В пустынях Казахстана

Лес среди пустыни

Если после маленького поселка Кокпек свернуть с асфальтового шоссе, ведущего из Алма-Аты в Чунджу и в Нарынкол и поехать на запад по обширной Сюгатинской равнине, пустынной, желтой и сухой, изнывающей от летнего зноя, то вскоре вдали покажется лес. На светлом фоне пустыни полоска леса выглядит необыкновенно яркой и зеленой. Это урочище Бартугай.

Перевод названия этого урочища трактуют по-разному. Как-то в местной газете один из филологов привел множество вариантов происхождения этого слова Когда же я спросил старика чабана, что означает бартугай, он, удивившись, ответил:

— А ты разве не знаешь? Очень понятное слово! «Бар» — это по-русски «есть», а «тугай» — лес. Бартугай — «есть лес».

Да, действительно там «есть лес», и скорее бы до него добраться, так надоедает яркое солнце пустыни и жаркий ветер, врывающийся в окна машины.

Сюгатинская равнина шириной около двадцати и длиной более шестидесяти километров видна как на ладони, ровная, гладкая, окруженная горами. С севера к ней примыкают пологие горы Сюгаты, с юга — хребтик со странным названием Торайгыр, то в переводе означает «Пестрый жеребец» и, наверное, связано с какой-то очень длинной и теперь всеми забытой легендой Торайгыр немного выше и круче своего собрата — гор Сюгаты, и в одном месте на его скалистой вершине 73 виднеется синее пятнышко елового леса. Только одно-единственное! Позади и севернее сияют горы Богуты, а южнее их едва просматриваются в жарком мареве пустыни снежные вершины хребта Кетмень. Впереди же над зеленой полоской Бартугая на западе высится восточная оконечность Заилийского Алатау — большие горы, синие, увенчанные снеговыми вершинами и темными полосками еловых лесов.

И все же, несмотря на полуденный зной, духоту и пыль, тянущуюся белым шлейфом за машиной, сознание того, что наконец населенные места позади, а вокруг безлюдная пустыня, приподнимает настроение.

Бартугай — мое любимое место, и я часто его посещаю. И все же каждый раз. приближаясь к нему, я испытывал радостное чувство встречи с девственной природой.

Вот и сейчас зеленая полоска тугаев все ближе и ближе. Наконец перед нами и Бартугай весь на виду. Он тянется в длину километров на пятнадцать и в ширину около десяти. Расположен он в среднем течении горной реки Чилик. Она берет начало высоко в ледниках гор Заилийского Алатау, направляется к востоку, затем, обогнув хребет, круто заворачивает на север. Петляя по ущельям, река стремительно несется вниз, пересекает узким и скалистым ущельем горы Торайгыр, и тогда попадает в Бартугай — долину, поросшую лесом. Затем вновь устремляется в узкое ущелье, прорезая горы Сюгаты. минуя его. она течет уже спокойно по равнине к реке пустыни Или, вливая в нее свои воды. Реке Чилик и обязан своей жизнью Бартугай.

Перед урочищем дорога резко спускается, сворачивает к югу. Здесь мост через реку Чилик. Выше него по реке в ущелье видны большие камни, скатившиеся с гор. Такой же обвал, только еще более старый, виден и за мостом. Здесь, очевидно, не раз были землетрясения, и под Бартугаем проходят два крупных разлома земной коры. На древней террасе реки виднеются полузанесенные почвой черные от загара и лака пустыни порфиритовые скалы. На них хорошо видны глубокие царапины. Это следы когда-то здесь проходившего в далекие времена ледника, спустившегося с гор. Царапинам несколько десятков тысяч лет!

Удод несет корм птенцам

Заяц спокойно разглядывает охотника с фоторужьем

За мостом дорога направляется круто на север, затем на запад и идет к высокогорному летнему пастбищу Ассы. Мы же сворачиваем с нее и по едва заметному пути спускаемся в лес. И тогда открывается совсем другой мир: влажный и прохладный воздух с чудесными запахами леса, деревья-великаны с могучими стволами, корежистыми, распростертыми в стороны ветвями, высокая трава, аромат нагретых солнцем тальников и… пение множества птиц. Неожиданный переход от жаркой и сухой пустыни в царство буйной зелени ошеломляет. Я останавливаю машину.

Рядом с дорогой заливается соловей, ему отвечает другой, со всех сторон доносятся соловьиные трели. Звенят веселые синички, глухо и монотонно поет удод. Сорока уселась на сухую вершину тополя и громко стрекочет на весь лес: мол, вижу людей и маленькую собаку с ними. Потом все на короткое время затихло, прислушалось. Что за человек появился в Бартугае, не с ружьем ли, не надо ли замолчать, схорониться подальше от опасности?

Я делаю шаг в сторону от дороги — и вдруг рядом будто взрывается мина: громко хлопая крыльями, огненно-синей ракетой взлетает фазан. Я оглушен, почти ошарашен, хотя ранее не раз сам спугивал эту красивую птицу юга. Едва опомнился от этого фазана, как вокруг, взрывая воздух, одна за другой поднялось еще несколько птиц. Фазаны разлетелись в стороны, и сразу стало необычно тихо. Тут настоящее царство фазанов. Слышны их мелодичные короткие переклички, и на дороге всюду крестики их следов.

Впереди выскочил заяц. Встал столбиком, выпучил карие глаза и застыл на мгновение. Другой шустро перескочил открытое пространство. Зайцев здесь тоже немало и следами их также истоптана дорога. Слегка задевая машиной за ветви деревьев, медленно едем дальше, сопровождаемые фазанами и зайцами.

Бартугай — охотничье воспроизводственное хозяйство. Строгие правила охраны зверей, птиц и растительности сделали его замечательным уголком природы.

Среди деревьев мелькнули два небольших белых домика. В одном из них живет с семьей егерь, другой предоставлен в наше распоряжение. Мы располагаемся в домике, заносим в него вещи. Но в это время из зарослей травы возле егерского дома раздаются громкие крики кур. Мне из окна домика не разглядеть, в чем дело. Надо пойти узнать.

Рябая курица с ожесточением на кого-то набрасывается и клюет. Другие куры, подбегая, тоже отвешивают удары и отскакивают в сторону. Поодаль, соблюдая важность и достоинство, бегает петух и, шаркая йогами о землю, кричит громче всех. Я подхожу поближе Куры расступаются и убегают. На земле лежит растрепанная степная гадюка. Голова ее расклевана. Из многочисленных ран сочится кровь. Тонкий хвост змеи еще нервно вздрагивает.

— Они уже не первую гадюку приканчивают, — рассказывает не без гордости жена егеря — Защищают участок. Убьют, а сами не едят. Брезгуют. И рябая курица самая первая зачинщица. Лена! — спохватившись кричит женщина маленькой дочери. — Ты почему туда пошла? Сколько раз говорила: ходи только с курами. Укусит гадюка!

