В полночь упадет звезда

ПРИКЛЮЧЕНИЯ КАПРАЛА УЛИ МИХАЯ

Расставшись с младшим лейтенантом Попазу, Уля Михай поспешно направился к штабу дивизии. Он прошел почти полдороги, пока заметил в одном из переулков, пересекавших главную улицу, ту самую женщину, с которой встретился по пути в автороту.

Недолго думая, он свернул в переулок и зашагал ей навстречу, будто разыскивая нужный ему номер дома.

— Кого ищешь, солдат?

Уля Михай удивленно поднял брови, отчего лоб его покрылся морщинами, и ответил насмешливо, делая вид, что он только что заметил незнакомку.

— Не слишком ли ты любопытна, красотка?

Ему показалось, что женщина несколько опешила оттого, что он заговорил с нею по-венгерски.

«Черт возьми, — сказал он себе, — кажется, ей не по вкусу пришелся мой венгерский! Неужели я ошибся, и эта бабенка просто ищет случая познакомиться с солдатом?»

Он уже совсем было решился отступить, но женщина, оправившись от минутного смущения, подошла к нему почти вплотную и, ласково поблескивая зеленоватыми глазами, певуче заговорила:

— И скажи пожалуйста, что это ты так важничаешь, солдат? Спросила, потому что выручить тебя хотела. Авось быстрее найдешь то, что ищешь.

— Очень мило с твоей стороны, но боюсь, что помочь ты мне вряд ли сможешь. Мою пропажу найти труднее, чем иголку в стоге сена, потому что ищу я хорошенькую девчонку, а как ее зовут, и сам не знаю. Вот и попробуй найти ее в вашей деревне, где что ни девица — красавица.

Женщина весело расхохоталась:

— Неужели та, которую ты ищешь, красивее меня? Уля Михай отступил на шаг, словно решил получше рассмотреть свою собеседницу.

— Хочешь знать честно? — спросил он после того, как внимательно оглядел ее с ног до головы.

— Конечно.

— Красивее.

Женщина снова расхохоталась. На этот раз в ее смехе звучала явная насмешка.

— Вот и заврался, солдат! Нет в нашей деревне женщины красивее меня, кого хочешь спроси. Да и говоришь ты это только для того, чтобы подразнить меня. Я вижу, ты солдат шутник!

— Да нет же, я правду говорю, — возразил он. Женщина притворно надула губы и спросила с вызовом:

— Ну и что же, что красивей, так неужели она тебе нравится больше, чем я?

— А если больше?

— А Катушка тебе совсем-совсем не нравится?

— Чтобы на такой вопрос ответить, я хотя бы разок должен взглянуть на эту Катушку. Кто же она такая?

— А вот я сама! — и женщина снова весело расхохоталась.

— Я так и подумал. Я бы не мог сказать, что ты мне не нравишься. Ты красива, Катушка, и горе тому, кто полюбит тебя!

Катушка ответила на его слова новым взрывом смеха, который возникал неожиданно в уголках ее чувственного, яркого рта, в самой глуби глаз, всего ее гибкого, крепкого тела.

— Почему ты говоришь: горе! Мужчина, которому я приглянулась, не забудет меня никогда.

— Вот то-то и оно! Я думаю, если мужчина просто пройдет мимо тебя, то он должен перекреститься, если хочет уцелеть. Мне самому и то стало страшновато…

— Неужто ты такой уж трусишка, солдат!

Она теперь так близко подошла к Уле Михаю, что он слышал ее прерывистое дыхание.

— Это только когда я встречаю таких красоток, как ты, Катушка.

Катушка тихонько потянула его за пуговицу тужурки.

— Ну, не будь таким трусишкой, солдат, я тебя не съем. — И добавила чуть слышно: — Тем более, что ты мне нравишься…

«Не очень это видно по твоим глазам, красотка», — подумал Уля, а сам, с готовностью откликаясь на настойчивую ласку, взял женщину за руку и недоверчиво спросил:

— Неужели и вправду, Катушка?

