В пустынях Казахстана

От оазиса к оазису

Лента асфальтированного шоссе вьется на восток по холмам вдоль хребта Заилинекого Алатау. Мелькают мимо селения Талгар, Иссык, Тургень. Постепенно хребет становится ниже, исчезли его снежные вершины, покрытые ледниками. Дорога спускается к пустыне.

Впереди большое селение Чилик, утопающее в садах, за ним на горизонте видны горы Большие и Малые Богуты, и между ними слегка всхолмленное плоскогорье.

В тридцати километрах за селом Чилик асфальтированное шоссе круто сворачивает к югу в ущелье Кокпек, мы же покидаем его и направляемся на восток. Теперь нам странствовать только по проселочным дорогам или даже без них, по целине. Небольшой спуск — и мы у подножия гор Богуты.

Большие и Малые Богуты хорошо различаются издали. Потом, когда окажешься среди многочисленных горок, идущих то сплошной цепью, то мелкими, изолированными друг от друга группами, они кажутся одним сплошным хребтом, самой западной оконечностью Заилийского Алатау, вдающейся в зону пустыни.

Климат этих гор зависит от обширных пустынь: с одной стороны, подгорной равнины, тянущейся к реке Или. с другой — Сюгатинской равнины, расположенной между хребтами Богуты и параллельного ему хребта Торайгыр. Несмотря на то что плоскогорье между Большими и Малыми Богутами находится на высоте 900-1400 метров над уровнем моря, здесь настоящая пустыня. Самые высокие горы хребта достигают 111 высоты 1 800 метров над уровнем моря. Но и на них нет никаких лесов, лишь по северным склонам да в ущельях растут кустарники таволги, дикая вишня, курчавка.

У подножия гор Богуты небольшой ключик. Близ него заросли колючего кустарника чингиля, а у самой воды — развесистые ивы. Ключик называется Чингильсу. Возле него всегда останавливаются путники утолить жажду, набрать запас прохладной воды. Из жаркой и сухой пустыни к ключику пробираются на водопой лисы, волки и даже осторожные джейраны: кто — днем, не скрываясь, а кто — ночью.

Взглянув мельком на ключик, я собрался идти к машине, чтобы продолжать путь. Но натуралисту могут встретиться неожиданности на каждом шагу. С травинки на травинку, слегка шурша крыльями, переползал большой, грузный шмель. Его черную грудь украшала желто-охристая перевязь, желтым было и основание брюшка, посредине располагалась широкая черная полоса, а ниже — ярко-белый кончик брюшка Шмель принадлежал к одному из широко распространенных видов и назывался бомбус-террестрис. Но где же видано, чтобы этот неутомимый труженик, вечно жужжащий крыльями, путешествовал по земле! Впрочем, шмель иногда взбирался на короткие травинки и с их вершины, пытаясь взлететь, перескакивал на соседние. Вскоре он попал на одиночное растеньице глухой крапивы, на котором уцелело с десяток скромных белых цветочков, и старательно начал их обследовать, запуская в кладовую нектара длинный хоботок.

Я заинтересовался странным поведением неутомимого труженика. Он, оказывается, очень сильно истрепал крылья, износил мохнатую шубку, постарел, но все еще цеплялся за жизнь, трудился, собирал для семьи цветень и нектар. Ему с такими крыльями уже нельзя, как прежде, ловко перелетать с растения на растение, и вот он, истощенный, близкий к концу своей жизни, и перекочевывает с места на место.

С чувством уважения я загляделся на этого маленького героя, до последнего дыхания выполняющего свой долг. В памяти невольно вспомнились когда-то очень давно прочтенные мужественные слова из сочинения Амиеля: «Что делать, когда все нас оставляет: здоровье, радость, привязанность, свежесть чувств, память, способность к труду, когда нам кажется что солнце холодеет, а жизнь как будто теряет все свои прелести? Как быть, когда нет никакой надежды? Одурманиваться или каменеть? Ответ всегда один — исполнение долга». Таков и наш шмель.

Шмель полакомился нектаром, потом запасся им в свой зобик, усиленно завибрировал крыльями, помогая ими своему старенькому телу, забрался на куст чингиля, оттуда ринулся в полет, набрал высоту и исчез. Я с восхищением смотрел на беззаветного труженика, все силы которого и жизнь принадлежали его маленькому обществу.

Теперь, кажется, больше нет ничего интересного у родничка и можно продолжать путь.