Бартугай — древнее урочище. Со всех сторон оно окружено горами, защищено от ветров. Летом здесь прохладно от горной реки, нет ни комаров, ни слепней, ни мошек. Зимою же тепло, хотя ночью температура сильно падает. Посредине урочища располагается обширная поляна. Когда-то на ней была пашня, и сохранились следы старинных арыков. В лесу кроме фазанов и зайцев живут кабаны, олени. Изредка сюда забредают волки, рыси, дикие коты. Наведывается с гор и барс.

Наш домик расположен на берегу тихой протоки в обрамлении высоких тополей, колючей облепихи, ив, шиповника и чингиля. На другой ее стороне начинаются пустынные горы. Над протокой сверкает изумрудным оперением зимородок, ныряет в воду суетливая оляпка, над самой водой на тонких веточках повесили свои оригинальные, свитые из пуха растений гнезда, похожие на рукавичку, ткачики-ремезы.

Я тихо шагаю по неторной дороге. За мною семенит молодой фокстерьер. Иногда он уносится вперед или скрывается в густой чаще. По ней не пройти человеку, такая она густая, зато внизу все пронизано многочисленными тропинками, по которым ходят зайцы и фазаны.

В одном месте, где к дороге под прямым углом подходит просека, навстречу мчится заяц и буквально нос к носу сталкивается с собакой. На какое-то короткое мгновение оба от неожиданности застыли. Потом заяц отчаянно отпрыгивает в сторону, а собака, взвизгнув, бежит, но не за зайцем, а по его следу вспять и скрывается в зарослях.

Заяц не такой уж и трус, каким его привык ли считать; все услышал, все понял и, такой любопытный, возвращается обратно на просеку. Я застыл. Вот он почти у моих ног, выпучил глаза, смотрит в ту сторону, где шумит сухими листьями собака: надо же узнать, что за новый зверь появился в его родном Бартугае. На меня — никакого внимания, как будто и не видит. Щенок наконец-то разобрался в следах, вылетает на просеку и вновь встречается с зайцем, и оба они уносятся в заросли.

Проходят томительные минуты. Наконец раздается громкий шорох — и на дорогу выскакивает мой страшно взбудораженный маленький друг с безумными и блуждающими глазами и вываленным изо рта языком.

Раним утром сжимая приклад ружья, я тороплюсь на охоту. Всего лишь несколько шагов — и дорогу перебегает перепуганный зайчонок. Другой развесил уши, мчится наискосок, остановился на секунду, посмотрел на меня и нырнул в кусты. И всюду зайцы, зайцы… Мне нелегко охотиться У меня ведь не обычное ружье. Убийство зверей и птиц я давно оставил, считая жестоким да и расточительным развлечением в наше время усиленного освоения природы, а моя старинная двустволка Зауэра уже двадцать лет висит без дела на стене. И хотя то ружье, что сейчас со мной, с самым настоящим прикладом и погоном, вместо ствола к нему прикреплен фотоаппарат «Зенит» с телеобъективом. Из такого ружья труднее «убить» зайца; чтобы сделать снимок, надо и подойти значительно ближе, и нацелиться лучше, и, кроме того, успеть навести на резкость и подобрать диафрагму. И все же я рад положению бескровного охотника, хотя удачи не так часто радуют. Вот и сейчас все утро ношусь по зарослям серой полыни терескена и тамариска, вспугиваю множество зайцев, но ни к одному не могу подобраться близко, все снимки издалека.

Но вот наконец повезло. У кустика застыл доверчивый и неопытный глупышка. Осторожно, стараясь не шуметь, приближаюсь к нему. Вот он совсем близко. Заяц усиленно шевелит ушами, ему чудится опасность совсем с другой стороны, и он повертывается ко мне спиной. Хотя бы и такой сделать снимок. Несколько раз щелкает затвор. Но вот заяц повернулся, выскочил на чистое место.

«Какой будет отличный снимок». — радуюсь я, но рукоятка затвора останавливается, кончилась пленка!

Поднимается солнце и начинает нещадно греть землю. Жарко. Тугай погружается в дневную дремоту. Зайцы прячутся в непролазные заросли Теперь только надежда на вечер.

Берега реки Чилик поросли лавролиственным тополем, ивой и облепихой

В Сюгатинской долине

Я применяю другую тактику. Облюбовав кустик, устраиваюсь в его тени, у края большой поляны на краю леса. Жара начинает спадать. Замолкли несносные цикады. Перекликнулись фазаны. Мелодично запела крошечная совка-сплюшка. Один за другим на поляну выходят зайцы и не спеша ковыляют.

Томительно тянется время. Зайцы всюду, только не рядом. Но один вдруг совсем близко. Не спеша я делаю снимок за снимком и вдруг краем глаза рядом замечаю что-то похожее на камень. Будто здесь не было никакого камня. Да это заяц! Совсем близко, в двух метрах. Вот удача! Не упустить бы. Медленно-медленно передвигаю ружье, навожу на резкость. Но заяц не входит в кадр. Он с удивлением вытаращил глаза и смотрит на меня. Но недолго. Понял. Ринулся со всех ног, пугая остальных. Вся поляна мгновенно пустеет. Впрочем, не надолго. Один за другим они выбираются из зарослей, подходят ко мне, останавливаются, таращат глаза, шевелят ноздрями, топорщат усы, спокойно позируют и не спеша уходя!. Заячья фотография работает вовсю. А когда солнце садится за скалистые красные горы и глубокая тень закрывает Бартугай, число визитеров становится еще больше. Но я не сожалею, что уже нельзя фотографировать. И без того я обладатель многих снимков.

В следующий поход я отправляюсь со своим спутником — фокстерьером. Надоели глухие заросли, выбрался на свободный простор русла реки, покрытый галькой, уселся на громадный полупогруженный в землю ствол ели. Его принесло сюда издалека, с высоких гор. Отсюда видны и Сюгатинская равнина, и горы, и стена леса рядом. Из леса доносятся шорохи. Громко захрустели ветки. Наверное, почуяв человека, пронеслись по лесу кабаны. На вершине дерева каркает черная ворона. Мой пес беспрестанно слушает, шевелит ушами, крутит головой вытягивая морду, принюхивается. Вдруг из леса доносятся какие-то громкие, странные, тревожные крики: то ли человек стонет, толи зверь. Фокстерьер напрягся стрункой, заворчал, но вновь стало тихо. Ворона на дереве тоже, наверное, прислушивалась. Но вот она, поблескивая черными глазами, изогнулась дугой, опустила книзу клюв, и тогда вновь раздались странные тревожные крики. Так вот, оказывается кто нарушитель лесной тишины!

Я раздумываю над странным поведением вороны и не могу найти ответа. Зачем ей так кричать, и что все это значит?

В одном месте голубой, шумливый и холодный Чилик намыл широкую косу, а сам отошел в сторону, под скалы. На косе среди темных коричнево-красных скал и зеленых тугаев яркое солнце. Крохотная мелкая протока бежит узкой ленточкой через всю косу. Туда, где она впадает опять в Чилик, с флейтовыми криками упали с неба пустынные вороны, уселись на песке и долго на нем топтались. К проточке подплыла стайка маленьких рыб. Повернувшись головками против течения, они застыли темными палочками. Лишь иногда, изогнувшись, одна из рыбок сверкала серебром чешуи под лучами солнца. Здесь все было истоптано воронами, сороками и большими отпечатками ног черного журавля. Так вот зачем сюда прилетали пустынные вороны! Они охотились. А зачем же сюда стремились рыбки?

