В пустынях Казахстана

В каньонах Темирлика

Наш путь долог. Вначале проехали горы Чулак, побывали на Поющей горе, потом в Борохудзире переправились паромом через реку Или и, минуя села Чарын и Чунджу, направились по асфальтовой дороге домой в Алма-Ату. До города более двухсот километров. День кончался, и раскаленное солнце садилось за далекие горы Заилийского Алатау Пора было думать о ночлеге. Вокруг простиралась обширная и ровная каменистая пустыня, выжженная солнцем, бесплодная, покрытая мелким черным щебнем да разноцветной галькой. Со всех сторон на ее горизонте виднелись далекие горы. С юга тянулся самый близкий к нам хребет Кетмень, зеленый, приветливый, кое-где покрытый темными пятнами еловых лесов, с севера — голубые далекие горы Богуты и Торайгыр.

Жара спала, и мучения знойного дня кончались.

Я свернул с асфальтового шоссе вправо и повел машину по ровной пустыне. Недалеко от дороги виднелись небольшие холмики, и там между ними, вероятно, удобно будет поставить бивак. Но вскоре я увидел слабо наезженную дорогу и направился по ней, раздумывая, куда поведет неожиданный путь в этой совершенно безлюдной местности. И вдруг будто подняли перед нами занавес: за округлыми холмиками поперек нашего пути — большое глубокое ущелье с обрывистыми красными склонами, и на дне его — ярко-зеленая полоска тугая. Ущелье тянулось с юга на север издалека, с гор Кетмень, и направлялось, очевидно, к каньонам реки Чарын. Оно было широкое. Его противоположный склон находился от нас километрах в двух, а до дна — около 500 м Мы выскочили из машины и, удивленные, стали рассматривать неожиданно раскрывшуюся перед нами панораму. Не было видно никаких признаков деятельности человека на дне ущелья, кроме едва заметной дороги, на которой стоя ха наша машина.

Мы бы хи поражены: среди голой, выжженной солнцем земли — и вдруг ущелье, да еще и с деревьями, и, наверное, с прохладным ручейком. Все это казалось нам, измученным долгим путешествием по пустыне, невероятным.

Дорога, давно заброшенная, очень крутая и скверная, покрытая большими камнями, петляя, направлялась в ущелье к зеленой полоске. Спускаясь по ней вниз, я не без опасения думал о том, как мы будем по ней выбираться обратно. Иногда спуск оказывался особенно крутым, камни слишком крупными, а мелкий гравий очень сыпучим. Тогда я начинал раскаиваться в своем легкомысленном выборе без необходимой в таких случаях предварительной разведки, опасаясь, как бы привлекательное ущелье не оказалось ловушкой. Мои же спутники были веселы и беспечны.

Но вот спуск стал положе, вокруг появились зеленые деревца саксаула, за ними густая поросль высоких деревьев, приятная тень, влажный воздух, чудесный запах леса. Дорога уперлась в большой ручей, совершенно прозрачный и стремительный.

Как только смолк мотор, сразу же послышалось со всех сторон множество звуков: распевали соловьи, нежно ворковали горлицы, беспечными голосками звенели овсянки, ласково журчала вода. Между деревьями носились большие стрекозы, жужжали пчелы, мухи, порхали бабочки. Быстрый переход от бесплодной пустыни к царству буйной зелени и бьющей ключом жизни действовал ошеломляюще.

У самого ручья рос чудесный реликтовый ясень, остаток произраставших многие стотысячелетия назад в этих местах лиственных лесов, клен Семенова, покрытый зелеными семенами, лавролистный тополь, множество ив. Кое-где серебрился листвой лох. Лесные полянки покрывали густые травы. Подальше от ручья и ближе к жарким и пустынным склонам росли барбарис, карагана, чингиль, тамариск. Еще дальше царство сухости и зноя занимали саксаул и какие-то крупные солянки. Здесь на коротком пространстве был богатый набор растений, сочетавший в себе горный тугай и пустыню. Знойное лето уже вступило в свои права, но еще цвели лиловый чингиль, аромат цветущего лоха струился по лесу.

Самым интересным и ценным растением ущелья был, безусловно, ясень. Это редкое дерево ныне сохранилось только по реке Чарын да вот еще здесь. В этом ущелье ясень процветал.

