В воскресенье рабби остался дома

Глава XVI

— И тогда он говорит; «Я собираюсь раздать списки новых комитетов. Я прошу вас взять эти листки домой, чтобы вы могли изучить их на досуге, и на следующем заседании через три недели мы сможем осознанно проголосовать за их утверждение».

Малкольм Маркс подсознательно пародировал президента. Теперь снова заговорил нормальным тоном:

— Он раздает эти листочки, а я наблюдаю за Мейером Паффом. Он кладет листок перед собой, ведет пальцем вниз по списку и что-то бормочет, словно произносит имена. А когда дошел до Роджера Эпштейна как председателя ритуального комитета, мне показалось, что его удар хватит.

— С чего бы ему так переживать? — спросила жена. — Должен бы был догадаться, что Бен Горфинкль не собирается назначать его на другой срок.

— Конечно, нет. Но Боже, Роджер Эпштейн!

Зазвонил телефон.

— Я возьму, — крикнула из другой комнаты их дочь Бетти. И через минуту добавила: — Это меня.

— А чем плох Роджер Эпштейн?

— Как человек, возможно, ничем. На самом деле, он большой идеалист, несет на своих плечах весь мир. Но это ритуальный комитет! Комитет строительного фонда, комитет по выдвижению или даже комитет по распределению мест на Верховные праздники — тоже важные комитеты. О’кей, Роджер тонкий и деликатный. Но для ритуала, строго говоря, нужен даже не просто по-настоящему набожный тип, я имею в виду не просто из тех, кто не работает по субботам и ест только кошерное, а кто-то, знающий все о правилах ритуала. Он должен быть фактически раввином, строго говоря. Хорошо, у нас не слишком много таких. Может быть, Джейк Вассерман — с ходу больше и вспомнить никого не могу.

— А если никого нет, чем плох Роджер Эпштейн?

— Ну, не совсем уж никого. Суть в том, что если нет кого-то идеального на эту роль, надо взять того, кто хотя бы внешне подходит. Мейер Пафф, возможно, не так уж много знает, но дома он соблюдает кошер…

— Пф! Это только потому, что его теща живет с ними, и она бы не ела в этом доме, если бы они не держали два набора посуды. Не мог же он позволить ей умереть с голоду.

— Об этом я и говорю. Не имеет значения, действительно ли он верит в то, что делает. Именно это я и имею в виду — внешне.

— Хорошо. И что же было?

— Что ты имеешь в виду?

— Когда Пафф увидел, что Роджера Эпштейна сделали председателем ритуального комитета. Что произошло? Что он сделал? Что он сказал?

— Ничего! — торжествующе ответил Маркс.

Она изумленно посмотрела на него.

— Так в чем шпиль[33]! Из-за чего шум?

— Неужели ты не понимаешь? Пафф был большой шишкой в храме с самого начала. Он никогда не был президентом, но всегда был серым кардиналом. Так вот, вечером в пятницу Тед Бреннерман прилюдно его высмеивает. И, конечно, не без ведома Горфинкля. Потом, из того, что я слышал, — мы в то время были внизу, в вестибюле, так что пропустили это, — Пафф перехватывает Теда в зале наверху и буквально размазывает его по стенке. Первый раунд. — Он покрутил рукой. — Mezzo-mezzo. Назовем это ничьей; Пафф врезал Теду намного сильнее, чем Тед ему, но с другой стороны, только несколько человек слышали Паффа, и все слышали Теда. Да, я думаю, что это можно назвать ничьей.

Итак: второй раунд. Горфинкль не успокаивается на этом, он объявляет бой. Он говорит: «Вперед, Пафф. Вперед! Я тебя не боюсь. И доказываю это, назначая моего друга Роджера Эпштейна председателем ритуального комитета, который всегда возглавлял ты и который настолько важен, что в нормальной ситуации я бы не назначил Эпштейна, учитывая его уровень, но я делаю это здесь и сейчас, при первой возможности, которая у меня появилась после пятницы, и только для того, чтобы показать тебе, кто здесь хозяин. Так что или сопротивляйся, или заткнись!»

— И он заткнулся.