Я опустил руку в протоку. Вода в ней заметно теплее, чем в реке. Пробегая по косе, она нагревалась на солнце. Сюда к теплу и собирались маленькие рыбки.

С утра я отправился бродить по Бартугаю и попал в непроходимые тугайные дебри. Колючая облепиха, чингиль, ивы так тесно переплелись, что заслони ли небо. Ветви цепляются за одежду, ноги путаются в ползучих растениях. И всюду колючки, ни к чему не притронуться. Хорошая и притоптанная тропинка же ведет куда-то вперед. Она не для человека, а, наверное, для оленей, кабанов да зайцев. Вскоре колючие заросли заставляют меня ползти на четвереньках. Невольно приходит мысль о том, что далекий предок человека стал ходить прямо, только когда вышел из густых лесов на степные просторы.

И вдруг все внезапно кончилось. Впереди много солнечного света, протока и большая галечниковая коса. Не спеша струится прозрачная зеленоватая вода, над ней застыли густые ивы. Причудливой расцветкой сверкают камни. По самой кромке песка отпечатал когтистые лапы барсук, прошлась парочка оленей, и всюду крестики следов фазанов — тут их давнишний водопой. Между камнями бегают серые бродячие пауки — ликозы. За ними охотятся черные подвижные осы. Все крупные пауки давно перебиты ими. Остались только малыши. Ими не выкормить личинку осы. И все же одна охотница парализовала паука-недоросля и волочит его по камням. Иногда, будто спохватившись, бросает добычу, отбегает, возвращается. Потом все же совсем бросила паука.

От камешка к камешку перебегают боязливые черные жужелицы. Всюду масса крошечных элегантных триперсток. А что это за странный камешек. Будто большая бабочка застыла как изваяние. Может быть, действительно бабочка с большими черными глазами? Да, это бабочка, чудесный светло-желтый с коричневыми полосками бражник! Он недвижим и позволяет к себе слегка притронуться. Спит или притворился, надеясь на свою обманчивую внешность? Но вдруг он ожил, внезапно сверкнул ранее спрятанными задними красными крылышками, взлетел, пронесся через протоку и скрылся в лесу. И еще такой же приютился среди камней. Неспроста прилетают сюда на день бражники Попробуй-ка найти их среди разноцветных камешков!

По косе мчится черная с красной перевязью оса и встряхивает на ходу темными крыльями. Что она здесь собирается делать, и почему у осы вместо длинных усов торчат коротышки? Да оса ли это? Конечно, не оса, а муха-обманщица!

Не сразу я заметил муравьев — формика куникулярия. Они — всюду. Только очень крохотные и темные. Что им здесь нужно, где их муравейник? Вот дырочка, вход ведет под камешек. Под ним — несколько куколок, около десятка таких же темных малышей рабочих и большая грузная самка. Странный муравейник! Конечно, зачаточный. Да таких муравейников немало? Везде, едва ли не через каждый метр крохотный муравейничек. Сколько же их всего здесь на галечниковой косе? Наверное, несколько сот! Кое-где две самки объединились вместе, чтобы сообща положить начало будущему обществу.

Муравьи настроены миролюбиво, заглядывают друг к другу. Иногда сами самки, перебегая по косе, прячутся в ближайшие муравейнички. Я не могу понять, почему молодые самки обосновались на этой галечниковой косе. Здесь на глубине полуметра — вода, и не построишь постоянного жилища. Этот отчужденный уголок изолирован от территории, где среди муравьев кипит неугасимая вражда. После брачного полета на этой косе самки замуровываются под камнями и выводят крошек-дочерей, первых разведчиков, охотников и строителей Не служит ли галечниковая коса издавна традиционным местом поселения самок после вылета из родительского муравейника и не стало ли у них обычаем поселяться на ней? Что будет с молодыми семьями? Придет осень, коса промерзнет, ее зальет водой, покроет льдом. По-видимому, к концу лета, окрепнув, муравьи уйдут в лес и там устроят свою новую совместную колонию. Хорошо бы проследить судьбу матерей-странниц, пионеров галечниковой косы[4].

Возле нашей избушки всю ночь мелодично и ласково пела сплюшка:

— Сплю, сплю!

Но я переутомился и долго не мог заснуть, несмотря на уговоры маленькой совки. Рано утром я пошел туда, где она пела, и вспугнул ее. Сплюшка села высоко на дерево, посмотрела на меня круглыми кошачьими глазами, подняла уши, потом спрятала их, успокоилась и отвернулась. Я свистел, кашлял, цокал языком, хрустел ветками, но сплюшка ни на что не обращала внимания. Она была занята. Внимательно слушала звуки родного леса. А звуков всюду было много.

Цокнул фазан, и совка повернула в его сторону голову. Пробежал заяц, она проводила его глазами. Взлетел сизый голубь, хлопая крыльями, тревожно закричали галки — и во все стороны поворачивалась головка с желтыми кошачьими глазами. И так все время. Все нужно знать крошечной совке, все, что происходит в Лесу, ее интересует.

Неделю назад егерь Бартугая возле своего кордона срубил большой тополь. Слишком большую тень бросало могучее дерево на молодой яблоневый сад. Падая, дерево ударилось о пень, толстая старая кора отлетела от него, обнажив влажную и чистую древесину. Под корнями срубленного дерева был большой муравейник тетрамориумов. Гибель дерева не отразилась на нем, и жизнь текла по обыденному руслу. Но на чистую белую древесину срубленного тополя неожиданно высыпали муравьи-тетрамориумы, и он, покрытый их многочисленными телами, стал серым. Я невольно обратил внимание на возбужденных муравьев: крошечные тельца их вздрагивали будто в необычном ритме странного танца. Во всем этом было что-то похожее на загадочный случай, наблюдавшийся мною во время путешествия на Белые горы.

Река Чилик течет среди обширных отмелей. Летом, когда в горах тают ледники, они покрываются водой

Совка-сплюшка

Среди ветвей дерева свил гнездо пустынный сорокопут

Весь день метались муравьи, и поздно вечером ствол дерева был покрыт ими. На следующий день еще жарче грело солнце, муравьи все так же метались, и, казалось, нет конца их беспричинному и непонятному беспокойству. В двенадцать часов дня, утомив глаза, истощив все запасы терпения, оставив бинокль с надетыми на него лупками и походный стульчик возле поваленного дерева, я побрел в лес. Через четыре часа я был поражен происшедшим. На поваленном дереве все еще продолжалось безумство крошечных созданий, а чуть пониже, на широком выступе куска коры, зловеще чернела большая кучка крошечных бездыханных тел. Сюда со всех концов широкой светлой площадки древесины, с этой арены пляски смерти, текли нескончаемой процессией похоронщики, тащившие трупы. Сгульчик, бинокль и терпение тотчас же снова взяты на вооружение, горячее солнце и усталость забыты, а внимание целиком поглощено происходящим Но не гак легко проникнуть в тайны муравьиной жизни!

