В Россию с любовью

ГЛАВА 9 АТУ ЕГО, АТУ!

Слишком знойный день для августа, автоматически отметил про себя Громов, выруливая с проезда Художественного театра на бывшую улицу Горького, новое название которой почему-то упорно не желало укладываться у него в голове. Все предвещало грозу, во всяком случае, в это хотелось верить.

А пока суд да дело, Громов держал курс прямиком на Шереметьево. Он уже понимал, что не успокоится, пока собственными глазами не увидит задержание Артура Задова в аэропорту. После недавней диверсии на благополучное завершение операции рассчитывать не приходилось. Какой-то новый подвох здесь чудился, какой-то неожиданный сюрприз — разумеется, неприятный, как это чаще всего случается. Пришла беда, отворяй ворота. Не люди придумали эту зловещую закономерность, но они ее верно подметили. События приняли необратимый ход. Теперь Громов был просто обязан хотя бы одним глазком взглянуть на материалы, касающиеся крушения самолета с гуманитарной помощью. Плевать ему было сейчас на возможную утечку информации. В первую очередь интересовали его причины произошедшей трагедии, вернее, ее конкретные виновники. Глупо ведь крушить верхушки сорняков, оставляя корни в земле. А Громов собирался докопаться до сути. И тех, кто устроил ему подлую ловушку, ожидало все что угодно, только не суд и не следствие.

Громов много чего умел в этой жизни, но вот долго судить да рядить у него не получалось. Не был он также мастаком по проведению экспертиз. И не являлся служащим конторы по оказанию ритуальных услуг. А та контора, которую он представлял, относилась к самодеятельности своих сотрудников очень недоброжелательно. Вот почему место трагедии Громов покинул без особых угрызений совести.

Доложи он, что отправился на встречу с Шадурой вместе со своей сожительницей, и на карьере можно ставить жирный крест. Даже если его лишь временно отстранят от дел, то как потом искать убийц Ларисы? Он ведь пообещал ей мысленно, что непременно найдет этих сучьих выродков. Ей, скорее всего, легче от этого не станет. Но ему подобный обет позволял хоть как-то смириться с гложущим чувством вины. Погибнуть должен был Громов. Значит, теперь он в какой-то мере жил за чужой счет. А ходить в должниках ему претило.

Он смотрел на дорогу, стремительно убегающую под колеса, и пытался представить себе Ларису. Живой, улыбающейся. Даже хотя бы просто лениво валяющейся на диване. Ничего не получалось. Зато явственно виделись две растерянные человеческие фигуры, топчущиеся возле груды багажа на вокзальном перроне. Ларисины родители не скоро узнают, что им больше не суждено увидеть свою дочь. Установление личности погибшей займет значительно больше времени, чем сумеют продержаться в Первопрестольной двое пожилых днепропетровчан со своими тюками и баулами. Так что специально заготовленные тосты и анекдоты пропадут впустую. Гостинцы испортятся. И хотя сегодня приключилась трагедия пострашнее, мысль об этом причиняла боль.

Не думать, не вспоминать! Громов стиснул зубы так, словно закусил невидимые удила. Сожаления делают мужчину слабым или чересчур импульсивным для того, чтобы хладнокровно достигать цели. Было и прошло. Потерянного не воротишь. Подавшись вперед, Громов до предела утопил педаль газа.

Несущиеся на северо-запад столицы «Жигули» седьмой модели попытался остановить лишь один сонный гибэдэдэшник, но тут же стыдливо спрятал свой жезл за спину. Номер бледной «семерки» относился к той серии, которая давала право на бесконтрольный проезд по всей территории России.

Машиной Громова наградили за поимку одного умника, попытавшегося завернуть кредитную линию, направленную в Центробанк, на свои счета. По специальному распоряжению президента, Громову вручили также приличную денежную премию. Небольшая часть ее была истрачена им на себя, львиная доля отправлена семье в Курганск, а остатки, изрядно пощипанные Ларисой, составили при переводе на доллары ровно 2000. Но Громов никогда не жалел о потраченных деньгах, точно так же, как не строил планов по их накоплению. Те, кому это было близко по натуре, занимались в подлунном мире совсем другими делами и катались на совсем других машинах.