— И ты еще не веришь? А из-за чего это я, скажи пожалуйста, вот уже четыре дня хожу за тобой? А ты всё делаешь вид, что не замечаешь меня! Ох, и зла же я была на тебя, ей-богу! Но зато уж теперь-то я тебя никому не отдам… — И, неожиданно схватив его под руку, она прижалась лбом к его плечу.

— Ты не боишься, что кто-нибудь увидит нас, да и расскажет твоему мужу?

— У меня нет мужа, — ответ последовал быстро и неожиданно сурово.

Уля Михай продолжал допытываться:

— Ты не замужем?

— Была.

— И что же, разошлись?

— Нет! Пропал в России.

— Так ведь, может, и не погиб. Вот война кончится — и вернется. И в прошлую войну так не раз случалось…

— Мой не вернется. Мне сердце это подсказывает. — Она пристально, словно упрекая в чем-то, посмотрела на капрала и потом другим тоном, возвращаясь к прежнему разговору, с улыбкой спросила:

— А пока вернется?

Уля охотно поддержал ее попытку возвратиться к прежнему веселому тону:

— Я думаю, в деревне не осталось ни одного мужчины, которому ты не вскружила голову.

Катушка пренебрежительно выпятила яркие губы:

— Мужчины нашей деревни?! Да ведь остались одни старики и дети. Всех, кто мог держать оружие в руках, забрали. Да и потом, — чтобы быть мужчиной, мало носить брюки, надо, чтобы он мне понравился.

— Ты хочешь сказать, что я тебе нравлюсь?

— Я уже тебе это сказала, глупый солдат.

— Ладно, Катушка, раз ты говоришь, значит, так оно и есть.

— Так ты зайдешь ко мне?

— А когда?

— Ну хоть нынче вечером! Я тебя у калитки буду ждать. Придешь, не обманешь? — И, не ожидая ответа, она пошла в сторону главной улицы.

Уля Михай пошел за ней:

— Уходишь, а где искать тебя и не сказала.

— Я не ухожу. Хочу показать тебе, как меня лучше разыскать.

Когда они вышли на шоссе, Катушка остановила капрала:

— Вот видишь тот дом с черепичной крышей? Немного дальше, направо, начинается улица. Пойдешь по ней. Последний дом по правой стороне и будет мой. Не забудешь?

— Не беспокойся, буду обязательно. Жди.

— Ну так я пойду. Время обедать, а я еще ничего не приготовила для отца.

— Твой отец с тобой живет?

— Со мной. Да ты не бойся, — снова зашептала она, — он ложится спать вместе с курами, да и что ему до меня. Так смотри, я жду тебя вечером, к девяти часам. Не опаздывай, я этого не люблю.

Она быстро оглянулась вокруг и, поднявшись на цыпочки, легко поцеловала капрала, потом убежала от него прямо по шоссе к домику под черепичной крышей.

Ночь стояла темная и холодная. Луна еще не взошла. По шоссе нескончаемым потоком тянулись обозные подводы. Словно непрерывный надсадный хрип, слышался в ночи скрип несмазанных колес.

Уля Михай не спеша шагал по обочине шоссе. У него еще было достаточно времени, чтобы подумать о том, что ему предстояло.

Беспокойство, которое владело им весь день, стало еще более сильным и определенным в этот поздний час, когда он шел, как было условлено, к дому Катушки. Правда, смутное чувство неуверенности и неопределенности заставило его принять кое-какие меры предосторожности, но их лишь с большой натяжкой можно было бы признать достаточными.

Первым делом он раздобыл себе пистолет. Не мог же он, в самом деле, идти на свидание с винтовкой. Затем он произвел предварительную разведку на местности, использовав для этого довольно своеобразный метод.