— Кто, Мейер Пафф? Он так просто не сдается и от борьбы не уходит. Он крутит свои педали вне зоны Горфинкля и сохраняет силы для следующего раунда. После заседания говорили, что он соберет свою компанию, а дальше — или попробует захватить город, или сожжет его дотла.

— Что ты имеешь в виду — сожжет дотла? Ты хочешь сказать, что он подожжет храм?

— Нет, конечно. Это то, что называют фигура речи, — высокомерно сказал он. Затем понизил голос. — Кое-кто говорил, что не удивится, если он выйдет из храма и организует свой собственный.

— Из-за назначения Роджера Эпштейна?

— Из-за этого, и не только, — уклончиво сказал Маркс. — Эта история тянется уже давно.

Она посмотрела на него.

— И где при всем этом ты?

— В том-то и дело. Я вроде ни там ни сям. Меня назначил Шварц, и я продолжал работать еще год. С Беном Горфинклем, Роджером Эпштейном и остальными я вроде как в дружеских отношениях, но, с другой стороны, с компанией Мейера Паффа вроде бы тоже… В конце концов, если, не дай Бог, кому-нибудь понадобится операция, мы будем звонить доку Эдельштейну, так ведь? Так что я могу быть с кем угодно. Думаю, что обе стороны будут тянуть меня к себе.

Бетти неторопливо вошла в комнату. Она была невысокой, как и ее родители. Длинные белокурые волосы были зачесаны на одну сторону и спадали прямо на плечи, хотя одна прядь была поднята заколкой над ухом и свисала вперед, частично закрывая левый глаз. Там, где волосы были разделены, виднелись темные корни; похоже, что подошло время очередного подкрашивания. Невинные темные глаза казались опытными из-за наложенных теней и тонкой темной линии, обрамлявшей веки. Грудь вызывающе выпирала под свитером, а маленький задик аппетитно крутился при ходьбе.

Мать вопросительно взглянула на нее.

— Ребята устраивают завтра вечером пикник на Тарлоу-Пойнт, — объяснила Бетти. — Это Диди Эпштейн звонила, спрашивала, не пойду ли я с ними.

Мистер Маркс бросил на жену многозначительный взгляд, но она, похоже, не заметила этого.

— Ты сказала, что пойдешь, дорогая?

— Да. Стью Горфинкль заедет за мной — завтра около пяти.

— Диди говорила, кто там еще будет?

— Сью Аронс, Глэдис Шулман, Билл Джейкобс и, думаю, Адам Зусман — все, кто из колледжей приехали на каникулы.

— Отличная идея. Приятно будет увидеть старых друзей.

Когда дочь вышла из комнаты, мистер Маркс сказал:

— Вот видишь, уже началось.

— Что началось?

— Они подкатываются к нам. Пока она была в средней школе, они никогда не обращали на нее внимания — эта девочка Эпштейнов и мальчик Горфинклей всегда вели себя так, будто она недостаточно хороша для них.

— Это смешно. Она же ходила к Диди Эпштейн на завтрак после школьного бала в прошлом году?

— Конечно, тогда весь старший класс пригласили.

— Послушай, ты неправ. Они начали подлизываться к ней до того — когда ее приняли в женский колледж Коннектикута. Да у нее в мизинце мозгов больше, чем у них в головах, — и они это знают. Этому Стью Горфинклю отказали во всех школах, куда он обращался, и ему пришлось вернуться сюда, в Массачусетс. А Диди, слава тебе, Господи, попала в художественную школу в Бостоне, а ведь была уверена, что поступит в Уэлсли, потому что это alma mater ее мамы. А это маленькое ничтожество Зусман! Я помню, как его мамочка выдавала девочкам за столом на завтраке женской общины, что ее сын послал документы в Гарвард, Йель и Колумбию. А закончилось все маленьким дрянным колледжем где-то в Огайо, о котором никто никогда и не слышал.

— Хорошо, хорошо, но попомни мои слова…

Зазвонил телефон.

— Это тебя, папа, — позвала Бетти.

— Кто это?

— Мистер Пафф.

Мистер Маркс одарил жену торжествующей ухмылкой и вышел из комнаты.