Двигатель «семерки», заботливо перебранный Громовым под наблюдением лучшего автослесаря Управления, работал безупречно. Иногда, переключая скорость или притормаживая на поворотах, Громов ловил себя на мысли, что относится к машине нежнее и бережнее, чем к Ларисе. Как к живому существу. Впрочем, похожее чувство он испытывал, когда смазывал свой револьвер. Ему нравились любые безотказные механизмы. А еще он любил скорость, прямые пути и контрастные изображения.

Вырвавшись из Москвы с ее заторами, Громов рассчитывал, что с ветерком прокатится по трассе, ведущей в аэропорт, но, перемещаясь из ряда в ряд, очень скоро вспомнил, что нынче пятница, а значит, за город дружно рвутся все, у кого имеются там дачные участки и коттеджи. И хотя до конца рабочего дня было еще очень далеко, на север тянулся нескончаемый поток разномастных автомобилей с набитыми провизией багажниками.

Уже подъезжая к десятиугольному зданию аэропорта с алюминиевым фасадом и солнцезащитными стеклами в восемь этажей, Громов поймал себя на мысли, что ему ужасно хочется уехать из Москвы подальше. Например, в родной Курганск, раз уж полковник Власов расщедрился на отгул и даже приплюсовал к нему сразу оба выходных дня. Ночная дорога и пара кассет с хорошей музыкой — разве этого мало, чтобы сполна насытиться своим одиночеством? А легкий привкус горечи — шут с ним! Это куда лучше приторной сладости или кислой скуки. Главное, чтобы не пресно.

«Не увлекайся, — одернул он себя. — Сейчас не время расслабляться. Сегодня ты уже проявил беспечность, и это закончилось очень плохо. Время возвращать долги».

Громов взглянул на часы. Минут через десять пассажиров нью-йоркского рейса должны будут пригласить на регистрацию, и Задов с толпой ничего не подозревающих пассажиров поплывет в расставленные на него сети.

Зафиксировать в людном зале участников операции оказалось настолько легко, что Громов даже рассердился на молокососов, выделяющихся в толпе своими пристальными взглядами и напряженными лицами. Лично он не поручил бы этим болванам следить даже за беременной козой.

Наведя справки насчет рейса Москва — Нью-Йорк, Громов неспешно прошелся по залу, подсчитывая общее количество участников группы захвата. Для перестраховки их крутилось вокруг не меньше пяти, хотя брать американца должны были при прохождении таможни — чинно, тихо, без лишнего шума. Пройдемте, мол, уважаемый гражданин Соединенных Штатов, для выполнения некоторых формальностей. Артур Задов ведь не беглый уголовник, не вооруженный террорист. Он не должен ничего заподозрить до самого последнего момента, а неуклюжие «топтуны» могут спугнуть его раньше времени. Вон один сверлит каждого входящего мужчину проницательным взглядом, а второй то и дело опускает голову к спрятанному под воротником микрофончику. Что путного он может доложить, интересно знать? Сообщить, что рубаха у него совершенно промокла под мышками? Вот уж точно: заставь дурака молиться, он и лоб расшибет. Хорошо, если только собственный!

Раздражаясь все сильнее, Громов купил бутылку пива и занял наблюдательный пост метрах в десяти от входа в сектор № 8. Устроившись на топчане, он изредка вскидывал бутылку донышком вверх, чтобы бросить незаметный взгляд на подходящих к стойке мужчин. Американского журналиста, физиономию которого Громов запомнил по фотографии, среди них не было. И он едва не поперхнулся пивом, когда девушка из-за регистрационной стойки громко окликнула направившегося прочь пассажира:

— Oh, Mister Zadoff, get back, please! Take your ticket!

Она предлагала вернуться и забрать билет высокому худому мужчине с мощным подбородком, которого назвала почему-то мистером Задовым, хотя он на такового не был похож даже приблизительно.

В этот момент Громов понял, что интуиция погнала его в аэропорт не напрасно.

