В Россию с любовью

ГЛАВА 22 ПОСЛЕ ГРОЗЫ

— Ты на ружьецо свое напрасно поглядываешь, — заметил Громов устало.

После заключительного пробега по бездорожью из всех его эмоций осталось две-три, не больше, и все они оптимизмом не отличались. Темный лес, просеки и размытые колеи, внезапно преграждающие путь ряды колючей проволоки, посты, которые приходилось объезжать десятой дорогой. Создавалось впечатление, что пробираешься не через зону элитных владений, а по прифронтовой полосе. По всей стране пролегла эта граница. Бедные и богатые. Когда одни плачут, другие радуются, и наоборот. Бесконечная гражданская война, которой не видно ни конца, ни краю. Во всяком случае, до тех пор, пока ты находишься на передовой невидимого фронта.

Громов явился из темноты на дорогом джипе, а потому хозяин лачуги не угощение на стол спешил выставить, а за двустволку схватиться норовил. Инстинкт.

— Про ружьецо, говорю, забудь, — повторил Громов молодому мужчине, представившемуся Игорем Бодровым. — Не поможет тебе твоя берданка в случае чего.

Тот усмехнулся:

— Берданка? Это «ТОЗ». В стволах патроны двенадцатого калибра. 80 граммов картечи. Мне стоит только руку протянуть…

— А что, я разве дал повод дырявить меня картечью? — проворчал Громов, поудобнее устроившись на отчаянно скрипучем табурете. — Ты бы хоть моей личностью для порядка поинтересовался.

— С личностью, у которой за поясом два пистолета, мне и так все ясно, — отрезал Игорь.

Громов бросил взгляд на свой слегка оттопыренный на животе свитер и одобрительно кивнул:

— Наблюдательный.

— Жизненный опыт.

— Довольно странный опыт для лесника.

— А я не совсем лесник, — признался Игорь. — Короткий эпизод биографии, не более того.

— Ну, я тоже не совсем разбойник с большой дороги, — сказал Громов, метнув на стол перед собеседником свое отсыревшее удостоверение. — Читай, завидуй.

— Прочел, — откликнулся мужчина, возвратив «корочку» владельцу таким же небрежным, но выверенным жестом. — Только предмета для зависти не вижу.

— Может, ты и прав. Допустим. А вот лично тебе есть чем гордиться? Ты сам кто таков будешь?

Игорь неожиданно улыбнулся, очень открыто и просто, отчего сразу помолодел лет на пять:

— Я книги пишу.

— М-м? — Громов уважительно приподнял бровь. — Если ты в придачу к этому еще и куришь, то тебе цены нет.

Собеседника, похоже, такая неожиданная реакция на его признание слегка покоробила. Не подписанный авторский экземпляр у него попросили, а всего лишь сигареты. На стол он их выложил, однако выражение лица у него при этом было не слишком любезное.

— Хорошие? — осведомился Громов, тут же запустивший пальцы в пачку.

— «Ява» как «Ява», — буркнул Игорь. — Не хуже и не лучше любой другой отравы.

— Я твои книги имею в виду, — пояснил Громов, но не раньше, чем наполнил истосковавшиеся по никотину легкие целым облаком дыма. — Они у тебя хорошие получаются?

— А! — Игорь просветлел лицом и тоже потянулся за сигаретой. — Не знаю. Я ведь пишу, а не читаю.

— Бодров… Бодров… Хм! Слушай, мне тут недавно в самолете одну книгу подарили, называется…

— «Наркомент».

— Верно, — подтвердил Громов, заинтересованно прищурив один глаз. — А я, честно говоря, думал — персонаж вымышленный.

— Все мы отчасти вымышленные, — усмехнулся Игорь. — Придумываем себя сами и окружающим придумывать не мешаем.

— Это как же?

— Все очень просто. С настоящим человеком, таким, какой он в действительности, слишком трудно иметь дело.

— Даже если это ты сам?

— Тем более… Вот и идут в ход вымышленные персонажи. — Убедившись, что собеседник слушает его с любопытством, Игорь продолжил свою мысль: — Человека волнует не то, кем он является на самом деле, а то, как он выглядит в глазах окружающих. Отсюда и всеобщее лицедейство.

— Весь мир театр? — Громов улыбнулся. Возможность вволю затягиваться сигаретным дымом настроила его на благостный лад.

Игорь принял его улыбку за поощрительную.

— Скорее бардак, — уточнил он.

— М-м?

