В защиту марксизма

О характере войны и перспективах Четвертого Интернационала §

Этот проект резолюции был выдвинут Джеймсом Бернамом на заседании Политического Комитета Социалистической Рабочей Партии 5 сентября 1939 г. для обсуждения и голосования на предстоящем Пленуме Национального Комитета. Шахтман и Эберн не могли поддержать предложение Бернама поскольку воззрения, изложенные в этом документе, резко расходилисьс партийной программой и идеологией. Чтобы спасти свой беспринципный блок с Шахтманом и Эберном, Бернам забрал свое предложение обратно; по выражению Троцкого, он спрятал его обратно в портфель. Во время внутрипартийной дискуссии, эта резолюция стала широко известна. Она превратилась в литмусовый листок, указывающий, куда клонит и ведет оппозиция.

Заявление был напечатано в дискуссионном «Внутреннем Бюллетене» СРП, vol. II, #3, за 14 ноября 1939 г. и снабжено следующим объяснением редакции Бюллетеня:

«Следующий документ товарища Бернама был выдвинут на собрании Политического Комитета 5 сентября и разослан всем членам Национального Комитета в качестве материала для предстоящего Пленума. На Пленуме НК товарищ Бернам снял документ с обсуждения (withdrew this document). Он публикуется во «Внутреннем Бюллетене» как часть партийных документов по настоянию Центрального Нью-йоркского отделения партии».

Раздел I: Характер войны в целом.

1. Начавшаяся Вторая Мировая война имеет в целом империалистический и тоталитарный характер. Это война между великими державами за передел мира; она, с точки зрения обеих сторон и всех участников в этом конфликте, направлена против интересов масс.

2. «Нейтралитет» в этой войне невозможен ни для одной нации. Природа этой войны сравнительно быстро вынудит все нации присоединиться к той или к другой стороне, по крайней мере, экономически, но в случае большинства наций и всех великих держав — и с военными мерами.

3. Из империалистического, тоталитарного характера войны в целом и из участия всех наций в войне следует, что ни с какой точки зрения и ни в каком случае эту войну нельзя рассматривать как войну за «защиту независимости малых наций», за «права угнетенных национальностей» или за какую-нибудь иную прогрессивную цель. Этот конфликт в целом является реакционным; все вторичные и изолированные особенности подчинены его реакционной природе.

4. Эта война знаменует собой конец буржуазной демократии как исторически возможной формы правления. В условиях войны демократические и фашистские империализмы теряют свои структурные различия и во всем основном становятся похожими друг на друга тоталитарными военными диктатурами. Как бы ни окончилась эта война, вернуться к буржуазно-демократической форме правления невозможно. Этот вывод так же верен для Соединенных Штатов, как и для других стран. Единственно возможные исключения, да и они вряд ли вероятны, это одно или два небольших и незначительных государства.

5. Из характера войны следует, что воюющие стороны неспособны заключить справедливый, или даже длительный мир.

6. Справедливый и длительный мир возможен лишь путем свержения мирового империализма в целом.

7. Перед лицом этой войны, задача масс — остановить войну. Эта задача может быть выполнена массами лишь путем свержения в каждой из стран разжигателей войны, то есть, своих собственных правителей и угнетателей.

8. Во всех передовых странах эта задача может быть выполнена лишь путем завоевания власти рабочим классом в ходе социалистической революции.

9. Колониальные народы и угнетенные национальности могут решить эту задачу через посредство борьбы за свободу и независимость от «своих собственных» империалистических угнетателей. Эта борьба должна быть твердо поддержана международным пролетариатом. Борьба за свободу колониальных народов и угнетенных национальностей может быть успешной лишь в том случае, если рабочий класс поддержит ее посредством социалистической политики, полностью независимой от местной буржуазии и буржуазных националистов, если рабочий класс займет руководство в этой борьбе и успешно превратит ее в борьбу за рабочую революцию.

10. Перспектива борьбы масс против войны сводится к лозунгу Соединенных Социалистических Штатов Европы, Социалистических Штатов Америки, свободной Азии, свободной Африки, и мировой федерации социалистических республик.

Раздел II: Природа российского государства в свете нынешней войны.

1. Подписание Пакта между Гитлером и Сталиным привело к определенной развязке целую серию развитий внутри Советского Союза, которые начались становлением Сталина у власти, и за последние пять лет вошли в стадию быстрой трансформации.

2. Внутри страны советская бюрократия провела политическую контрреволюцию, которая потребовала проведения необъявленной, но не менее от этого явной гражданской войны.

3. Внутри Советского Союза нынешнее советское государство за последний период перешло к империалистической, или квази-империалистической, политике в своих политических и экономических отношениях к национальным меньшинствам внутри советских границ.

4. За последний период Советский Союз, частично путем уничтожения национализированных форм хозяйства, частично через их манипуляцию, принял определенно эксплуататорский характер в сфере экономики. Правящая страта населения систематически эксплуатирует массы народа в свою пользу.

5. Советский Союз ни в каком смысле нельзя рассматривать как «рабочее государство».

6. Правящий слой Советского Союза не представляет собой кристаллизованный буржуазный класс в традиционном смысле этого слова; нельзя уверенно предсказать, будет ли он эволюционировать, даже если его не остановить, к такой кристаллизации в будущем.

7. Фактический политический и экономический характер нынешнего Советского Союза и метод, с которым осуществляются угнетение и эксплуатация, наводят на мысль, что термин «бюрократическое государство» является наиболее адекватным определением. Политическая и хозяйственная власть и привилегии, равно как и государственный аппарат являются собственностью бюрократии и ее союзников.

8. Этот анализ подтверждается оценкой внешней политики современного советского государства. Вооруженное и материальное вмешательство советского государства за его границами было революционным в первый период, пассивным или не-революционным в средний период, но в последний период оно стало контрреволюционным.

9. Современное советское государство, в форме в которой оно ныне действует внутри страны и за его пределами, более не является оплотом, даже частичным или косвенным, всего того, что еще остается от социализированного хозяйства; наоборот, оно является оплотом сил и привилегий бюрократии, интересы которой пришли в совершенное противоречие со всеми прогрессивными остатками социализированного хозяйства.

10. Начиная с 1933 года внешние отношения советского государства, служащие целям бюрократии, стали полностью подчинены той или другой группе империалистических держав; и это развитие кульминировалось Пактом с Гитлером.

Раздел III: Вопрос о защите Советского Союза.

1. Политика безусловной защиты Советского Союза была основана на пролетарском характере советского государства и на концепции о четырех возможных видах войн, в которые это государство могло быть ввязано: 1) оборонная война против империалистической интервенции; 2) гражданская война; 3) наступательная освободительная война, в которой советские войска помогают трудящимся и угнетенным какой-либо нации в борьбе против их правителей и угнетателей; 4) так называемая «смешанная война», в которой советское государство вынуждено принять участие на стороне того или другого блока борющихся империалистических держав. Все эти виды войн имели место, и эта политика применялась в каждом случае.

2. Но сейчас условия радикально изменились. Во-первых, исключена возможность внешней освободительной войны. Заграничная вооруженная интервенция нынешнего советского государства не могла бы иметь революционный характер — в поддержку трудящихся против их угнетателей; наоборот, она примет контрреволюционный характер — в поддержку того или другого правящего класса против масс. В этих условиях оборона Советского Союза является социал-патриотизмом и должна быть заменена политикой пораженчества.

3. В случае внутренней войны революционеры обязаны поддержать не нынешнее советское государство, а революционную борьбу российских рабочих и крестьян против государства, и освободительную борьбу подчиненных наций за отделение от России (например, в случае борьбы за свободную Советскую Украину). Вовсе не защищая в этих случаях советское государство, мы призываем рабочих и крестьян России свергнуть его и восстановить свою собственную социалистическую власть; мы призываем угнетенные народы присоединиться к своим братьям, находящимся под властью других государств, чтобы бороться за свою свободу против правителей этих государств и правителей Советского Союза.

4. Случай «смешанной войны» не является сейчас абстракцией; это — нынешняя война. Вооруженная интервенция Советского Союза в нынешней войне почти гарантирована; его политическое и экономическое вмешательство уже имело место. Это вмешательство будет подчиняться общему империалистическому характеру всего конфликта в целом, и ни в коем случае не станет «защитой» остатков социализированного хозяйства, а, наоборот, будет явным средством устранить все то, что еще остается прогрессивным в Советском Союзе. В этих условиях защита Советского Союза явилась бы социал-патриотизмом и основной преградой революционного развития среди народов остальных воюющих держав. Революционеры обязаны призвать российских рабочих и крестьян присоединиться к рабочим и крестьянам других держав: Польши и Германии, Франции, Англии и Соединенных Штатов, чтобы остановить войну и заключить справедливый мир путем свержения своих собственных правителей и угнетателей.

5. Остается рассмотреть случай совместного империалистического нападения на изолированную Россию. Ответить заранее, какую позицию революционеры должны будут занять в этом случае невозможно, ведь эта проблема весьма абстрактна: настоящая война не происходит в этой форме, и бесчисленное количество изменений может произойти до этого, даже если допустить вероятность такой войны. Если бы такое событие имело место вчера или сегодня, нынешнее советское государство заняло бы роль подобную роли правительства полуколониальной или «компрадорской» страны, и так как успех империалистических интервентов усилил бы мировой империализм, а их поражение ослабило бы его, то надлежащей политикой в этом случае стало бы дать материальную помощь советскому государству.

Раздел IV: Роль Соединенных Штатов

1. Соединенные Штаты не могут остаться нейтральными в этой войне. С дипломатической и экономической точки зрения они не нейтральны уже сегодня; завтра они будут вынуждены вмешаться и своими вооруженными силами.

2. Основная немедленная цель американского империализма — это полная гегемония в Латинской Америке, свободный доступ в Азию и защита таких сырьевых ресурсов, как, например, каучук. Более обширная цель — мировое господство в результате нынешней войны.