Мы разыскали превосходную тенистую поляну у ручья и, наслаждаясь обилием воды, принялись за бивачные дела. О поездке домой никто не заводил речи. Не беда, что у нас кончился хлеб и другие продукты были на исходе. В таком месте надо пожить несколько дней, познакомиться с его обитателями.

Как же называется это место и что за прозрачный ручей, дающий жизнь ущелью? Из карты было ясно, что это приток реки Чарын называется он Темирлик, берет начало в вершинах хребта Кетмень, пробегает в горном каменистом ущелье, минуя поселок Туюк, пересекает асфальтовую дорогу, с которой мы свернули.

Рано утром я и Саша отправляемся в поход, оставив Ирину возле машины. Наш путь идет вниз по реке. Когда-то здесь, как и на месте Белых гор плескалось громадное озеро, оставив после себя красные отложения глин, перемешанные с мелким щебнем. Вся подгорная равнина хребта Кетмень сложена ими, а здесь ручей Темирлик обнажил их. Всюду по склонам ущелья красивые столбы, навесы, узкие щели, коридоры, ниши. Они очень живописны и придают местности особенный облик, а зеленая полоса тугая в обрамлении красной рамки кажется необыкновенно яркой, даже изумрудной.

Я поглядываю по сторонам и вижу гнездо прыткого формика-куникулярия. Большинство его жителей заняты строительством, выносят землю наружу. Видимо, срочно понадобились прогревочные камеры для куколок и личинок. Иногда появляются охотники, волокущие добычу. У меня в коробке лежит толстая белая личинка хруща. Вот отличное приношение для муравьев! Появление добычи вызывает оживление и суматоху. Большинство муравьев, покрутившись у личинки, мчатся вниз в муравейник искать охотников-умельцев. Другие мечутся в возбуждении и постукивают встречных мелкими ударами по голове головой. Этот сигнал подается, когда в муравейнике что-то произошло и необходимо мобилизовать силы. Из отверстия все больше и больше выскакивает муравьев, и некоторые из них смело бросаются на личинку, рвут ее челюстями. Но таких мало. Остальные мечутся, суетятся возле личинки, хватают кусочки земли, палочки и оттаскивают их в стороны.

Личинка сопротивляется, извивается, рывками переползает с места на место. Количество охотников на ней увеличивается. Все они уже обсели ее целой оравой. Предстоит долгая и упорная борьба. Но зато добыча богата, и муравейник будет сыт.

Склоны каньона причудливо изрезаны водой и ветрами

Некоторое время мы идем вдоль реки, потом попадаем в непроходимые заросли колючей караганы, барбариса и чингиля. безуспешно пытаемся пробраться через них, изрядно исцарапавшись, отступаем и, не снимая обуви, бредем по воде. Мне нравится этот путь. И по-видимому, проще всего и легче так добраться до устья Темирлика. Над нами в зеленом тенистом коридоре воркуют горлицы, поют соловьи! За пологом леса не видно неба. Местами ручей глубок, очень быстр, а берега слишком круты, и взбираться на них почти невозможно. Нет, надо переходить на склоны ущелья, из тени — на яркий свет, из прохлады — в жару.

Все же хотя и трудно идти по склонам ущелья над рекой, зато шире обзор. Едва заметная тропа проходит по карнизам над обрывами, по крутым склонам желтых и красных горок, огибая многочисленные сухие отщелки. Кое-где из-под кустов выскакивают зайцы и поспешно прячутся среди нагромождения многочисленных обвалившихся глыб красного песчаника. Иногда взлетают кеклики и, усевшись на вершинах горок, перекликаются между собой. Юркие ящерицы скользят из-под ног. Грациозная каменка раскланивается перед нами, как бы приглашая следовать дальше, в неведомое.

Звуки хорошо распространяются кверху, и нам хорошо слышно пение соловьев, доносящееся из тугаев, и понятно, что вся полоска леса поделена птицами на почти равные участки. Каждый соловей поет на своей территории.

Ущелье постепенно суживается, и вскоре река течет в глубоком скалистом каньоне, окруженном красными изваяниями. Над каньоном парят орлы, а вблизи нас кружится коршун, будто патрулирует. Что ему надо? Может быть его привлекает собака. Вдруг выгонит ящерицу, пичужку или мышку.

