Малодушные и неумелые, они были заняты в это время другими делами. Я обращался к молодежи. К русской молодежи, среди которой я прожил жизнь.

Я видел в них порыв к свету, стремление к поискам смысла жизни, порыв к Христу, искренний и бескорыстный, но они были безоружны против потока лжи, который обрушивался на них со столбцов официальной прессы, с трибун официальных ораторов. И я хотел им дать оружие против этой лжи. Я шел к ним, понимая, что в них будущее Церкви, будущее России.

В это время я имел разговор на даче в Баковке со своим старым патроном Анатолием Васильевичем. Он, конечно, не одобрял мою деятельность. Советовал мне придерживаться официальной позиции Патриархии.

Я ответил: «Вы, представители официального православия, Россию потеряли, вы церковь привели на грань пропасти. Теперь, когда пришли новые люди, так хоть не мешайте! Не мешайте им действовать».

То же я говорю и теперь всем «староверам» — церковным, нецерковным, политическим, неполитическим, литературным, — одновременно тем, кто хочет «отсидеться в кустах» или восстановить старую Россию.