Вот неожиданно один из них остановился на месте Возле него тотчас же собралась толпа. Наперебой они гладят его усики, ощупывают со всех сторон, трогают челюстями. Усики несчастного поникают, плотно складываются вместе ножки, голова пригибается под грудь, подворачивается кпереди брюшко, стройное продолговатое тельце скрючивается в плотное колечко. Еще не прекратилось подергивание тельца, как один из окружавшей толпы, примерившись, ухватил погибшего за челюсти. В носильщиках не было недостатка; они толкаются, мешают друг другу, каждый тянет в свою сторону. Но вот наконец один решительно поволок безжизненное тельце на свалку, а все остальные разбрелись в стороны. Мгновенная гибель муравья была непонятной и загадочной.

Все дальнейшее казалось однообразным. Из толпы мечущихся муравьев смерть без устали вырывала все новые жертвы, и все участники безумной пляски, будто обуреваемые непреодолимой жаждой поисков очередного несчастливца, подскакивали друг к другу, отвешивая легкие тумаки челюстями и как бы спрашивая: «Кто следующий?» Иногда кто-либо, ошибочно заподозрив начало агонии своего собрата, хватал его, но тот вырывался и мчался дальше, показывая всем своим видом бодрость духа и непримиримость к смерти. Иногда же прозорливость не обманывала похоронщиков и схваченный за челюсти поникал, вокруг него собиралась толпа любопытствующих.

Наступил вечер. Зашло за горы солнце. Затих ветер, и лес погрузился в ночную дремоту. Угомонились скворцы, замолкли соловьи, запели сплюшки, закричали лягушки. Белый комель поваленного дерева опустел. Муравьи опустились в свое подземелье, оставив наруже черную горку трупов — свидетельство загадочного события, очень похожего на искусственно вызванное состояние возбуждения, своеобразный экзамен на выносливость, благодаря которому совершается отсев ослабевших и неполноценных членов. Пора идти домой и мне — невольному свидетелю одной из многочисленных тайн муравьиной жизни, разгадать которую я не в силах.

Я давно собирался записать перекличку милых сплюшек, но все не представлялось возможности. Наконец собрался, дождался сумерек, повесил на плечо тяжелый магнитофон и отправился в лес.

Сплюшки распевали со всех сторон.

— Сплю, сплю — кричала одна.

— Сплю, сплю, — отвечала ей другая.

Но едва я приближался к одной из певуний, как она замолкала. Когда же у меня кончалось терпение и я подкрадывался к другой в надежде, что она не окажется такой же упрямой, то и та прекращала петь. Зато та, возле которой я попусту провел томительные и долгие минуты ожидания, снова заводила свои песенки. Так и бродил я без толку от одной совки к другой в темноте по лесу, натыкаясь на кусты и деревья.

Песен совок я не записал, но зато отгадал небольшой секрет их разговора. Каждая сплюшка, оказывается, обладала своей территорией, на которой распевала свои несложные песенки, и весь лес был поделен между ними на участки. Как я об этом догадался? Очень просто! Певунья старательно выводила мотив песенки обязательно выше или ниже тоном своих соседок, с которыми происходила перекличка, у каждой был свой особенный звуковой паспорт…

По Бартугаю можно ходить бесконечно, слушать лесные звуки, наблюдать за жизнью зверей, птиц, насекомых и изучать их. На каждом шагу здесь что-либо интересное, будто мудрая книга природы с многочисленными страницами природной летописи. Вот и сейчас у тихой протоки рядом со старым лавролистным тополем видна норка диаметром почти в два сантиметра. У входа в нее уселись муравьи черные лазиусы. Они поводят во все стороны усиками, ударяют брюшками о землю, постукивают друг друга головками. Какое-то событие встревожило маленький муравейник. Надо узнать, в чем дело. Вот в глубине хода мелькнула большая черная голова, блеснули прозрачные крылья Все стало понятным. Муравьи сегодня намерены распроститься со своими воспитанниками— крылатыми самками и самцами. Поэтому и вход в муравейник такой большой; дверь, через которую провожают крылатых братьев и сестер, должна быть широко раскрыта, хотя бы ради того, чтобы обладатели нежных, прозрачных крыльев их не помяли. Действительно, событие важное! Оно происходит только раз в году, обязательно в ясный, погожий день. Крылатым муравьям предстоит брачный полет, и масса врагов и неожиданностей ожидают их в пути.

Муравьи-охранники будто в раздумье: выпускать ли братьев и сестер на свободу? А в глубине темной норы сверкают прозрачные крылья. По небу же плывут облака.

Несколько неугомонных и суетливых муравьев продолжают расширять вход, отламывают кусочки земли, относят их в сторону. Но откуда-то появляются три деловитых муравья. Один хватает палочку, другой — соринку и волокут ко входу. А третий завладел кусочком легкого листочка и сразу закрыл им двери жилища. Еще несколько соринок — и входа не видно. Те, кто расширял вход, в смятении. Но что делать, коли сегодня нелетная погода и молодым «авиаторам» полагается сидеть дома.

На небе же облака все гуще и темнее. Вскоре они закрывают солнце. На тихий лес налетает ветер, старый лавролистный тополь раскачивает ветвями и шумит листьями Холодает. Потом вяло моросит мелкий дождик. Нет, не летать сегодня крылатым муравьям.

У фазанов сейчас трудное время: появились выводки, и у курочек много забот. Хрустнула ветка под чьими-то тяжелыми шагами, квохнула курочка, спрятались фазанята, прижались к земле, затаились. Но шаги ближе, совсем рядом, и, может быть, все обошлось бы благополучно, но птицы не выдержали, шумно взлетели и рассыпались во все стороны. А тяжелые шаги направились своим путем и вскоре затихли. Теперь обеспокоенная мать, описывая круги, тихо цокает, созывает молодь и, собрав всех до одного, осторожно ведет на кормные места, где много кобылок и кузнечиков.

Как и всегда, среди фазанов немало курочек-неудачниц. Кто-то разорил их гнезда. Но кто?

Певчая цикадка только что вышла из личинки и взобралась на растение

На татарнике лакомится нектаром бабочка-аполлон

Со скалистых гор весь зеленый тугай как на ладони. Видна узенькая полоска реки, величавые лавролистные тополя, заросли тальника, непроходимые дебри облепихи, полянки, покрытые серой полынкой и чингилем. На горах голый красный камень, редкие кустики растений да маленькие холмики светлой земли. Кто их понаделал? Уж не цикады ли? Да, конечно, они. Вот у свежего холмика несуразная личинка с цепкими ногами — ножницами. Она только что выползла наружу и сейчас будет линять. Взрослее цикады засели на кустиках солянок, на богородской травке, на эфедре, на барбарисе и громко распевают. Иногда из-под ног взлетит перепуганная цикада, закричит тревожно, и тогда все прерывают оглушительные песни, и сразу становится как-то необычно тихо. Но молчание продолжается недолго. Наиболее ретивые тотчас же, запевая по-особенному, настойчиво приглашают на спевку. Призыв быстро действует, и вновь над горами несется шумная тысячеголосая песня.