Над деревней, протянувшейся по обеим сторонам шоссе, возвышалась краевая церковь постройки восемнадцатого века. На колокольню можно было забраться по крутой винтовой лестнице в несколько сот ступеней. Священник, гордившийся старинной церковью, рад был показать свое сокровище любознательному румынскому солдату, к тому же так хорошо говорившему по-венгерски… Слишком дряхлый, чтобы самому лезть на высокую колокольню, он дал Уле Михаю несколько советов относительно того, на что стоит обратить внимание, если смотреть сверху на раскинувшийся внизу пейзаж.

Но так как Уля Михай забрался сюда совсем не для того, чтобы любоваться красотами природы, то первым делом, поднявшись на башню, он постарался найти дом Катушки. Это был небольшой, бедненький домик, с облупленными стенами, стоявший последним в своем ряду. Улица, на которую предстояло отправиться Уле Михаю, спускалась отлого и кончалась крутым обрывом, замыкавшим деревню с юго-востока. От дома до обрыва было всего пять-шесть метров. К нему можно было добраться по деревянной лестнице без перил, которая тянулась позади дома.

С колокольни нетрудно было разглядеть дом со всех сторон: пустой, голый двор, — ни конюшни, ни курятника, никаких других построек; виднелся лишь колодец с колесом, да около ворот стог соломы, судя по цвету, старой и наполовину сгнившей. Дом явно пустовал. Казалось невероятным, чтобы красивая Катушка жила в такой лачуге. И всё же она указала именно этот адрес.

Хотя Уля Михай увидел всё, что ему было нужно, однако он решил во что бы то ни стало дождаться, пока не увидит Катушку, которая не может не выскочить во двор по каким-нибудь хозяйственным делам. Он просидел на колокольне еще полчаса, но ни Катушка, ни кто-либо другой во дворе дома так и не появился.

С тревожным чувством спустился со своего наблюдательного пункта Уля Михай. Неужели она решила подшутить над ним? Или, может быть, из предосторожности Катушка решила назначить ему свидание в заброшенном, необитаемом доме? Чтобы успокоить себя, он готов был принять любое из этих предположений и не мог. Уж слишком всё это казалось подозрительным. С другой стороны, не выяснив всего до конца, он не мог оставаться спокойным и поэтому не имел права отказаться от свидания. Раскрывать свои подозрения кому бы то ни было он также не мог.

День показался ему бесконечно длинным. Наконец наступил момент, когда надо было отправляться на свидание. И теперь, медленно шагая вдоль шоссе, Уля Михай чувствовал, как растет в нем тревога. Он пробовал успокоить себя: «Я, вероятно, преувеличиваю опасность. Черт побери, приходилось бывать и не в таких переплетах, так из-за чего я так волнуюсь теперь».

Катушка, как и было условлено, ждала его у ворот.

Когда Уля подошел к ней, женщина всем телом прижалась к нему и шепнула:

— Я думала, что ты уже не придешь. Если бы ты знал, как я тебя ждала, милый!

— Я ведь не опоздал, — шептал он в ответ, обнимая ее и незаметно оглядываясь вокруг.

— Не знаю, я уже полчаса жду тебя здесь. Время тянулось ужасно медленно. Пойдем скорее в дом.

Она взяла его под руку и потянула за собой к дому, который еле виднелся в темноте. Вокруг царила какая-то особенная, ничем не потревоженная тишина ночи.

— У тебя темно?

— Я затянула окна. Ты разве забыл, что идет война? Или ты боишься? Не бойся, я не ем людей, — насмешливо заметила она.

— Ерунда! Чего бы это мне бояться. Скорей уж тебе надо было бы побаиваться.

Катушка еле слышно засмеялась:

— Я не боюсь. Я храбрая женщина, солдат, и крепкая. Моту и с тобой помериться силами.

— Перестань, хвастуша! Погляди, какая ты крохотная. Я могу запрятать тебя в любой из своих карманов.