3. Эти цели, хотя они потребуют, в конце концов, вооруженного вмешательства, сейчас диктуют некоторое промедление пока воюющие стороны в некоторой степени не ослабят друг друга в борьбе. Но администрация Рузвельта толкает, даже помимо общих экономических и политических факторов, в сторону ускорения военного вмешательства.

4. С точки зрения масс, в Соединенных Штатах и в других странах, разрешение военного кризиса и установление справедливого и устойчивого мира может произойти лишь через свержение американского империализма, через рабочее правительство и социализм.

5. В борьбе американских масс против войны, огромное значение приобретает борьба за свободу и независимость колоний и зависимых территорий США (особенно Пуэрто Рико), и борьба латиноамериканских народов против империализма Янки. Эти цели должны стоять во главе борьбы против войны.

6. Борьба негров в Соединенных Штатах за свое освобождение также должна стать составной частью борьбы против войны.

7. Пропаганда борьбы против войны требует прежде всего постоянного объяснения настоящего характера войны, роли Соединенных Штатов в войне и ее целей.

8. В частности, революционеры должны направлять свою критику против «демократического мифа», который является главнейшим орудием вовлечения народов в войну.

9. Вдобавок к пропаганде и объяснениям, партия должна вести постоянную конкретную агитацию для обнажения отдельных шагов, которые ведут США к войне, и должна проводить резкие, ясные кампании пропаганды против этих шагов.

10. Партия должна агитировать против милитаризации во всех ее аспектах и против всех американских расходов на вооружение. В связи с этим нужно выдвигать лозунг «Все военные расходы — на помощь безработным!» и подобные лозунги в защиту демократических прав, в той мере в какой они систематически нарушаются военной лавиной.

11. Партия должна вести постоянную агитацию против секретной дипломатии правительств, требовать полной правды и обнародования переговоров.

12. Партия должна продолжать свои требования о том, чтобы решения о войне и мире были отняты у Президента и Конгресса и переданы в руки народа. По крайней мере в ближайшее время требование народного референдума о войне остается верным, но лозунг «Народ должен голосовать о войне!» должен быть подчинен таким лозунгам, как «Забрать решение о войне и мире у Конгресса и Президента!»

13. В ближайшее время надо развить особую кампанию в связи с предстоящей особой сессией Конгресса. Эта кампания должна выставить вперед оппозицию против шагов Рузвельта к войне, заключающимся в его требовании снять эмбарго; требование чтобы эта сессия перевела все военные расходы на нужды безработных; и агитация против предварительной мобилизации (ограничений демократических прав, возможной регистрации), которые конечно же будут поставлены на этой сессии.

Резолюция Меньшинства о Советском Союзе и нынешней войне §

Этот документ был опубликован во «Внутреннем Бюллетене» Vol. II, #1, за 10 октября 1939 г. Он выражает собой компромиссную линию Шахтмана, Эберна и Бернама, вместо приведенного выше заявления Бернама, которое раскалывало оппозицию. /И-R/.

28 сентября 1939 г.

Партия до сих пор не сумела дать ясный и недвусмысленный ответ на вопросы, поставленные вторжением Сталина в Польшу. В результате, мы имеем серьезное ослабление эффективности нашей прессы, дезориентацию членов партии, и соответствующее уменьшение нашей способности бороться против американского сталинского движения и против сил социал-демократии и империалистического патриотизма, которые пытаются использовать эти события в собственных реакционных целях, и которым можно успешно ответить лишь недвусмысленным революционным заявлением с нашей стороны. Это становится еще более неотложным в связи с событиями в Эстонии и возможным расширением сталинского вторжения в другие государства Прибалтики и Балкан.

Новые поднятые вопросы не могут быть разрешены простым повторением, что «Советский Союз — есть рабочее государство», и что «мы стоим за безусловную защиту Советского Союза». Абсурдно думать, будто эти заявления дают автоматический ответ на конкретные вопросы, поставленные конкретными военными и политическими действиями, предпринятыми Сталиным; это было показано абсурдным на деле. Не затрагивая в настоящий момент проблему классовой природы советского государства, все же необходимо дать немедленные ответы на конкретные вопросы, поднятые Пактом между Гитлером и Сталиным, последующим за Пактом захватом Польши и всеми связанными с этим проблемами.

С абстрактной точки зрения, Пакт стоит в той же плоскости, как и соглашение между Францией и Советским Союзом, и революционные марксисты презрительно отвергают сторонников Народного Фронта и различных патриотов, которые поддержали Франко-Советский пакт, заключенный с демократическими империалистами, но осуждают Германо-Советский пакт, потому что он заключен с нацистским империализмом. Что касается нас, то мы отвергаем оба соглашения, не меняя нашей основной позиции, признающей допустимость временных соглашений между советским государством и буржуазными государствами.

Но с конкретной точки зрения, Пакт Гитлер-Сталин означает следующее — и это содержалось лишь потенциально в Франко-Советском пакте:

1) Сталин подал Гитлеру сигнал развязать Вторую Империалистическую Мировую войну — и связал свои надежды и чаяния с успехом нацистской военной машины;

2) Сталин подал Гитлеру сигнал для жестокого нацистского нападения на Польшу;

3) Сталин не только помог империалистическому вторжению в политическом и военном отношении, но также принял участие в дележе военных трофеев с победоносными нацистами.

Партия обязано строго отклонить любую попытку — откуда бы она ни происходила, от членов партии или от ее противников — «объяснить», оправдать или простить сталинское вторжение в Польшу и раздел Польши совместно с Гитлером. Партия должна отклонить явно капитулянтскую точку зрения, выраженную формулой: «В выборе между Гитлером и Сталиным, полякам следует предпочесть Сталина». Мы отрицаем, что для многонационального населения Польши выбор ограничен правлением гитлеровских бандитов или кремлевских кровопийц. Четвертый Интернационал призывает массы Польши бороться против обоих, равно как и против польского правящего класса — за социалистическую Польшу и за единые, независимые Советские Республики Украины и Белоруссии. Партия также отрицает ту точку зрения, которая, прикрываясь «объективными объяснениями» и во имя «защиты Советского Союза» рисует сталинское вторжение безразличным для польских масс, или умаляет его до категории чисто военных-тактических соображений Красной Армии. Вторжение является не вопросом военной науки, а политическим вопросом, и его нужно оценивать соответственно.

Партия осуждает сталинское вторжение и подчинение Польши как действия империалистической политики. Независимо от иллюзий, которыми кремлевская банда кормит массы (или даже саму себя), она действует как агентство германского империализма, так же как ранее она была готова действовать как агентство Англо-Французского империализма, и возможно будет снова так действовать завтра. Порожденные теми же причинами, германский фашизм и сталинский бюрократизм сообща сотрудничают в империалистической экспансии.

Партия обязана осудить отвратительные утверждения сталинцев, будто Красная Армия «освобождает» украинские, белорусские и польские народы, так же как она раньше опровергала прежние сталинские утверждения, будто польские массы боролись бы за демократию и свободу против фашизма, если бы они поддерживали правящий класс Польши и его режим. Война в Польше показала, в гораздо большей и явной степени, чем Гражданская война в Испании, совершенно контрреволюционную роль, которую играет сталинская бюрократия. Хотя мы не стоим, и не можем стоять за защиту «бедной маленькой Польши» (вчерашней империалистической Польши), мы признаем потенциально прогрессивные патриотизм и ненависть к фашизму, показанные польскими массами. Неминуемое падение и бегство гнилой польской военной и землевладельческой клики и ее правительства приближают возможность революционной защиты Польши, если не немедленного польского Октября, то польского Октября после польского «Февраля». В хаосе, который сопровождает крушение польской имперской армии, в некоторых областях страны появляются признаки такой возможности. Вместо того, чтобы как-то помочь — даже в той мизерной степени, как в Испании, где по крайней мере одна советская винтовка из десяти была направлена против Франко — осуществить эту возможность, Сталин уничтожил эту возможность совместно с интервентами. Сталин и Красная Армия сыграли чисто контрреволюционную роль в Польше.

Жестокая действительность последних событий — особенно события в Польше — диктует ревизию нашей прежней концепции «безусловной защиты СССР». По мысли нашего движения, эта концепция означает не только то, что мы призываем к защите Советского Союза даже под руководством сталинской бюрократии, но также и нашу поддержку Красной Армии в любой вооруженной борьбе, в которой она участвует, что мы за ее победу в любом случае, будь это так называемая «оборонная» или «агрессивная» война. Чтобы оставаться верными нашей революционной интернационалистской обязанности, Четвертый Интернационал теперь должен призвать польских рабочих и крестьян к самостоятельной вооруженной революционной борьбе против обоих интервентов — чтобы выгнать Гитлера с западной половины страны, и Сталина — с восточной половины. То же самое относится к подобным ситуациям в других местах. Это означает борьбу против Рейхсвера и против Красной Армии. В этой борьбе, революционные интернационалисты не могут и не будут стоять за победу Красной Армии, которую сталинская бюрократия вынудила действовать как агентство империализма и угнетателя народов. Вместо этого, Четвертый Интернационал призовет рабочих и крестьян в Советском Союзе, включая и солдат Красной Армии, помочь их революционным братьям в Польше — так же, как мы призываем их помочь в борьбе за основание независимой единой Советской Украины и за свержение сталинистской бюрократии и ее реакционной офицерской касты внутри страны.

Эта линия — единственно совместимая с революционными интересами международного пролетариата и польских и советских масс — не обязательно означает отклонение лозунга защиты Советского Союза. Крушение Франко-Советского Пакта еще раз показывает хрупкость и кратковременность союзов между Советским Союзом и капиталистическими государствами. Вполне возможно, даже вероятно, что Германо-Советский Пакт не продлится и так долго как Франко-Советский. Несмотря на все надежды и попытки Сталина, прямое империалистическое нападение одного или нескольких государств на Советский Союз возможно изменит характер нынешней войны. Полагая, что буржуазная контрреволюция, стоящая сегодня в порядке дня в Советском Союзе, еще не победила, защита СССР, даже при правлении бюрократии, снова станет немедленной и важнейшей задачей. Иначе говоря, так же как войны национального освобождения могут превращаться в империалистические, а империалистические войны — в национально-освободительные, так и мы не можем исключить возможность, что нынешняя война превратится в войну интервенции против Советского Союза. Партии не следует занять позицию, которая может в будущем застать ее неподготовленной, и она должна, поэтому, предвидеть резкое изменение в решающем характере нынешней войны и в роли Советского Союза в войне.