— На сцене недостаточно пыжиться. Нужно еще играть какую-то осмысленную роль. Мы же просто притворяемся. Стремимся казаться лучше, чем мы есть на самом деле.

— Мрачный у тебя взгляд на жизнь, — резюмировал Громов.

— Дождь. — Игорь пожал плечами.

Проследив за этим движением, Громов подумал, что оно очень напоминает его собственное. Когда не хочешь вдаваться в детали, просто неопределенно передергиваешь плечами. Удобно. Каждый волен понимать тебя, как заблагорассудится, ты же оставляешь свое мнение при себе.

В общем, чудаковатый лесник ему нравился. Что касается его манеры витийствовать, то каждому, кто проводит много времени в одиночестве, хочется выговориться перед людьми. Жаль, но слишком долго беседовать на отвлеченные темы Громов позволить себе не мог.

— У тебя, кажется, жена есть и маленькая дочь? — поинтересовался он у приумолкшего собеседника. — Если верить твоей книжке.

— И что? — спросил Игорь. Это прозвучало очень сухо. Как щелчок захлопнувшихся створок раковины.

— Они с тобой живут?

— Как вы могли заметить, у меня здесь даже кошки нет.

— А где-нибудь еще? — не отставал Громов, пряча глаза за дымовой завесой. — Не здесь.

— Зачем мне кошка? — съязвил Игорь. — Мне и без нее хорошо.

— А без жены? Без дочурки?

— Послушайте, вас это не касается, ясно?! Это мое личное дело!

— Разумеется, — примирительно сказал Громов. — Я просто подумал, что если твоя семья проживает где-нибудь неподалеку, то мы могли бы заключить с тобой взаимовыгодное соглашение.

— Какое еще соглашение? — насторожился Игорь. Тему о своем семейном положении он воспринимал чересчур болезненно. Видать, парень и впрямь наворотил каких-то дел, в которые не желал впутывать близких.

— Ты сдаешь мне свою хибару, — заговорил Громов, прикуривая третью сигарету от второй. — До утра. А я предоставляю в твое распоряжение отличный джип. На нем за ночь можно в Питер и обратно смотаться при желании. Как тебе такой вариант? Устраивает?

— В Питере я вроде ничего не забыл, — уклончиво ответил Игорь. — А на что вам моя избушка понадобилась? Явку тут собираетесь наладить?

— Снаружи, — Громов ткнул тлеющим окурком в сторону двери, — ждет не дождется возможности дать показания один нехороший человек. Мокрый, грязный, связанный по рукам и ногам. В таком виде его писать чистосердечные показания на пенек не усадишь. Да и темно. А здесь, — четвертушка сигареты описала круг внутри комнаты, — у нас будут все условия для доверительной беседы. Соблюдение чистоты и порядка гарантирую.

Игорь помолчал, хмуря брови. Молодой, с красивым умным лицом, он выглядел в убогом интерьере лесной сторожки так же странно, как включенный в углу компьютер.

— В принципе, предложение заманчивое, — произнес он, разглядывая с преувеличенным вниманием обшарпанную клеенку на столе. — Только почему бы вам не обтяпать свои делишки в своем распрекрасном джипе?

— Делишки?

— Пусть дела.

— Машина понадобится мне только утром, — холодно пояснил Громов. — А ночь я предпочел бы провести здесь. На то есть причины.

— Государственная тайна. — Игорь зевнул. — А тот нехороший человек, который связан по рукам и ногам, он, конечно же, враг народа?

— Представь себе, да. И это не просто ярлык. У народа действительно есть враги. Их значительно больше, чем принято думать. — Громов усмехнулся одной половиной лица. — Поверь мне. Я знаю.

— Звучит красиво. — Новый зевок, еще более протяжный, чем первый. — Патетично, я бы сказал.

— Тут нет никакой патетики. Все предельно просто. Всякий, кто представляет собой угрозу нормальным людям, — враг человечества. Некоторых из них, — Громов сузил глаза, — я считаю своими личными врагами.

— Вендетта? — Голос Игоря прозвучал саркастически, но взгляд его стал предельно заинтересованным. — В одиночку мир не переделать.

— При виде бешеной собаки о вселенских проблемах не размышляют. Одни прячутся и наблюдают. Другие спасаются бегством. Третьи берутся за оружие.

— Таких мало.

— Разумеется. Но и бешеных собак в мире не прибавляется, мм? Это означает, что кто-то следит за их популяцией.

Взглянув в глаза Громову, Игорь не удержался от ответной улыбки, хотя назвать ее широкой было бы явным преувеличением.