Вечереет. Склоняется к зубчатым вершинам солнце. Тени ложатся на мрачные горы и открывают многочисленные ложбинки и хребтики. Спадает жара. Чуть веет прохладой. Цикады перестали петь, замерли, повисли на кустах. В это время что-то мелькнуло на сером склоне гор, покрытом мелкими кустиками. Нет, наверное, показалось! Там одни красные и желтые камни. Но один красный камень шевельнулся, и желтый тоже. И еще несколько камней ожило. Да это фазаны пришли из тугаев прогуляться в горы! Не спеша птицы склевывают с кустиков цикад. Так вот ради кого прогулка! Цикады — отличная еда. Крупные, мясистые.

Вблизи фазанов на скалах молчаливо крутятся сороки. Что им тут надо?

Фазаны выходят из гугаев на охоту за насекомыми. Возле них суетятся сороки

Как будто сорока — друг фазанов. Она первая приметит дикого кота, лису, охотника, на весь лес поднимет тревогу о грозящей опасности.

Петухи не спешат. Поглядывают по сторонам, некоторые, прижавшись к земле, отдыхают. Только курочка торопится, чем-то озабочена. Быстро наклевалась и, не мешкая, бросилась вниз по пологому склону, потом по зарослям чингиля, через поляну, прямо, будто по линейке, никуда не сворачивая. Но зачем за нею полетели сороки? Одна, не отставая, скользит в воздухе над фазанкой, другая — сзади и в стороне. Может быть, случайность? Курочка скрылась в зарослях кустарников и показалась вновь. Сороки упрямо следуют за ней все так же, как и раньше, в том же строгом порядке. Видимо, неспроста летят они за фазанкой. Им что-то надо, что-то затеяли и, судя по слаженности движений, не впервые этим занимаются. На краю зарослей облепихи курочка исчезла. А сороки взмыли вверх, сели на дерево, поглядели вниз, попрыгали по веткам, помахали хвостами и не спеша полетели одна за другой в тополевый лес. Только тогда я догадался: сороки затеяли недоброе. Впрочем, следует убедиться.

Рано утром я спешу к зарослям облепихи, где скрылась озабоченная курочка Вот и та полянка, и большой тополь, на котором сидели сороки, да вот и они сами, завидев меня, взлетели с земли и закричали на весь лес скрипучими голосами.

Я долго ищу и, кажется, попусту. Нет, не попусту! Вот гнездо серой курочки: небольшая ямка, прикрытая несколькими соломинками. Курочка отлучилась, наверное, опять в горы за цикадами, и этим воспользовались ее недруги. Вокруг гнезда расклеванные и насиженные яйца. Два только что разбиты Пиршество сорок почти закончено. Догадка подтвердилась. Так вот кто разоряет гнезда фазанов, вот почему немало курочек бродит без приплода! Гнусные воровки! Мало им в лесу пищи. Сколько всюду лягушек, ящериц, разных насекомых. Так нужно еще лакомство — насиженные яйца фазанов. И как они научились такому ремеслу? Ведь для этого надо знать, что фазаны ходят в горы за цикадами, нужно уметь отличить курочку от пел уха, ловко преследуя, добраться до ее гнезда, долго караулить возле него, потом, улучив момент, приняться за разбой. Сейчас пара сорок уничтожила восемь яиц, восемь будущих фазанов — чудесных птиц. Сколько же ими уничтожено раньше?

Я с сожалением разглядываю разоренное гнездо. В нескольких шагах от меня среди невысоких кустиков терескена сперва что-то мелькнуло, потом выглянула серая головка курочки и взглянула на меня немигающими глазами. Мне показалось, будто во взгляде птицы застыло горестное отчаяние обездоленной матери. Бедная курочка!

Моего неразлучного спутника — молодого фокстерьера фазаны и зайцы совсем сбили с толку. Птицы, будто насмехаясь над маленькой собачкой, поднимаясь с земли, садятся на дерево. Щенок изнемогает от лая, фазан же, опустив голову книзу, спокойно разглядывает беснующуюся собаку. А зайцы — те отлично знают возможности преследователя и, не торопясь, мелькая хвостиком, убегают, поддразнивая собаку. Бедный пес заливается жалостным лаем. Каково ему выносить столь унизительное оскорбление! К концу дня мой маленький друг валился с ног.

В тишине леса взлет фазанов и громок, и неожидан. Если бы знать, где они таятся, можно было бы обойти их стороной. Бывает и так, что остановишься над чем-нибудь да еще сядешь на походный стульчик. А в это время рядом притаился фазан, и кажется ему, что человек увидел его, затеял недоброе, замер, вот-вот бросится. Крепится птица, терпит, но не выдержит, взлетит с криком, хлопаньем крыльев, дико тараща испуганные глаза.

Но сегодня произошло совсем забавное. Из-под куста тамариска с треском взорвалось облако пыли. Потом из облака показалась курочка и унеслась в заросли. Оказывается, курочка принимала пылевую ванну, очень увлеклась этим занятием, взбила изрядную кучку мельчайшей лёссовой пыли — и вот неожиданно пришлось ей прервать свое занятие.

Зачем птицы купаются в пыли? Предполагают, что так делается ради того, чтобы избавиться от паразитов — различных пухоедов, мелких клещей, птичьих блох; мелкая лёссовая пыль в какой-то степени их губит. Но так ли это, никто как следует не знает. Кроме птиц, конечно…

Вечер. В тугай опустилась тень от красных гор. Поют соловьи, цокают фазаны. Эти звуки не нарушают тишины, а лишь подчеркивают ее. Я сижу на пеньке возле домика, привожу в порядок записи. У ног спит усталый щенок. Журчание воды в проточке успокаивает. Неожиданно сверху доносится незнакомый крик. Высоко в небе, выше тени от гор, парит коршун и в солнечных лучах золотится, как жар-птица. Над ним крутится и кричит маленькая пустельга. Вот она сжалась в комок и кинулась стрелой на коршуна. Но ловкий хищник легко ускользнул в сторону. И так много раз.

Тактика пустельги одна и та же: забраться выше коршуна, сложить крылья и спикировать. А коршун — виртуоз. То упадет бочком, то перевернется, как голубь-турман, то взмоет резко кверху, и каждый раз все по-новому. Настоящий акробат! Птицы не дерутся и не преследуют друг друга. Они просто играют от избытка здоровья, играют с удовольствием. Потом мирно разлетаются в разные стороны.

Заросли злака чия, облепихи, лавроволистного тополя и голые горы окружают Бартугай

На краю большой полянки видна группа старых-старых тополей. Я тихо иду по тропинке, проложенной оленями к самому крупному тополю. Мой пес беспечно бежит впереди, но вдруг резко останавливается Высоко поднял голову, расставил в стороны задние ноги, выпятил кпереди грудь, усиленно водит из стороны в сторону черным носиком, ворчит. Собака что-то почуяла и, наверное, не зря встревожена. Мы стоим оба несколько минут в ожидании. Но вот под деревом раздается громкий вздох, потом фырканье и шумный треск ломаемых сучьев. Я подхожу ближе. Под старым тополем, оказывается, лежка большого кабана секача. Судя по всему, здесь для него, удалившегося от шумного общества себе подобных, привычное место отдыха. Старик основательно разрыхлил и распушил для своей постели землю.