Нужно немедленно поставить эти вопросы на обсуждение членов партии и всего Интернационала — трезво, систематически и рассудливо. Нет никакого иного пути прийти к твердой и ясной революционной линии, и таким образом выполнить огромную ответственность, которая сегодня ложится на Четвертый Интернационал.

Макс Шахтман

Джеймс Бернам

Мартин Аберн и др

Наука и стиль § Ответ товарищу Троцкому

1 февраля 1940 г.

Дорогой товарищ Троцкий,

Я нахожу «Открытое письмо», которое якобы адресовано мне, более чем обезоруживающим. Я должен признаться, что мне трудно попытаться на него ответить.

Читая его, я вспомнил старый разговор с одним из наших хороших товарищей из Центральной Европы. Мы беседовали, лениво и расточительно, по-интеллигентски, о возможных противоречиях между эстетическим чувством, влечением к красоте, и требованиями политических действий. Он рассказал мне историю.

Несколько лет тому назад его страна переживала период социального кризиса. Массы шли, как думалось, вперед, к восстанию. Одним утром в разгар движения многотысячная толпа рабочих собралась в одном углу огромной площади в столице этой страны. Наш товарищ был назначен командиром одного крыла этого отряда рабочих.

Небо было ярко синим, белое утреннее солнце бросало на площадь тени от крайних зданий. В конце площади напротив толпы рабочих показались жандармы, и начали формироваться в прямые колонны; сидящие верхом на своих лошадях, их вооружение блестело на солнце. По приказу, одним махом сверкнули их сабли, отплескивая отражение солнца на клинках. Вторая команда: вперед против рабочих.

Пришел момент действовать: наш товарищ должен был направить свою группу рабочих в контратаку с боку. Но в течение долгой минуты он нашел свою волю парализованной, его голос был закупорен красотой этой сцены. И весь этот день, пока шла борьба — свыше пятидесяти человек погибли, сотни были ранены, и среди них наш товарищ — он не мог позабыть это солнце, эти тени, это синее небо, этих скачущих лошадей и сверцающие клинки.

Вот так же и на этом словесном поле боя, мутный рефлекс и необходимая искра уличных сражений, я, когда вся моя воля должна быть сконцентрирована на нацеливании моих компактных аргументов в контратаку против вашего письма (такого неверного, настолько фальшивого, ужасно фальшивого), я замечаю себя остановившимся в очаровании от технического бесподобия созданной вами вербальной структуры, динамичной широты вашей риторики, жгучего выражения вашей неотразимой преданности социалистическому идеалу, неожиданных, шутливо ярких метафор, которыми блестит каждая страница.

Какая же это неприятная и неблагодарная обязанность подвергнуть эту блестящую структуру воздействию разлагающей кислоты из этих двух посредственных и неромантичных сосудов: логики и науки.

Товарищ Троцкий, перечитывая и обдумывая ваше Письмо, я вспомнил момент, когда я впервые обратил серьезное внимание на вашу работу: мою длинную рецензию на первый том вашей «Истории Русской революции», опубликованный в июле 1932 г. в "The Symposium". Я перечитал эту рецензию, которую не перечитывал несколько лет. И в ней тоже, я вначале оказался вынужденным описать ваш стиль, ваш замечательный стиль, который я всерьез проанализировал. И я увидел ясней, чем прежде, то, что мне кажется весьма важным: ваше понимание доказательств и свидетельств является чрезмерно литературным; вы вводите себя в заблуждение и спутываете убедительную риторику с логичной демонстрацией, блестящую метафору, с аргументом. В этом, думаю я, заключается корень тайны диалектики, как она проявляется в ваших книгах и статьях; для вас диалектика есть средство стиля: контраст эпитетов, льющиеся ритмы, словесные парадоксы, характерные вашему стилю письма.

Товарищ Троцкий, я не буду с вами состязаться в метафорах. В таком словесном поединке я заранее признаю поражение. Свидетельство, аргумент, доказательство: вот мои доспехи.

Скелет обнажен

Я подведу итог вашим аргументам:

В связи с вашей собственной позицией вы утверждаете следующее:

(а) Философия диалектического материализма является верной.

(б) Марксистская социология, в частности марксистская теория государства является верной.

(в) Россия есть рабочее государство.

(г) Тактика защиты российского государства в нынешней войне правильна.

В связи с линией оппозиции, точнее с линией Бернама, который по вашему утверждению выражает «сущность» оппозиции, вы утверждаете следующее:

(1) Бернам является буржуазным демократом.

(2) Бернам отрицает диалектику.

(3) Бернам отрицает марксистскую социологию, в частности марксистскую теорию государства.

(4) Бернам отрицает, что Россия есть рабочее государство.

(5) Практическая линия Бернама является «абсентеистской».

(6) Бернам отрицает большевистские организационные теории и методы.

Но вы лишь утверждаете эти отдельные высказывания. Вы, даже, более заинтересованы настаивать на определенных связях, якобы существующих между этими предпосылками.

В связи со своей собственной позицией, вы настаиваете на следующих добавочных предпосылках:

(А) Диалектический материализм доказывает, что марксистская социология, в частности марксистская теория государства верна.

(Б) Марксистская теория государства доказывает, что Россия является рабочим государством.

(В) Тот факт, что Россия является рабочим государством доказывает, что тактика защиты российского государства в нынешней войне является правильной.

В связи с позицией Бернама вы утверждаете следующее:

(I) Из того, что Бернам является буржуазным демократом следует, что он отрицает диалектику.

(II) Из того, что он отрицает диалектику следует, что он отрицает марксистскую социологию, в частности марксистскую теорию государства.

(III) Из его отрицания марксистской теории государства следует, что он отрицает, что Россия является рабочим государством.

(IV) Из его отрицания, что Россия является рабочим государством (а также из пунктов 1 и 2) следует, что его практическая политика является «абсентеизмом».

(V) Из того, что он есть буржуазный демократ и отрицает диалектику следует, что он отвергает большевистские организационные теории и методы.

Поскольку это зависит от меня, я попытался скрупулезно честно представить ваш главный аргумент. Эти 18 положений составляют «единую концепцию», отсутствие которой в мировоззрении оппозиции вы так критикуете. Но как только эти положения делаются ясными, как только они всплывают наверх из под покрывал метафор и риторики, становится ясно, что каждое из них является независимым, что каждое должно быть доказано независимо от остальных. Кроме того, структура ваших аргументов, ваша «единая концепция» и «объяснение» покоятся на, и зависят от всех этих положений в совокупности. Но кто, даже среди ваших наиболее яростных сторонников, станет утверждать, что вы доказали каждое из них?

Проверка показывает, что эти 18 положений или пустяковы, или не имеют значения, или явно неверны, или попросту не доказаны. Было бы утомительно, да и не надобно продемонстрировать это ссылками на каждое из этих положений; каждый товарищ имеет под рукой достаточно документов, чтобы сделать такую проверку самостоятельно. Я ограничусь лишь несколькими из них, теми которые затрагивают особые вопросы.

Диалектика в качестве пыли в глаза

«Когда ходом фракционной борьбы — пишете вы — вопрос (о диалектике) поставлен ребром…» Как невинно, объективно и отвлеченно, товарищ Троцкий! Вдруг, как тень Банкуо*, чтобы ошеломить всех скептиков диалектика протягивает свою костлявую руку в самое сердце нашей политической дискуссии. Но, к сожалению, как и все тени, рука, которая произвела этот сверхъестественный феномен оказалась вполне телесной — и это ваша рука, товарищ Троцкий. Как и все замечательные медиумы, вы приписываете визит этой тени другому, более высокому миру — «исторической логике борьбы», но, как все умные зрители, мы восхитимся художественным исполнением, но улыбнемся в ответ на ваше объяснение.

* Привидение убитого генерала в шекспировском «Макбете».

Я могу вас понять и даже посочувствовать вашей ссылке на диалектику в нашем сегодняшнем споре. У вас не остается ничего другого; каждая ваша ссылка на события опровергается на следующий же день, развития войны каждую неделю разрушают очередную подпорку вашей политической позиции. Но аргумент о диалектике совершенно надежен, веком раньше или веком позже. Бедный и неудобный факт не вмешивается в эти небесные обобщения; приземленная проверка и экспериментация не оттеняют их олимпийское спокойствие; эти спокойные фразы всегда свободны от грубого прикосновения каждодневных событий.

Я участвовал во многих предыдущих фракционных схватках, время от времени довольно резких; в некоторых из них участвовали и вы, товарищ Троцкий. Где была диалектика тогда? Как могло случиться, что в тех случаях вы ничего не говорили об опасности моего отрицания диалектики? Может ли быть (этот намек настолько банален, что даже кажется непристойным в наши высокофилософские времена), что это различие как-то связано с тем фактом, что в предыдущих диспутах я оказывался на той же самой стороне спора, как и вы? Абсурдно ли думать, что если бы я игрой случая и сегодня оказался на той же стороне, как и вы с Кэнноном, то в этом случае диалектика не играла бы такой, грубо говоря, выдающейся роли?

Товарищ Троцкий, я оцениваю вас как одного из наиболее компетентных историков и политологов в мире. Я думал так вчера, когда я соглашался с вами в большинстве вопросов, я думаю так сегодня, когда я не согласен в некоторых весьма важных вещах, и, несомненно, буду думать так и завтра. Мое мнение, поскольку я есть терпимый ученый, не служит моим немедленным фракционным интересам. Но ваша квалификация в этих областях не дает вам автоматической компетенции в областях философии, логики, естественных наук и научного метода.