— Я вернусь не позже пяти утра, — сказал он, вставая. — Хотелось бы, чтобы за время моего отсутствия вы разобрались со своим врагом народа. И вот еще что…

Видя затруднение писателя, Громов пришел ему на помощь:

— Пленника ты застанешь в полном здравии и ясном рассудке. Никаких кровавых пятен на полу или вырванных ногтей среди мусора… Кстати, — он притворился озабоченным, — где тут у тебя инструмент хранится?

— Инструмент? — голосовые связки Игоря непроизвольно напряглись. — Какой инструмент?

— Подручный, — пояснил Громов, продолжая озираться по сторонам. — Щипцы какие-нибудь, паяльник… Утюг, на худой конец.

— Смешно, — буркнул Игорь с явным облегчением. — Утюг на худой конец, надо же! Всегда подозревал, что у людей вашей профессии должно быть какое-то особое чувство юмора.

— Скажу тебе больше, парень, — понизил голос Громов. — Лично у меня чувство юмора давно атрофировалось. Когда постоянно видишь только изнанку жизни, поводов для веселья почти не остается. Представь себе: чтобы не отличаться от обычных людей, я вынужден ежедневно отрабатывать смех перед зеркалом.

Провожая взглядом хозяина сторожки, Громов натянуто усмехался, догадываясь, что для того так и осталось загадкой: прозвучала ли на прощание шутка или это было искреннее признание человека, разучившегося смеяться? Впрочем, ответа на этот вопрос не знал и сам Громов. Не желал знать.

По мере того как командующий военным округом приводил себя в порядок, он собирал воедино остатки своего достоинства и наспех сооружал из них нечто вроде защитной оболочки. Под конец ему удалось обрести вид настолько надменный, что хоть сейчас военную хунту возглавляй. Правда, не в жизни, а на сцене какого-нибудь провинциального театра. Слишком уж сильно Чреватых нижнюю челюсть выпячивал. Чересчур картинно.

Кстати, когда он под присмотром «мистера Смита» умылся дождевой водой из железного бочонка, стоящего во дворе, в облике его действительно появилось много кинематографического. Эти седые волосы, гладко зализанные назад, этот орлиный профиль, этот мужественный шрам… Громову вспомнился старый фильм «Офицеры», где одного из главных персонажей изображал очень похожий актер. Тот герой тоже дослужился до генерала, между прочим.

— Ну как, Геннадий Виленович, — окликнул пленника Громов, расположившийся с сигаретой на гнилом крылечке, — готовы к новым подвигам?

Чреватых смерил его надменным взглядом и даже вроде как вознамерился сплюнуть, хотя в последний момент все же сдержался. Освещенный желтым светом, падающим во двор из двух окошек, он вскинул голову повыше и осведомился:

— Вы и есть тот самый Громов?

— Это имеет какое-то значение?

— Должен же я знать, с кем имею честь беседовать!

— Не должны. — Громов покачал головой. — О какой чести можно рассуждать в вашем положении, Геннадий Виленович?

— Я, между прочим, офицер! — напомнил командующий округом.

— Офице-ер? Если каждый, кто нашьет на штаны лампасы, начнет называть себя офицером, то слишком много вас наберется. Кто кем командовать тогда станет, м-м?

Лицо Чреватых перекосилось. Он ведь не сопливым мальчишкой, рядящимся в мундир генерала, себя мнил, а обращались с ним именно так. Свысока, иронично, презрительно.

— Объясните, наконец, что здесь происходит! — запальчиво потребовал он.

— Насколько я понимаю, — произнес Громов с самым серьезным видом, — здесь пытается важничать обгадившийся с ног до головы военный преступник… Нет-нет, можете себя не ощупывать, Геннадий Виленович. Я образно выражаюсь. Пока.

С этими словами он вскрыл блок сигнальных ракет, достал одну и задумчиво повертел ее перед глазами.

Генерал зыркнул из-под насупленных бровей сначала влево, где держалась на честном слове покосившаяся изгородь, потом вправо, где штакетник лежал вповалку. Всякий раз, когда он осматривался по сторонам, его ноги начинали нетерпеливо переминаться на месте. Однако на большее они не отваживались. Потому что блуждающий взгляд генерала обязательно натыкался на револьвер, лежащий по правую руку от стрелка. Как этот человек умеет управляться с оружием, Чреватых уже имел удовольствие наблюдать. А умирать — ни в глухом лесу подле бревенчатой развалюхи, ни где-либо еще — его не тянуло.