— Ладно, ладно, солдат, посмотрим, кто из нас хвастается.

Катушка слегка нажала ручку двери, немного приоткрыв ее. Изнутри пробилась полоса света.

— Входи, пожалуйста!

Держа правую руку с пистолетом в кармане, Уля Михай толкнул дверь ногой и вошел в сени. Катушка последовала за ним. Она закрыла дверь, заперла ее, а ключ сунула в карман платья, того самого, которое было на ней утром.

— Э-э, да ты и дверь заперла? Уж не боишься ли ты, что сюда нагрянет один из твоих поклонников? — посмеялся он, стараясь убедить ее в том, что совершенно спокоен.

В действительности тревога его нарастала с каждой секундой. Если и в самом деле она заманила его в ловушку, то один из путей к отступлению отрезан с самого начала.

— Если бы у меня был возлюбленный, то я не стала бы за тобой гоняться. Мне и одного хватит. Вот сюда, — позвала она, показывая на дверь, из которой пробивалась полоса света.

Как только Уля Михай перешагнул порог, он понял, что его опасения оправдались. В комнате, в которую он вошел, было двое мужчин. Один сидел на кровати, другой на стуле у самых дверей. Тот, что сидел на кровати, мужчина лет около сорока, с рыжими волосами и усами, закрученными по-венгерски, заложил ногу на ногу, засунул руку в карман галифе серого цвета из толстого домотканого сукна и курил трубку. На ногах у него были желтые сапоги с короткими голенищами. Другой мужчина, сидевший на стуле, несмотря на то, что в комнате было жарко, был одет в пелерину, застегнутую у шеи на большой медный крючок. Уля без труда угадал в нем саша[6].

Хотя никто из сидевших в комнате ничем не выдал своих враждебных намерений, Уля Михай не тешил себя никакими иллюзиями. Несомненно, Катушка провела его за нос, а он, подозревая ловушку, был настолько глуп, что пошел на эту игру, не приняв должных мер предосторожности. Но теперь было слишком поздно даже для сожалений.

Однако сознание неминуемой опасности вернуло ему хладнокровие. Это было одной из самых ценных его особенностей. Чем большая опасность грозила ему, тем спокойней он становился, тем интенсивней работал его ум.

«В конце концов, зачем я им нужен? — лихорадочно соображал он в то время, когда произносились обычные приветствия. — Одно из двух: либо они меня захотят просто убить, либо постараются получить от меня нужные сведения. Посмотрим, что из всего этого выйдет. Сделаем вид, будто ничего не подозреваем».

Притворяясь удивленным, он воскликнул:

— Катушка, чего же ты мне не сказала, что у тебя гости!

Катушка взяла его под руку и подвела к рыжему:

— Это не гости, мой милый! Это мой отец, а этот молодой человек — мой брат.

Уля Михай протянул руку сначала рыжему, а потом сашу. Оба они, явно обескураженные его поведением, машинально пожали его руку, не выказав, однако, большой радости. Трансильванец вдруг разразился сильным приступом кашля, потрясшим всё его тело. Пелерина, в которую он был закутан, распахнулась, и, хотя он тут же запахнул ее, Уля успел увидеть темный ствол автомата, спрятанного на груди этого человека. Инстинктивно он оглянулся на рыжего. Тот продолжал сидеть, держа руку в кармане. Можно было не сомневаться, что там лежал пистолет. Оба были вооружены, оба могли выстрелить в любую секунду.

Катушка зашептала в ухо капралу:

— Прошу тебя, не сердись. Я всё потом объясню. Они скоро уйдут. — И она попыталась отнять свою руку, стиснутую его рукой. Но Уля продолжал ее крепко держать. Он понимал, что, находясь рядом, она служит ему хотя бы временным прикрытием. Он видел настороженные глаза двух мужчин, готовых в любую минуту пристрелить его. Особенно нетерпеливым казался трансильванец: он то и дело посматривал на рыжего, ожидая какого-то сигнала.