Хорошо бы нам добраться до каньонов Чарына, принимающих воды Темирлика, посмотреть на слияние двух рек. На северном горизонте видны голубые горы Богуты, левее них — горы Торайгыр с многочисленными и острыми вершинами и восточная часть равнины Сюгаты с небольшими горками. По очертанию знакомых гор можно догадаться, что каньоны Чарына должны быть где-то близко, почти рядом. Но каньоны прорезают ровную пустыню глубокими расщелинами, и увидеть их можно, только подойдя вплотную.

На противоположном склоне ущелья видна глубокая ниша или пещера с большим входом. Интересно бы ее осмотреть. Может быть, там была стоянка древнего человека. Саше почудилось, будто в нишу кто-то быстро скользнул и притаился там.

Наш бивак в глубокой тени тугайных зарослей

На нашем пути неожиданно оказалась пропасть с зеленой полоской леса на дне　

Каменка-плясунья заготавливает впрок насекомых

На живописном выступе над рекой мы наталкиваемся на группу могилок. Судя по всему, захоронение здесь было одновременным и носило следы поспешности. Для погибших были вырыты неглубокие ямы, прикрытые сверху стволами саксаула и присыпанные землей. Сейчас могилки обвалились, насыпи обрушились. Судя по тому, как изменилась древесина саксаула, очень стойкая к гниению, могилам лет сто-двести. Кто здесь похоронен, последствием какой трагедии оставлены ее следы?

Пока мы рассматриваем могилки, из глубокого каньона вылетает большая черная птица с красными ногами и клювом, описывает широкие круги над ущельем, летит за красные изваяния и скрывается за одной из вершинок пустынного холма. Я узнал черного аиста — эту очень редкую птицу, хотя видел ее всего лишь на картинках. Черный аист — лесная птица, он очень осторожен, необыкновенно редок.

Хорошо, что кое-где еще сохранились глухие уголки природы, в которых находит убежище эта ныне исчезающая птица. Почему ее так мало на земле, отчего она скрывается в глухих дебрях леса, какая причина делает ее такой скрытной — никто не знает. Ныне она нуждается в охране. А ведь в нее может легкомысленно пальнуть из ружья охотник.

Кто бы мог подумать, что небольшая элегантная птичка каменка-плясунья, презабавно приседающая, будто в пляске, заготавливает впрок насекомых? Я собрал уже добрый десяток муравьев самок желтых кампонотусов, наколотых на шипы кустарников. Это один из самых крупных муравьев — обитателей пустыни. Сейчас происходит разлет крылатых самок. После оплодотворения самки сбрасывают крылья и бродят по земле в поисках уютного местечка для обоснования муравейника. Но каменка, чтобы она вела себя, как сорокопут! С этим я встретился впервые.

Я продолжаю обыскивать кусты и снимаю наколотых муравьев. Многие из них мертвы, успели подсохнуть, некоторые же. недавно наколотые, размахивая ногами, безуспешно пытаются освободиться из неожиданного плена. А вокруг нас, тревожно попискивая, раскланиваясь, расправляя в стороны крылья и распуская веером хвостик, летает самочка каменки. То ли здесь поблизости, как обычно в норе песчанки, расположено ее гнездо, то ли птиц} смущает вторжение человека на территорию собственных запасов.

Хорошо бы найти гнездо кампонотусов и наблюдать за ним. Поиски продолжаются недолго. Вот под кустом тамариска небольшой конический холмик из светлой земли Муравьев не видно. Но под холмиком открывается большая камера и в ней изрядная кучка светло-желтых муравьев-рабочих. В невероятной панике они прячутся в различные укромные местечки. В камере есть еще интересные вещи! На корнях тамариска — большущая тля. Она воспитанница муравьев, ее выделения— основная пища робких подземных жителей. А чуть глубже расположились слабоподвижные и толстые личинки какой-то мухи. Насекомые— квартиранты муравьев — прихотливы и без ухода своих хозяев не выживут.

Теперь, если бы мы и пожелали, к реке не спуститься — так обрывисты и круты склоны ущелья. Вскоре мы забираемся еще выше, в каменистую пустыню. Она почти голая, гладкая, редкие кустики солянок на ней виднеются вдали друг от друга, и также покрыта щебнем и превосходно окатанной галькой. Она — остаток деятельности озера, и мы фактически шагаем по его бывшему дну.