— Может быть, вы соблаговолите показать мне ордер на арест? — спросил он. — Или хотя бы ваше удостоверение личности?

Вместо ответа мужчина многозначительно положил руку на револьверную рукоятку. Генерал вдруг ощутил, каким прохладным сделался воздух ближе к рассвету, и зябко передернул плечами.

Он отлично знал, кого видит перед собой. Громов. Тот самый эфэсбэшник, который поставил под угрозу всю тщательно продуманную операцию по продаже медоборудования. Громову тоже наверняка было известно, кто таков генерал Чреватых и какова его роль во всей этой истории. Прикидываться кем-то другим было бесполезно. И генерал на ходу поменял тактику.

— Учтите, разговаривать я буду только с вашим начальством, господин чекист, — заявил он, застегивая до самого подбородка свою зеленую охотничью куртку с капюшоном.

— И охота вам пыжиться? — укоризненно поморщился Громов. — Здесь только вы, я и… — Он вновь прикоснулся к «смит-вессону». — Что касается звезд, — последовал кивок в направлении прояснившегося ночного неба, — то их уже ничем не удивишь. Они и не такое повидали на нашей земле.

— Вот что, конвоируйте меня в свое Управление, там и поговорим, — сухо отрезал Чреватых. — Наши ведомства разберутся, кто из нас пыжится.

— В Управление? — Громов несказанно удивился. — В какое еще Управление?

— Ой, только не надо комедию ломать! Я прекрасно осведомлен, кто вы такой, Олег Николаевич, и какую структуру здесь представляете. И ваш непосредственный начальник, полковник Власов, мне тоже знаком. Лично. — Пленник сунул руки в карманы так резко, что даже затрещала шелковая подкладка. — Поехали. С моей стороны попыток к бегству не будет. Даю слово офи…

— Про офицеров все уже было сказано, — резко перебил его Громов, у которого после упоминания фамилии Власова обозначились между бровями две глубокие вертикальные складки. — Не вынуждайте меня напоминать, что вы всего-навсего кусок дерьма с налепленными погонами, Геннадий Виленович… Что касается ФСБ, то она к происходящему не имеет ни малейшего отношения. Как и упомянутый вами полковник.

Гримаса, появившаяся на породистом генеральском лице, означала полное недоверие к последнему утверждению. Отметив про себя это, Громов сказал:

— Вы видите перед собой частное лицо. — Немного поразмыслив, он добавил: — На свою беду.

Чреватых скептически прищурился, пряча подбородок за стойку воротника.

— Допустим. В таком случае, давайте договариваться. Мое предложение насчет выкупа остается в силе. Или вам этого мало?

— Мало.

— Хорошо. Этот вопрос тоже можно обсудить все в том же частном порядке. Но сначала…

Громов приподнял бровь:

— Это что, условия? А с чего вы взяли, что я намерен с вами торговаться? Вы будете выполнять все, что я вам скажу, Геннадий Виленович, не более того, но и не менее. Выполнять буквально. Оперативно. Без всяких дурацких оговорок и драматических жестов.

— Смерти я не боюсь, — процедил Чреватых, чувствуя, как сводит судорога до предела напрягшиеся ягодицы. — Вернее, не настолько боюсь, чтобы позволить помыкать собой всякому…

К этому моменту во рту генерала скопилось слишком много кислой слюны, чтобы удержаться от плевка. И он сплюнул, почувствовав при этом, как позвоночник подернулся холодком.

— Кадку видите? — спросил Громов тоном, начисто лишенным каких бы то ни было эмоций.

— Что? — Чреватых решил, что он ослышался.

— Бочка, из которой вы умывались. Рядом с ней стоит ведро. Наполните его водой, пожалуйста.

— Зачем?

— До рассвета далеко, — заметил Громов, любуясь звездами над головой. — Вы хоть представляете себе, что можно сотворить с пленным за два-три часа свободного времени? Смерти вы совершенно правильно не боитесь. Живому ее испытать не дано, мертвому — тем более. А вот боль…

Он перевел взгляд на генерала, и тот непроизвольно вздрогнул. Глаза, устремленные на него, словно бы светились изнутри. То ли ярость полыхала в них холодным пламенем, то ли что-то еще более страшное проглядывало наружу. Генерал вдруг подумал, что он действительно боится умереть не так сильно, как прежде. Но эта мысль не придала ему героизма.

