В пустынях Казахстана

Бессточная впадина Сорбулак

Вспоминаю свою первую поездку на Сорбулак, как сон. Была она давно, вскоре после окончания Великой Отечественной войны и возвращения из армии, и запечатлелась на всю жизнь.

…Весна, пустыня прихорашивается, покрывается нежной зеленью. Здесь всюду норки пустынного тарантула с аккуратно подогнанной крышечкой. Еще видны норки пустынных мокриц, пчел-галикт, свежие холмики насыпей желтых муравьев туркестанских кампонотусов. Иногда я теряю ориентир и оглядываюсь — где мой велосипед? Он едва виден среди кустиков терескена.

Но вот глаза подмечают необычное. Проходят секунды, пока доходит до сознания: степной удавчик! Я рад встрече. Он удивительно покладист, лежит спокойно на руках, и его желтые глаза невозмутимо смотрят на окружающее. Удавчика я обязательно возьму с собой, мы теперь будем до самого города вместе путешествовать. Я спешу к велосипеду и, едва сделав несколько шагов, натыкаюсь на степную гадюку. Она шипит, извивается, раскрыв пасть, делает резкий бросок вперед — пугает меня. Гадюку тоже надо бы привезти в город, в Институт зоологии, герпетологам. Удавчика я кладу в карман, а гадюку, схватив за шею пинцетом, несу к велосипеду и вдруг, вот случайность, натыкаюсь на другую. Придавив ее ногой, думаю, что с нею делать. В это мгновение вижу всадника с большим лохматым псом. Он держит его, наверное очень злого, на веревке, с испугом смотрит на гадюку в пинцете, переводит взгляд на вторую под ногой и замечает 31 удавчика, выглядывающего из кармана. В стороне медленно плывет отара овец. Вот как я увлекся! В глухой пустыне не заметил ни собаки, ни всадника, ни овец. Пастух резко отворачивает коня в сторону. На его лице написан страх и удивление.

В это время удавчик выбирается из кармана. Приходится его брать в левую руку, в правой, в пинцете, — гадюка.

— Зачем змею держишь руками, почему не кусает?

— Эта змея добрая, — поясняю я. — Вот видишь, голова у нее узкая, хвост толстый, зрачок круглый. А эта змея, — показываю я на гадюку, — злая, голова широкая, хвост тонкий, зрачок, как у кошки. На, возьми, подержи в руках добрую.

Пастух в ужасе пятится от змеи.

— Нет, нет, пожалуйста, не надо, — умоляет он. — Твоя змея все равно страшная. Твоя змея, как беркут. Она тебе ищет другую змею.

Лохматый пес смотрит на удавчика, устрашающе ворчит и скалит зубы.

Гадюк я заталкиваю в мешочек, а удавчика — в карман. Теперь я не один, нас четверо. Ну что же, продолжим путь дальше! Нелегко ехать на велосипеде по полевой дороге с грузом. Со мною спальный мешок, запас еды и воды.

Через несколько часов пути далеко над горизонтом заметил белое зарево. Уж не там ли Сорбулак? Свернув с дороги, иду целиной по направлению к нему, лавируя между кустиками терескена и верблюжьей колючки. Еще час пути — и открылась обширная впадина километров десять в диаметре, искрящаяся белой солью. Испокон веков сюда, в эту громадную чашу, стекались талые и дождевые воды. И грунтовые воды залегают недалеко. Земля, нагреваемая и подсушиваемая солнцем, как фитиль, впитывает влагу. Вода, испаряясь, оставляет на поверхности соли. За многие тысячелетия здесь скопилась масса солей. Так и возникает то, что казахи называют «сор». Кое-где по впадине разгуливали легкие смерчи, поднимая в воздух белую пыль. Впадину пересекала казавшаяся на белом фоне черной узенькая полоска воды, окаймленная реденькими тростниками.

Обширные солончаки, поросшие солянками, окружают урочище Сорбулак

Вода в ручье соленая. У его истока виднелось маленькое болотце, с краю которого из-под земли выбивались струйки почти пресной воды. Здесь я и остановился.