Каменистая пустыня кажется совершенно безжизненной. Но в одном месте кто-то выглядывает из маленькой норки. Я склоняюсь и вижу небольшую жабу. Она заметила меня, приняла мое любопытство по-своему, быстро бросилась вперед, как собака из-под ворот, и спряталась обратно. От неожиданности я отпрянул назад. Какая забавная! Добилась своего, напугала. Тогда я засовываю в норку травинку, а смелая жаба совершает еще несколько притворных молниеносных бросков. Никогда не встречал я таких жаб. Какая-то особенная! Далеко она ушла в пустыню. Живет здесь, наверное, несколько лет. Так уж водится в этом племени. Молодые и крошечные жабята, едва расставшись со своими хвостиками, ночью покидают лужи, в которых протекало их младенчество, и отправляются в сухую пустыню. Около воды делать нечего, там тесно. В пустыне же хватает добычи. Здесь жабы и растут, пережидая жару в глубоких норках. В них же они проводят и холодную зиму. Хозяева нор с терпением относятся к непрошеным гостям. Иначе нельзя! Чуть что — и нахальный жилец покрывается капельками ядовитой и дурно пахнущей жидкости. Лучше их не трогать. Уж не из-за борьбы ли за норы у жаб выработались ядовитые кожные железы?

Параллельно с Темирликом появляется широкая тропа. Она очень 66 стара, заметно углублена, хотя ею давным-давно не пользовались. Странная старинная тропа! Кем и зачем она проторена в этом безлюдном и диком месте пустыни? Может быть, она и приведет нас к пологому спуску к реке Чарын, старой переправе через нее или еще к чему-либо особенному. Я вспоминаю, что в этих краях очень давно проходил путь из Китая в Семиречье. По нему шли торговые караваны с товарами. Они везли шелка, фаянсовые изделия, безделушки. Обратно по ней увозили шерсть.

Наконец перед нами хорошо знакомые каньоны Чарына. Несколько лет назад я прошел их пешком вместе со своим верным и давно погибшим другом — спаниелем Зорькой. Над каньонами древняя тропа неожиданно кончается, и перед нами по крутым и сыпучим склонам лишь несколько слабо проторенных тропинок, идущих в разные стороны.

В узкой каемке зеленых деревьев мчится зеленовато-белый Чарын. Сверху виден и Темирлик. Он впадает прозрачной струей и сразу же теряется в мутноватом потоке Чарына. Здесь река сравнительно широка, мелководна, спокойна, и место для переправы, видимо, было неплохим. Возможно, в этом месте был и мост, от которого ныне не осталось и следа. Вспоминаются встреченные нами могилки. Не похоронены ли там участники каравана, погибшие во время налета разбойников?

Спускаемся вниз к реке по скалам, каменистым осыпям где ползком, где бегом с лавиной камней и щебня. Наконец мы у воды, потные, запыхавшиеся, с наслаждением разваливаемся на густой и мягкой траве. Телом мгновенно овладевает усталость, ноги будто налиты свинцом.

В общем от дороги, по которой мы спускались в каньон, до устья, по приблизительным подсчетам, по прямой линии около восьми километров, но наш путь раза в два длиннее. К тому же он проходил по горным склонам, по камням, по рыхлой и пухлой глине крутых откосов. Если бы здесь прошло несколько групп туристов, то получилась бы прекрасная тропа, по которой преодолеть это пространство можно было бы с гораздо меньшей затратой сил. А вообще-то красота ущелья Темирлик стоит того, чтобы им любовались- Но об этом живописном месте пока никто не знает, и сколько пройдет времени, когда Темирлик будет достоянием любителей природы и путешествий? Здесь растет ясень. У него такая замечательная древесина, прямослойная, легко поддающаяся обработке, красивая, прочная. Растет это дерево медленно, живет несколько сот лет. В начале пути, когда мы брели по тугаю, нам встретилось несколько пней от деревьев-великанов. По годовым кольцам я сосчитал возраст. Пню оказалось 250 лет. Вообще это дерево жило еще в доледниковую эпоху. Оно — редчайший представитель растительного мира Земного шара.

На обратном пути мы основательно устали и кое-как дотащились до бивака. Но купание в прохладном ручье быстро восстанавливает силы.