Я нахожу примерно 75% всего, что писал в этих областях Энгельс, путаницей, или превзойденным в ходе дальнейших научных исканий — так или иначе, потерявшим значение. Мне кажется (и как марксист, я это не нахожу поразительным), что в своих работах Энгельс был созвучен своему поколению, поколению Герберта Спенсера и Томаса Хаксли, популяризаторов Дарвина, которые думали, что путем иносказательного расширения гипотезы биологической эволюции, они открыли окончательный ключ ко всем загадкам природы. Но Энгельс все же пытался ознакомиться с философией, логикой и наукой своего времени, и писал о них, имея эти знания.

Вы, к сожалению, даете нам лишь черствые повторения Энгельса. Самое последнее научное открытие, которое вы допускаете на свои страницы — Дарвин; за исключением Аристотеля, единственная «логика достойная внимания» — логика Гегеля, мертвого уже столетие архипутаника человеческой мысли. Товарищ Троцкий, — как говорим мы, американцы, — где вы были все это время? За 125 лет после Гегеля наука узнала больше, чем за всю предыдущую историю человечества. В тот же самый период, после 2.300 лет застоя, логика подверглась революционному превращению; и в этом превращении Гегель и его идеи не имели никакого значения.

Вы спрашиваете меня: «Думаете ли вы, что движение наук, включая дарвинизм, марксизм, современную химию и пр., не оказало никакого влияния на формы нашего мышления?» Но вы должны были бы задать этот вопрос самому себе, вовсе не мне. Конечно я утверждаю, что оно повлияло (и один из видов этого влияния, это то что оно показало, что гегельянская диалектика не имеет ничего общего с наукой). Но никто не узнает, как наука повлияла на формы мышления даже если он будет всю жизнь изучать путаный синтаксис реакционного самодержца Гегеля; это можно узнать лишь изучая новейшие науки и математику, путем внимательного анализа новейших наук и математики.

Ядко и саркастично вы снова и снова спрашиваете меня: «потрудитесь сказать, кто именно после Аристотеля изучил и описал дальнейшее движение логики»; «может быть вы укажете мне те произведения, которые должны заменить пролетариату систему диалектического материализма?» как будто это требование так трудно удовлетворить, что я должен буду лопнуть как проколотый воздушный шарик. Этот сарказм не к месту, так как это требование очень легко выполнить. Желаете ли вы, товарищ Троцкий, чтобы я подготовил вам список книг для чтения? Этот список окажется весьма длинным: начиная с работ блестящих математиков и логиков середины прошлого века, он ведет к монументальной "Principia Mathematica", написанной Расселом и Уайтхедом (настоящий исторический поворот в новейшей логике), и затем разветвляется во многих направлениях — одно из наиболее плодотворных, это работа ученых, математиков и логиков, которые сотрудничают сегодня над составлением новой «Энциклопедии единой науки». Если вы хотите ознакомиться с логикой в более узком смысле, то книга C. I. Lewis "Survey of Symbolic Logic" является хорошим, хотя и трудным началом. Но я боюсь, что вы не найдете ни в одной из этих книг ссылок на гегельянскую (или марксистскую) диалектику; так же как и в книгах серьезных современных ученых — исключая, конечно, советских ученых, головы которых зависят от таких ссылок, плюс нескольких прихвостней Кремля, вроде J. B. S. Haldane, среди остальных ученых. Изучение этих работ оказалось бы интересным; но я боюсь, что по его окончании мы все же не приблизимся к разрешению вопроса о роли России в войне.

Товарищ Троцкий, у вас совершенно ложное понимание логики. Вы сравниваете логику с машиной или инструментом: «Как инструментальная мастерская на заводе служит для снабжения инструментом всех цехов, так и логика необходима для всех областей человеческого знания». Эта аналогия неверна. В политике, аналогия с машиной или инструментом, это не логика или «метод», а партия; партия, настоящая партия является инструментом, которым мы пользуемся для достижения наших политических целей. Логика необходима для человеческого познания лишь в одном смысле: логика определяет условия интеллигентного обсуждения, поэтому «нарушая» законы логики, мы рискуем талдычить бессмыслицу. Но никто не нуждается в логике чтобы говорить внятно, или даже чтобы быть великим практическим ученым — на самом деле, лишь очень немногие знают логику, которая является весьма специальной, и в отсутствие эмпирических знаний, довольно ненужной сферой. Может быть, ясное знание логики («метода») поможет кому-то разобраться, быть лучшим ученым (особенно в весьма теоретической области знаний это кажется вероятным); но опыт не говорит что это случается часто, или что это так важно, как хотели бы этого сами логики. Иначе, мы можем быть уверены, среди логиков было бы гораздо меньше безработных.

И вовсе не существует никаких «бессознательных логиков». Я читал ваш отрывок о «бессознательных логиках» — о крестьянке и лисе — с удивлением, надеясь узнать, что весь этот отрывок является попросту шуткой. Но я был вынужден заключить, что вы писали это всерьез. Согласно вашей мысли, жаба — или даже камень — являются учеными, потому что они оба действуют согласно законам земного тяготения! Но что отделяет ученого от варвара или камня, это не то что он ведет себя в соответствии с законами природы, — которым все вещи одинаково повинуются; а если они не повинуются, то исправляют научные законы, чтобы они лучше объясняли поведение вещей, — а то, что ученый знает законы, и знает их не «бессознательно» (я вообще не понимаю, что это значит), а вполне сознательно, преднамеренно.

Вы говорите нам, что рабочие, пролетарии «выносят предрасположение к диалектическому мышлению». Где эти рабочие, товарищ Троцкий? Мне кажется, что вы выражаете весьма вредную рекламу диалектики. Рабочие, которых я и другие знают, являются людьми, находящимися на шахтах Kennecott Copper, в сталелитейных заводах US Steel, на кораблях торгового флота. … Эти рабочие, несмотря на все, что происходит вокруг, продолжают верить Джону Л. Люису, Ситрину, Жухо и Сталину, продолжают голосовать за демократов или республиканцев, продолжают верить в капитализм. Я думаю, что они изменят свое мышление, может быть, очень быстро. Но я нахожу их мысль в большей части фальшивой, а если не фальшивой, запутанной. Если вы это имеете в виду в качестве «диалектического мышления», то я с вами согласен.

Во всей пышной путанице ваших заметок о диалектике, вы пытаетесь выдвинуть всего один аргумент в пользу диалектики; этот аргумент при близком рассмотрении оказывается не к делу и реакционным. «Все великие и выдающиеся революционеры — прежде всего Маркс, Энгельс, Ленин, Люксембург, Франц Меринг — стояли на почве диалектического материализма»; в то время как многие дезертиры революции начали с атак на диалектику. Разве этот аргумент не идентичен в форме с оружием любой припертой к стене реакции: как ты осмеливаешься не верить в то, во что верили наши отцы, и их отцы, и праотцы до них? Разве каждый из нас не должен был в свое время опровергнуть этот аргумент, прежде чем занять свое место в борьбе за социализм? Этот аргумент не становится ни на иоту верней, когда его применяет социалист.

Но даже если бы это было так — а этого вовсе нет, — что каждый революционер верит в диалектику, а все контрреволюционеры не верят в нее, то этот факт (как он сам по себе ни интересен с психологической и исторической точки зрения) не имеет никакой связи с вопросом о правильности или научной бессмыслице диалектики. Это два совершенно разных типа вопросов.

Когда вы не подчиняете правду фракционной риторике, вы и сами хорошо понимаете эту разницу; на деле, вы сами часто очень выразительно о ней говорили. Например, анализируя Московские Процессы вы (и мы все) показали, что самообвинения подсудимых могут быть опровержены с помощью вещественных доказательств, их внутренними противоречиями и пониманием исторического процесса, который достиг своей высшей точки в этих Процессах. Сталинцы возражали — и с точки зрения многих, вполне эффективно, — указывая на тот несомненный факт, что они все сознались в вине. Мы сказали: это совершенно отдельный вопрос, независимый от вопроса о правде или лжи самих признаний; у нас есть свои гипотезы, почему они сознались, но это не связано с правдой или неправдой их признаний.

Почему Маркс, Энгельс и Ленин верили в диалектику? — это вопрос для психологического и исторического анализа, и стоит сам по себе.

Но ваш рассказ о том «кто во что верил?» является, сказал бы я, не совсем полным. Вы покрываете выкрутасами несколько страниц, объясняя тот неудобный факт, что Либкнехт не соглашался с диалектикой, а Плеханов соглашался. Ну а что же насчет почти всех меньшевиков, товарищ Троцкий? Я всегда читал, что они уделяли столько же, или даже больше внимания описанию и защите диалектики, чем даже ультра-диалектические большевики. Еще важней, а что насчет сталинских теоретиков, товарищ Троцкий? Я вас уверяю, что библиография сталинистских работ о диалектике заполнит парочку книжных полок. А куда же деть сектантов? Знаете ли вы, товарищ Троцкий, что изо всех людей, пребывавших в наших рядах за последнее десятилетие, Гуго Олер был больше всех заинтересован в диалектике. (Впрочем, именно Олер был вашим единственным предшественником в нападках за антидиалектику на меня во время политических дискуссий. Это случилось во время входа в Социалистическую партию; как-то получилось, что в то время вы, Кэннон, и даже товарищ Райт не сумели понять, что ваш блок со мной был беспринципным, и что принципиальная политика требовала от вас заключить соглашение с Олером пока не разъяснен «фундаментальный вопрос» о диалектике. Вместо этого, мы все объединились вокруг «конъюнктурного» вопроса, а именно, вокруг эмпиричной тактики входа. К счастью, с тех пор мы научились защищать принципы.) Не поразительно ли, что когда наш книжный магазин, под нашим руководством начал рекламировать труды о диалектике, то список книг оказался составлен в большинстве из работ меньшевиков, брандлеровцев, даже сталинцев?… Ну а что насчет Шахтмана и Эберна, диалектика которых не предотвратила их от ошибочного блока со мной? Я конечно понимаю, что все эти предатели, «вовсе не диалектики», что они попросту восславляют ее на словах, и т.д.