Обширная площадь топкой грязи, прикрытая белым налетом, кое-где сверкала длинными причудливыми кристаллами соли. Полнейшее безлюдье и тишина создавали своеобразное настроение. Здесь оказалось много разнообразных насекомых. Пресное болотце, судя по следам, посещалось многими жителями пустыни. Тут были отпечатки лап и барсука, и лисицы, и даже нескольких волков. Пить воду сырой невозможно: она сильно пахла сероводородом. По опыту я знал, что запах этого газа легко исчезает при кипячении.

По тонкому илу наследил барсук

Среди солянок оказалось множество нор тарантулов, которыми я тогда особенно интересовался.

Наступил вечер. Высоко над землей стали быстро проноситься какие-то бабочки. При полном безветрии они все летели в одном направлении — почти на запад. Но ни одной из них мне не удалось пойман». Массовые перелеты бабочек известны издавна. Некоторые бабочки летят осенью на юг, где зимуют, а весной, подобно птицам, возвращаются на северную родину. Но о бабочках пустыни, совершающих перекочевки, никто ничего не знал.

Потом раздались легкие пощелкивания о брезентовый верх спального мешка: что-то почти отвесно, подобно дождю, падало сверху. Вот пощелкивания стали учащаться, и вокруг на земле закопошились маленькие жужелицы-омары. Жуки, видимо, тоже летели на большой высоте. Неужели и они затеяли массовое переселение и пролетая над пустыней, внезапно снизились? Как будто подобные вещи не известны для жужелиц! Дождь из жужелиц продолжался недолго.

Еще более сгустились сумерки. Начала гаснуть вечерняя зорька, и, как бывает на юге, быстро наступила ночь, загорелись звезды. День закончился, пора бы вскипятить чай и вдоволь напиться после жаркого дня и тяжелого путешествия. Топлива не было. Все же из мелких стеблей растений я разложил маленький костер и повесил над ним котелок с водой.

Стояла удивительная тишина, было слышно тиканье карманных часов и биение крови в висках. Иногда раздавалось гудение, отдаленно похожее на звук мотора самолета. Потом гудение стало громче. Совсем рядом пролетело что-то большое, черное и шлепнулось у костра. Это был самый крупный из наших жуков-навозников — гомалокопр, бронированный красавец, с широкими передними ногами — лопатами, лакированным черным костюмом. Вслед за ним второй жук, покружившись в воздухе, упал прямо в костер, разбросав его маленькое пламя. Третий стукнулся о дужку котелка. Воздух наполнился жужжанием крыльев, а сухая трава зашелестела от множества жуков. Вскоре костер был разбросан, а красавцы навозники ползли и летели со всех сторон. О чае не приходилось и думать… Попил тепловатой, пахнущей сероводородом воды, залез в спальный мешок. Лет жуков постепенно затих, а те, что приземлились возле меня, расползлись или улетели.

Жук-навозник, бронированный красавец

Ночью с холмов раздался заунывный вой волков. Хищники были явно недовольны, что я занял место водопоя. Потом что-то крупное застучало лапами по спальному мешку. Я пригляделся. По брезенту бродила большая фаланга. Размахивая ногами в мешке, попытался ее сбросить. Но она, такая наглая, промчалась к голове, по пути схватила меня за палец и скрылась в темноте.

На соленой впадине я провел еще один день. Царапина от укуса фаланги в сухом и солнечном климате пустыни быстро присохла. Впрочем, о ней я не беспокоился: фаланги не имеют ядовитых желез, и слухи об опасности этих паукообразных вымышлены. Но на следующий день уже не было больших навозников, и никто не мешал кипятить чай, совсем не летели бабочки, не падали сверху жужелицы-омары, исчезли и волки, и вечер казался обыденным…

Фаланга — ночное животное, и увидеть ее при дневном свете можно только рано утром

Прошло много лет. Теперь обстановка изменилась, изменился и характер путешествий. Не на велосипеде и не по пыльной проселочной дороге, а на машине и по асфальту быстро промчались мы до станции Чемолган, заправили баки газика горючим и, не съезжая с асфальта, направились к Сорбулаку. Дорога вела к недавно созданному Куртинскому водохранилищу. По сторонам ее на холмах, когда-то покрытых степными травами, колосились хлеба. Кое-где виднелись белые домики отделений зерносовхоза. Иногда рядом тянулись молодые придорожные насаждения из карагача. Ранее дикая и безлюдная пустыня преобразилась… Но вот поля отступили, и вновь, как и тогда много лет назад, я увидел роскошные синие дали. Весна обильными осадками напоила землю влагой и она покрылась густыми травами.