В Бартугае живет небольшое стадо кабанов. Свиньи во многих местах изрыли почву в поисках съедобных кореньев, личинок хрущей, медведок. Рыхление почвы способствует ее плодородию, не говоря уже о том, что кабаны уничтожают почвенных вредителей, поедателей корней — личинок насекомых.

Потом егерь мне рассказал, что кабан этот очень опытный и осторожный, а под старым тополем у него давнишняя «опочивальня». Он все еще водит за собой стадо. Приходит на место прикормки всегда первый, сперва становится вдалеке, долго прислушивается, принюхивается и если на засидке почувствует охотника, то ухнет, да так громко, что весь лес встревожится. Тогда, считай, охота пропала.

Здешние свиньи, когда приходит время пороситься, удаляются в густые тростники и там выбирают место посуше. Маленькие поросятки темные, а вдоль спинки светлые полоски — настоящие полосатики. Они, как все дети, не всегда слушаются родителей, шумят, и мать на них сердито похрюкивает. Это хрюканье очень разное, им кабаны многое объясняют друг другу и этому искусству учатся с детства. В тростниках хорошо, в них никто не пройдет бесшумно, всегда шорох выдает. А если опасность— светлые полоски на спинке притаившегося поросенка, как тростинки, ни за что не разглядеть, сколько ни всматривайся…

Ночью мне приснилось, будто я еду в поезде и вагон подо мною грохочет и подпрыгивает. Потом сквозь сон дошло до сознания: землетрясение! Собака завыла по-странному, будто волк, протяжно и низко. Во всем урочище истошно вопили перепуганные фазаны. Слышался отдаленный шум. С гор катились камни. Шум постепенно затих. Лишь кое-где раздавались отдаленные шорохи. Домик еще раз слегка вздрогнул, и вновь горы повторили шум камней.

Рано утром я переправился через проточку и пошел осматривать горы. Следы землетрясения были незначительны. Лишь кое-где были видны небольшие отколовшиеся и скатившиеся вниз камни. Видимо, эпицентр землетрясения был далеко. Потом я узнал: землетрясение произошло километрах в шестидесяти от урочища.

Я прожил несколько дней в домике и решил переселиться на другую сторону реки в густой тугай рядом с пустынной Сюгатинской равниной. Здесь почти полумрак от густых зарослей и рядом тихая проточка.

На берегу реки среди зарослей серой полыни я замечаю притаившуюся змею. Она удивительно красива: светлая, в затейливых коричневых пятнах и с совершенно черной головой, сильно контрастирующей с цветом туловища. Это довольно редкая разновидность узорчатого полоза. Вначале змея меня пугает, делая резкие выпады и как бы стараясь укусить, но потом, оказавшись в руках, быстро успокаивается и позирует перед фотоаппаратом. Меня всегда удивляет эта особенность неядовитых змей: быстро успокаиваются в руках человека после поимки.

Всюду по отмелям небольшие, около пяти-шести миллиметров, триперстки. Такое название они получили за три длинных щетинки на лапках задних ног. Они похожи и на кобылок, и на медведок. У них продолговатое тело, округлая головка, короткие усики, мощные прыгательные ноги. В нашей стране известен только один род с несколькими видами. Все они живут по берегам водоемов, хорошо прыгают, плавают, роются в земле, питаются растениями. Образ их жизни плохо изучен.

Едва я постелил на землю тент, как добрый десяток этих грациозных насекомых уселись на него и застыли, будто ожидая дальнейших событий. Они были очень зоркими, эти малышки. Стоило только приблизиться к одной из них, протянуть руку, карандаш, как мгновенно срабатывали мощные задние ножки и триперстка пулей уносилась в неизвестном направлении. В среднем триперстка прыгала в высоту около полуметра, а, описав траекторию, опускалась примерно в метре от прежнего места. Выходит, что она прыгала в высоту в сто раз длиннее своего тела, в длину же — около двухсот раз. Если бы человек обладал такими же способностями, то ему не стоило бы труда перепрыгивать небоскребы высотой в двести метров, а для того чтобы преодолеть расстояние в один километр, понадобились бы всего два прыжка. Одна триперстка случайно забралась в эмалированную миску и-, пытаясь выбраться, безнадежно скользила ножками и скатывалась обратно. Терпение у триперстки оказалось отменным. Попытки вызволения из заколдованного места следовали одна за другой. Но почему же она, такая прыгучая, не могла воспользоваться своими чудесными задними ножками? Я поднес к триперстке палец.

Осторожная и бдительная, она мгновенно спружинила тельце щелкнула безотказным приборчиком легко и грациозно поднялась в воздух и исчезла. Вот какая забавная! Неужели сразу не могла догадаться? Или, может быть, следовала строгой традиции, принятой в ее племени: прыгать полагалось, когда грозила опасность. Все остальное время надо терпеливо ползать. Всегда не напрыгаешься! Для этого нужно немало энергии, а попусту кто же будет ее расходовать. Жизнь животных строго подчинена закону всяческой экономии.

Возле проточки оказалось много кобылок-летуний. Впервые я встретился с ними едва ли не двадцать лет назад, в счастливую пору смелых и далеких путешествий по пустыням на мотоцикле. Счастливую потому, что после велосипеда моторизованный транспорт казался верхом совершенства.

Тогда из множества кобылок хорошо запомнилась летунья. Она была не такая, как все, — потревоженная, легко взлетала кверху и, грациозно лавируя в воздухе, уносилась далеко от опасности. Очень часто, и это казалось необычным, срываясь с земли при моем приближении, она садилась на деревья, исчезая среди их листвы.

— Почему кобылки-летуньи садятся на деревья? — спрашивал я специалистов по прямокрылым.

— Не знаем! — отвечали мне. — Далеко не все в природе должно иметь свою причину и объяснение.

— Отчего же летуньи, как пишется в руководствах, обитают по берегам рек и озер? — допытывался я.

— Тоже не знаем! Очевидно, такая исторически обусловленная привязанность ее к этой обстановке жизни.

В общем маленькая кобылка-летунья не желала раскрывать свои секреты и вскоре была забыта.

Зима 1969 г. выдалась богатой снегами, а лето — дождями В это время, проезжая через Сюгатинскую равнину, я заглянул в урочище Бартугай но пробраться к излюбленному месту не смог. Здесь все преобразилось до неузнаваемости: река изменила русло, бросилась на тугаи и, разлившись по ним, понеслась многочисленными проточками. Странно выглядели погруженные в воду великаны тополя, ивовые и облепиховые рощицы.