Я люблю горы Богуты за их суровый, пустынный облик, полное безлюдье, тишину и покой. Но пора взбираться на Богуты. Крутой подъем — и ручеек остается далеко внизу. Справа — Большие Богуты, 112 впереди — холмистое высокогорье, слева — Малые Богуты. Я съезжаю с дороги, спускаюсь на острый хребтик и останавливаю машину. Отсюда открывается величественная картина просторов пустыни. Вся северная часть горизонта занята синими горами Чулак-Тау В бинокль хорошо различимы знакомые ущелья Караспэ, Иргизень, Чулак-Джигде, Тайгак, Кзылаус, Унгуркура, Челбыр, Талды-Сай. Видны едва заметные черные пятнышки громадных курганов Бешатыр. Дальше к востоку идут синие горы Алтын-Эмель, увенчанные высокой вершиной горы Матай. Еще дальше к востоку простирается хребет Кояндытау, а за ним — снеговые вершины величественного хребта Джунгарского Алатау. Ниже цепи гор Чулак-Тау и Алтын-Эмель проглядывают сквозь дымку далей Малый и Большой Калканы с Поющим барханом между ними. Под ними едва заметная белая полоска реки Или. У подножия гор Богуты лежат голые красные, желтые, оранжевые горы Это все те же остатки позднетретичных озерных отложений. Рядом с хребтом на лёссовой почве — причудливый овраг из глубоких каналов, колодцев, рытвин. Местами высверленные водой коходцы уходят в землю и. проточив под нею каналы, открываются ниже узкими пещерами Над оврагом — заросли чингиля. Их заняла веселая компания черногрудых воробьев. Неумолчный гам и писк кажутся необычными в окружении этой суровой пустыни. Большой пологий ровный склон лёссового холма покрыт множеством равномерно по нему разбросанных зеленых, резко очерченных пятен. Что бы это могло значить?

Я перебираюсь через овраг. Пятна оказываются пышными куртинками полыни. Они выросли на месте колонии рыжехвостой песчанки. Грызуны изрешетили землю норами, и по ним в плотную лёссовую почву проникла весенняя вода. Здесь, на пологом склоне, ей негде, кроме этих нор, задержаться. Потом- тепло и влага дали жизнь растениям.

Рыжехвостая песчанка широко распространена в пустынях Семиречья. Зоологи считают ее врагом пастбищ за то, что она якобы уничтожает растительность вблизи своих колоний. Но никто не подумал, что этот «вредитель», оказывается, может быть и полезным Год за годом маленькие и неуемные в своих строительных делах грызуны делают почву скважистой, способствуют проникновению в нее воздуха и влаги изменяют ее структуру и удобряют ее органическими веществами. И вот налицо результат: на месте каждой колонии пастбище обогащено растениями.

Пустынны выжженные солнцем горы Богуты

Насколько сложна жизнь пустыни и как относительны о ней суждения!

В плотной лёссовой почве живет масса рыхлителей. В ней усиленно роет норки великая армия мелких беспозвоночных животных. Пустынные мокрицы делают многочисленные норки на голых участках пустыни, едва покрытых растительностью. Через несколько лет место поселения зарастает травами, кустарниками и мокрицам, любителям свободной поверхности приходится переселяться на новые места и вновь преобразовывать природу. А муравьи! Сколько их жилищ даже в самых бесплодных участках пустыни! Наклонишься к земле — везде, всюду увидишь этих неугомонных созданий, пронизывающих землю многочисленными ходами, камерами и залами. Муравьи — великая сила, без которой почва пустыни обречена на оскудение Первейший друг пустыни и слепушонка. Тот небольшой вред, который он приносит растениям, окупается с лихвой. Между тем мало кто подозревает о его полезной деятельности. Животные-рыхлители— друзья пастбищ пустыни, особенно когда эти пастбища несут большую нагрузку от домашних животных, сильно уплотняющих ее почву копытами. О них надо помнить, особенно когда человек вмешиваясь в исконно сложившиеся связи живых организмов, переделывает природу в соответствии со своими потребностями.

Странные обожженные солнцем горы! Голая земля, крохотные полынки да кустики боялыча, шапки солянок и над ними, как звездочки, горят желтые цветочки. Здесь скудна жизнь. Изредка выпархивают пустынные кобылки, да каменка-плясунья внезапно появится, облетит вокруг, присядет на землю, покланяется и так же неожиданно исчезнет И всюду курганы — печальные свидетели далекого прошлого.

Машина мчит нас дальше по плоскогорью между двумя Богутами.

Высота уже 1400 метров, и, хотя солнце печет немилосердно в тени прохладно, и воздух, чувствуется, свежее. В одном месте, где охристые каменистые хребты расходятся в стороны, уступая место холмистой межгорной равнине, из-за желтого бугра показались вершины деревьев. На фоне светлой, выгоревшей пустыни зелень растений такая ослепительно яркая! За бугром открылась впадина в пышных травах и развесистых ивах. Между деревьями со всех сторон широкой струей сочатся ключики. Ниже они собираются вместе и бегут по камням говорливыми ручейками среди зарослей солодки, верблюжьей колючки, молодого тростника и мордовника. Здесь чудесный влажный воздух, тень, прохлада и тишина. Весь этот зеленый мир замер, будто заснул. Может быть, потому, что сейчас полдень, жара. лишь иногда налетает порывами ветер, и тогда тонкие ветви гнутся, шелестят и серебрятся на них листья. С дерева сорвалась болотная совка. Села на — одно дерево, перелетела на другое, потом покинула лесок, скрылась в красных скалах жаркого ущелья.