Отвернувшись, он поспешно схватился обеими руками за ржавую кромку бочки и, поднатужившись, оторвал ее дно от сырой земли. Накренить ее оказалось проще, чем удержать. Выплеснувшаяся через край вода хлынула не только в мятое оцинкованное ведро, но и в генеральские ботинки. С омерзением прислушиваясь к их хлюпанью, Чреватых наклонил корпус назад, силясь вернуть тяжеленную бочку в исходное положение.

— Не утруждайте себя понапрасну, Геннадий Виленович, — остудил его насмешливый голос за спиной. — Остатки воды просто вылейте на землю, но при этом постарайтесь не опрокинуть ведро. Поверьте, это крайне важно.

«Он сумасшедший, — тоскливо подумал Чреватых. — Псих с совершенно безумными белыми глазами. Как бы от него избавиться? Вот если бы он приблизился ко мне без оружия…»

Генеральская молитва неожиданно была услышана. Громов действительно подошел к нему, держа в руке не револьвер, а сигнальную ракету. Странное дело, но вся решимость генерала куда-то испарилась. От этого человека исходил такой напор силы и ненависти, что противостоять ему было невозможно. Не в этом безлюдном месте, окруженном со всех сторон темной чащей. Не с глазу на глаз.

— Бочка пусть валяется? — глухо спросил Чреватых. Ему не понравилось, как звучит его голос. Словно глотку набили ватой, протискивать сквозь которую звуки становилось все труднее.

— Зачем же ей валяться? — возразил Громов. — Поставьте ее на прежнее место… Так… А теперь полезайте в нее вниз головой. Не беспокойтесь, бочку я придержу.

— Никуда я-ааа-ааах!..

Сильнейший удар под ребра оборвал генерала на полуслове, и некоторое время все его усилия сосредоточились на том, чтобы сначала вытолкнуть воздух из легких, а потом наполнить их кислородом заново. Это была трудная задача. Пустота, образовавшаяся в груди, упорно не желала меняться на что-либо еще.

— Вперед, — коротко скомандовал Громов, когда способность дышать, видеть и слышать вернулась к пленнику. — Раз… два…

Он не сказал, до скольких будет считать, и это было хуже всего. Возможно, еще один удар Чреватых выдержал бы, не рассыпался, но вот его мочевой пузырь… С ним явно творилось что-то неладное. Улегшись животом на край бочки, генерал не сумел удержать короткую горячую струйку, вырвавшуюся из него. Чтобы не доводить дело до полного конфуза, он буквально обрушился вниз.

— Как вам там думается, Диоген? — окликнул его Громов, когда приказ был выполнен. — Предлагаю тему для философского диспута. Преступление и наказание, м-м?

Едва не свернувший шею генерал строптиво взбрыкнул ногами и шумно засопел. В железной емкости все звуки сопровождались гулким эхом, усиливая дикость происходящего. Он, генерал-майор, командующий Московским военным округом, при одном появлении которого почтительно вытягивались в струнку десятки тысяч людей, оказался совершенно неподготовленным к тому, чтобы сохранять достоинство вверх тормашками. Не только он сам — все вокруг встало с ног на голову. Тот устойчивый мир, в котором он привык существовать, рухнул, как карточный домик.

Громов, прислушивавшийся к возне внутри бочки, прекрасно понимал состояние пленника. Таких, преисполненных спеси и чувства вседозволенности, необходимо выбивать из колеи как можно жестче и неожиданнее. Оказавшись в нелепом, жалком положении, люди невольно подстраиваются под смоделированную для них ситуацию. Некоторых героев достаточно оставить без штанов, чтобы лишить их мужества и воли к сопротивлению. Некоторым хватает пары слов, сопровождаемых небрежными зуботычинами. Но генерала Громов стремился сломать раз и навсегда, бесповоротно. Не хотелось ему тратить время на угрозы и увещевания. Бывают дела, с которыми лучше покончить одним махом, чтобы поскорее избавиться от накатывающего омерзения. Избавлять мир от накопившегося дерьма и без того тошно.

Громов аккуратно свинтил с сигнальной ракеты колпачок, поддел пальцем запальный шнур и, направив цилиндр в бочку, дернул шнур на себя. Хлопок прозвучал негромко, но зато дальнейшее не было бы преувеличением сравнить с эффектом разорвавшейся бомбы.

Вспыхнув в тесном замкнутом пространстве железной ловушки, ракета металась и шипела внизу, рассыпая снопы ярких магниевых искр. Пленник орал, срывая голосовые связки, и судорожно дергался, пытаясь избавиться от охватившего его голову пламени. Когда запах паленых волос коснулся ноздрей Громова, он пинком опрокинул бочку, вытряхнул оттуда вопящего генерала и вылил ему на голову ведро воды.