Вот вдали виден и Сорбулак. Я сразу узнал его. Он оказался все тем же в обширных просторах бескрайней пустыни: зеленым, пышным, украшенным красными маками. Только теперь на месте солончака блестело, отливая синевой неба, озеро: многоснежная зима да обильные весенние дожди заполнили почти до края эту бессточную впадину. Голые белые берега да редкие шапки солянок отличали его от настоящего озера. На этот раз над ним не сверкало светлым заревом небо.

Вблизи Сорбулака на холмах на месте зимовок скота кое-где виднелись домики чабанов. Но степь была безлюдна, тиха, и природа казалась задумчивой. Далеко на горизонте в прозрачном воздухе, промытом недавними дождями, продутом ночными ветрами, синей полосой виднелся хребет Заилийского Алатау.

Я съехал с асфальта на проселочную дорогу миновал несколько домиков с загонами для скота, попал на старую дорогу, похожую на неглубокий с пологими стенками канал Сотни лет по этой дороге шли караваны, мчались всадники, перегоняли стада животных, а потом, до того как провели асфальт, основательно поездили и машины (и пыль, поднимаемая ими, относилась ветрами в сторону, углубляя дорогу). Теперь дорога заброшена и постепенно зарастает травами. Вдоль дороги тянутся заросли брунца, или, как называют ботаники это растение, софоры лисохвостной. Оно удивительно стойко. Можно без конца вырывать его из земли, и глубокие корни без устали будут посылать новые ростки, отстаивая свое право на жизнь. Софора — бич пастбищ. Там, где много скота и пастбищные растения угнетены, не испытывая конкуренции с другими растениями, софора пышно разрастается, а скотина обходит стороной это несъедобное и ядовитое растение. Ботаники утверждают, что родина софоры — юг Средней Азии. Ныне она победоносно шествует к северу, завоевывая все новые и новые пространства.

Недругов у софоры немного, один из них — крошечный, видимей только под сильным увеличением, клещик-эриофиид. Эта крошечка проникает в цветки растения и, поселившись в них, устраивает их необыкновенное превращение. Каждая зачаточная тычиночка и пестик соцветия усиленно растут, превращаются в тонкий, сантиметров десять длиной, гибкий цилиндрик с продольной тесной сомкнутой трещинкой. Все, вместе взятые, измененные тычинки соцветия образуют густую волосатую фиолетовую или, реже, зеленую метелку От цветка софоры не остается и следа. Растение обеспложивается, не дает семян.

Еще ранее я просмотрел всю литературу по цецидохогии — есть такая наука о галлах растений — и не нашел упоминания про такой галл. Никто ничего не знал и о его возбудителе. В каждой волосинке галла оказалось множество этих удивительных созданий. Малыши, прицепившись к взрослым, переезжали с места на место, и вся эта кашица беловатых точек представляла собой хотя и примитивное, но вполне слаженное общество, наверное, со своими неведомыми нам законами.

К осени, когда галлы подсыхали, многочисленные его жите хи бесследно исчезали. Где они зимуют, как расселяются, как весной находят свое растение-прокормителя, какими си хами преобразуют его природу, заставляя растить несуразную мохнатую метелку вместо белых душистых цветков, как живут, размножаются — все это было очень интересно узнать.

Свернув с дороги и проехав по цехине, я остановился недалеко от кромки озера, поросшей редкими кочками солянок. Вокруг расстилалась серополынная пустыня. Тронутая колесами машины, она источала терпкий и приятный запах. Едва только был расстелен на земле тент, как на него со всех сторон тотчас же забрались кобылки, мелкие цикадки, разные клопики. Не спеша на него умостился и зеленый богомол, а за ним прошагал, покачиваясь из стороны в сторону, палочник.