Я обхожу рощицу и не могу не надивиться на ивы. Вот самая старая. Ее ствол в обхват около двенадцати метров, а в диаметре около пяти. Она почти сгнила, но боковые ветви еще живы, и одна из них, будто громадный толстый удав, извиваясь, застыла над самой землей. Другая ива в окружности около восьми метров и внутри с большим дуплом. Внизу еще два великана, но поменьше двух самих старых. А там идут еще меньше. Все деревья можно разделить по возрасту от самых старых до самых молодых на несколько рангов. Всего же ив немного, около двух десятков. В стороне от леска стоит еще одна большая развесистая ива и рядом с нею озерко. Кто-то очень давно построил высокий вал и провел сюда два ручейка. Вода в озерке чистая, прозрачная и холодная. Может быть, поэтому в нем никто не живет.

Деревья всюду носят величайшее множество следов порубок. Но, несмотря на увечья, они живут, живут давно, может быть, многие столетия. Чудится, как у этого же ручья, возле этих деревьев останавливались на отдых и охотник с луком, и воин на коне в кольчуге и с мечом.

В журналах можно прочесть сообщения о знаменитых деревьях-исполинах, деревьях-стариках, произрастающих в разных странах. Они взяты на учет, их охраняют местные власти, показывают туристам, ученые скрупулезно изучают их возраст о них пишут. В Мексике растет болотный кипарис. Его высота — около пятидесяти метров, окружность ствола— тридцать метров. Дереву-гиганту более двух тысяч лет. В Дании растут и охраняются как национальные памятники несколько тысячелетних дубов. В африканской тропической лесостепи растут самые долговечные из живых существ — деревья баобабы. Считают, что это дерево доживает до пяти тысяч лет. Недавно в Литве обнаружен двухтысячелетний дуб. Его ствол в обхвате равен двадцати метрам. Это дерево признано самым старым в Европе. В центре города Ладушкина Калининградской области растет восьмисотлетний дуб, живой свидетель битвы 1410 года и разгрома крестоносцев Тевтонского ордена польскими и русскими войсками.

Существует давний обычай связывать историю старых деревьев с памятью выдающихся людей. На Украине живут старые дубы-великаны Т. Г. Шевченко, Н. В. Гоголя, А. С. Пушкина, Петра Первого. В Горном Крыму в Тессели на бывшей даче Максима Горького сохранились рощи тысячелетних можжевельников, в парке санатория «Ясная поляна» ниже грота Льва Толстого растет тысячелетний пушистый дуб. Еще недавно под Ельцом, в Михайловском, на берегу большого пруда рос громадный старый дуб. Под ним, гостя у Стаховичей, любил отдыхать А. С. Пушкин. Ствол дуба обвивала цепь, под ним стоял бюст поэта в знак того, что это место, по преданию, навеяло поэту знаменитые стихи «У лукоморья дуб зеленый». В Крыму растет редкая по своей красоте тысячелетняя дикая фисташка. В течение многих веков она служила своеобразным маяком для кораблей, заходивших в бухту.

Верблюжья колючка

Оса-сфекс лакомится нектаром на мордовнике

На Украине такие деревья охраняются законом. В Польше все подобные деревья помечены знаками с государственной эмблемой и тщательно охраняются. Деревья-великаны довольно часты и в Средней Азии, их хорошо знает население, оберегает, ценит, а старики почитают священными.

Стары здесь и ивы, стар и ключик. Желтый бугор, поросший чием и сизой полынкой, не случаен среди каменистой почвы. Наносимая ветром пыль оседала веками и задерживалась зеленой растительностью. Может быть, поэтому здесь находятся холмики старинных могил из камней. Где же можно было захоронить покойника в этом царстве щебня и скал?

Рядом с рощицей высится коричневая гора с почерневшими на солнце камнями. Уж очень она хороша для наскальных рисунков. Да, на ней все те же традиционные рисунки козлов. Их оставили на камне несколько тысячелетий назад древние посетители и жители этого оазиса.

Для нас рощица после странствований по пустыне будто подарок. Здесь мы и проводим самые жаркие часы дня. А когда солнце начинает клониться к горизонту, расстаемся с ней. Впереди дальний путь.

И опять вокруг светлая пустыня и горы. Но вот слева среди желтых холмов у подножия скалистых гор снова ярко-зеленое пятно. Блестящие полоски пересекают его сверху вниз. Здесь зеленая трава, струится ручей, в небольшой лужице энергичные жуки-водолюбы, колышутся в потоке воды шнуры жабьей икры. Вода холодная, проточная, и икра сильно запоздала в развитии. Рядом была зимовка скота. Среди зелени властвуют два сорняка: софора лисохвостная и горчак розовый. Оба в последние десятилетия усиленно расселяются. Сюда они попали с сеном. Теперь нет ни одной зимовки без этих сорняков.

Горчак розовый

Возле тихой заводи над водой сидит стрекоза — оранжево-желтая самка

Из зарослей зеленой травы навстречу вылетают комары. Гудение их крыльев в тишине пустыни хорошо слышно. Но не только они рады нашему появлению. Откуда-то прилетела большая стрекоза и патрулирует рядом с нами, не отлетает ни на шаг и ловит комаров. Я помахал рукой стрекозе и полез на черные скалы. Может быть, тут есть рисунки.

Но рисунков нет, зато на обожженных солнцем склонах гор я вижу желтый альпийский мак, богородскую траву — растение влажных высокогорий Как они прижились здесь в ста метрах от голой пустыни?