«Надо выждать, — соображал Уля, — и сделать вид, что я совершенно не чувствую опасности, иначе я пропал». Он расхохотался:

— Слушай, Катушка! Ты бы не могла раздобыть бутылочку винца? Мне было бы очень лестно чокнуться с твоим отцом и братом. — Уля полез в карман тужурки за деньгами.

Катушка с недоумением взглянула на него, потом на сидящих в молчании мужчин и, всё еще пытаясь продолжать игру, ответила:

— Вина? В такой час? Да сейчас во всей деревне не найдешь и капли вина!

— Жаль! Я бы с удовольствием выпил стаканчик токайского. Я, правда, ни разу в жизни его не пил, но слышал, что во всей Европе нет лучшего вина. Это правда?

Катушка не ответила и сделала решительную попытку вырваться и отойти от него. Но Уля Михай по-прежнему крепко прижимал ее руку к себе, убежденный в том, что, пока она рядом, в него не выстрелят. Продолжая разыгрывать из себя наивного солдата, случайно попавшего в этот дом, он не переставая болтал:

— Я столько слышал об этом вине, что уж очень захотелось мне его попробовать. У вас, венгров, немало есть такого, чем вы можете гордиться. Я всегда восхищался вами, потому и язык постарался изучить. Только тот, кто знает венгерский, может понять его красоту. Пусть вас не удивляют мои слова. Вы не смотрите на то, что я в этой форме, я ведь простой человек, такой же, как и вы. Знаешь, Катушка, никогда бы не мог подумать, что у тебя такой молодой, симпатичный отец. Вот мой — так совсем старик и всё мучается подагрой. Не знаю, увижу ли его еще в живых, давно ничего не пишет. Боюсь, не случилось ли чего с ним. Правда, и военная почта работает отвратительно. Хоть бы кончилась скорей эта война. Всем уже она порядком надоела. Откровенно говоря, никак я не пойму, чего нам тут надо. Да разве ты делаешь, что хочешь? Попробуй-ка не подчиниться!..

Разговаривая без умолку, он мучительно искал выход из ловушки, в которую так глупо попал. Через ту дверь, в которую он вошел, пути не было, — она заперта и ключ в кармане Катушки. Остается только дверь, выходящая на задний двор, откуда лестница ведет к обрыву. Значит, нужно как-то подобраться к этой двери, находящейся между рыжим и трансильванцем, открыть ее, проскочить лестницу и добежать до обрыва. А вдруг она заперта? Катушка наверно не забыла ее запереть. «И всё-таки я должен попробовать, — сказал Уля себе, — не ждать же, пока эти бандиты отправят меня на тот свет».

Между дверью, выходившей на задний двор, и кроватью стоял высокий, съеденный жучком комод. На комоде возвышалась керосиновая лампа, освещавшая комнату, а на стене над комодом висело квадратное мутное зеркало. За рамкой зеркала торчало несколько фотографий, пожелтевших от времени и засиженных мухами.

Эти фотографии навели его на спасительную мысль, одну из тех безумных по своей смелости мыслей, которые приходят на ум лишь тогда, когда находишься в смертельной опасности и когда другого пути к спасению просто не существует.

— Катушка, а ну-ка расскажи…

Он не успел закончить своей фразы, как рыжий крикнул ему:

— Ты сядешь, наконец!

Притворяясь, что он не понимает, чего от него хотят, Уля ответил:

— Да я еще и не думаю уходить, я ведь только пришел, — и, стиснув покрепче руку Катушки, потащил ее к комоду: — Ну-ка, расскажи мне, что это за господа и дамы на фотографиях…

За те пять шагов, что Уля прошел под руку с Катушкой, он весь покрылся холодным потом. Несколько секунд показались ему вечностью: «Выстрелят или нет?»