Шилоклювки и кулички-xoдулочники — очень элегантные птицы

Появление машины у Сорбулака было встречено тревожными криками шилоклювок. Черно-белые, длинноногие, с клювом, слегка изогнутым кверху, они в довольно резкой форме заявили протест вселению в их гнездовые владения. К шилоклювкам вскоре с еще большим рвением примкнули несколько куличков-ходулочников. Эти элегантные птицы с очень длинными, похожими на ходули, ярко-красными ногами с настойчивостью преследуют человека своими бесконечными и тоскливыми криками. К счастью рвение шилоклювок было не особенно велико. Ходулочники прилетели с другой стороны озера, где виднелись тростники и где когда-го я ночевал у ручья, пытаясь вскипятить пахнущую сероводородом воду. Протест этих птиц носил скорее символический характер, так как наше присутствие не представляло никакой опасности для их потомства.

В одном месте пышно разрослись и зацвели солянки. Цветочки — крохотные, едва заметные белые точечки. Без лупы их не рассмотреть Но скольким насекомым они дают жизнь! Возле них вьются серые пчелки, на лету засовывают хоботки в кладовые нектара. Мухи-жужжало, бабочки-белянки и желтушки тоже ухитряются добыть пропитание из миниатюрных нектарников. Еще сидят на цветках муравьи-бегунки и муравьи-тапиномы.

Издалека заметна над цветущими солянками большая оранжевая оса-калигурт, истребительница крупных кузнечиков и кобылок. Она обладает отличным жалом, никого не боится, ни на кого не обращает внимания, спокойная и независимая. Столь же неосторожны черные с желтой перевязью осы-сколии, охотницы за личинками хрущей Местами очень много жуков-коровок Лихачева и их личинок.

У мухи-жужжало длинный хоботок с помощью которою она на лету насыщается нектаром цветков

Но особенно богат мир мух-жужжал, этих неутомимых и виртуозных пилотов. Их несколько видов: одни совсем маленькие, светло-желтые, другие чуть побольше, размером с домашнюю муху, и темнее. И еще несколько крупных, элегантных, пушистых, бархатисто-черных, с ярко-белыми перевязями. Больше и резвее всех тех, кто размером с домашнюю муху. Звон крыльев их громкий, высокий. Судя по тону, крылья в полете делают не менее трехсот взмахов в секунду! Полет их характерен. Жужжало застынет на месте, ринется в сторону, возвратится обратно и снова повиснет в воздухе. Я пытаюсь изловить неутомимых жужжал. Но никакой самый быстрый и точный взмах сачком не помогает. Сачок пуст, а муха висит снова в стороне как ни в чем не бывало и слегка покачивается на своих изумительных крыльях.

На чистую от растений площадку садится оса-бембекс — охотник за слепнями и как всегда после усиленного полета, энергично втягивает и вытягивает брюшко, дышит, засасывая в трахеи воздух. Потом бросается на жужжало. В воздухе клубок неразличимых тел. Нет, осе не угнаться за жужжалой, и она садится на землю. Жужжало, будто сознавая свою неуязвимость, реет почти над самой охотницей. Та не выдерживает — и вновь в воздухе погоня. И так несколько раз. Оса и муха явно играют от избытка здоровья и сил.

В Сорбулаке плодится множество ветвистоусых комариков Справив свои брачные дела, они, умирая, падают на землю. И уж тогда над ними пируют многочисленные муравьи бегунки, тетрамориумы, проформики и кардиокондили. Еды всем хватает, все оживлены, деятельны, сыты. Даже муравьи-жнецы — вегетарианцы, питающиеся зернами растений, и те волокут в свои жилища трупы звонцов. Но больше всех, пожалуй, объедаются паучки-тенетники. На сочных зеленых солянках возле их тенет развешано много белых кокончиков с яичками и маленькими паучками.

Над Сорбулаком стонут ходулочники, кричат чайки, иногда просвистит крыльями стайка уток. Низко-низко, над самыми солянками, летают ласточки. Жарко, сухо, и мелкие насекомые не желают подниматься в воздух. Но на солнце находит облачко, на землю падает несколько капель дождя, и ласточки, вопреки народной примете о погоде, сразу же взмывают кверху: их добыча рискнула теперь расстаться со спасительными зарослями трав.