У входа в здание аэропорта наблюдалось обычное скопление автомобилей и милиционеров, пассажиров и носильщиков багажа. Отъезжающие вперемешку с провожающими и приезжающие со встречающими просачивались сквозь двери в разных направлениях, не замечая друг друга, как обитатели параллельных миров. Там и здесь мелькали трубки мобильных телефонов, поднесенные к жаждущим ртам емкости с напитками, редкие пятна красочных букетов, пахнущих на один лад — вениками. В отдалении гудели исполинскими шмелями сразу два самолета, а еще один торжественно проплыл над людскими толпами, доказывая в очередной раз всю непостижимость законов аэродинамики. Механически жуя абсолютно безвкусное мороженое, Гарик постоял немного в сторонке, приноравливаясь к общему ритму движения. Он присматривался к лицам окружающих, стремясь стать похожим на обычного путешественника, в меру озабоченного, но, в общем-то, спокойного и даже равнодушного. Потом объектами его наблюдения стали одни только иностранцы, у которых следовало поучиться совмещать развязность и вежливость. Сеанс мимикрии прошел успешно, хотя пальцы Гарика стискивали ручку ноутбука несколько судорожно. В остальном он, и внутренне и внешне, был готов к последнему испытанию. Недоеденное эскимо решительно полетело в урну.

Окончательно удостоверившись, что никто не бросает на него косых взглядов, Гарик набрал в грудь побольше воздуха и, дождавшись, пока стеклянные створки двери раздвинутся перед ним, проник внутрь здания. Ему показалось, что он превратился в крохотную рыбешку, окунувшуюся в колоссальный аквариум, наполненный духотой, густыми ароматами и мешаниной голосов.

Гарик остановился напротив информационного табло, выискивая нужную строку. Регистрация на его рейс уже началась, и, гоняя во рту сладкую слюну, он направился к нужному сектору. При каждом шаге его напрягающаяся правая ягодица ощущала прикосновение хитрой расчески, покоящейся в заднем кармане. От оружия Гарик решил избавиться не раньше, чем его паспорт пройдет первичную проверку у стойки. До тех пор пока Гарик не втянулся в аэродромное чистилище, без которого не попадешь на небо, у него сохранялась надежда проложить себе путь к выходу, если при регистрации возникнут какие-то тёрки. Надежда, конечно, была призрачной, но лучше такая, чем вообще никакой. Остальное зависело от того, как карты лягут.

Гарик тупо уставился в спину старушки, стоящей перед ним у стойки. На плешивой голове божьего одуванчика не волосы, а седой пух, зато остальной прикид — хоть сейчас на молодежную тусовку. Тоже американка, догадался Гарик. Ему понравилось это мысленное тоже. Кажется, он по-настоящему вжился в свою роль. Если бы еще знать по-английски что-нибудь, кроме «сенкьюверимач» и «итизэтэйбл», то было бы совсем расшибись.

Одна из двух девушек за стойкой, принявшая от Гарика паспорт с вложенным в него билетом, что-то пролопотала с вопросительной интонацией. Концовка фразы показалась ему смутно знакомой:

— …Ду ю?

— Ес, ай ду, — наугад брякнул Гарик. Ему вдруг нестерпимо захотелось облегчить мочевой пузырь.

— О’кей, — легко согласилась девушка, возвращая паспорт, который не вызвал у нее ни малейших подозрений.

Схватив протянутую книжицу, Гарик ошалел от радости. С головой, пустой, как медный колокол, он резво зашагал в сторону туалета, когда был остановлен возгласом девушки. «Мистер Задов» — вот и все, что он понял. Вовремя проглотив предательское «что?», Гарик обернулся, вопросительно подняв брови. Его правая рука успела нырнуть в задний карман, ощупывая там скользкую рукоять расчески.

Девушка призывно помахала в воздухе проштампованным билетом, который Гарик впопыхах забыл прихватить перед уходом. Он выставил напоказ почти все свои зубы и, хлопнув себя по лбу, забрал билет. В мозгу даже всплыла куцая фраза, подходящая для этого случая.

— Uh, I sorry…

— … — маловразумительно откликнулась девушка, мило улыбаясь в ответ.