Может ли быть, товарищ Троцкий, что единственные настоящие (сознательные и бессознательные) диалектики, это те, кто соглашается с вашей политикой?

Вы осуждаете меня за нарушение долга потому что я не борюсь против опиума религии-диалектики. Ну, товарищ Троцкий, я взвешу свои работы о диалектике за последние десять лет против ваших работ против религии (или за диалектику); оба мы, я полагаю, являемся равно виновными в отношении своего антиопиумного долга.

Но несмотря на это, вы включили диалектику в повестку дня. Хорошо. Я буду с вами о ней спорить. Но я это сделаю только тогда, когда вы исполните два условия, которые я сформулировал недавно в статье «Политика отчаяния»: во-первых, вы ясно скажете, что именно мы обсуждаем, и сформулируете законы и принципы диалектики. Я повторяю, я не буду заниматься с вами словесной перепалкой. Во-вторых, мы будем обсуждать диалектику, а не использовать диалектику как отговорку, с целью сбить партию и Интернационал с толку и замазать политические вопросы.

Я не признаю диалектику, но, как вы выразились, диалектика признает меня. Видно, что если Кэннон получит большинство на съезде, то это признание явится ударом по голове в форме резолюции, которая включит признание диалектики, как часть программной основы партии — если я вас верно понимаю, то вы ответили на мой вопрос даже раньше, чем я его задал. Я не знаю, глуп или поразителен этот план. Позвольте мне задать вопрос по-тихому, негласно: каковы бы ни были преимущества диалектики, думаете ли вы, настолько ли вы потеряли свою интеллектуальную ориентацию, что вы полагаете, будто этот вопрос может быть решен в ходе подобного рода фракционной дискуссии, за которой последует голосование на съезде — голосование, которое кроме того будет зависеть от резких фракционных межеваний, выросших из совершенно иных вопросов? Но я, возможно, могу и сам ответить на этот вопрос: да, в одном смысле эти вопросы могут быть разрешены подобным путем; история последних двух десятилетий показала нам, что можно даже решить, что 2 плюс 2 равняется 5.

Я возвращаюсь, наконец, к вопросу, который я поставил в моей предыдущей статье. Я соглашусь с вами и вашей «логикой эволюции», от количества в качество, от объединения противоречий и далеких звезд до диалектической кухарки и лисицы. Но теперь, товарищ Троцкий, пожалуйста, прошу вас, ответьте мне и всем нам: как же, как именно из всего этого вырастает ответ на интересующую нас политическую дискуссию о стратегической ориентации нашего движения во время первой фазы второй мировой войны? Ваша неспособность ответить на этот вопрос — а вы на него не сможете ответить — доказывает, что ваше вовлечение диалектики в дискуссию является отговоркой, тайной ловушкой для неопытных.

Какие здесь основы?

Одна, популярная и древняя иллюзия заключается в том, что «фундаментальные вопросы», это те, которые вращаются вокруг великих, и очень часто написанных большими буквами слов: Бог, Свобода, Бессмертие, Вселенная, Действительность, Мироздание, и т.д. Разные церкви всегда пытались поддержать эти иллюзии, ведь эти вопросы, не имеющие научного ответа, могут тогда оставаться в сфере церкви, и лишь церковь может якобы дать ответ на фундаментальные проблемы человечества. Судя по вашему нападению на оппозицию за «невнимание к основам», я вижу, товарищ Троцкий, что и вы остаетесь в плену этих иллюзий.

Поскольку вы и Кэннон, по примеру Хардмана, Олера, Мости и Джека Алтмана, в настоящий момент ясно доказали, что я являюсь учителем, я позволю себе на минуту обратиться к своему опыту преподавателя. Многие студенты в моих начальных классах философии смутно помнят, что философия каким-то образом связана с изучением этих «основ»; и они записываются на мои курсы в надежде услышать «ответ» на такие вопросы. К их удивлению, и часто смущению, они видят, что их внимание обращено на совершенно иной тип предметов: они учатся критиковать и проверять собственные убеждения; они узнают различие между значительным заявлением и бессмыслицей; они учатся разъяснять проблемы и разрешать их — когда эти проблемы разрешимы; они узнают о развитии науки, что такое научная деятельность, что такое гипотеза, и как ее подтвердить или опровергнуть; они узнают, что огромные «фундаментальные» вопросы настоящими проблемами вовсе не являются, а являются заказами на эмоциональное удовлетворение — и как злоупотребление глубокими чувствами, связанными с этими большими словами в течение многих веков было использовано церковью и властями, попами, философами и тиранами в мракобесных и реакционных целях. Некоторые из этих студентов возмущены тем, что они узнали, чувствуют себя разочарованными от этого курса по сравнению с собственными ожиданиями (ожиданиями словесного бальзама для своих раненых и замешанных чувств), и они не записываются на второй семестр. Но другие и, как я полагаю, лучшие из них постепенно понимают, что они выходят из тьмы на свет, и они получают чувство уверенности, как человек, мозг которого освобождается от пьяного угара.

«Общих» фундаментальных вопросов нету, товарищ Троцкий. В каждой систематизированной области познания существуют некоторые принципы, которые можно рассматривать с точки зрения этой области как основы: в логическом смысле, являясь основными аксиомами, предпосылками и теоремами, на которых построена эта область; или в инструментальном смысле, являясь направляющей целью или причиной, которым служит эта область. Но в каждой области, к которой мы подойдем, есть разные «основы».

Единственные основы, имеющие дело к нашему нынешнему диспуту, это основы политики: мы, я полагаю, не собрались вместе в математическое общество или для изучения искусства. Основы политики составляются из основной цели и важнейших средств для достижения этой цели. Это вроде бы ясно? Чтобы оставаться членами одной политической организации, мы, члены Четвертого Интернационала должны согласиться о нашей основной цели, то есть, о социализме. И мы должны соглашаться о наиважнейших средствах для достижения этой цели: диктатура пролетариата, революционное свержение капиталистического общества, построение партии, и т.д. Какие средства «важны» и как тесно должны мы согласиться о них? Мы не можем ответить на это заранее; это покажет опыт, и границы необходимого согласия могут изменяться время от времени. Опыт показал, что люди, которые расходятся в вопросе о таких средствах достижения социализма, как революционный или парламентарный путь, не могут долго соседствовать в той же самой организации; опыт также показал, что они могут состоять в той же организации, если они расходятся в вопросе о необходимости рабочей партии.

Наша основная программа (то же самое относится к любой политической партии), ясно выражаясь, является попросту объявлением нашей главной цели и наиважнейших средств, которые мы рассматриваем необходимыми для ее достижения. Именно это на деле определяет условия членства и направляет нашу деятельность. Вдобавок, конечно, чтобы исполнять каждодневные задания или даже ежегодные планы, основная программа дополняется ведущими заявлениями о средствах, которые рассматриваются как менее важные и кратковременные (о рабочей партии, о Новом Диле … и так далее). Эти, хотя и они являются обязательными, как руководящие указания для партии, не требуют обязательного согласия от всех членов, и не составляют условий членства.

Но как же с марксистской социологией (теория о государстве) и диалектикой? Ведь из-за предположительного отрицания первой и отрицания Бернамом второй вы осуждаете оппозицию за ее «отвлечение от основ».

Во-первых, совершенно неверно сказать, что я, или какой-либо другой член оппозиции отрицает марксистскую теорию о государстве. Мы не согласны с вашей интерпретацией и применением марксистской теории о государстве; но все мы начинаем наш анализ с предпосылки, среди других факторов, марксистской теории государства. С каких пор один человек получил единоличное право безошибочной интерпретации? Все члены оппозиции не согласны с вашим применением этой теории к роли России в нынешней войне; некоторые из нас (например Картер и я) идут дальше и говорят, что применение этой теории ко всей проблеме пролетарской диктатуры нуждается прояснения. Но ни один из нас не отрицает самой теории (хотя что касается меня, то я принимаю ее как гипотезу, не как божественные скрижали). Как вы полагаете, что еще, кроме этой теории, побудило меня назвать мой подвал в газете «Их правительство»; и выбрал я это имя еще до вступления в Четвертый Интернационал.

Но теория о государстве вовсе не является «основой» политики в том именно смысле, который я описал. Если она фундаментальна, то в следующем смысле: довольно успешно показано, что ни одна другая гипотеза не позволяет нам последовательно прийти к выводам, оформленным в параграфах нашей программы (отрицание парламентаризма, отношение к империалистической войне, диктатура пролетариата, и т.д.); в то же время другие теории о государстве ведут к иным (ложным) выводам в отношении необходимых мер для достижения социализма. Итак, кажется, что согласие с нашей основной программой логично связано с согласием с марксистской теорией о государстве, хотя это может быть неясным для каждого человека в тот или другой момент. Но все же, что касается политики, то программа и из нее выходящие эмпирические выводы являются основными по отношению к теории о государстве, а вовсе не то, что теория фундаментальна по отношению к программе.

Но нет никакого смысла, в каком диалектика (даже если бы она и не была научно бессмысленной) фундаментальна в политике. Мнение о диалектике связано с политикой не больше, чем мнение о не-Эвклидовой геометрии или о теории относительности. Утверждая, что она фундаментальна, вы с вашей стороны, а Истман со своей, поддаетесь той же самой губительной иллюзии, о которой я писал в начале этого раздела.

Вы ошибаетесь, товарищ Троцкий. Оппозицию заботят фундаментальные вопросы, но единственно политически фундаментальные. Наши политически фундаментальные вопросы выражены в большей части в программе Интернационала и партии. Мы предлагаем изменить одну часть этой программы, так же как в прошлом мы изменяли другие части; но мы предлагаем эту ревизию именно с точки зрения основных и фундаментальных положений нашей программы: центральной цели мирового социализма и решающих методов, которые мы все считаем необходимыми для ее достижения.