Вот случайно кем-то оброненная большая из синей пластмассы пробка. Предмет заметный, и лиса на нем обозначила свою метку, свой охотничий участок. Еще я вижу кучку мелко раздробленных панцирей черепах. Это работа орлов! Птицам приходится высоко поднимать в воздух свою добычу, чтобы разбить такую мощную броню о сухую землю.

Кромка солончака у воды изборождена длинными извилинами-валиками. Это, не смея показаться на поверхность, поднимая над собой корочку земли, пробирались медведки. Что они там разыскивали, чем питались — трудно сказать. Осторожность медведок не напрасна. Кое-где виднелись следы охоты барсука. Узкой лапой зверь легко выцарапывал из норок эту в общем крупную добычу. Здесь было немало этих насекомых В сторону тростничков все время пролетали озерные чайки, и в их клювах болтались медведки. Как они их находи хи и вытаскивали из-под земли— уму непостижимо!

На берегах Сорбулака отличные следовые страницы. Поэтому, повесив на себя полевую сумку, несколько фотоаппаратов, а также захватив баночку с гипсом и фляжку с водой для того, чтобы снять отпечатки понравившихся следов, я отправляюсь бродить по гладкой солончаковой земле.

Что за узкая черная полоска, протянувшаяся по недавней линии береговой кромки воды? Она, оказывается, состоит из маленьких погибших синих листогрызов. Их здесь множество. Как жуки попали в воду? Вероятно, перелетая Сорбулак, сбитые ветром, они падали в воду и уже не могли выбраться из нее. По гладкой земле носились светлые жуки-скакуны. Их личинки всюду наделали норки с аккуратным круглым входом.

Как я и ожидал, здесь оказалось немало следов. Больше всего натоптала маленькая лисичка-корсак, и, хотя ей здесь, казалось, делать было нечего, отпечатки ее лап виднелись всюду. Впрочем, может быть, она, хитрая, промышляла птенчиков шилоклювок, а обездоленные родители не зря проявляли сейчас столь истерический характер.

Бронзовки поедают цветы солодки

Жуки-нарывники — обычнейшие обитатели пустыни

Страшный бич пустынь и оазисов — азиатская саранча в нашей стране побеждена

Не ждал я увидеть здесь на открытой пустыне следы семейки косуль. Осторожные животные бродили по простору солончака, потом собрались кучкой, потоптались на месте и вновь разошлись. Там, где почва плотная, животные отпечатывали копыта красивым «сердечком». Но едва только ступали на топкую почву, как след преображался, копытца для большой опоры сильно расходились в стороны, оставив еще и отпечатки «коготков».

Мне понравилось несколько следов барсука и корсака. Но я не стал пользоваться гипсом, а взял и вырезал кусочки почвы вместе со следами. Потом, когда они высохли и затвердели, экспонат для коллекции следов получился отличный.

На вязкую почву солончака забредали черепахи. Их следов (закорючек) было немало. У большинства черепах все же хватало сообразительности повернуть обратно. Прочная броня и недоступность врагам не способствовали развитию психической способности у этого животного, и о хна не пожелала свернуть с заранее намеченного пути и безнадежно застряла в жидком иле недалеко от кромки воды.

С высоких холмов на голые солончаки, как на дачу, переселились муравьи-бегунки. Аккуратные холмики их гнезд виднелись во многих местах. Неутомимые землекопы, они из выносимой наверх земли быстро возвели идеально круглые курганчики, похожие на миниатюрные кратеры. Курганчики, быстро высохнув, стали крепкими. Они — отличная защита подземных жилищ на случай проливного дождя и возможного наводнения. В жаркой сухой пустыне бегунки никогда не делают таких курганчиков. Там они ни к чему. Сухая мелкая земля, вынесенная наверх, разбрасывается в стороны и развеивается ветрами. Под курганчиком располагались широкие и обширные залы. Никогда, даже у самых крупных муравьев, не приходилось встречать таких просторных помещений, как здесь. Ради пристрастия к излишкам жилплощади муравьям приходится трудиться едва хи не в несколько раз больше обычного. Очевидно, чем 39 крупнее камеры, тем сильнее обмен воздуха и меньше влажность. Этот своеобразный дренаж сушит почву. Так, муравьи устраивают помещения не только с неодинаковой температурой, размещая камеры на различной глубине от поверхности земли, но и с определенной влажностью.