Возле нашего бивака на голой площадке вблизи реки муравьи-бегунки затеяли переселение. Солнце нещадно нагрело землю, она раскалилась, и рука долго не выдерживает прикосновения к ней. Но для бегунков жара привычна. Один за другим мчатся носильщики со своими собратьями, свернувшимися тючками, удобными для переноски. Путь муравьев прямолинеен, и каждый из них не раз уже промчался по нему. Наверное, еще и поэтому переселение проходит в общем спокойно и без излишней суеты. Но один муравей мечется в страшной панике и волнении. Он занят 67 большим коричневым коконом. В нем нежная белая куколка крылатой самки. Впереди себя кокон нести нельзя, он цепляется за камешки, песчинки, доставляя массу хлопот. И не только в этом беда. Драгоценную ношу приходится тащить по-особенному Промчится муравей над горячей землей и заскочит на травинку с теневой стороны. Промедлит на ней несколько секунд, остынет, примеряется к очередной перебежке — и снова в путь до следующей спасительной вышки над горячей землей И так всю дорогу. Иначе нельзя, от перегрева погибнет в коконе нежная крылатая сестрица. Но вот конец пути. Впереди — голая площадка и сбоку нее норка — вход в муравейник. С лихорадочной поспешностью проскакивает муравей последний участок пути и скрывается в темнице.

Умелый носильщик напомнил мне жаркое лето в Узбекистане, полуденные часы в замершем под ослепительно ярким солнцем кишлаке В тени кибитки стоит собака, всматривается в пустынную и пыльную улицу и наконец решается, галопом проскакивает по раскаленной солнцем земле и шлепается в спасительную тень под дувалом. Она тоже, как муравей, преодолевала свой путь перебежками.

В ущелье легла тень. Повеяло приятной прохладой. Муравьи-жнецы открыли двери своих подземных дворцов, повалили толпами наверх, растеклись ручейками по тропинкам во все стороны. Я иду рядом с ними вдоль самой оживленной их дороги, минуя полянку, заросшую солянками. Далеко они забрались! Вот цепочка муравьев ныряет под кучу сухих веток саксаула, лежащих на земле. За нею видны скудные заросли пустынного злака. Там, наверное, идет заготовка провианта. Неожиданно краешек глаза замечает что-то необычное: серый комочек выскакивает из кустиков, прячется обратно, снова выскакивает и прячется, и так ритмично, будто молоточек постукивает по тропиночке трудолюбивых муравьев. Вот серый комочек выскакивает дальше обычного, подпрыгивает, падает на землю, переворачивается, показывая белую сторону, и, вновь перевернувшись, снова становится серым. Я узнал жабенка. Животик его раздулся, бока выдались в стороны. Успел набить свой желудок!

Какой все же хитрый, забрался под хворост, затаился возле муравьиной дорожки. Добычи сколько угодно, успевай заглатывай! Если гоняться по пустыне за каждым муравьем, много сил потеряешь. Возле входа в муравейник бдительные сторожа поднимут тревогу, пойдут в атаку. А тут раздолье, никто не замечает хитрой проделки. Ловко устроилась изворотливая хищница!

К вечеру набежали облака, застыл воздух, даже в лесу у ручья царила духота. Замолкли соловьи. В наступившей тишине жужжали какие-то крупные насекомые. Иногда ныли редкие комары, и звон их крыльев был слышен издалека в глубокой тишине.

Вспоминая наше дневное путешествие, я пытаюсь расшифровать слово «темирлик». В какой-то мере оно связано со словом «темир» — Железо. Не нашли ли здесь давние жители этих мест железную руду? Или они ее привозили и здесь плавили? Отличное топливо — саксаул и ясень росли в изобилии. Не случайно я нашел рядом с палаткой среди крупной гальки кусок шлака. «Доменная печь», очевидно, располагалась где-то выше, а 68 шлак принесло паводковыми водами. Над каньонами Темирлика немало курганов. Не принадлежат ли они прославленным мастерам железоделательного ремесла?

На следующий день мы решили обследовать пещеру-нишу, в которой Саше кто-то почудился. Ирина всячески отговаривала нас от этого, как ей казалось, рискованного предприятия. Саша, хотя и побаивался, перед Ириной храбрился. Кроме того, его разбирали любопытство и свойственная его возрасту страсть к приключениям. Я тоже был убежден, что все ему почудилось. Сейчас здесь никого не могло быть. Все же, как я успел заметить, Саша, собираясь в дорогу, сунул в рюкзак походный топорик— единственное наше оружие, достойное мало-мальского доверия.