Товарищ Троцкий, вы усвоили себе слишком много от Гегеля: его монолитность, его тоталитарное видение вселенной глыбы, где каждая молекула связана с остальными, где все взаимосвязано со всем, где уничтожение одной пылинки означает уничтожение Всего. Я восстаю против тоталитаризма в философии в такой же степени, как и против тоталитаризма в государстве или в партии.

Неправда, что мы отрицаем марксистскую социологию; неправда, что я отрицаю основы своим отрицанием диалектики. Вдвойне неверно, когда вы пытаетесь подкрепить свои шаткие рассуждения об «основах» с помощью выдуманного рассказа, будто в связи с событиями начавшейся войны оппозиция занимала чисто эпизодические позиции, виляющие и изменяющиеся в зависимости от преходящих новостей — что «цели в Финляндии» были оторваны от «нашей позиции в Польше», и так далее. Не мы, а вы, товарищ Троцкий, а еще более грубо, Кэннон, с самого начала войны путали партию и читателей нашей прессы; вы сами, вереницей собственных поворотов и зигзагов показали бессилие своей доктрины перед лицом событий. Любой читатель газеты "Appeal" знает, что это так. Со своей стороны, мы вскоре после развязки войны ясно увидели ее природу и какую роль занимает в ней Россия, мы последовательно анализировали события в свете цельной стратегической ориентации, которую мы называем стратегией третьего лагеря и которая, в свою очередь, основана на наших фундаментальных целях. Мы не делали «принципиального» различия между Польшей, Прибалтикой, Финляндией; а вы, с Кэннонами и Голдманами это делали, каждую неделю выпуская в свет противоречивые оценки и директивы. Вы не можете этого избежать, потому что ваша коренная ориентация, защита сталинистского государства и его армии, находится в прямом противоречии с основными задачами нашего движения, и сейчас вы пытаетесь совершить невозможное — охватить обе задачи вместе.

Ваше обращение к «основам» имеет совершенно такой же характер, как и ваша статья о диалектике: пустить пыль в глаза, отвести внимание от политических вопросов.

Безличие науки

Товарищ Троцкий, вы высмеиваете анонимность, безличие науки, которую я защищаю. Вы находите забавным, что наше заявление говорит о «смелой, гибкой, критической и экспериментальной политике — одним словом, о научной политике». «С этой формулой — утверждаете вы — можно выступить в любом демократическом салоне». Я не хочу оставить ни малейшего места недоразумению по этому поводу, ни одного шанса на недопонимание.

Вы находите эти эпитеты «претенциозными и сознательно неопределенными». Но что же в них претенциозного и неопределенного, товарищ Троцкий? Эти слова знакомы каждому ребенку.

Описывают ли они науку, товарищ Троцкий? А если марксизм является одной из наук, описывают ли они марксизм? Что вы находите недостаточным, нехватку волшебных слов? Прояснится ли разногласие от призывов к «марксистской» политике? Разногласие состоит в том, в чем именно заключается марксистская политика в нынешних условиях. А для меня, конечно, «марксистская политика» означает «научную политику», иначе я бы отверг марксистскую политику.

Но здесь скрывается нечто большее.

Наука, как вы ее понимаете, и факты, которые она демонстрирует, имеют ли они имя? Как их назвать? «Пролетарская» наука и «пролетарские» факты; классовая наука и классовые факты?

Если это так — а я не могу иначе понять назначение ваших насмешек — то тогда между нами и в самом деле пропасть.

Да, конечно, наука и факты за которые я ратую являются анонимными, безличными. Они не являются монопольной собственностью какого-то одного человека, группы или класса, а общим достоянием всего человечества; для них все люди равны. Факты, которые сообщает нам наука, верны для Сталина так же, как и для Троцкого, для Моргана, как и для Кэннона, для Рузвельта, как и для Браудера. Естественно, психологические и социальные интересы (включая и явные классовые интересы) людей могут послужить препятствием, могут даже увести от познания или признания этих фактов; но сами факты основаны лишь на вещественных доказательствах, доступных каждому человеку.

Вы стоите на зыбучем песке, товарищ Троцкий. Доктрина «классовой правды» является тропой к мысли Платона о Философах-Королях, к пророкам, Римским Папам и Сталиным. Для всех них человек должен принадлежать к ордену посвященных, чтобы знать правду. Эта дорога ведет в сторону противоположную дороге к социализму — настоящему человечному обществу.

Вы делаете множество предупреждений в адрес молодых товарищей в нашем движении. Я прибавлю еще одно: Товарищи берегитесь, опасайтесь любого и каждого, любой доктрины, которая говорит вам, что один человек или группа людей владеют монополией на правду или на средство ее узнать.

«Я не курю…»

«Во всех шатаниях и метаниях оппозиции, как они не противоречивы, есть две общие черты, которые проходят от высот теории к самым мелким эпизодам политики… В шатаниях и метаниях оппозиции есть другая общая черта, тесно связанная с первой, именно, тенденция к воздержанию от активности, к самоустранению, к абсентеизму, разумеется, под прикрытием архи-радикальных фраз…» Снова могучий ветер риторики, крылатый стиль, поддержанный здесь острой шуткой повторенной фразы: «Спасибо, я не курю».

Наивные люди могли бы заключить из крылатого стиля этого отрывка, что здесь наконец-то будет доказано что-то вещественное, что здесь будет развернуто множество фактов, подтверждающих словесный огонь. Но аналитический микроскоп обнаруживает … всего лишь два, да, два фактика для обозревания; два отдельно взятые факта и совершенно не связанные с сотнями других вещей, составляющих политический курс членов оппозиции, вместе или отдельно взятых. Оппозиция «абсентеистска» в практической политике потому что: а) Бернам был против появления Троцкого перед комитетом Дайеса; и б) оппозиция равно отвергает обе стороны в Финно-Русской войне. Даже если бы оба обвинения были оправданы, то, если их сопоставить со всеобщим глобальным заключением, я могу лишь воскликнуть вместе с принцем Хэлом, который, прочтя об огромном количестве вина, заказанного Фалстаффом и о ничтожном количестве хлеба, сказал: «Какой ужас! Всего на пол-копейки хлеба на такую прорву вина!»*

* Шекспир, «Король Генри IV», ч. 1.

Но давайте порассуждаем об этих двух вещах.

Нет ни малейшей причины считать вопрос о Комиссии Дайеса связанным с общей политической линией той или другой фракции. Вы и здесь исходите из тоталитарного понимания, которое связывает все и вся вместе железными оковами. Оппозиционные члены Национального Комитета разошлись в этом вопросе; среди рядовых членов отношения к этому вопросу пересекали фракционные расколы и в ту и в другую сторону. С точки зрения любого здравомыслящего человека, это был вопрос, разногласия в котором вполне естественны, и — если даже согласиться, что правильное мнение существует — ошибки вполне понятны, просто как ошибки.

Но меня удивляет, товарищ Троцкий, что вы так немудро затрагиваете этот жалкий эпизод в настоящий момент — и как аргумент против оппозиции!

У вас странная манера рассуждения. Революционные принципы позволяют употреблять буржуазные парламентарные органы как трибуну. Этого никто в наших рядах не оспаривает. Но из этого положения вы выводите, что было правильным принять приглашение Дайеса и что, независимо от результатов, это решение было верным, а возражения против него доказывают несогласие с революционной политикой. Ваше рассуждение в этом вопросе похоже на доводы в вопросе о диалектике и теории государства.

Но наш принцип не говорит, что всегда верно использовать любой буржуазный парламентский орган. Такой вывод был бы совершенно абсурдным. Мы понимаем, в принципе, что не исключено, например, идти в суд даже против пролетарского оппонента, но мы будем очень осторожны в применении буржуазного суда в этом случае. Мы войдем в парламент, но не всегда и не во все парламенты: иногда мы будем бойкотировать парламент, как вы конечно хорошо помните. Принцип лишь оставляет вопрос открытым; конкретный ответ всегда зависит от оценки того, каким образом определенная ситуация связана с нашими политическими задачами и какая тактика в данных условиях лучше всего ведет к этим целям.

Когда приглашение Комиссии Дайеса решалось в Политическом Комитете, вопрос заключался в том, чтобы оценить последствия решения в связи с нашими задачами; принципиального разногласия не было. Товарищ Берн и я сделали одну оценку; другие члены Комитета, и вы с ними вместе, другую.

Кто был прав? Тогда никто не мог сказать — отчасти решение делалось наугад. Но, по-моему, сейчас мы можем быть уверены, потому что мы знаем действительные последствия. Я был готов, мне даже хотелось (как я сказал на общем собрании в Нью-Йорке) оказаться неправым. Но, к сожалению, мы с Берном оказались даже более правыми, чем мы ожидали.

Оказалось, что Дайес явно выиграл. Это ясно для всякого, кто смотрит на события, а не на абстрактные догмы.

Что произошло на деле:

Во-первых, нам пришлось солгать своим собственным членам и сторонникам. Эта ложь приняла форму редакционной статьи в "Appeal" в ответ Зэку, ложно говорившей, будто мы передумали решение о Комиссии Дайеса из-за того, другого, и третьего, когда на самом деле, это было потому, что Троцкого пригласили давать свидетельства.

Следующее последствие заключалось в том, что из-за шумихи, связанной с приглашением, и затем с отказом от него, мы в итоге частично оправдали Комитет Дайеса и его цели, и тех ренегатов, которые перед ним выступили; можно сказать, мы оправдали Комитет в глазах радикальных рабочих (не в глазах демократов, которые уже давно были довольны этой Комиссией). И наша собственная агитация выглядела в этом случае как пример циничного оппортунизма.