Отсюда, со склона Больших Богутов, хорошо и далеко просматривается местность. У подножия Малых Богутов тоже зеленое пятно, сочное и яркое среди желтой пустыни. К нему тянется едва заметной ниточкой дорога. Ну что же! Поедем и туда. Будем странствовать от оазиса к оазису.

Дорога вся пересечена глубокими трещинами, и, если бы не передний мост и демультипликатор, нам досталось бы! Потом она становится еще хуже, по ней промчались дождевые потоки и превратили ее в два параллельных и глубоких овражка. Приходится ехать по целине. В понижении среди холмов, куда приводит нас путь, дороги совсем размыты и нашему газику нелегко преодолевать препятствия. Но вот, наконец, и оазис — громадные раскидистые ивы и ручеек.

Под величавыми великанами ивами так уютно! Но чудесный оазис несет следы разрушения. От некоторых деревьев остались лишь пеньки. Одно дерево, упав, сохранило небольшую перемычку с пнем. По ней идет живительная влага, подаваемая корнями и дерево живет, зеленеет. Как могла подняться рука на таких красавцев? Видимо, здесь хозяйничали черствые к природе люди браконьеры, тем более что на зимовках скота никогда не бывает недостатка в топливе: кизяк — сухой навоз — лежит штабелями, и его не успевают сжигать.

На следующий день наш путь продолжается зигзагами по плоскогорью между Малыми и Большими Богутами и сейчас после долгого спуска опять подымается кверху, к другому пятну, зеленеющему над горами. Здесь тоже ручеек — поилка для скота и… три старых-старых диких яблоньки. Нас встречает дружное чириканье воробьев и писк их многочисленного потомства. Яблоньки увешаны гнездами птиц, под ними земля в белых пятнах. Здесь же на земле в тени деревьев чернеет скопление мертвых муравьев-тетрамориумов. Многочисленное их племя постигла болезнь, и все. кто сейчас жив, заняты тем, что выносят из подземного жилища погибших товарищей на солнце, на стерилизацию.

Дальше к востоку вьется дорога с холма на холм, минуя овражки. К вечеру мы сворачиваем в сторону, проезжаем по хребтику и останавливаемся на самом его конце над ущельем. Вокруг красные камни, скудная, едва заметная растительность и слабо зеленеющая полоска из таволги на дне ущелья. Мы устали за день, радуемся отдыху, а нашему появлению радуются комары. В глубокой вечерней тишине слышно их нудное гудение да звонкое тикание автомобильных часов. Комары усиленно охотятся за нами. Когда мы, закончив все дела и устроив бивак, забираемся под пологи, они устраивают дружный концерт, под который мы мгновенно засыпаем.

Рано утром я взбираюсь на вершину ближайшей горы и с удивлением вижу почти рядом с нами среди красно-желтой пустыни зеленый оазис трав и больших деревьев. Когда-то здесь жил земледелец. Он выровнял дно долинки, собрал в арык из ручейков воду и оросил ею землю, устроив пашню, добывая хлеб свой. Сейчас от всего этого остались слабо различимые следы да сильно заросшее тиной озерко. Маленькие жабята, размером с наперсток, резвятся по его берегам. Скоро они уйдут в пустыню и будут там охотиться в одиночку, на день прячась в норы и щели.

Птенцы ушастой совы привстали на гнезде, разглядывав посетителей оазиса

Вьюнковый листогрыз похож на брелок

Жук-златка — обычнейший обитатель саксаульников

Неожиданно плоскогорье спускается вниз, машина мчится с выключенным мотором. Здесь недавно прошел небольшой дождь. От него кое-где остались пятна мокрой земли да полувысохшие лужицы. В одну из них неразумные жабы успели отложить икру. В согретой солнцем горячей воде резвятся головастики. В этом водоемчике, размером не более квадратного метра, их много тысяч. Вся лужа черная. Сегодня-завтра вода высохнет и останется от жабят только темное пятно.

Большие Богуты сильно понизились. Малые Богуты, наоборот, высоки, и почти рядом появилось пологое сухое русло, заросшее тамариском, чингилем, курчавкой. Мелькнули первые кусты саксаула.

У подножия Малых Богутов видна рощица деревьев, и вот мотор трудится, тянет нашу машину в горы, и стрелка высотомера медленно отсчитывает подъем. Горный оазис встречает нас шумной перекличкой молодых скворцов, чириканьем воробьев и гулом крыльев множества насекомых. Здесь под тенью деревьев-великанов высокая крапива, татарник, пахучая мята, лебеда, приятная свежесть воздуха, прохлада. Едва я выхожу из машины, как из-под деревьев с громким шумом разлетается стайка горных курочек. Их не менее полусотни, крошечных, размером с дрозда, в сопровождении десятка взрослых птиц. Птицы приземляются на жаркий и сухой склон горы и, поглядывая на нас, не спеша перепрыгивая с камня на камень, поднимаются кверху. Коллективный многосемейный выход курочек не только ради водопоя. Здесь отличнейшая пожива, масса насекомых.

Над ручьем летает множество ос. Реют над землей мухи-жужжало. Нудно ноют комары. И настоящее царство разных мух, маленьких, больших, очень крупных, осторожных, назойливых и наглых. Всяких!