Черноголовая разновидность узорчатого полоза встречается редко

Всюду по отмелям крошечные триперстки

Выбираясь на сухие каменистые склоны, я неожиданно увидел мою старую знакомую — кобылку-летунью. Она беспечно слетела с задетой мною ветки дерева, ловко спланировала над водой среди зарослей и снова уселась на дерево. Этот короткий перелет сразу открыл секреты кобылки, и невольно подумалось: куда же делись все остальные кобылки, которые скрипели на своих музыкальных инструментах в этих местах до паводка, верещали на разные голоса, прыгали и разлетались во все стороны из-под ног? Их всех смыли бурные потоки, они или погибли, или расселились в другие места, и только одна скромно окрашенная летунья осталась на своем месте, жива, весела, энергична. Ей хоть бы что, она отлично живет на деревьях и на них пережидает губительные для других наводнения.

Через месяц я снова встретился с кобылкой-летуньей, но уже в тугаях реки Или. Здесь недавно спал паводок, поднялись над водой косы. Освободились заросли трав и кустарников. В тугаях всюду встречались только одни кобылки-летуньи. Нигде не было слышно стрекотания столь обычных кобылок-хортиппусов, скаларисов и многих других. Потревоженные летуньи свободно и легко перелетали на другой берег широкой мелководной протоки. Поэтому кобылки-летуньи и живут возле ручьев, озер и рек и садятся на деревья — они приспособились к такому образу жизни, хотя сильные и губительные паводки здесь редки.

Вечером наступила необыкновенно чуткая лесная тишина. Слабые лесные шорохи, далекий гул горной реки Чилик создавали особенное настроение обостренного внимания к окружающему. Оно, по-видимому, передалось собаке. Она водила ушами, вслушивалась, принюхивалась. Я быстро разостлал тент, надул резиновый матрац, расстелил постель, натянул марлевый полог, уложил в порядок вещи, привязал рядом к колышку собаку и раскинулся на постели. После долгого дня так приятен был отдых. Рядом, почти над самой головой, и в отдалении распевали соловьи, ворковала малая горлица. Над полянкой, шурша крыльями, носились стрекозы.

На небе стали загораться звезды. Лежа я вслушивался в симфонию леса. Без десяти минут десять раздались мелодичные крики сплюшек. Еще через пять минут затокал козодой, бесшумно закружился над полянкой, сверкая белыми пятнами на крыльях Прошло еще пять минут, и зашуршала трава, раздалось жужжание крыльев, и в воздух поднялись хрущи. Грузные и неловкие, они натыкались на полог, падая рядом с постелью. Сразу замолкли сплюшки. Видимо, не до песен, коль пришла пора охоты на крупных жуков. Всматриваясь в темнеющее небо и мелькающих на его фоне жуков, я увидел, как за одним из них погналась муха. Потом у другого тоже появилась преследовательница. Мухи, летающие в глубоких сумерках, меня поразили. Любители тепла, солнца и света, они тотчас же укладываются спать, как только на землю опускаются сумерки. Другое дело — комары!

Но то, что я увидел, не было иллюзией. Неужели это были тахины? Они откладывают яички на тело жуков, и прожорливые личинки въедаются в 90 тело, принимаясь лакомиться сочными тканями хозяина. Но жуки живут недолго, всего неделю или немного больше. Дела их коротки: после брачного полета остается только отложить яички. Может быть, личинки мух соскальзывают с тела жуков в тот момент, когда заботливая мать, зарываясь в землю, принимается откладывать яички? На яичках или личинках хрущей и происходит развитие мух.

В десять часов десять минут смолкло гудение хрущей. Брачный лет их закончился. Внезапно, будто по уговору, замолчали соловьи. Иногда кто-либо из них, неугомонный, начинал песню, но тотчас же прерывал ее на полустрофе. Затих ветер, воздух потяжелел, стал влажнее, и сразу громко зашумела река.

Ночью сквозь сон я слышал, как снова стали перекликаться сплюшки. Иногда из пустыни налетал сухой и жаркий ветер, и тогда стихала река. Во сне чудились сумеречные мухи, я бегал за ними по полянке, натыкаясь на кусты и валежины, но мой сачок после каждого взмаха был пуст. Удастся ли кому-нибудь поймать загадочных сумеречных мух?

К вечеру следующего дня ко мне пришел егерь.

— Посмотрите, какого я принес вам жука, — сказал он, развязывая мокрую тряпочку.

Мне не особенно хотелось разглядывать находку. После изнурительного, жаркого дня в тугаях запели соловьи, один устроился рядом с биваком, и я только что собрался записать его пение на магнитофон. К тому же скоро зайдет солнце, станет влажнее воздух, громко зашумит река Чилик и охота за голосами станет невозможной.

— И что, вы думаете, он делал? — продолжает егерь, — Полз по дну проточки. Я сперва решил — водолюб. Теперь вижу — чернотелка.

Чернотелка, завзятый обитатель пустыни. — и в воде! Что-то необычное! Надо взглянуть. В мокрой тряпочке действительно самый обыкновенный жук-бляпс, размахивая усиками, потревоженный, приподнялся на ногах, задрал кверху брюшко, застыл в угрожающей позе, как будто намереваясь выпустить каплю дурно пахнущей жидкости.

— Странно! — замечаю я. — Что в воде делать этому пустыннику? Он и плавать не умеет. А впрочем, если бы и попал в воду, то его понесло бы течением по верху. Вы же говорите, что он был на дне. Уж не случилась ли с ним какая-то история? Пойдем посмотрим, что он будет делать в проточке.

Полянка, на которой расположен бивак, со всех сторон заросла густыми ивами, облепихой, и лохом. Одним краем она подходит к тихой проточке. Ее прозрачная вода идет из родника, не то что в реке Чилик. Я кладу жука в воду. Он не тонет, плывет, его вот-вот унесет в непроходимые заросли водных растений. Тогда я устраиваю его на едва выступающий из воды камешек, Жук цепляется за него ногами, потом (вот диво!) опускает голову в воду, ползет по камешку вниз и вскоре — в воде, будто водолаз. Я вытаскиваю жука обратно.

Посмотрим еще раз, что жук будет делать в воде.

Ему будто только и надо окунуться в проточку. Снова залез в воду, побрел по дну, цепляясь за подводные предметы, и тихо вышагивает. Подводное купание странного жука затягивается на неопределенное время. И тогда я замечаю, что с жуком происходят странные вещи. 91 Вначале он испражняется мелкой кашицей, легко уносимой водой. Потом из его кишечника показывается темный и слегка блестящий цилиндр. Он растет с каждой секундой, и вот торчит кусок червя около двух сантиметров. Я заинтригован, склонился над проточкой, загляделся. Проходит еще несколько секунд, червь высунулся на несколько сантиметров, ерзает во все стороны, зацепился_< концом за подводную палочку и ловко закрутился за нее несколькими колечками.

Так вот откуда странная любовь нашей чернотелки к водным процедурам! В ее теле обосновался враг, круглый червь. Он забрался в него или яичком, или крохотной личинкой, вырос, стал взрослым и теперь извратил инстинкты своего прокормителя, заставил его отправиться из пустыни в тугай на поиски воды, в которую он обязательно должен попасть.