Если бы вы и в самом деле смогли выступить на Комиссии, то ваши показания может быть и перевесили бы этот неуспех — хотя, если присмотреться внимательно к работе Комиссии, то я сомневаюсь и в этом. Но вы не выступили. Думаете ли вы, что ваше заявление в "Appeal" перед несколькими тысячами читателей газеты перевесит эти потери?

(Ваш метод рассуждения в этом случае идентичен с тем, который вы применили в связи с приглашением Хука, Истмана и др. в конце нашей статьи «Интеллектуалы отступают». Шахтман и я знали заранее, что никто из наших противников не посмеет принять это приглашение; мы перед тем детально обсудили этот вопрос. Когда вы прочли приглашение, то, ошибочно оценяя этих людей, вы запаниковали, и в ужасе написали, что мы отдаем журнал в руки демократов. Опыт показал нашу правоту и вашу ошибку. И теперь вы имеете смелость обвинять нас в недостатке политической смекалки!)

А вот что касается вашего второго доказательства нашего абсентеизма — нашей политики в отношении войны. Вы говорите, что мы «выходим из борьбы», «не вмешиваемся в это грязное дело». Здесь, товарищ Троцкий, и ваша риторика и содержание проваливаются. Ваше рассуждение об этом втором пункте исходит из хорошо известного источника. Это старое реакционное обвинение, в которое нападают на сторонников третьего лагеря. Мы находим множество подобных обвинений в 1914-1918 гг! А сегодня они сыплются со всех сторон. В нашей стране журнал "The New Leader" является возможно лучшим примером, и я особо рекомендую статьи Чарлза Йейла Гаррисона как наиболее искусного манипулятора этого метода. Ах, как резко наскакивает Гаррисон на «пацифистов» и «утопичных социалистов», и разных других «идеалистов» — вы смогли бы перенять некоторые фразы у него. «Вы должны встать по ту или другую сторону баррикад, — кричит он, — не время оставаться в стороне!» Конечно, он берет сторону Маннергейма, вы — сторону Сталина. Но вы оба скрываете от рабочих единственную сторону, которая заслуживает социалистической преданности: сторону третьего лагеря. Нет, товарищ Троцкий, мы не уходим от борьбы и не советуем отступать. Но мы озабочены вопросом: за кого и за что нам бороться. И мы не будем бороться рука об руку с ГПУ за спасение контрреволюции в Кремле.

Вот что вышло из ваших двух пунктов так называемых «доказательств», которыми вы подкрепляете ваше грандиозное обвинение в абсентеизме.

Но обвинить в этом оппозицию и меня в частности, — оставляя в стороне предыдущие два пункта — это, мягко говоря, абсурд. Безбоязненно, не опасаясь нарваться на чье-то несогласие, я могу сказать, что из всех ведущих членов партии ко мне меньше всего применимо обвинение в абсентеизме. Наоборот, я известен в партии за попытки принять участие почти во всех событиях, появляющихся на политическом горизонте: от амендмента Ладлоу до выборов; от Ветчины и Яиц до рабочей партии; от конференций до антинацистских демонстраций. Если меня и следует в чем-то обвинять, то следовало бы с некоторой долей оправдания обвинить меня в прямой противоположности абсентеизма. В отличие от Кэннона и Кокрана я не один из тех кто мог бы похвастаться что он никогда не делает политических ошибок. Но мои ошибки никогда не абсентеистские. Даже одна из наиболее известных из моих ошибок — в вопросе о поведении в автомобильной промышленности — выросла из моего убеждения что мы должны участвовать в одной из конференций (Мартина) против первоначальной линии Кокрана и Кларка бойкотировать обе конференции.

В этом смысле я являюсь не исключением, а, скорее, правилом, типичным для всех ведущих членов оппозиции. Во время нескольких последних лет почти все предложения активного участия во всевозможных видах деятельности исходили от них, против пассивного, негативного подхода Кэннона, Голдмана и Люитта. Это различие оформлено в партийных документах. Особенно ярко оно видно в истории молодежного движения. Обвинение в абсентеизме, как и все остальные ваши обвинения, является результатом кошмара, который вы выдумали на основании вашей лживой доктрины и который не имеет никакого отношения к действительности.

Результат проверки вещественных доказательств: Пункт (5), как и пункт (3), (В), (II), (III), (IV) … — не доказан; даже больше, лжив, совершенно ложен.

В чем же вопрос?

Главный вопрос, раскалывающий ряды нашей партии и Интернационала — это не диалектика или социология, а логика. Поставить проблему в этой плоскости — есть увертка или трюк. Я с трудом и неохотой так много уделил этому вопросу.

В нынешнем разногласии есть два преобладающих, фундаментальных вопроса; первый затрагивает весь Интернационал, второй касается Социалистической Рабочей Партии.

Первый вопрос является основным политическим вопросом. Это разъяснено в ходе событий и дискуссии. Он затрагивает проблему стратегической ориентации Четвертого Интернационала во время нынешнего этапа Второй Мировой войны. Это вопрос, который каждый член партии может ясно понять не путаясь ни в затемнениях Гегеля, ни в диалектических лисицах.

Практическая политика каждой активной и серьезной политической организации обычно концентрируется вокруг чего-либо, что можно назвать стратегическим центром или осью, вокруг которой вращается большая часть агитации и деятельности. В течение ряда лет для сталинистского движения эту ось представлял Народный Фронт: агитация, действия, предложения, анализы Коминтерна и его секций вращались вокруг этого стратегического центра. Для нашего движения в течение нескольких лет этим центром являлся Второй Интернационал.

Сегодня в Четвертом Интернационале есть две таких тенденции. Их различие заключается в том, что они предлагают две резко отличающиеся стратегические ориентации, разные оси для применения нашей практической политики.

Троцкий и Кэннон предлагают стратегию защиты сталинистской бюрократии как меньшего из зол. Не имеет никакого значения, что именно Троцкий и Кэннон говорят о своей политике; на практике она сводится к этому. Этот центральный пункт определяет их конкретные предложения, их агитацию, их объяснение событий, их предсказания (не всегда, не последовательно, но в общем — достаточно, чтобы определить практическое направление), акцент их агитации (например в газете "Appeal") и так далее. Пусть каждый член партии осмыслит события последних месяцев, пусть он перечитает партийную прессу и внутренние документы, вспомнит доклады и предложения комитетов, — и он сам увидит, как эта подспудная стратегическая ориентация служит ясным ориентиром, объясняющим события.

В национальных и международных масштабах (ведь дискуссия, как ей и следовало, уже перешла границы нашей партии) оппозиция предлагает стратегию третьего лагеря. Любой член партии, делающий подробный обзор действий оппозиции за этот период, ее предложения, доклады и статьи, ее объяснения событий в мире, ее ударения и подчеркивание, сам увидит, как понимание этой противоположной стратегической ориентации дает удовлетворительную подкладку и путеводитель.

Этот конфликт стратегических ориентаций, и ничто иное, является основным политическим вопросом. Когда этот факт станет понятен, члены партии и Интернационала смогут легко сделать свое решение. 95% полемического производства Троцкого-Кэннона может быть оценено именно так: это не относится к делу, является увертками, пылью в глаза. То, что отличает нынешнюю фракционную борьбу, это вовсе не сложность спорного вопроса — сам вопрос необычайно прост и ясен, — а трудность в понимании того, в чем именно заключается спор. Это затруднение происходит из-за того, что Троцкий-Кэннон, защищая безнадежную позицию, саму по себе беззащитную, вынуждены уделить всю фракционную энергию попытке предотвратить членов партии от понимания, в чем именно спор.

Второй центральный вопрос, это вопрос о внутрипартийном режиме в Социалистической Рабочей Партии. Этот вопрос был детально разработан в документе «Война и бюрократический консерватизм». Ответа на этот документ не последовало; и вполне спокойно можно предполагать, что серьезного ответа не будет.

Вот коренные вопросы. Ход нашего движения зависит от ответов на них.

Мораль и полемика

Товарищ Троцкий, в ходе вашего вмешательства в нынешнее разногласие вы нанесли тяжелые удары по Четвертому Интернационалу; и с моей стороны я не уверен, что Интернационал сможет их выдержать. Я продуманно говорю, что удары были нанесены «по Четвертому Интернационалу»; с точки зрения узких фракционных интересов они полностью прошли мимо своей мишени; ряды оппозиции увеличились, а их решительность выросла в результате этих ударов; в замешательство пришли лишь сторонники Кэннона.

Вы нанесли эти удары лично от своего имени и окольно, позволяя использовать ваше громкое имя как прикрытие для гнилой клики Кэннона.

Вы решили защищать лживую теорию и ложную политику и вы стали адвокатом циничной группы мелких бюрократов. Ни один человек не может выбрать такой курс, а затем надеяться избежать его последствий; как видно из ваших последних статей и писем, эти последствия шаг за шагом догоняют и топят вас.

Правда должна уничтожить фальшивую доктрину; и поэтому, вы вынуждены избегать и скрывать правду.

Избегать правды? Доказательство: ваш систематический отказ ответить на реальные вопросы, поставленные не только оппозицией, но и военными событиями. Ваше бессовестное обращение к полемическому маневру диалектики. Ваши бесконечные дискуссии обо всем на свете — кроме действительных вопросов, стоящих перед партией.

Скрывать правду? Да: ваш отказ сказать что о своей вере в диалектику объявляли сталинцы, меньшевики, сектанты и другие враги пролетарской революции. Ваш отказ упомянуть отношения собственности в трех прибалтийских государствах, ставших провинциями Сталина. Ваш отказ сказать единое слово насчет поворотов и противоречий в политике Кэннона по отношению к войне, как было показано в голосованиях в комитетах и в статьях газеты со времени начала Польской войны. Ваше молчание, такое дипломатическое молчание по отношению к конкретным обвинениям оппозиции против клики Кэннона.