Я выбираюсь из-под тени деревьев, и меня сразу обдает нестерпимым зноем, будто из раскаленной печи. Все замерло под ослепительным светом сверкающего дня пустыни, погружено в сон. Из-под кустика таволги медленно и нехотя выбирается заяц, не спеша ковыляет в сторону, останавливается, смотрит на меня выпученными глазами.

— Пошел вон, негодяй! — кричу я на зайца, размахивая палкой. Он еще немного отходит в сторону и снова останавливается. Тогда я бросаю в 119 него камешек. Заяц будто понял и поспешно скрылся в кустах.

Я бреду по склону и по пути переворачиваю камни. Все живое прячется под ними, и больше всех муравьи Немало молодых уховерток, опекаемых заботливыми родителями. Еще под камнями спят черные округлые жуки-карапузики. Свернувшись клубочком, нашли убежище гусеницы совок.

Воду в пустыне экономят. Из родника она собрана в глубокий бетонный резервуар. Из него под землей идет железная труба вниз к бетонному корыту. В резервуаре к резиновой трубе, соединенной с железной, привязана проволока. Напоен скот, труба подтягивается проволокой кверху, вода перестает стекать вниз, не проливается попусту, а заполняет бетонный резервуар. Механика до крайности простая.

Время бежит незаметно, и, как ни хорошо в оазисе, пора продолжать путь. Отсюда сверху в бинокль просматриваются хорошо все дороги, и заранее можно выбрать из них любую. Одна ведет к зеленой полоске. Это вершинки деревьев выглядывают из ложбины. Там тоже оазис. Туда мы и направимся.

Но что творится в нашей машине! В нее незаметно забрались тысячи мух, ведут себя полновластными хозяевами. Попробуй вести машину, не сводя глаз с дороги, чтобы не угодить в какую-нибудь рытвину или не налететь на камень, когда одна муха уселась на нос, другая лезет в губы, третья ползает по лбу, подбирается к глазам, а уж на руках и ногах — не счесть непрошеных пассажиров. Мои помощники энергично размахивают тряпками. Рои мух носятся по машине, не желают с нею расставаться, а если кто с перепугу вылетает в окно, то спешно возвращается обратно. Все же наши усилия постепенно уменьшают число противных мух. Но до чего хитры некоторые из них: ловко попрятались в укромных уголках, а когда миновала опасность, снова принялись хозяйничать. Так и проехала эта стая мух до следующего оазиса и деловито расселась на вынутых из машины вещах, дожидаясь трапезы.

В оазисе крохотный родник и прохлада! К машине же нельзя прикоснуться, такая она горячая. Не беда, что со всех сторон, размахивая длинными ногами, бегут к нам клещи-гиаломмы; неважно и что несколько тощих комариков заявляют о себе уколами предупреждая о предстоящей вечерней атаке. Всем нравится оазис. Деревья большие, развесистые, многие распластали по земле свои толстые стволы.

Беспрестанно поет иволга. Ее трудно разглядеть в густой зелени листьев. Иногда она выскакивает на секунду на голую ветку, но, заметив на себе взгляд человека, сразу же прячется. Безумолчно пищат птенцы воробьев. Иногда будто загрохочет поезд, так громко шелестят от порыва ветра листья, а у одного дерева ветка трется о другую, поет гонким страдальческим голосом.

Все проголодались, дружно готовят обед. А мне, сидевшему за рулем, привилегия. Пользуясь ею, я усаживаюсь возле родника. Толстые, солидные и, наверное, уже старые жабы шлепаются в воду, десяток пар глаз высовываются из воды и смотрят на меня. Жабы терпеливые. Вот так, застыв, они будут глазеть часами. Но и мне от усталости не хочется 120 двигаться. Подожду здесь, послушаю иволгу, воробьев, шум листьев и скрип ветви. Прилетела маленькая стайка розовых скворцов, покрутилась и умчалась снова в жаркую пустыню. Появилась каменка-плясунья, взобралась на камешек, посмотрела на людей и — обратно в жару, полыхающую ярким светом.

Родничок — глубокая яма около двух метров в диаметре, заполненная синеватой и мутной водой. Один край ямы пологий, мелкий. Через нею слабо струится вода и вскоре теряется в грязной жиже. К пологому бережку беспрестанно летят насекомые: большие полосатые мухи-тахины, цветастые сирфиды, изящные пестрокрылки. Еще прилетают желтые, в черных перевязях осы-веспиды. Все садятся на жидкую грязь и жадно льнут к влаге.

Все же я пересидел жаб. Одна за другой они, не спеша и будто соблюдая достоинство, проковыляли к мелкому бережку и здесь, как возле обеденного стола, расселись спокойные, деловитые. Ни одна из них не стала искать добычу. Зачем? Вот когда муха окажется совсем рядом, возле самою рта, тогда другое дело: короткий бросок вперед, чуть дальше, с опережением, — и добыча в розовой пасти. Вздрогнет подбородок, шевельнутся глаза, погрузятся наполовину, помогая протолкнуть в пищевод добычу, и снова покой, безразличное выражение глаз и будто застывшая улыбка безобразного широкого рта. Если муха села на голову — на нее никакого внимания. С головы ее не схватишь. Пусть сидит, все равно рано и ли поздно попадет в желудок.