Продолжения, судя по бессвязным возгласам Чреватых, не требовалось. Он упорно отказывался от предложения запустить еще одну ракету ему в штаны и, размазывая по лицу копоть, изъявлял полную готовность сотрудничать хоть с ФСБ, хоть с самим чертом, если возникнет такая необходимость.

— Ладно, — вздохнул Громов. — Пошли в дом, раз так. Но учтите, Геннадий Виленович, в запасе у меня еще четыре ракеты, а воды, чтобы вас тушить, больше нет.

В избушке, после бурной сцены во дворе, от всех неказистых стен веяло миром и покоем, но Чреватых, похоже, этого не замечал. Взъерошенный, мокрый, с выгоревшей проплешиной в волосах над ухом, он косился из угла в угол и опасливо втягивал голову в плечи каждый раз, когда прохаживающийся по комнате Громов оказывался за его спиной. Известная поэтическая сентенция «гвозди бы делать из этих людей» к генерал-майору совершенно не подходила. Из него и канцелярская скрепка вышла бы неважнецкая. Бери такого хоть на изгиб, хоть на излом.

Первым делом Громов положил перед ним сотовый телефон, лично включил его, проверил сигнал, полюбовался мерцанием зеленого экрана на развернутом складне трубки. А потом спокойно произнес следующее:

— Сейчас, Геннадий Виленович, вы позвоните дежурному по Министерству обороны и сообщите ему вот что… Мол, я, такой-сякой, являюсь военным и государственным преступником, а потому слагаю с себя все свои чины и полномочия и жду, когда карающий меч правосудия обрушится на мою повинную голову…

— Не так быстро, — попросил Чреватых. — Как вы сказали? Карающий меч правосудия?

— Важна суть, а не слова, — наставительно сказал Громов напрягшемуся под его взглядом затылку. — Просто попросите зафиксировать ваше заявление в журнале дежурств и особо подчеркните, что подробный рапорт будет представлен вами позднее. Аналогичные звонки вы сделаете в Главное Управление ФСБ и в Администрацию президента.

— Номера! — всполошился генерал, осторожно выглядывая из-за плеча. — Я не знаю этих телефонных номеров.

— Не проблема. — Громов несильным тычком возвратил голову пленника в исходное положение. — Номера я подскажу. Главное, чтобы в передаваемой вами информации путаницы не получилось. Вот это будет действительно плохо. Запомните: сначала покаяние, потом устное заявление об отставке. Составлением соответствующих документов мы с вами займемся позже…

Последнее заняло гораздо больше времени, чем телефонные звонки. Благо усаженный за компьютер генерал умел печатать сразу двумя указательными пальцами да еще правый средний норовил пустить в ход. Когда нужный текст с соответствующими фамилиями, датами и цифрами был набран, за окнами уже брезжил рассвет. Ощущая неимоверную усталость каждой клеточкой тела, Громов отправил пленника обратно за стол, а сам перечитал его рапорты.

В каждом из них фигурировала фамилия полковника Власова, как бы напоминая Громову, что это не ошибка, не бред, не наваждение. Именно Власов разработал план операции и обеспечивал ее прикрытие. Дирижировал оркестром, первую скрипку в котором играл Чреватых. Те, кто заказывал музыку, интересовали Громова куда меньше, чем непосредственные исполнители.

Теперь, вспоминая, как разглагольствовал Власов о недосягаемости армейской мафии, Громов узнал истинную цену его словам. Да, полковник ФСБ недолюбливал военных. Но именно за ними он почувствовал силу, к которой решил примкнуть. Что ж, каждый имеет право на выбор. Власов его сделал. Когда отправил депутата с начиненным взрывчаткой плеером на встречу с Громовым. Тот взрыв перечеркнул жизнь не только Ларисы, но и будущее самого Власова. Единственное, чего он добился, это небольшой отсрочки перед смертью.

Скользя взглядом по составленным рапортам, Громов перебарывал искушение методично удалить из текста все упоминания о своем начальнике. Словно и не было никогда никакого полковника Власова. Он подлежал уничтожению вместе со своей фамилией, званием и регалиями. И неважно, что в этот момент он еще где-то дышал, переваривал ужин или видел счастливые сны о своем босоногом детстве. Кто такой Власов? Зачем он нужен на этом свете? Удалить к чертовой матери. Насовсем. И не с помощью компьютера. Смит и Вессон изобрели для этих целей кое-что получше.