Но, прежде чем отправиться в путь я вспомнил о морилке. Из нее надо вытряхнуть на ватный слой ранее собранных насекомых. Вот вчерашняя находка, добыча каменки-плясуньи, желтые кампонотусы. Один муравей каким-то чудом ожил, на него не подействовал яд старой морилки. Он будто в недоумении поводит в стороны усами. Оказавшись на свободе, он не убежал с ватного слоя, а стал крутиться среди своих погибших товарищей, не думая расставаться с ними… Я осторожно отталкиваю муравья в сторону, но он настойчиво возвращается назад, и так до бесконечности. Каково ему одному среди трупов товарищей! Уж не кажется ли ему, что и они должны проснуться от тяжелого сна?

Как и вчера, мы снова пошли по тугаям. Хорошо брести в тени деревьев, когда вокруг сияет жаркое солнце! По лесу летают пушинки семян тополей, цепляются за лицо. Прогудит большущий слепень, покружится, но не сядет. Разборчивый. Видимо, недалеко отсюда есть коровы и лошади Человек в сравнении с ними — какая еда! Да и опасен.

На лесных полянах — заросли цветущей софоры, и на ней скопище разнообразных ос, пчел, голубянок. Восседают медлительные жуки-нарывники. Громко гудят деловитые синие пчелы-ксилокопы. Они — великаны среди пчел, да и живут в древесине, прогрызая в ней цилиндрические ходы для яичек с детками. Софоре привольно. Скот ее не ест, и она процветает. Всюду в траве скачут кобылки. Они еще малы, и пора их неугомонных перекличек не пришла. Зато в кустах караганы звонко и пронзительно закричала одинокая цикада. Ей никто не отвечает. Сегодня шестое июня, она первая появилась на свет.

На цветах брунца большая синяя пчела-ксилокопа

У гусеницы джугунового шелкопряда красивый наряд

Листья тополей разукрасились светло-зелеными круглыми, как шарики, галлами. Пока что они закрыты, но в их полости уже выросли тли. Скоро дверки галлов раскроются и выпустят пленниц наружу. Тополям основательно достается от прожорливых черных личинок жуков-листогрызов. Тесным рядком, прижавшись друг к другу, армада прожор дружно скребет нижнюю поверхность листочков, оставляя нетронутой верхнюю прозрачную кожицу. Ползают немногочисленные и, как всегда, сильно занятые муравьи. Великое множество насекомых населяет Темирлик, и на них невольно задерживается взгляд.

Вот наконец неожиданно на нас глянула из-за поворота большим черным провалом ниша Саша хватается за рюкзак и торопливо в нем роется. Ниша метров тридцать шириной, десять глубиной и высотой около пятнадцати. В ней глубокая тень, прохлада. Сверху из многочисленных целей потолка доносится тонкий скрежет летучих мышей. Вылетают с шумом встревоженные сизые голуби. Мечутся скальные ласточки На полу — слой гуано. Ниже ниши, на склоне ущелья, крупные камни Рядом мокрая земля. Еще недавно здесь была лужица воды, сохранившаяся от потоков дождевых и талых вод, лившихся сверху, и… никаких следов ни человека, ни крупных животных.

— Ну, Саша! — не без иронии говорю я. — Ты, оказывается, способен к самовнушению.

Саша молчит, краснеет, топорик уже спрятал в рюкзак.

Рядом с нишей несколько причудливых красных столбов из песчаника, высоких, тонких, метров по десять — пятнадцать высотой. Вершину одного из них венчает будто гигантская голова, удивительно похожая на изваяние в картине Н Рериха «Дух Гималаев». Вершина другого столба похожа на голову безобразного старика. Хорошо, что в пещере никого не оказалось, что в ущелье мы одни, и от этого природа кажется девственной, и мы будто ее первооткрыватели.

За пещерой — большая колония песчанок. После обычного концерта все ее жители попрятались в норы. Ноги проваливаются по колено там, где почва изрешечена норами. Рядом роскошный зеленый тугай. Туда не проберешься. Слишком густы заросли и много колючек.