Расширив свой оскал до предела, Гарик забрал билет и пошел прочь, вздернув подбородок так высоко, как это никогда не удавалось ему прежде. Американец, как-никак! Не хрен с бугра.

Ну вот, пронесло, а я боялся. Подфартило мне, растудыть ее, приемную американскую мать! Теперь бы еще через таможню без приключений проскользнуть, и, как говорится, донт ворри, би хэппи…

Стоп! Почему этот тип в черной маечке вылупился на меня, как на призрака замка Моррисвиль? Ага, заметил встречный взгляд, спрятал свои глазенки. Сам харю воротит, а впечатление такое, что продолжает следить за мной напряженным затылком в складочку.

Неужели меня пасут? Кто? Пацаны Рауфа? Не похоже. У этого, в черной маечке, слишком морда протокольная. Опер? Или померещилось со страху? Так, спокойно. Нельзя выдавать свою тревогу, нечего кипеш раньше времени поднимать. Лучше неспешно пройтись по залу, осмотреться, прислушаться к своим ощущениям. Собственный зад в подобных случаях — вещь просто незаменимая. Он у меня опасность за версту чувствует, за сотню американских миль. Давай, зад, действуй! Отрабатывай свою свободу, целостность и неприкосновенность!

Ага, маечка уплыла прочь, но, прежде чем затеряться в толпе, кажется, подала незаметный знак серой пайте с капюшоном. Не по сезону надет этот просторный балахон. Что же под ним скрывается? Неужто ствол ментовский, который вот-вот совершит предупредительный выстрел? Но не здесь же, не в людном зале, где пуля непременно кому-нибудь в лобешник отрикошетит! Так что бежать не надо. И шаг пока что убыстрять не следует. Спокойствие и еще раз спокойствие. Так ведь Карлсон говорил? Ему хорошо было поучать со своим пропеллером на спине. Кнопочку нажал — и фьють! Ищи ветра в поле. Эх, мне бы так…

Да только нет у меня хитромудрого пропеллера с заветной кнопочкой, а крылышки ангельские вряд ли после сегодняшнего прорежутся. Какое уж тут, к хренам собачьим, спокойствие! Если за двойное убийство повяжут, то мало не покажется. На суде вмиг к пожизненному приговорят, если еще раньше сокамерники по предъяве Рауфа лишних дыр в теле пиками не наделают. А то и шарфик из вафельного полотенца на шее соорудят. В таком уже никогда не простудишься. Ни болезни не страшны, ни холод. Потому как самое страшное с тобой уже приключилось.

Или зря я эту муторную пургу гоню, раньше времени себя хороня заживо? Может, обычный мандраж всему причиной? Очко трусливую мелодию играет без всякого повода?

А прогуляюсь-ка я в направлении выхода быстрым шагом, вот что я сделаю. Менты, если только они мне не примерещились, враз засуетиться должны, задергаться. Вот и обнаружат себя. И тогда… А конь его знает, что тогда. Лично я не знаю. Туговато котелок варит в такой ситуации.

Ладно. Эмоции побоку. Иду. Походка целеустремленная, морда важная, чемоданчик заморский в руке так и летает вперед-назад. Ну, псы ментовские? Как вам такой сюрприз? Почему ж не бросаетесь вдогонку?

Оба-на! Приплыл! Зачем им бегать, когда их вокруг чуть ли не с десяток понатыкано? Вон двое у дверей перетаптываются, что-то незаметно в потайные микрофончики нашептывают. Движется, мол, клиент прямиком на нас, готовы принять его по полной программе. А наперерез метнулся тот самый, в черной маечке. И из кулака у него антенка тараканьим усом торчит. Обложили, волки! Куда же теперь ноги уносить?

Эх, бляха-муха, погибель моя пришла! Да только шиш я вам, мусора, просто так дамся! Ну-ка, попробуйте взять меня, когда у меня наготове перо острое, и терять мне, кроме жизни, абсолютно нечего, а жизнь та на тонюсеньком волоске подвешена!

Что, взяли? Нате-ка, выкусите клык моржовый без соли!