Не выстрелили. Расчет оказался точным. Они боялись задеть Катушку. В мутной воде зеркала он видел беспокойные взгляды, которыми они обменивались за его спиной.

Потом он увидел, что они успокоились, когда он с Катушкой остановился возле комода. Слегка дрожавшей от внутреннего напряжения рукой Уля Микай вытащил из-за рамки зеркала старую фотографию, на которой была изображена молодая красивая женщина в венгерском национальном костюме.

— Катушка, скажи, кто эта красивая женщина?

— Бабушка, — ответила она, не глядя на фотографию.

— Что ты говоришь!.. Красивая, очень красивая женщина, — приговаривал он, думая о том, что ему нельзя торопиться, что поспешность может всё погубить, что одно ложное движение — и трансильванец с автоматом прикончит его как зайца. Надо окончательно их убедить в том, что он ничего не подозревает. Пусть думают, что имеют дело с круглым идиотом, пусть…

— Катушка, ты очень похожа на нее, разве только еще красивее.

— Ну уж ты скажешь, — машинально ответила Катушка, чувствуя, как железные пальцы Ули впились в ее руку.

— Нет, ты здорово на нее похожа, Катушка, послушай меня. Лоб, глаза, подбородок… но ты конечно изящнее, ты похожа на графскую дочь, а твоя бабушка, сразу видно крестьянка. Красивая, но всё-таки крестьянка. Говоришь, что ты на нее не похожа? Посмотри-ка на эти глаза! А теперь взгляни сюда, в зеркало, и скажи не одно ли это и то же…

— Ладно, хватит валять дурака! — ответ прозвучал раздраженно.

Но Уля настаивал на своем:

— И как ты не заметила такого сходства? Давай спросим твоего отца, есть сходство или нет… — и он протянул было фотографию рыжему, но тому, видимо, надоела эта комедия, и он резко, хотя достаточно спокойно, ответил:

— Брось-ка эту ерунду! Нам надо поговорить…

В ту же минуту трансильванец затрясся в новом приступе кашля. Кашлял он глухо, упираясь подбородком в грудь, сутулясь, сотрясаясь всем телом. Увидев эту картину в зеркало, Уля Михай вдруг понял, что его минута пришла. Молниеносно смахнул он локтем лампу с комода, с силой толкнул Катушку на рыжего и в один прыжок очутился у задней двери. Дверь оказалась незапертой. Рывком распахнув ее, Уля бросился в темноту и выскочил по лестнице на двор в тот самый миг, когда над его головой рассыпалась сухой трелью автоматная очередь. Преследователи вынуждены были стрелять наугад, вслепую. Шальная пуля задела плечо Ули Михая, когда до обрыва оставалось не больше двух метров.

«Задели всё-таки сучьи дети», — подумал разведчик, скатываясь вниз по склону обрыва.

Достигнув дна глубокого оврага, он поднялся на ноги и побежал, но, убедившись, что за ним никто не гонится, остановился и стал выбираться наверх.

Мокрая земля тяжелыми комьями липла к ботинкам. Идти было трудно. Плечо болело, и Уля Михай с трудом преодолевал головокружение. Он боялся, что свалится, прежде чем доберется до штаба. Однако огромным усилием воли он заставил себя двигаться и благополучно добрался до центра деревни, где в одном из домиков располагался Второй отдел штаба дивизии.

Он ввалился в кабинет капитана Георгиу грязный, мокрый, окровавленный.

— Что с вами? Вы ранены?

— Господин капитан, подробности потомм, а сейчас срочно вызывайте командира полицейской роты.

Лицо капитана Георгиу залила краска возмущения.

— Я сам решу, кого и когда вызывать после того, как вы объясните мне, что произошло.

Разъяренный Уля Михай еле сдержал свое возмущение. «Черт бы побрал этого самодура», — выругался он про себя. И потом проговорил сквозь зубы:

— Господин капитан, я не хотел никому ничего приказывать. Просто необходимо выиграть время. Боюсь, что, пока я буду вам обо всем рассказывать, мы потеряем возможность принять необходимые меры.