Страдающим от жажды насекомым достается от жаб. Только осы неприкосновенны, разгуливают безнаказанно. Никто не покушается на-их жизнь. И не только осы Вместе с ними неприкосновенны и беззащитные мухи-сирфиды. Не зря они так похожи на ос. Им, обманщицам, хорошо. Их тоже боятся жабы.

Как захотелось в эту минуту, чтобы рядом оказался хотя бы один из представителей многочисленной когорты скептиков, подвергающих сомнению ясные и давно проверенные жизнью факты, — противников мимикрии, происхождение и органическая целесообразность здесь так показательна и наглядна. Чтобы понять сущность подобных явлений, необходимо общение с природой.

Жабы разленились от легкой добычи, растолстели. Легкая у них жизнь. Да и самих их никто не трогает. Кому они нужны, такие бородавчатые, ядовитые.

Теперь нам предстоит вновь ехать через выжженную солнцем жаркую пустыню. И без дороги. Есть только сухое русло, оставленное весенними потоками да летними ливневыми дождями. Ровное, из мелкого гравия, ложе потока извивается в обрывистых бережках с саксауловыми зарослями. Иногда оно разбивается на несколько узких рукавов, и тогда внимание напряжено до крайности, чтобы успешно проскочить узкий коридор, не застрять в нем и не поцарапать машину. Часто рукава сбегаются в один широкий, подобный отличному асфальтовому шоссе. Впереди нас — далекие сиреневые горы Чулак, перед ними — едва заметная и далекая зеленая полоска тугаев реки Или, еще ближе — белые пятна такыров. Вокруг каменистая пустыня, черный щебень, покрывающий землю. редкие саксаульчики, никаких следов человека, суровое величие, простор и тишина.

Иногда останавливаемся, бродим по сухому руслу между кустиками саксаула. Вот по земле ползет крошечный муравей-кардиокондиля. Стремительная вода бурною потока недавно занесла его жилище слоем земли. Но муравьи-крошки пережили наводнение отсиделись в подземных камерах, потом откопались и сейчас налаживают жизнь. Я склоняюсь над их гнездом и вздрагиваю от неожиданного ощущения чего-то неприятного. Совсем рядом, расставив в стороны лапы и раскрыв желтую пасть замерло какое-то небольшое чудовище. Тело его покрыто морщинистой кожей, на месте глаз — мрачные впадины. Несколько мгновений я в изумлении рассматриваю незнакомца, пока догадываюсь, в чем дело. Легкомысленная жаба, влекомая инстинктом расселения и поисками новых мест, отправилась вместе с дождевым потоком в пустыню. Видимо, до этого она мирно жила в одном из ключиков в горах Богуты Но дождь закончился, поток высох, облака растаяли, на голубом небе засверкало солнце, наступила жара, и бедная жаба, страдая от сухости и жажды, так и застыла с раскрытым ртом. Солнце быстро превратило ее в мумию. Где ей было добраться к воде! Отсюда до реки Или не менее пятнадцати километров. К тому же и все норы, в которые можно было бы на день прятаться, забило землей. Не посчастливилось бедной путешественнице!

Окружающая местность очень живописна. Справа видна величественная ярко-красная гора, изрезанная многочисленными овражками. Это все те же позднетретичные озерные отложения, из которых сложены и Белые горы. Им около пятнадцати миллионов лет. Как стара земля и как ничтожно мал срок, отведенный для жизни ее самых разумных существ — людей!

Солнце клонится к западу, и все ложбинки, прорытые водой и выдутые ветрами, четко выделяются синими тенями. Далеко-далеко, за красными горами, видна белая полоска диких и пустынных Белых гор, за ними — сиреневая зубчатая стена Джунгарского Алатау, и над ней синее небо пустыни. Здесь кончается плоскогорье разделяющее Большие и Малые Богуты, и впереди покрытые черным щебнем горки, такие голые, что кажется, и не может быть на них никакой жизни в этом царстве сухости и зноя.

Растения близ Красных гор давно засохли, зеленеют лишь приземистые кустики саксаула. Их корни глубоко пронизывают землю

Интересно побывать на склонах Красной горы. Она загадочно мерцает множеством ярких отблесков, будто покрыта осколками стекла. Оставив машину, мы долго идем через голую пустыню. Среди редких кустиков солянок иногда мелькает такырная круглоголовка и, едва отбежав в сторону, уставится на нас одним глазом, забавно склонив набок голову. На кусте, не шевелясь, застыла агама Сощурив глаза, она провожает нас ленивым взглядом, и только слегка посиневшее горло выдает ее волнение, вызванное появлением необычных посетителей. Иногда из-под ног вспорхнет в воздух большая голубокрылая кобылка-пустынница и, едва отлетев в сторону, тотчас же сядет. Высоко в небе парит одинокий орел, высматривая-добычу. Мне жаль орла, наверное, он голодает. Что он найдет в этой голой пустыне?