Но почему бегункам нравятся голые, открытые площадки пустынь? Казалось бы, на бесплодной земле им нечего делать. Эта загадка долго меня занимала. Оказалось, что на землю постоянно падают летящие насекомые, одни — случайно, другие — погибая. Неутомимому бегунку легко разыскивать такую добычу, легко по гладкой поверхности и дотащить ее до своего жилища с большого расстояния.

В одном месте я увидел старательно работающую самочку бегунка. После брачного полета она обосновалась на голом берегу вдали от опасности. Здесь, вырыв норку, заботливая мать вырастит своих первых дочерей-помощниц и, возможно, если судьба ей будет благоприятствовать, положит начало новому муравейнику.

Как и прежде, поразило на Сорбулаке обилие трупиков навозников громадных гамалокопров, скарабеев и других, поменьше размерами. Жуки гибли, влипая в жидкий солончак. Что влекло сюда этих крупных и сильных насекомых?

Вдали от Сорбулака в степи среди яркой зелени виднелась красная полоска цветущего мака. А далее за ней сверкал большой ярко-голубой залив или озерко. Я уже целых полчаса бреду к голубой полоске по степи (пустыней сейчас нельзя назвать эту землю), а она все еще далеко.

Кое-где шевелится трава. Среди растений неторопливо ковыляют степные черепахи. Они подолгу всматриваются в меня, моргая маленькими подслеповатыми глазками, затем втягивают голову и ноги под панцирь пряча свое тело под надежную защиту прочного бункера.

Среди сизой полыни видны скопления больших серо-голубых, в изящных полосочках и пятнышках гусениц походного шелкопряда. Их дружные семейки, братья и сестры, вышедшие из яйцекладки матери, все еще не расстались друг с другом, путешествуют походным строем. На ночлег и на время линьки гусеницы собираются плотным клубком. Но вскоре они разбредутся и превратятся в куколок, из которых через несколько дней вылетят бабочки.

Вблизи Сорбулака растет обильно плодоносящая селитрянка: ее ягоды съедобны

Гусеницы походного шелкопряда живут семьями, но, прежде чем окуклиться, расползаются в разные стороны

Хищный ктырь поймал муху-жужжало

Возле небольшой татарской лебеды три муравья-бегунка деловито роют землю вокруг стебля. Осторожно я отгоняю одного за другим, но они с завидным упорством возвращаются обратно и вновь принимаются за прерванную работу. Может быть, в этом месте случайно завалило землей их товарища, и он, оказавшись в беспомощном положении, подает сигналы, просит их о помощи? Такое у бегунков я наблюдал не раз. Но земля в этом месте чиста, плотна и крепка. Тогда принимаюсь за раскопку и я. Вскоре добираюсь до корня и вижу на нем маленьких розовых личинок червеца. Так вот почему муравьи копали землю! Они пробивались к дойным коровушкам. Но как они почуяли их через слой земли толщиной в несколько сантиметров? Или, может быть, червецы сами подали сигнал: мол, мы здесь, ждем вас, вашей защиты и очень давно приготовили сладкое угощение!

Голубая полоска уже близка, и я начинаю догадываться, что это такое, но мое внимание неожиданно отвлекает изрытая ямами земля. Тут дикие свиньи основательно взрыхлили землю в поисках кореньев. Две крупные свиньи и пять подсвинков оставили на солончаке отпечатки крупных копыт и «коготков». Где же такие большие и заметные звери скрываются на день? Вокруг гладкая, слегка всхолмленная пустыня, и нет на ней ни зарослей густых высоких трав, ни кустов, ни деревьев.

Голубая полоска встретила меня густым ароматом нектара. Это цвели изящные и скромные незабудки, и было их так много, будто кусочек неба опустился на землю.

Незаметно пролетел день. Солнце уходит за холмы, розовое небо постепенно темнеет. Еще гуще синеет далекий хребет Заилийского Алатау. Теперь его белые вершины, покрытые ледниками, стали розовыми потом побагровели и внезапно потухли.