Громов еще несколько минут посидел перед экраном. На нем подробности махинаций с медицинским оборудованием выглядели скучно и буднично. Да, собрались однажды сильные мира сего и, посовещавшись, решили увеличить свои и без того немалые капиталы. Да, по ходу дела пришлось взорвать иностранный самолет, тем самым вызвав обострение кризиса в Чечне. Да, и в Москве без трупов не обошлось. Такие вот пироги с кровавой начинкой…

Сколько самых разных людей полегло в результате несостоявшейся сделки, Громов подсчитывать не брался. Американцы, французы, евреи (куда же без них?), русские. Мужчины, женщины. Умирая каждый на свой лад и в свой черед, они понятия не имели, что, на свое несчастье, сделались пешками в грандиозной международной игре. Ими жертвовали так равнодушно, словно ни у кого из участников партии никогда не было жен, сыновей, дочерей.

Трудно было поверить в то, что один из главных виновников трагедии ожидал своей участи в облике насмерть перепуганного старика с всклокоченной седой шевелюрой и разводами сажи на бледном лице. Но помиловать его означало бы наплевать на оставленные им трупы точно так же, как это делал он сам и ему подобные. Такая жалость подобна ядовитому жалу. Или ты вырываешь его, или оно отравляет тебя изнутри.

Распечатав четыре экземпляра показаний бывшего командующего военным округом, Громов разложил их на столе и продиктовал, как заполнить «шапку» каждого документа. Один, составленный на имя директора ФСБ, он аккуратно сложил и сунул в задний карман джинсов. Три остальных велел пленнику спрятать во внутреннем кармане куртки.

— Зачем? — спросил тот, непроизвольно дернув кадыком, успевшим обрасти белесой щетиной.

Его вопрос остался без ответа.

— Вот и наш хозяин возвращается, — произнес Громов, прислушиваясь к приближающемуся шуму автомобильного мотора. — Пора и честь знать, м-м, Геннадий Виленович? Засиделись мы тут с вами. — Он с наслаждением потянулся, щелкнув суставами.

— Это за мной приехали? — угрюмо спросил Чреватых, следя за сверканием фар за окнами.

— Нет. Я лично доставлю вас по назначению.

— Лично? А разве?..

— Вы что, — перебил генерала Громов, — станете возражать против небольшой утренней прогулки в моем обществе?

— Нет. — Генерал потупился.

— И правильно, — кивнул Громов. — Ведь это теперь ваш единственный шанс, Геннадий Виленович. Его упускать нельзя.

По неизвестной причине ободряющая фраза показалась Чреватых исполненной тайного угрожающего смысла. Но информацию про свой единственный шанс он принял к сведению. И это, странное дело, внезапно придало ему той холодной решимости, какая всегда была присуща ему в экстремальных ситуациях. До сегодняшней ночи, будь она проклята.

Между стволами сосен еще клубилась предрассветная мгла, но чувствовалось, что утро будет погожим, солнечным. По сонному голоску кукушки это угадывалось, по сырости, которая состояла не столько из вчерашних дождевых капель, сколько из сегодняшней росы, по воздуху, пьянящему своей незамутненной свежестью.

Но двое мужчин оказались в лесу в столь ранний час явно не для того, чтобы любоваться красотами природы. Оба были мрачными, каждый по-своему, угрюмое внимание обоих было сосредоточено друг на друге.

Тот, что постарше, сидел на заднем сиденье бордового джипа, шины которого были отмыты мокрой травой до лоснящейся черноты. Несмотря на распахнутую дверцу, наружу он выбираться не собирался. Седой, нахохленный, с росчерками сажи на белом лице мужчина просто сидел и мысленно гадал, чем, когда и как закончится его беседа с человеком, который стоял в двух шагах напротив, проверяя оружие.

Этот был почти черноволос, хотя волосы его отливали не синевой, а едва заметной рыжинкой. В них, если хорошенько приглядеться, можно было обнаружить несколько седых прядей. Они начинались у висков и плавно уходили назад, за уши. Но всякий, кто сталкивался с этим человеком лицом к лицу, в первую очередь обращал внимание не на его прическу, а на его глаза. Неправдоподобно светлые зрачки, очерченные черной каймой, приковывали взгляд. И хорошо, если выражение их было дружелюбным или, по крайней мере, безразличным. На седого мужчину они смотрели иначе, и это заставляло того неловко ерзать, словно не мягкая кожаная подушка под ним находилась, а постепенно накаляющаяся сковорода.