Подобных червей нередко можно увидеть в пресной проточной воде. В народе их за сходство с волосом называют «волосатиком». Такое же название дали и ученые. Когда-то в народе верили, будто это конский волос попал в воду, ожил и превратился в такого червя. Червь относится к семейству гордиацеа. Представители семейства паразитируют в насекомых. Для дальнейшего развития выросший и ставший взрослым червь должен попасть в воду. Здесь он откладывает яички. Личинки, выйдя из яичек, внедряются в тело водных насекомых Затем развитие происходит лишь в том случае, если это насекомое будет съедено каким-либо сухопутным насекомым.

Наша чернотелка могла заразиться, съев поденку или ветвистоусого комарика. После брачного лёта их занесло в пустыню из поймы реки. Но это только одни предположения. У многих паразитических червей очень сложный круг развития, со сменой хозяев, порядок которого всегда строго однообразен. К своим жертвам паразит приспособился в течение многих тысячелетий, и всякое отступление от принятых традиций грозит гибелью. Ученым нелегко распутывать секреты подобных паразитических червей, у многих из них не раскрыт этот заколдованный круг.

Интересно, что будет дальше с нашим пленником, послушно исполняющим волю и незримые приказы червя. Я боюсь потерять и червя, и чернотелку — их легко может унести течение — и поэтому сажаю обоих в кастрюлю с водой. Теперь на биваке можно спокойно наблюдать за ходом трагедии. Но с червем происходит что-то неладное. Может быть, алюминиевая кастрюлька ему не по душе — в ней нет течения воды, или еще чего-либо не хватает до естественной обстановки, запрограммированной предками в его примитивных нервных клетках. Он не желает выползать из тела жука. Чернотелка же не намерена прощаться с водой. Нарушив золотое правило нейтралитета натуралиста-наблюдателя, осторожно, схватив пальцами жука, я другой рукой пытаюсь извлечь глисту. Ее холодное извивающееся тело внушает отвращение. Но она держится на редкость прочно. Придется оставить попытки оказания помощи страдающему насекомому и смотреть, что будет дальше.

Проходит полчаса. Надоело сидеть возле кастрюльки, но я жду конца, он должен наступить. И, будто вознаграждая мое терпение, извиваясь во все стороны, червь начинает энергично выбираться из своего живого домика. Давно пора! Вот он уже стал около десяти сантиметров длины, набрал и все двадцать. Да какой же он длинный: показалось еще пять сантиметров. Наконец круглый червь отцепился, плавает в воде, как пружина, сворачивается спиралью, разворачивается, энергично, быстро, будто куда-то страшно торопится. Ему, видимо, полагается поскорее уйти с места трагедии, оставить одного своего хозяина. Вдруг он или кто-нибудь другой вздумает с ним расквитаться!

Но бедная чернотелка! Она лежит в воде кверху ногами, недвижима, беспомощна, может быть, даже мертва. Я вытаскиваю ее из кастрюльки, кладу на пенек. Едва заметное дрожание усиков говорит о том, что жизнь еще теплится в ее теле. Вскоре жук начинает размахивать ногами, затем движения его становятся еще более быстрыми. Но стоять на ногах не может. Еще бы! Вон какая махина вышла из его тела. Проходит еще немного времени, и жук, хотя и шатаясь, но уже стоит на ногах, чистит усики и слабой походкой пытается уползти от страшного места.

Глисту я запихал в пробирку со спиртом, а жука устроил в просторную баночку. Он энергичен, и будто ничто не говорит о происшедшей с ним трагедии. Но на следующий день жук мертв. Едва я притрагиваюсь к нему, как от его тела отваливаются голова, усики, ноги. Служение врагу не прошло даром?

Вечером я выбираюсь из тугаев на равнину. С нее видна вся большая Сюгатинская равнина. Солнце быстро клонилось к горизонту, косые его лучи четко обрисовали ложбинки и холмики. Пустыня, вначале желтая, стала оранжевой, потом посинела. Ветер затих, и тишина повисла над землей. В это время с гор надо мной пролетел орел-могильник. Он круто снизился, сел на вершину горы над самой равниной и застыл как изваяние, как будто он смотрел на равнину, на солнце, постепенно уходящее за горы, на большую пустыню, а меня не замечал, ни разу не обернулся в мою сторону.

Солнце скрылось. Потемнела равнина. Только вершины далеких гор еще золотились от его лучей. Но вот и они погасли. Загорелась первая звезда. И тогда орел взмахнул крыльями, тяжело поднялся в воздух и полетел обратно.

План кургана

Пробираясь через заросли к биваку, я думал о том, почему мы считаем, что ощущение красоты свойственно только человеку, и тем самым ставим между ним и животным миром планеты преграду. Некоторые птицы украшают свои гнезда яркими и блестящими предметами, звери, птицы, насекомые часто очень ярко и красиво окрашены для того, чтобы привлекать друг друга. Почему орел-могильник не мог прилететь на эту гору издалека только ради того, чтобы полюбоваться картиной обширной равнины, погружающейся в сумерки.

Перед тем как покинуть Бартугай, этот гостеприимный уголок природы, я обращаю внимание на то, что здесь много курганов. Они очень древние, камни, из которых они сложены, занесены почвой и едва из нее видны. Многие курганы невелики, но, как правило, окружены камнями, или же камни расположены вокруг кургана четырехугольником. Есть и несколько больших курганов. Особенно интересны и многочисленны курганы, расположенные на правом берегу Чилика километрах в трех от урочища и примерно напротив его средней части. Один такой курган диаметром около двадцати метров. Он окружен кольцом из кружочков, выложенных каждый строго на восьми камнях. Кольцо слегка эллиптическое. С западной стороны оно прервано двумя большими тоже восьмикаменными кругами. Против одного из них еще более к западу находится прямоугольная площадка, выложенная камнями. С восточной стороны кургана в ряд выложены четыре больших восьмикаменных кружка. По структуре курганы типично сакские и относятся примерно к нескольким векам до нашей эры. Аналогичные курганы есть во многих местах Семиречья.

Что означает строгое соблюдение числа камней в кругах, число этих кругов, их расположение, форма эллипса. Для чего служила прямоугольная площадка? Без сомнения, все сооружение отражает какое-то мировоззрение, обычай, сложный ритуал, возможно, математическую закономерность, астрономические значения. Будет ли когда-нибудь раскрыта загадка сакских курганов? Отсюда, из этого древнего некрополя, среди глухой пустыни, где стоит вечная тишина, видны просторы и долины, и окружающие горы, и само урочище все на виду — величественное, прекрасное и зеленое.

Обилие курганов вокруг Бартугая не случайно. Испокон веков Бартугай привлекал человека, кроме того, он считался священным, в нем совершались обряды, справлялись праздники. Ведь здесь так хорошо и отрадно после жаркой пустыни, раскаленного на солнце щебня, песка, пыльной глины да жалких растений!

Кончилась поездка. Пора в обратный путь. Я бросаю взгляд на красные горы, на зеленую полосу урочища Бартугай, на желтую Сюгатинскую равнину с надеждой еще раз побывать в этом чудесном уголке природы.