Пробудились жнецы, вышли из гнезда и полились черными ручейками по тропиночке за поспевшими зернами трав. В то время, когда сборщики урожая трудятся наверху, в темных камерах работают лущильщики зерна, освобождая их от оболочки. Носильщики отбросов выволакивают длинные чешуйки зерен пустынного злака и бросают их тут же на холмике вокруг входа. Некоторые из них волокут чешуйки далеко от гнезда по тропинке сборщиков до самой плантации, где происходит жатва, и там, покрутившись, бросают ношу. Кто они, такие несмышленые, и зачем так далеко несут на себе никчемный груз? Сборщики урожая, намерившись выбросить наружу шелуху зерна, понесли ее по привычному и изведанному пути на место жатвы. Привычка, говорят, вторая натура, и отказаться от нее нелегко не только муравьям.

В наступивших сумерках раздались далекие трубные крики журавлей.

Ночью меня разбудил хриплый крик лисицы. Очевидно, животное выражало таким образом свое недовольство появлением человека. Восточный ветер принес со стороны Сорбулака густой запах сероводорода. Дышать стало тяжело и неприятно. К счастью, восточный ветер вскоре пересилил западный — чистый, свежий, ароматный, пахнущий полынью. Запах сероводорода навел меня на мысль о том, что, может быть, обманутые им, и летели к Сорбулаку гамалокопры, скарабеи и другие навозники Когда под знойным солнцем выгорает пустыня, а скот угоняют на летние пастбища Далеко в горы, они, бедные, голодая, летели сюда, уловив этот предательский запах, отдаленно напоминавший их исконную добычу — навоз.

Рассвет совпал с далеким и многоголосым криком чаек. Где-то на другом берегу была их колония Потом с неба полились трели жаворонков и зазвенел от их песен воздух. Чайки неожиданно полетели одна за другой с озера в степь, все в одном направлении — на запад к далеким синим холмам. Вскоре чаек не осталось ни одной. Далеко на горизонте на холмах, будто букашки, медленно ползают тракторы. А за тракторами вьются белые точки. Становится понятным: едва только трактористы приступили к работе, как чайки примчались на пахоту. Здесь отличная пожива — масса почвенных насекомых. Не там ли птицы добывают медведок?

Захотелось побывать у полоски тростников на противоположном берегу Сорбулака. По целине, раскачиваясь на ложбинах, направляюсь туда на газике. Вот наконец и попутная дорога. Полоска тростничков отсюда недалеко, до нее каких-нибудь двести-триста метров. Она тянется вдоль родничка. По нему и дано название этого своеобразного уголка пустыни: ручеек — по-казахски «булак», солончаковая впадина — «сор». В бинокль я вижу за тростничками обширное поле черной грязи, едва прикрытой водой, и на ней множество птиц. Стоят серые журавли, повернули в мою сторону головы. Торчат головки каких-то уток. Их там очень много.

Я поспешно вытаскиваю фоторужье и медленно приближаюсь к этому царству пернатых. Птицы застыли, насторожились. У них нет доверия к человеку, и мне не удается подойти на верный фотовыстрел. Вскоре в воздух поднимается стая журавлей и, слегка покружившись, усаживается у того берега Сорбулака, который я недавно покинул. За ними взлетает табун гусей, выстраивается прямой линией и тянется далеко за горизонт пустыни. Я успеваю их подсчитать: в табуне около сотни птиц! За гусями взлетает стайка уток-отаек и с громкими воплями уносится в сторону. Потом, сверкая большими крыльями, поднимаются крупные пегие утки. Последней покидает место птичьего сборища стайка шустрых чирков.

Мне жаль потревоженных птиц и в то же время радостно, что вот здесь они нашли приют, и никто не тревожит их покой. Идеи охраны природы постепенно проникают в сознание людей, а слово «браконьер» становится бранным.

Но откуда сейчас, в середине июня, в разгар гнездового периода, когда птицы давно уже живут только парами, занятые заботами о потомстве, могли оказаться стаи журавлей, гусей и уток? Кто они — холостяки, отказавшиеся от семейных забот, или, может быть, молодежь, которой полагалось еще год похолостовать, набраться птичьей мудрости, подготовиться к исполнению родительских обязанностей?

