В тот год я выучил английский

92

На следующий день миссис Джерман, которой я принес цветы в благодарность за все, так как я скоро уезжал, мы все скоро уезжали, принесла нам в комнату поднос с чаем, кексами и клубникой. И когда я закрыл дверь, сказав миссис Джерман: «How nice of you, Mrs Jarman»[155], она прошептала мне на ухо: «She looks so sweet, will she forget you?»[156] Я снова сел на кровать около голубых джинсов Levi’s и ярко-желтого свитера. Мэйбилин расставляла чашки на блюдца, чайные ложечки позвякивали. Она наливала чай. Мы сидели на кровати, так как не было другого места, кроме стоящего около эркера неудобного кресла, оно годилось для того, чтобы хранить ночью мои джинсы. Но как мы могли уместиться там вдвоем, ведь нужно было еще куда-то поставить поднос с чаем? Нам было много лучше на кровати, как и подносу. Быть на кровати — куда более естественно. В какой-то момент мы лежали рядом друг с другом, и я запустил руку под ее свитер и блузку — у нее была очень нежная, мягкая кожа, — я ласково провел руками от бедер к груди, затем большим пальцем по пупку. Я никогда не касался такого широкого живота, без сомнения, это было оттого, что я очень медленно его исследовал, он наполовину был скрыт свитером, а с другой стороны молнией джинсов. Я его не видел, а только чувствовал ее плоский живот под моими пальцами, прикасался, ласкал его как можно нежнее, он приподнимался, как линия горизонта, где, наподобие Христофора Колумба, я не переставал блуждать, не зная всего его истинного охвата, которое он занимал во времени и пространстве. И тогда я возвращался назад, к паху, к точке отсчета, я изменил курс и скользил по другому берегу, и он был таким же: последний берег, последние границы невидимого живота, который трепетал и казался вне досягаемости. Это был обычный живот, живот Мэйбилин, женщины. Просто я никогда еще не касался ее живота.