Когда Гарик понял, что сейчас его будут брать за пряльца и прилюдно тыкать лицом в пол, заламывая руки за спину хитрыми болевыми приемчиками, весь недавний страх из него разом улетучился, как воздух из проколотого шарика. На смену панике пришло яростное желание спасать свою шкуру, которая всегда казалась ему тем более ценной, чем сильнее была опасность, угрожавшая ему. Растерянность прошла. Лихорадочно выискивая путь к отступлению, Гарик новым взглядом увидел весь исполинский зал аэропорта, стекающихся к нему отовсюду преследователей, себя, застывшего у яркого киоска с напитками и сигаретами.

— Нет! — прошипел он, обнаружив, что его окружают со всех сторон, не оставляя даже самой маленькой спасительной лазейки.

Пальцы его левой руки разжались, ставя на пол бесполезный теперь чемоданчик. Правая рука хищной птицей метнулась в задний карман. Рукоять расчески перекочевала в крепко сжатый кулак Гарика. Он завертел головой, выбирая кандидата в заложники.

Справа от него стояли два грузных азиата, не успевшие закончить ритуальный поцелуй, сопровождавшийся взаимным похлопыванием по жирным спинам. Слева он увидел девицу баскетбольного роста со страусиными ногами, которыми она постоянно перебирала, словно порываясь пуститься вскачь. Гарик выбрал девчонку помельче, такую, чтобы с ней не возникло лишней мороки.

Тоже довольно высокая, но хрупкая, тонконогая. Ее спина маячила прямо напротив Гарика. Он уже протянул руку, чтобы схватить девушку за плечо, когда она интуитивно обернулась.

— Машутка?! — оторопел Гарик, моментально узнав эти глаза по редкому изумрудному оттенку. — Ты здесь какими судьбами? — Не удержавшись, он с чувством добавил: — Сука! Подставить меня решила?

— Да ты что? — опешила Маша в свою очередь. Похоже, встреча с бывшим подельником была для нее полнейшей неожиданностью.

— Где твой американец, набитый баксами под завязку? — прошипел он. — Ты кого мне подсунула, тварь?

— Разве при Артуре не было денег? — Она захлопала ресницами так интенсивно, словно решила использовать их в качестве двух миниатюрных опахал.

Гарик на эту удочку не купился. Навидался он Машиных фортелей за время совместной работы. Вместо того чтобы любоваться тем, как она моргает, он огляделся по сторонам, высматривая своих преследователей, рассредоточившихся вокруг. Они активности пока не проявляли. Но и растворяться, подобно призракам, тоже не спешили.

— Ты ментуру навела? — спросил Гарик, переведя тяжелый взгляд на Машу.

— С ума сошел? — Она сделала едва заметный шажок назад.

— А какого тогда хрена тебе здесь надо?

— Я убедиться хотела, что Артур сегодня никуда не улетит. — Речь Маши была торопливой и сбивчивой. Так разговаривают, когда чувствуют, что убедить собеседника в чем-либо можно не успеть.

— Зачем? — Гарик вкрадчиво скользнул вперед.

— Он обошелся со мной, как последний подонок!

— А! Ты же у нас мстительница… Ну и как?

— В смысле? — Кончик носа у Маши сделался совсем белым. Будто она отморозить его умудрилась в разгар лета.

— Довольна? — спросил Гарик. — Подох твой Артур. Ты этого добивалась?

— К-как?

— А вот так! — Оглядевшись в очередной раз, Гарик с тоской обнаружил, что кольцо вокруг него постепенно сжимается. — Теперь твой черед!

— Ты о чем? — Маша никак не могла настроиться на самое плохое.

— Меня пасут, — хрипло пояснил Гарик. — Будешь моей заложницей. Если мусора просекут, что мы с тобой знакомы, пеняй на себя. Враз глотку перережу!

Щелчок выброшенного лезвия совпал с испуганным Машиным возгласом, но посторонние люди еще не сообразили, что происходит у них под носом. Они только-только поворачивались на шум. На их лицах пока что не было изумления — оно должно было возникнуть секундой позже. А Гарику и этой секунды хватило, чтобы совершить задуманное.