Потом я брожу вдоль ручья, натыкаюсь на колонию барсучьих нор. Ночной и домовитый житель сейчас мирно спит в тишине в своих просторных подземных апартаментах, и нет ему никакого дела до жаркого солнца, повиснувшего над заснувшим Сорбу лаком. Потом нахожу небольшую кочку из сухой земли вблизи тростников, усаживаюсь на нее, вынимаю тетрадь и принимаюсь за записи. Строчки одна за другой ложатся на бумагу, я забылся, отключился от окружающего меня мира, и до моего сознания не сразу доходит странный и очень знакомый звук: из тростников раздается негромкое хрюканье диких свиней. Побродив ночью по голой пустыне, животные нашли это единственное убежище небольшой клочок тростниковых зарос лей среди заболоченного ручейка, в жидкой, пахнущей сероводородом грязи.

Надо поскорее убираться отсюда.

Дальше путь продолжается по восточной стороне озера. Впереди бугор. Он возвышается над берегом. Что там? А на бугре бьет прекрасный и чистый родничок. Рядом с ним и чуть выше его остатки сакской могилы, выложенной привезенными издалека каменными плитами. Видимо, над могилой когда-то был курган, но постепенно его разрушило водой и ветрами.

Продолжаю путь дальше по восточной стороне Сорбулака. Скоро он кончится, а там уже асфальт.

Стала меняться погода, сначала подул ветер, озеро покрылось рябью, посинело. Потом по небу пошли кучевые облака, за ними потянулись большие, высокие и темные. На горизонте появились вихри темной пыли. Длинными космами они поднимались кверху, переплетаясь друг с другом, сливались в сплошные серые громады. Это ветер поднял с пахоты почву. Надвигался ураган. Вскоре подул сильный ветер, пошел крупный дождь, и сразу же ослепительно белый солончак потемнел и преобразился. Затем на небе засияла яркая и пологая радуга. Ее середину заволокла черная туча пыли, идущей впереди дождя.

Прошел дождь и исчезла белизна соли

Дождь был недолгим, и, когда он закончился, в воздухе стало прохладно и свежо. К тому же солнце клонилось к горизонту. Мгновенно оживились муравьи-жнецы — любители прохлады, выползли из своих подземных убежищ, потянулись во все стороны искать поживу. В страшной суете затеяли пересечение муравейника муравьи-тапиномы. Выбрались наружу муравьи-тетрамориумы. Лишь бегункам — любителям зноя не по себе, они спрятались в свои хоромы.

Среди оживленной процессии красногрудых жнецов я вижу сутулую черную самку. Если из гнезда уходит на прогулку единственная самка, что случается очень редко, муравьи поднимают тревогу, опасаясь за судьбу своей родительницы. А здесь — хоть бы кто-нибудь обратил на нее внимание, будто так и надо. Я наблюдаю за ее прогулкой и вдруг замечаю другую такую же самку, за ней — еще, а потом — удивлению моему нет конца — десять самок прогуливаются вокруг муравейника вместе с рабочими, а одна, самая деятельная, подтащила к входу большую палочку и уложила ее над ним сверху. Он, кстати, слишком велик, его следует уменьшить, и палочек над ним наложено уже немало трудолюбивой родительницей. Все палочки большие, такие даже крупный солдат не принесет.

Долго продолжалась прогулка самок. Но ветер подсушивал землю, солончак постепенно стал белеть. И это быстрое превращение пейзажа казалось таким необычным! Многие самки стали скрываться в подземелье. Меня удивляло, что в одном муравейнике их столько оказалось.

Впрочем, в жизни муравьев нет трафарета, и постепенно из-за стечения различных обстоятельств могут складываться самые различные ситуации. Обычно, когда самка одна, ее берегут, она занята, кладет яички. Когда же самок много, пищи мало, делать нечего, почемл бы не участвовать в общем труде?

Вот и конец Сорбулака.

С асфальтового шоссе, оборачиваясь назад, я гляжу на обширную впадину, созданную многими тысячелетиями жизни пустыни.

Прощай, Сорбулак! А может быть, и до следующего свидания