Эти слова несколько отрезвили самовлюбленного капитана Георгиу. Он послал за лейтенантом Тымплару, позвонил врачу и потом снова обратился к Уле:

— Ну теперь-то, я думаю, вы введете меня в курс дела?

— Господин капитан, у меня было любовное приключение, которое могло очень плохо кончиться. Я не могу сейчас рассказывать подробно. Необходимо перекрыть все пути, ведущие из деревни. Никто не должен ни входить, ни выходить из деревни. Надо осмотреть все дома. Мы должны разыскать двух мужчин и одну женщину, приметы которых я опишу лейтенанту Тымплару. Хотя вполне вероятно, что они уже покинули деревню, надо будет попытаться их разыскать.

Капитан Георгиу, который снова помрачнел, пробормотал:

— Ладно, ладно. Я прикажу Тымплару. Я думаю, вы не стали бы настаивать на таких мерах, если бы дело шло о пустяках.

Лишь после ухода лейтенанта Тымплару и врача, который перевязал Уле рану, он смог спокойно рассказать начальнику Второго отдела обо всем, что с ним случилось.

— Значит, вы считаете, что вас заманили в эту ловушку, для того, чтобы убить? — спросил Георгиу, выслушав его рассказ.

— Трудно предположить другое.

— Так почему же они сразу этого не сделали?

— Этот вопрос я и сам задавал себе. Ответить на него можно по-разному. Первое, самое простое, объяснение состоит в том, что они просто не успели, не нашли подходящего момента. Мне кажется, что мое поведение сбило их с толку. Они ведь большие мастера составлять точные планы, но стоит чему-нибудь нарушить их замыслы, как они теряют нить, не умея быстро примениться к обстоятельствам. Идиотская болтовня солдата, который совершенно не понимает опасности, грозящей ему, и всё время держит около себя их соучастницу, могла на несколько минут вывести фашистских агентов из состояния равновесия. Другой вариант сложнее и, может быть поэтому, менее вероятен. Вполне возможно, что, прежде чем отправить меня на тот свет, они собирались вырвать у меня кое-какие сведения. Но я еще в этом не уверен.

— Зато я уверен в одном, — заметил капитан Георгиу. — Ваше настоящее лицо уже известно Абверу, и его агенты решили убрать вас.

— Вероятно, такой вывод можно сделать из всего происшедшего… И всё-таки…

— Что всё-таки?..

— А разве не подумали бы агенты Абвера о том, что они могут таким образом сами себя разоблачить?

— Необязательно, если бы им удалось осуществить свой замысел.

— Вы имеете в виду то обстоятельство, что исчезновение одного солдата никто не стал бы приписывать гитлеровским агентам?

— Совершенно верно!

— Конечно, я был бы не единственным солдатом, пропавшим без вести. Такое случалось не раз. Одни удирали к врагу, другие пытались вернуться домой, третьи…

— Третьих отправляли на тот свет хортисты.

— Было и такое. Но так как я не тот, за кого себя выдаю, то вы бы не поверили ни одной из этих трех причин моего исчезновения.

— Нет, конечно! — вынужден был согласиться капитан Георгиу.

— Вот видите. Одно из двух: или гитлеровская разведка знает обо мне — и в таком случае у нее не было никакого резона ликвидировать меня таким образом, чтобы вызвать тревогу Второго отдела, — либо они совершенно не знают, кто я такой.

— Тогда как же вы объясните всю эту историю?

— Вот этого-то я пока еще и не могу объяснить.

До рассвета люди, посланные лейтенантом Тымплару, производили обыски по всей деревне. В каждом доме перевернули всё от погреба до чердака. Однако Катушка и ее сообщники словно сквозь землю провалились.

И меньше всех был этим удивлен и огорчен сам Уля Михай.