— Иди сюда! — Он властно протянул вперед свободную руку.

— Нет!!!

Маша попятилась и очутилась на расстоянии прыжка. Гарик тут же сделал этот прыжок и страшно заорал прямо в лицо набегающему здоровяку в черной маечке:

— Не подходи, бакланюга, приморю к такой матери!

Маечка, наполненная рельефными мышцами, подалась было еще на полшага вперед, но Гарик уже поднес вольфрамовый клинок к пульсирующему горлу обомлевшей Маши и, выдавив оттуда капельку крови, опять напряг голосовые связки:

— Порежу ее, как пакет!

— Мамочка! — слабо пискнула Маша, но Гарик в ответ только дернул ее за шелковистые волосы, вынуждая задрать голову еще выше.

— Ах?! — потрясенно вздохнула толпа, прежде чем одновременно выдохнуть в полном смятении: — О-о-ох!

Вокруг Гарика, цепко держащего заложницу, моментально образовалась целая пропасть свободного места, точно он очутился в эпицентре взрыва, разметавшего в стороны всех лишних. Вакуум, безвоздушное пространство. Только Гарик с трепещущей Машей и оперативники, которых оказалось не десять, а всего лишь пятеро. Да еще вблизи отирался подле киоска сильно поддатый мужик в светлом пиджаке, заляпанном пивом. Бутылку он держал в опущенной руке и глядел на Гарика с пьяным восхищением:

— Ну ты даешь, братела! Супер-пупер! Прямо мистер Питкин в тылу врага!

Кто такой этот самый мистер Питкин, Гарик понятия не имел, а потому не почувствовал себя польщенным.

— Мотай отсюда! — гаркнул он перебравшему мужику и переключил внимание на настоящих противников: — Всем отойти на двадцать шагов! Я сейчас условия диктовать буду!

— …пройти на посадку. Повторяю… Кххххх… — Звучный женский голос, все еще объявлявший какой-то явно сорвавшийся рейс, запоздало заткнулся. Гарика поразила тишина, наступившая вокруг. Никогда прежде она не казалась ему такой плотной, густой, почти осязаемой. И еще никогда на него не глядело столько людских глаз одновременно.

— Назад! — свирепо рявкнул Гарик. — Все назад, кому сказано!

Оперативники, держа пистолеты в вытянутых руках, мимолетно переглянулись и послушно отступили, хотя сделали не по двадцать шагов, а ровно в четыре раза меньше.

— Еще дальше! — Выкрикивая свои требования, Гарик тем временем отыскивал спиной киоск, к которому стремился прижаться. Более надежного тыла обеспечить себе он не мог.

— Ой, мамочка! — повторила Маша, почувствовав, что по ее шее стекает уже не капелька, а целая струйка горячей крови.

Очень уж острым было лезвие. Гарику даже пришлось чуточку ослабить нажим.

— Отпусти ее и сдавайся! — не слишком уверенно предложил один из оперативников, у которого от напряжения дергался левый глаз. Из-за этого казалось, что он подмигивает Гарику: мол, не поддавайся на мою провокацию, парень.

Так Гарик и поступил, не удержавшись от отрывистого смеха, напоминающего собачий лай:

— Как же, ха-ха, разогнался!.. Может, еще и, ха-ха, харакири себе сделать, а?

— Правильно, братела! — поддержал его поддатый мужик, который, как оказалось, никуда не делся, а очутился почему-то даже ближе, чем раньше. — Не сдавайся мусорам, гни свою линию! — Он взмахнул рукой так, как обычно что-то рубят, а вовсе не гнут. — Требуй самолет до Стамбула, оружие, бабки! И немедленной отставки президента или хотя бы премьер-министра, на худой конец! Как его фамилия, забыл… Костолевский?.. Космодемьянов?..

— Отцепись от меня со своим долбаным премьером, мужик! Отвали отсюда! — Гарик собирался выкрикнуть все это в угрожающей манере, а вместо этого неприлично взвизгнул, как истеричная баба. И руки у него внезапно затряслись мелкой дрожью, и ноги заходили ходуном. Слишком уж сильным сделалось напряжение. Будто находишься в трансформаторной будке, где вот-вот произойдет короткое замыкание.

