В тот год я выучил английский

22

Я почти не помню сам фильм, но только ее нежное присутствие рядом со мной. В тот день накрапывал дождь, Мэйбилин вышла в старом плаще, который мне не нравился, потому что ему вышел срок и его тусклость отдаляла ее от меня. Но когда Мэйбилин сняла плащ, чтобы устроиться в кресле рядом со мной, я заметил, что на ней светло-голубой свитер, она распустила волосы, рассыпавшиеся по плечам. Я тогда еще не знал, что люблю ее, а она всего лишь приняла мое приглашение. Фильм, который мы решили посмотреть, назывался «The Face»[44] Ингмара Бергмана. Я зря копался в памяти, когда писал, но об этом фильме у меня нет четких воспоминаний. Возможно, я предпочитал украдкой смотреть на ее лицо, на нежные черты и профиль, освещенные светом, падавшим с экрана. Затем мы ходили на фильм «Молодые Афродиты»[45], шедевр греческого кинематографа, имени режиссера я не помню, так как он больше нигде не демонстрировался. Мне кажется, что лента была черно-белой. Я помню прозрачные воды Эгейского моря, скалистый пейзаж и юную полуодетую дикарку, бесконечно прекрасную в потоках морского воздуха, в тонком одеянии, напоминающем рыболовную сеть, сквозь петли которой проглядывали соски. Было ли это в расщелине скалы или в тени рыболовецкой хижины? Девочка застала мать, женщину лет 29–30, с блестящими, цвета меди, бедрами — кадр захватывал только их, как на картинах Модильяни, — сжимающими тело любовника, остававшегося для зрителей невидимым. Возбужденные ритмичные движения ее бедер сами собой говорили о сильном оргазме.

Все это время наши сердца учащенно бились, так как мы знали, что и она, маленькая девочка, видит то, что видим мы. Мэйбилин и я смотрели молча, затаив дыхание и, когда оказались на свежем воздухе, не обмолвились ни словом об этой сцене; но каждый из нас думал об этом, впечатление осталось с нами, в каждом ударе сердца.