Вооружение светлоглазого состояло из плоского пистолета и револьвера с откидывающимся барабаном. Из девяти его ячеек лишь две отливали латунной желтизной. Остальные были пусты. Одна черная пустота в них зияла.

Вернув барабан на место, светлоглазый бросил револьвер к ногам седого. Тот вздрогнул, хотя стук был смягчен ковровым покрытием.

— Поднимете его позже, — предупредил светлоглазый, занявшись пистолетом. — Осталось взвести курок, и все.

— Что значит: и все? — спросил сидящий в джипе. Его голос звучал сдавленно.

Собеседник не ответил. Передернул затвор пистолета, загоняя в ствол единственный патрон, оставшийся в обойме, снял оружие с предохранителя. Потом сунул пистолет за пояс так, что его ребристая рукоятка оказалась поверх свитера, и пробормотал:

— Порядок. Вы готовы, Геннадий Виленович?

— К чему?

Пауза была долгой-долгой. Оглушительно прострекотала сорока, пронесшаяся над автомобилем, и седой опять вздрогнул.

Собеседник ткнул пальцем в брошенный револьвер и сказал:

— В нем две пули одиннадцатого калибра. Надеюсь, этого хватит вам, чтобы поразить свои выдающиеся мозги военного стратега и тактика? Не промахнетесь?

— Ч… что?

— Вы же сами мне пытались толковать что-то об офицерской чести, Геннадий Виленович. Самое время стреляться. Это я вам как специалист говорю.

— Вы обещали дать мне шанс! — взвизгнул седой.

— Он у вас под ногами валяется, шанс. Стоит лишь руку протянуть.

Глаза сидящего в джипе наполнились пониманием. Он посмотрел на брошенный к его ногам револьвер, потом перевел взгляд на рукоятку пистолета противника, курок которого тоже нуждался во взводе.

— Поэтому вы велели мне оставить рапорта при себе? Чтобы их нашли в кармане у тру… — Седой проглотил окончание страшного слова и заменил его другими: — При мне? Хотите инсценировать мое самоубийство?

— Самоубийство вы фактически уже совершили, Геннадий Виленович. Когда отдали приказ заложить в самолет взрывчатку.

Светлоглазый помолчал, как бы решая, стоит ли продолжать никому не нужный разговор. Наконец неохотно добавил:

— Кроме того, инсценировать я ничего не собираюсь. Пока. — Его взгляд многозначительно остановился на брошенном револьвере. — Все в ваших руках, Геннадий Виленович.

Седой сидел некоторое время неподвижно, собираясь с духом. Морщины на его лбу то углублялись, то разглаживались. Потом, преувеличенно кряхтя, он наклонился вперед. Прежде чем протянуть руку, взглянул на стоящего в двух шагах мужчину, который, не обращая на него внимания, прикуривал сигарету.

— Смелее, — ободряюще кивнул тот и снова чиркнул колесиком зажигалки. Пламя упорно не желало вспыхивать. Мужчина для верности обхватил свою никудышную зажигалку обеими руками. — Ну, что вы там копаетесь, как баба в рейтузах? — Сигарета при этих словах мужчины перекочевала из одной половины его рта в другой. Он смотрел только на нее, словно заранее считал противника трупом.

Это было не просто недопустимой беспечностью с его стороны. Верхом глупости и самонадеянности. Потому что рука противника уже успела завладеть револьвером, и пальцы его смыкались на рукоятке, осторожно, будто это была шея ядовитой змеи. Вот большой палец бесшумно взвел курок, вот указательный пролез в предохранительную скобу, выискивая наиболее оптимальное положение на спусковом крючке.

— Черт! — Светлоглазый принялся рассматривать прозрачную зажигалку на просвет, пытаясь определить, сколько горючей смеси в ней осталось.

Еще одна вопиющая ошибка с его стороны. Ему бы вместо этого последние секунды отмерянной ему жизни отсчитывать. Доли секунды. Десятые доли.

Револьвер вскинулся так стремительно, что на какое-то мгновение вообще исчез из виду. А как только замер, уставившись в живот светлоглазому, так сразу и прозвучал сухой хлесткий выстрел.

Одновременно с ним коснулась земли выроненная зажигалка.

Седой смотрел не на нее, а на ствол револьвера в своей руке. Он не дымился. Дымок струился из направленного на него пистолета. Это была загадка. Каким образом он оказался в руке противника? Силясь понять это, седой опрокинулся внутрь джипа, где все было залито его собственной кровью. В его глазах застыло изумление, а между ними зияла черная дыра, похожая на жирную точку.