— О, вспомнил! — обрадовался забулдыга. — Касьянов его фамилия. Положительный мужик, степенный. Он тебя обязательно должон выслушать.

— Ах, вот как! Должон?! — вскипел Гарик. На мгновение отняв лезвие от горла девушки, он в ярости сделал выпад, целясь назойливому соседу в глаз, но ему не хватило буквально нескольких сантиметров.

— Лихо! — одобрил пьяница. — Вот так и действуй, братела, если кто сунется! Но Касьянова лучше не трожь. На него у тебя теперь вся надежда. На него и на Шойгу, — добавил он твердо после недолгого раздумья. — Самые правильные мужики в нашем правительстве.

— Ш-шойгу, говориш-шь!..

Шипя от избытка чувств, Гарик снова попытался достать говоруна клинком и опять вспорол пустоту. Но клинок мелькнул так близко от пьяной морды, что народ ахнул.

— Да уходите же оттуда, мужчина! — загомонили вокруг на все лады, кто тише, кто громче.

Перекрывая взволнованные голоса взрослых, заверещал перепуганным поросеночком малыш:

— И-и! И-и!

— Ухуели вы там, что ли, гражданин?! — подключился к общему хору оперативник в маечке. — Уносите ноги, пока не поздно!

— Слыхал? «Вы» мне говорит, — прокомментировал забулдыга, обращаясь непосредственно к Гарику. — Уважает, ядри его корень.

— Гражданин, стёб вашу мать! — не унимался оперативник. — Немедленно удалитесь!

— А вот вам! — Непокорный мужик продемонстрировал энергичным жестом, что именно он предлагает выкусить советчику. При этом из бутылки выплеснулось пиво, и Гарик отчетливо ощутил его прокисший запах. Уж слишком близко отирался проклятый забулдыга.

— Я сейчас этой телке голову отчекрыжу напрочь! — прохрипел Гарик, перехватив рукоятку выкидного ножа поудобнее. — Ты этого хочешь?

— А мне по барабану! — заявил мужик, вызывающе глядя на окружающую их толпу. — Ты сам решай, чё делать, а я тебя с фланга прикрывать буду. Не тушуйся, братела! Фиг они нас завалят — пятеро против двоих! Погодь, ща я «розочку» смастерю!..

Дрызг! Нетрезвый взмах привел к тому, что непрошенный заступник не дно пивной бутылки расколотил об угол киоска, а всю ее вдребезги расколошматил об пол, выпустив из неуклюжих пальцев.

Гарик, естественно, проследил за этим жестом, а потом еще на мокрые осколки машинально уставился. В следующий миг перед его глазами оказался вовсе даже не пол, а потолок. Это мужик с неожиданной ловкостью подсек его ноги.

Левая рука Гарика хваталась теперь не за волосы пленницы, а за пустоту, которая никак не могла послужить ему опорой. Но в правой руке он по-прежнему сжимал свое оружие, которым намеревался после приземления полоснуть коварного мужика куда придется — хоть по лицу, хоть по животу.

Такое отчаянное решение принял Гарик, зависнув в метре над полом, да только просто так шмякнуться спиной об мраморные плиты противник ему не позволил, придав его телу ускорение ударом локтя в грудную клетку.

— Хех! — вырвалось у Гарика откуда-то изнутри, а следом ринулся целый фонтан блевоты, оказавшейся почему-то горше всякой полыни.

Уже распростертый на полу, он смотрел на противника, нависшего над ним, и дивился тому, как можно было принять этого мужчину за обычного забулдыгу! Надо было сразу заглянуть ему в глаза. В них ведь не зрачки оказались, а какие-то серебристые жетоны из невероятно твердого сплава. Жетоны, не дающие Гарику ни права на проезд в далекие края, ни права на звонок адвокату. Не оставляющие ему даже самой маленькой надежды.

Косясь на свой клинок, прижатый к полу ногой светлоглазого незнакомца, Гарик готов был волком выть от полной безысходности.