В компании Перл Джейкобс была веселой, почти легкомысленной, но у себя дома, в кругу семьи, могла быть рассудительной и проницательной. Когда муж закончил описывать встречу родителей в кабинете рабби, она сказала:
— Не понимаю, почему рабби позвонил тебе. Ему, мне кажется, следовало позвонить Горфинклю, он президент.
— Объяснил он это тем, что наш Билл единственный, кто втянут в это дело с начала до конца, но настоящая причина, конечно, в том, что ему, вероятно, было неудобно звонить Бену Горфинклю после того, как тот угрожал выгнать его.
— Держу пари, если бы Бен сейчас выставил свою кандидатуру, его бы не избрали.
— Почему? Потому что он сделал выговор рабби? Ты думаешь, его так любят?
— Нет. То есть я не знаю, насколько его любят. Особых приверженцев у него нет. И некоторые родители, возможно, недовольны им из-за того, что их детям пришлось рассказать обо всем в полиции.
— Ты думаешь?
Она кивнула.
— Я сначала чувствовала то же самое, но потом поняла, что рано или поздно все так или иначе обязательно всплывет. Кроме того, мне не по душе мысль о разгуливающем на свободе убийце и…
— Какое отношение это имеет к Бену Горфинклю? — терпеливо спросил Джейкобс.
Она с удивлением посмотрела на него.
— А такое, что многие девочки считают эту борьбу в конгрегации, которую он затеял, не самой замечательной идеей.
— Да, но девочки не голосуют.
— Но многие из них влияют на тех, кто голосует, а в конгрегациях у реформистов они голосуют, и я думаю, что это правильно. Во всяком случае, многим женщинам, с которыми я говорила, не нравится это: создать конгрегацию, а затем расколоть ее из-за дурацкого вопроса о том, кто где должен сидеть.
— Послушай, Перл, я надеюсь, что ты не говоришь этого на людях. Мы не пытались расколоть конгрегацию. И дело не в местах; это случайное совпадение. У нас есть программа — чертовски хорошая программа, и на каждом шагу Пафф и его группа создают нам препятствия. И раз мы не можем заставить их согласиться, так не лучше ли этим двум точкам зрения, этим двум философиям иметь свои собственные структуры для выполнения того, что они считают важным, чем просто мешать друг другу?
— Разве это не похоже на мужчин? — Она покачала головой. — Вы говорите — мы не хотим раскола; мы только хотим делать вещи, которые порождают раскол. И это успокаивает вашу совесть. Так вот, позволь заметить, что женщины намного ближе к жизни. Вы похожи на малышей, которые думают, что если вещь не назвать, то ее не существует. Но что такое раскол? Это не просто два храма там, где прежде у вас был только один. Это значит, что вы получаете две группы, которые стремятся избегать друг друга. Люди из одного храма стремятся избегать людей из другого. Для мужчин это не имеет значения — вас нет целыми днями, а по вечерам вы, как правило, слишком устали, чтобы что-нибудь делать. Но мы-то здесь целый день. Возьми меня и Марджи Аронс: мы обе в женской общине, и мы дружим. Хорошо, храм разделяется, я в одном храме, а Марджи в другом. Тебе не приходит в голову, что между нами возникнет барьер?
— Но мы с ними все равно не встречаемся.
— Мы не дружим семьями, потому что он тебе не нравится, да и я от него не в восторге. Но с Марджи-то мы встречаемся… А как насчет детей?
— При чем здесь дети?
— А при том, что если храмов будет два, то и праздники будут отдельные, и дети из одного храма не очень-то захотят ходить на праздники в другой. Билл уехал в этот маленький дрянной колледж в Миннесоте, о котором никто никогда не слышал. Он говорит, что во всем городе меньше дюжины еврейских семей и никаких подходящих еврейских девочек. Ты думаешь, меня это не беспокоит? А здесь, по крайней мере, когда он приезжает домой на каникулы, их много. У него есть выбор. И теперь ты хочешь отрезать половину из них. Ты хочешь, чтобы твой сын женился на христианке, не дай Бог?
— Брось, Перл, не усложняй. Ты думаешь, если Билл захочет пригласить девочку, его будет волновать, в какой храм ходят ее родные?
— Нет, но у него будет меньше шансов встретить ее.
— Ладно, храм — не брачная контора.
— В таком янки-городке, как Барнардс-Кроссинг, могло быть еще хуже. Как ты думаешь, почему женская община так старается для храма? Для того чтобы вы, мужчины, могли два или три раза в год ходить туда бормотать ваши молитвы? Мы проводим аукционы и выставки. Мы устраиваем обеды, завтраки и много чего еще. У нас большая образовательная программа. И в конце года мы вручаем храму солидный чек. Все это мы делаем потому, что иногда это весело и вообще дает хоть какое-то занятие. Но Марджи Аронс делает это еще и для того, чтобы увеличить шансы Сью выйти замуж за еврейского мальчика, а я — для того, чтобы гарантировать, что Билл женится на еврейской девочке.
— Рабби…
— Он понимает в этом не больше, чем ты. Он тоже мужчина. Но ребицин, держу пари, понимает.
— Понятно, — со смехом сказал Джейкобс. — И как давно вы, девочки, готовите заговор? Когда вы планируете захватить власть?
— Помилуй Бог, зачем? Мужики хотят руководить? Вперед! Важные шишки! Как дети с игрушкой! Играетесь с ней, а когда она надоедает, выбрасываете ее или ломаете. Вперед, планируйте, назначайте свои комитеты, собирайте голоса, принимайте резолюции, делайте из храма — как это назвал Бен Горфинкль? — «активный голос за социальную реформу в обществе» или, как всегда толкует рабби, «дом учения и молитвы», — но не ломайте его. Потому что он не только для вас; он и для нас — и наших детей.
— Дети, похоже, относятся к этому так же? — язвительно спросил он.
— Не смотри на них свысока. Здравого смысла у них иногда больше, чем у родителей. Наш Билл не дурак. Мы говорили с ним. Он переживает из-за того, что рабби может уехать. Дети любят и уважают его. Только поэтому Билл и дал показания полиции — рабби сказал, что он должен, а Билл ему доверяет.
— Миссис Пафф думает так же, как и ты?
— У нее нет детей, поэтому и относиться к этому так, как я, она не может, думаю. Но сам Пафф… Если бы я занималась его бизнесом, который так сильно зависит от детей, я бы не стала лезть из кожи вон, чтобы восстанавливать их против себя.