Вот и Красные горы! Ноги утопают в сыпучей почве, но зато весело и легко, забравшись повыше, мчаться вниз. Мой товарищ, весь красный и потный, повторяет этот маневр несколько раз, забыв о сверкающих камнях. Всюду же кристаллы гипса — то небольшими ровными, гладкими, как стекло, пластинами, то причудливыми столбиками, конусами, иглами, пирамидками. Я нахожу громадное скопление кристаллов размером с бочку и, отколов кусочек, несу его в руках. Достался мне этот кусок кристаллов, острый и тяжелый, пока я дотащи л его до машины! А зной не убывает.

Но вот на горизонте над Большими Калканами появляется темная полоска облаков. Она растет, ширится и плывет в нашу сторону. Скоро будет тень и жара исчезнет! Облака все ближе, от них по пустыне протянулись черные пятна теней. Наконец они закрыли от нас солнце Подул прохладный ветерок, и как легко стало на душе! Мы кипятим чай и с удовольствием отдыхаем. Но наша радость коротка! Серые облака — они приплыли сюда в пустыню откуда-то из высокогорья — уходят к западу, исчезают за горизонтом, и снова зной, жара, горячие лучи солнца, от которых некуда спрятаться.

Потом всю ночь напролет недалеко от бивака кто-то долго и старательно скреб землю. Утром на небольшом откосе совсем рядом я увидел небольшой свежий холмик. Интересно, кто здесь?

Осторожно лопаточкой я принялся вскрывать ход. Красная почва вся заполнена мелкими камешками, плотно сцементированными друг с другом. Досталась же кому-то такая тяжелая работа! Небольшая норка сантиметров через десять закончилась пещеркой. Там шевелился кто-то желтый и мохнатый. Осторожно я вытаскиваю на свет обитателя норки. Да это фаланга! И в очень странной позе. Ноги задраны кверху над спиной. С них постепенно сходит чулочками старая кожица. Я осторожно засадил находку в большую пробирку. Интересно проследить, как фаланга будет дальше линять. Но пленница не смогла завершить начатое дело и погибла в позе полной беспомощности, с поднятыми кверху ногами. Не зря фаланга выкопала такую просторную и хорошо защищенную норку. Линька в ее жизни была ответственным событием и должна была 123 происходить в абсолютном покое.

По сухому руслу по наносу песка и гравия мы, повернув к северу, поднимаемся мимо Красных гор кверху и вскоре попадаем в красивое ущелье. Оно заросло кустами саксаула, тамариска. Вокруг черные, красные и даже почти ярко-синие скалы, изъеденные ветрами, изборожденные водой. Видимо, здесь неглубоко проходят грунтовые воды, и местами белые цветы густой поросли ломоноса источают приятный аромат. С каждым километром ущелье все уже, суровее, и окружающие его скалы все отвеснее. Будет ли из него выход?

Кое-где, там, где селевой поток не прикрыл землю, видны слабые следы дороги; они вселяют надежду, что мы рано или поздно все же выберемся наверх. Но вот и дорога наверх из ущелья, и вскоре мы в каменистой пустыне, покрытой щебнем, редкими низкими кустиками боялыша и саксаула. Здесь так глухо, безжизненно и нет нигде следов человека. Лишь кое-где по голым хребтикам один за другим цепочкой тянутся одинокие курганы. Человек — древний обитатель этой земли, устав от бесконечных походов, ратных подвигов и всего, к чему так стремится неугомонный его характер, нашел для воображаемой загробной жизни этот безлюдный уголок.

Наступает вечер, и с ним приходит удивительно приятная прохлада. Над пустыней то промелькнет в странном вихляющем полете муравьиный лев, то запляшет над землей аскалаф, то взовьются в воздух какие-то насекомые, совершая сложные зигзаги. Они переждали жару и сухость в укромных местах и вот теперь вечером, как и мы, блаженствуют. Каменка-плясунья тоже радуется, бодрствует в сумерках, и не зря Она ловит ночных насекомых.

Сюда, в эту безжизненную пустыню, каким-то чудом проник слепушонка и успел выбросить наружу цепочку земляных холмиков. Один холмик возле бивака неожиданно рассыпался и из-под него показалась мохнатая мордочка зверька с крохотными глазками Изо рта его торчали длинные и острые резцы. Я пытался поймать слепушонка, чтобы сфотографировать. Но докопаться до хозяина норки не мог. Он же выталкивал наружу землю из разрушенных ходов и выглядывал наружу, грозя своими длинными зубами. Зверек был явно раздосадован вторжением в свои владения. Пришлось его оставить в покое.

Гусеница молочайного бражника яркой окраской предупреждает о том, что она несъедобна

Ложбина между горами поросла травами и кустарниками

Даже здесь, в сухой и голой каменистой пустыне, тонко и нудно ноют редкие комары, беззвучно по коже перескакивают с места на место белесые москиты. Москиты — из нор грызунов. День они проводят под землей, в прохладе и влаге. А комары — откуда они взялись?

На следующий день мы едем по неизвестному пути, и он почти сразу приводит нас к полосе буйной зелени в небольшой расщелине. Так вот откуда наши мучители! Стоило отъехать подальше — и мои молодые спутники были бы довольны и не чесались бы ежесекундно, проклиная этих несносных насекомых. Теперь видно, что это начало как раз того ущелья, по которому мы ехали вчера мимо Красных гор. Второй раз мы ночуем возле оазиса, не подозревая о его существовании. В какой-то мере эта случайность закономерна и обусловлена тем. что крошечные уголки зелени, окруженные бесплодной пустыней, скрыты в ложбинах между холмами и не заметны.

