В воскресенье рабби остался дома

Глава V

В кафетерии для служащих компании «Гексатроникс» на шоссе № 128 посередине стоял длинный стол, где сотрудники обычно ели по-семейному, а вдоль стен был ряд отдельных кабинок для тех, у кого были гости и кто хотел поговорить наедине. Тед Бреннерман просмотрел меню и обратился к хозяину:

— А вы, ребята, неплохо тут устроились. — Он сделал заказ, и как только официантка ушла, наклонился через стол. — Так вот, Бен, в храме у тридцати семи человек стулья с именными табличками, еще пятьдесят-шестьдесят всегда занимают одни и те же места — итого, считай, сотня. А мы — чернь — если иногда и попадаем поближе, на следующий год все равно оказываемся на галерке. В прошлом году я сидел в последнем ряду. Какая разница? Да никакой. С усилителем слышно не хуже. Но многие относятся к этому не так. Они хотят сидеть впереди.

Высокий, красивый, молодой, Тед был нетерпелив и всегда заразительно улыбался.

— Но они заплатили за эти места. По крайней мере, те, у кого есть именные таблички, — заметил Горфинкль.

— А ты этому не верь. Я во всем разобрался. Я просмотрел протокол общего собрания, которое было пять лет назад. Тогда они только начинали кампанию за строительный фонд и наобещали чего угодно. И Беккер, который был тогда президентом, сказал, что любой, кто пожертвует тысячу баксов, сможет из года в год резервировать свое место. То есть не было такого, чтобы правление это решило и за это проголосовало. Это было так, по ходу, и получилось экспромтом, понимаешь? Тогда, — он сжал руку Горфинкля, чтобы подчеркнуть сказанное, — правлению на следующем заседании пришлось вынести хоть какое-нибудь постановление, чтобы вытащить Беккера из ловушки, в которую он сам себя загнал. И они сказали, что за теми, кто пожертвовал тысячу баксов, остаются их места — каждый год до последнего дня продажи мест.

Но тут же, в следующем году, они вообще перестали продавать места и зачли те бабки как ежегодные членские взносы, так что, как мне кажется, эти ребята вообще не имеют никаких прав на тепленькие местечки, которые они постоянно занимают. Я тебе больше скажу: не все из них — у кого на местах есть именные таблички — дали свою тысячу баксов.

Горфинкль, приземистый человек лет сорока пяти с квадратным лицом, ответил:

— Скоро мы будем устанавливать сиденья по типу театральных. Может, подождем с этим до тех пор?

— Проект Нуссбаума? — Бреннерман рассмеялся. — Он пришел ко мне сразу после того, как меня выбрали председателем «Братства», — я должен был убедить своих начать кампанию по сбору дополнительных средств на установку новых стульев. И буквально на прошлой неделе он снова заговорил об этом. Последние четыре года он приставал к каждому председателю «Братства» — и женской общины тоже. Я сказал ему, что большого энтузиазма, похоже, не дождешься.

— Не знаю, эти стулья ужасно неудобные. А наших денег хватит только на половину.

— И обидно, что деньги-то лежат, да не про нас. О, а что если протолкнуть эту идею на презентации фонда социальной активности? Скажи, а можно завещание миссис Оппенгеймер истолковать так, чтобы мы могли получить деньги хотя бы на покупку обивки для сидений?

Горфинкль покачал головой.

— Ничего хорошего это не даст. Стулья станут выше, а они и так слишком высокие. Дело не столько в сиденьях, сколько в спинках. Слишком уж они прямые. Единственный, кому они нравятся, — доктор Клейн, остеопат. После Йом-Кипура у него больше пациентов с болями в крестце и судорогами в ногах, чем за весь год.

Бреннерман рассмеялся.

— А кто их вообще выбрал, именно эти стулья?

— Никто их не выбирал. Всех — в основном тех самых, с табличками на стульях, — так потрясла репутация этого архитектора, что они позволили ему делать все, что он хотел. Я думаю, эти стулья скопированы в какой-нибудь старой английской церкви. А ему-то что? Его интересовало только, как это выглядит; он не собирался на них сидеть. Забавная штука — этот вопрос о местах. В том шуле[23], куда обычно ходил мой отец, было очень важно, где ты сидишь. По традиции важные шишки, парни с ихэс[24], с положением, всегда сидели впереди. Чем ближе ты был к Ковчегу, тем ты важнее. В этом шуле у них был даже ряд стульев у той стены, где стоял Ковчег, лицом к остальной конгрегации. Я помню тех, которые там сидели, в основном старики с длинными бородами, в длинных шерстяных талесах[25]. Отец называл их п'ней. Черт возьми, я много лет не вспоминал это слово. Это на иврите, означает «лица». Отец всегда говорил, что они представляют лицо конгрегации, самые набожные и самые образованные.

— У нас таких, пожалуй, и нет, разве что старый Горальский и Вассерман.

— Может, Мейер Пафф считает себя таким.

Оба усмехнулись.

— И все же что-то тут не так, — продолжал Горфинкль. — Я думаю, что презентовать новую программу социальной активности нужно на общем собрании конгрегации. Если разобраться, мы даже официально не представили ее правлению.

— Черт, на этом мы строили свою кампанию, Бен. Так что это вовсе не тайна. А раз мы в большинстве, то имеем право делать так, как считаем нужным.

— И все-таки…

— Неужели ты не видишь, — нетерпеливо прервал Бреннерман, — что вся прелесть в том, чтобы представить ее именно на службе «Братства». Уже потому, хотя бы, что там будет больше людей, чем когда-либо приходит на общее собрание. На последнем собрании было чуть больше ста человек. На службу, которую проводит «Братство», приходит почти в три раза больше. И в отсутствие рабби нам не надо волноваться о том, что он может сказать после этого.

Горфинкль усмехнулся.

— Он еще этого не знает, но на воскресном заседании его тоже не будет.

— Да? Откуда ты знаешь?

— Понимаешь, он рассчитывал поехать домой сразу после вечерней службы в субботу, но Стью говорит, что вечером в субботу в колледже проводят что-то вроде вечеринки в его честь. Он не сможет уехать до утра воскресенья. Они с ребенком.

— Мыслишь правильно.

— Но меня волнует не рабби; меня волнует Пафф.

Бреннерман усмехнулся.

— Можешь не волноваться насчет Паффа. У меня есть идея, как с ним справиться.