Вечереет. Легкий ветер гонит вслед за нами облако москитов. Они вылетали из нор песчанок и не прочь полакомиться кровью. Белесые и почти невидимые кровопийцы нападают почему-то только на наши уши. Мы трем ушные раковины, и они постепенно краснеют, горят. Проклятые москиты, испортили очарование прогулки!

Солнце садится за горы. Темнеет. Мы поворачиваем обратно к биваку, навстречу ветру, и москиты сразу же отстают от нас.

— Не кажется ли тебе странным, — спрашиваю я Сашу, — почем) москиты кусают только за уши?

— Да, действительно странно! — говорит он. — Наверное, на ушах 70 тонкая кожа.

Но за ушами и на внутренней поверхности предплечий кожа еще тоньше.

Предчувствуя окончание знойного дня, на камень выбрался ночной житель пустыни — маленькая ящерица пискливый геккончик. У него забавные глаза — желтые, в мелких узорах и с узким щелевидным зрачком. Если снять его голову крупным планом, выйдет на фотографии морда настоящего крокодила. Геккончик замер, уставив на меня желтый глаз. Пока я прилаживаюсь к съемке, на него садится большой коричневый комар-аэдес флавесценс, быстро шагает по спине и. угнездившись на самом затылке, деловито вонзает свой длинный хоботок. Вскоре тощее брюшко комара толстеет, наливается кровью. Ловко он выбрал место на теле геккончика. На затылке он неуязвим. Тоже, наверное, обладает опытом предков и кусает с расчетом!

Саша не верит в столь строгую рациональность поведения кровососов. Я же вспоминаю, что и клещи ловко выбирают место на теле животных и присасываются там, где достать их трудно или невозможно. Так же поступают слепни. А тот, кто не постиг этого искусства, остается голодным и не дает потомства.

Возвращаемся к биваку в сумерках. Вот наконец и дорога, по которой мы спускались в ущелье. На большой голой площадке покрытой щебнем и галькой, нет ни одного растения. Казалось, не жить бы в этом месте жнецам. Но посредине площадки вижу светлое пятно. Подхожу ближе. Понятно — скопление семян ясеня. Каждое семя с летучкой в длину около пяти сантиметров, в десять — пятнадцать раз длиннее муравья-носильщика. Бедные труженики, оказывается, ходят за семенами в тугай. А там сейчас как раз дерево роняет на землю свой урожай. Представляю, с каким трудом доставлялось каждое семечко. Жнецы не умеют сообща нести груз. Культура труда у них не достигла совершенства. Каждый тащит сам и, как бы ни было трудно, не воспользуется помощью.

Здесь же несколько холмиков муравьев-бегунков. Они уже угомонились, ушли спать, но, оказывается, жилища свои на ночь подготовили по-разному. Обитатели малых гнезд заложили выход частицами земли, наглухо закрылись, в больших же гнездах с крупным кольцевым валом земли выставили у своих входов сторожей. Размахивая длинными усиками, они внимательно следят за всем‘окружающим. Почему такая разница в поведении? Возможно, в большом обществе выгоднее выставлять сторожей, чем заделывать большую дверь.

Темирлик можно было бы еще назвать соловьиным ущельем. Соловьев много, а их пение — главная симфония этого урочища. Вначале мы с удовольствием слушали соловья у нашего бивака. Потом его неумолчный, громкий и довольно однообразный местный темирликский пересвист надоел. Затем привыкли, перестали обращать внимание, как в городе на шум автомобилей, на звуки радио. Но сегодня ночью все соловьи, будто сговорившись, объявили перерыв и замолкли. В какое время произошел этот антракт музыкальных соревнований, я не мог сказать, опасаясь разбудить своих товарищей поисками фонарика и часов. Зато кукушку мы слышали только одну. Почему-то им здесь не живется.

Рано утром раздался громкий топот. Из пустыни в каньон галопом 71 проскакали лошади и с шумом влетели в речку. Жадно напились и обратно ускакали. Чьи они, вольные красавцы?

Мы пробыли в Темирлике только три дня, и запомнилось нам это на долгое время. Интересно побывать здесь еще, подробнее изучить мир живых существ, населяющих этот древний оазис, пока что мало тронутый человеком.

Покидали мы ущелье под дружное пение цикад. Та одиночная, самая первая цикадка, видимо, неспроста так рьяно распевала свои призывные песни.