На дне расщелины сияла яркая и чистая зелень! Я спускаюсь вниз и обхожу стороной заросли могучего тростника. За ними — крошечная полянка. Она так красива: заросла курчавкой, перевита цветущими вьюнками и по краям обрамлена лиловыми цветками кипрея. Там гудят пчелы. Приятно слышать эту симфонию беспрерывно работающих крыльев среди почти мертвой каменистой пустыни. Судя по всему весной по расщелине тек родничок. Но теперь он высох и вода ушла под камни. Но едва я вступаю в густое переплетение растений, как из тенистых укрытий, заглушая жужжание пчел, с нудным звоном вылетает туча комаров и облепляет меня со всех сторон. Вслед за ними, шурша крыльями, в воздух поднимается эскадрилья стрекоз-симпетрум и набрасывается на алчных кровопийц. Стрекозы и их добыча, спрятавшаяся в зарослях трав на весь день от своих врагов от жары и от сухости, залетели сюда с попутным ветром по меньшей мере за двадцать километров — с реки Или.

Пока над крошечным оазисом происходит ожесточенный воздушный бой, я. побежденный атакой кровососов, позорно бегу наверх, в пустыню, к машине. Нет, уж лучше издали, с безопасного расстояния, полюбоваться скалами и узкой ленточкой зелени. Но скоро комары, сопровождаемые стрекозами, добираются и до машины, и мы спешно удираем к скалистым вершинам, ныряя с холма на холм по едва заметной дороге, усыпанной камнями.

Вот на нашем пути распадок между юрами, поросший саксаулом, караганой и боялышем. Мы бредем по редким зарослям кустарников, присматриваемся. Из-под ног во все стороны прыгают кобылки-прусы. Много их собралось сюда с выгоревшей от солнца пустыни! Мчатся муравьи-бегунки. Проковыляла чернотелка. В стороне на большом камне в прелестном одеянии из черного бархата, украшенном сверкающими бриллиантами пятнышек, лежит, распластав крылья, большая бабочка. Ее наряд чист, свеж и говорит о молодости. Я осторожно наклоняюсь над чудесной незнакомкой. Она вяла, равнодушна, едва жива. Легкий ветерок колышет ее распростертые в стороны крылья. Это бабочка-сатир, обитательница горных лугов, сочных трав, скалистых склонов, заросших густой растительностью. Она, неудачная путешественница, попала сюда издалека — или с севера, с гор Джунгарского Ахатау, или отсюда с хребта Кетмень. До них добрая сотня километров. Бедняжка оказалась в суровой, выгоревшей, каменистой пустыне. Здесь ей не удалось подкрепиться нектаром, восстановить силы, истраченные на далекий перелет.

Может быть, неудачницу еще можно возвратить к жизни? Мы растворяем в воде сахар и опускаем в нее головку бабочки. Сейчас спираль хоботка развернется, бабочка жадно примется утолять жажду, и произойдет чудодейственное исцеление. Но капля сладкой жидкости — запоздалое лекарство, наша пациентка к ней безучастна, и попытки лечения ни к чему. Тогда я вспоминаю, что органы вкуса бабочек находятся на лапках передних ног. На цветках с помощью ног насекомое, прежде чем приняться за трапезу, узнает пищу. Я осторожно смачиваю лапки сладким сиропом. Но и эта мера запоздала. На наших глазах бабочка замерла, уснула. Жаль неудачную путешественницу! Она не долетела до маленькою зеленого рая с цветками кипрея и вьюнка каких-нибудь полкилометра.

Снова путь по каменистой пустыне мимо голых скал. Наша едва заметная дорога вскоре выводит на то же обширное межгорное плоскогорье, по которому мы ехали на восток между Малыми и Большими Богутами, только с другой стороны, почти у подножия гор Большие Богуты. Здесь высота более полутора тысяч метров, но всюду все та же выгоревшая растительность, сухость и жара.

Потом издалека видна необычной формы высокая гора: будто ее разрезали вдоль и северную половину убрали. Когда мы к ней подъезжаем, то оказываемся на краю небольшой зеленой равнины с полноводным ручейком. Здесь роскошные травы, цветы, много насекомых.

После оазиса Хорога взбирается еще выше, на перевал, с которого открывается большая пустынная Сюгатинская равнина, ограниченная с юга и севера параллельными друг другу хребтами Богуты и Торайгыр.

Перед долгим и пологим спуском мы любуемся ровным как стол, ослепительно светлым и столь необычным в высокогорной каменистой пустыне такыром. Стрелка высотомера падает все ниже и ниже, яснее проглядывается Сюгатинская равнина, и уже видна черная ниточка асфальтового шоссе с бегущими по ней автомашинами. Наше путешествие по горам Богуты закончено.

На долгом обратном пути я, вспоминая подробности путешествия, будто переживаю его повторно и думаю о том, сколько еще интересных уголков природы таят необъятные просторы пустынь Казахстана.