С самого начала борьбы вы не сделали ни малейшего усилия узнать, какую позицию заняла оппозиция; на каждом этапе вы не попытались проверить ни один рапорт, полученный от Кэннона и его сторонников. В ваших документах вы ни разу не попытались правдиво передать мнения оппозиции, а наоборот, всегда усердно искажали их политическую линию — хотя мы, наоборот, всегда с большой осторожностью показывали и объясняли вашу линию (потому что именно таким путем члены партии могут по настоящему усвоить эти уроки). Подобно этому, на более широком масштабе вы исказили военные события. Вы приписали мне линию в русском вопросе, в марксистской социологии, в философии, которая не имеют ничего общего с моей настоящей позицией, которая вам хорошо известна. В вашем «Открытом Письме» вы грубо исказили отношения между меньшевиками и большевиками согласно своим сиюминутным полемическим целям.

Первые искажения порождают дальнейшие. В своей статье «Мелкобуржуазная оппозиция…» вы обнаруживаете несуществующую гражданскую войну в Финляндии. Затем, в следующих статьях вы пытаетесь выбраться из этого тупика, отрицая то, что вы сами раньше сказали, придавая иное значение своим собственным четким словам. Вы изобрели миф, будто группа Эберна вышла из Коммунистической партии, а потом, когда эта ложь оказалась опроверженной, вы отказываетесь от нее отказаться. Вы пишете о резолюции оппозиции по финскому вопросу: «Как именно эти три "конкретных" обстоятельства будут "приниматься во внимание", об этом в резолюции ни слова…», хотя следующие строки резолюции дают этот ответ.

Ваша защита фальшивой доктрины ведет вас все дальше и дальше от правды; ваша защита бюрократической клики толкает вас к методам этой клики. Когда и кто во всей истории нашего движения применил более зловещую, более неуместную клевету, чем в приписке к письму, подписанному «Рорк» (о прессе), где оппозиция связана с «влиянием сталинизма». Есть ли где-нибудь менее лояльная насмешка, чем та, которую вы направили против Эберна (который посвятил всю свою жизнь нашему движению) на основе замечания, которое ему ложно приписали сплетники клики Кэннона?

Вы грешите гораздо больше, чем вы сами понимаете, товарищ Троцкий. Вы дважды бросаетесь на Шахтмана за попытку «управлять революцией из Бронкса». Здесь, вы не только обращаетесь к обычному реакционному провинциализму, настроенному против столицы. Понимаете ли вы, какое двоякое значение имеет «Бронкс» в нашей стране, товарищ Троцкий? Знаете ли вы, что для каждого американца это означает не только жителей Нью-Йорка, но и евреев? Разве вы так наивны, чтобы думать, что наша партия — да, даже наша партия — полностью свободна от влияния такой связи? Оружие, которое вы сейчас применяете, может оказаться обоюдоострым.

Вы приписываете оппозиции методы сплетни и скандалов. Это еще одна из ваших «дедукций», основанных на небесной теории: оппозиция является мелкобуржуазной; мелкобуржуазные индивидуумы склонны сплетничать; значит оппозиция сплетничает. Я не буду, конечно, утверждать, что во время длинной фракционной борьбы обе стороны могут полностью избежать какого-то количества сплетен; такие личные пересуды являются довольно обычной чертой человека. Но я заявляю — сказать, что оппозиция использует сплетни как метод, это попросту ложно; так же как ложно многое из того, что вы говорите без каких-либо доказательств. Не оппозиция, а клика Кэннона применяет сплетни в роли инструмента, оружия в борьбе, самого главного оружия. В течение долгого времени, еще до начала нынешней фракционной борьбы она систематически развращала умы своих сторонников путем распространения ужасной клеветы. Сегодня клевета стала ее главным орудием.

Я считаю весьма показательным, что структура вашего «Открытого письма» вращается вокруг трех неподтвержденных сплетен, в которых замечания оказываются приписаны мне, Эберну и Шахтману. Это симптоматично. Дело в том, что ваше «Открытое письмо», несмотря на все его претенциозное теоризирование и грандиозную риторику, на деле является лишь типом апофеоза, чрезвычайно изысканным изображением похабной сплетни клики Кэннона. Если содрать все излишнее, то ваше «Открытое письмо» говорит следующее: Шахтман является крикливым и поверхностным интеллигентом из Бронкса; Эберн, это хитрый и изменчивый интриган; Бернам — профессор. Вы «диалектически» сплетаете и варьируете эти темы. Приспешники Кэннона нашпигивают их сочными начинками, а затем это становится весьма пикантной закуской к вечернему кофе.

Из какого жерела бьет ключем это бесконечное повторение: «академик», «школьная скамья», «профессор», «педант», «демократический салон»…? Товарищ Троцкий, я с этим и раньше часто встречался в политической борьбе, но без исключения, это всегда отмечало реакцию.

Пожалуйста, не пробуйте доказать мне, что слухи, распространяемые кликой Кэннона выражают, в несколько искаженной форме «здоровый» и «прогрессивный» отклик «пролетарских рядов». Мы слишком хорошо знаем авторов этих сплетен и как они близки к «здоровым пролетариям». Я допускаю, что пролетариат хорошо делает, не доверяя мелкой буржуазии, включая интеллектуалов и профессоров. Это особенно верно в вопросах личного и организационного руководства. Но это ни в коем случае не меняет реакционной сущности, стоящей за обращением к этому настроению как к центральной оси вашего нападения на нашу политическую позицию, наши аргументы, нашу политику. В действительном контексте нынешней борьбы эти обращения к провинциальным, антиинтеллектуальным предрассудкам имеют чисто реакционный эффект; они апеллируют к отсталому провинциализму, к антитеоретическим, даже к антиполитическим предубеждениям. И этот эффект будут чувствоваться даже после окончания сегодняшней фракционной схватки. Да, они будут оказывать свое болезненное влияние в будущие месяцы и даже годы, когда политическая дезинтеграция фракции Кэннона, которая чувствуется уже сейчас, достигнет полного расцвета. Возможно, что и вы, товарищ Троцкий, окажетесь тогда интеллектуалом и выходцем из большого города.

Большая часть клики Кэннона — особенно его более членораздельные представители — уже глубоко погрязли в цинизме. Они кроме голосования ничего дальше не видят. Их настроение выражается в их приятии принципа «Все дозволено». И они действуют согласно этому принципу. Ложь, клевета, сплетни, осуждения, противоречия, жестокость, лживое возмущение, по дирижерской палочке включаемая и выключаемая риторика … Все дозволено. Я поразился, наблюдая эти явления во время конференции в Нью-Йорке. Но они не только развращают членов клики Кэннона. Многие товарищи подошли ко мне во время конференции и заметили что они «многому научились в политике во время этой фракционной борьбы»; к сожалению, урок, который они получают от Кэннона, Кокрана и Люитта, это урок «беспредела». Вы не сделали ничего, чтобы препятствовать этому.

Вы пытаетесь отразить всю критику вашего «метода» с помощью двух ухищрений: Вы говорите, что все, кто говорят о методе, делают это потому что они терпят поражение в сфере политических принципов. Вы говорите, что те, кто возражают, делают это с точки зрения Бога или кантианского категорического императива «вечных принципов мелкобуржуазной морали». Это иногда, даже часто так. Но я не намерен молчать о ваших методах из-за опасения быть прозванным мелким буржуа. Моя мораль выросла не из религии и не позаимствована у Канта; мы так досконально опровергли вашу политическую линию с помощью аргументов и доказательств, что я не ожидаю от вас даже попытки нас оспорить.

Да, я оцениваю политическую борьбу и с моральной точки зрения, не только с политической. Социализм, это также и моральный идеал, и мыслящие люди выбирают его преднамеренно, моральным действием. Холодный и трезвый научный анализ убеждает меня, что этот идеал диктует соответственную мораль, которая должна направлять борьбу за него. Так же как верно будет сказать, что белый человек не может быть свободен, пока негр остается в цепях, так и социальный строй, основанный на правде, свободе и лояльном сотрудничестве не может быть завоеван теми, кто в личных отношениях применяют методы лжи, нелояльности и клеветы. Опасно следовать ложной политической линии. Но это не гибельно: когда опыт покажет необходимость поворота, политическую линию можно исправить — при условии сохранения критической, демократической и лояльной морали. Но непоправимо, когда отравлены сами побуждения к действию.

Вы кончаете свое письмо на странной ноте, товарищ Троцкий. «Если мы согласимся с вами насчет этих принципов — пишете вы, — то мы без труда найдем правильную политику в отношении Польши, Финляндии и даже Индии. Вместе с тем, обещаю, со своей стороны, помочь вам вести борьбу против всех проявлений бюрократизма и консерватизма…». В свете опыта последних нескольких месяцев вы поймете, почему такое обещание не успокаивает меня. Что же касается принципиального соглашения: для меня возможен лишь один метод для такого соглашения — когда меня убедят, что мои принципы неверны, что принципы других правильны. И я боюсь, что метофоры, даже метафоры Шекспира, не смогут меня убедить.

Джеймс Бернам

Заявление Джеймса Бернама об отставке из Рабочей Партии §

Нью-Йорк, 21 мая 1940 г.

Национальному Комитету Рабочей Партии:

Я вынужден поставить перед Комитетом вопрос о моем статусе по отношению к недавно основанной Рабочей Партии.

Фракционная борьба внутри Социалистической Рабочей Партии, ее завершение и недавнее основание Рабочей Партии послужили для меня лично поводом для пересмотра моих теоретических и политических убеждений. Этот пересмотр показал, что ни в каком смысле этого слова я не рассматриваю себя, и не могу позволить другим называть меня марксистом.

Я не принимаю ни один из всех важнейших постулатов, связанных с марксистским движением в его реформистском, ленинистском, сталинистском или троцкистском вариантах. Я считаю эти доктрины фальшивыми, устаревшими, или бессмысленными; в некоторых случаях они правильны лишь в такой урезанной и измененной форме, что они не могут быть названы марксистскими.

Это письмо не написано как тщательный анализ или выражение личного кредо. Но все же я желаю проиллюстрировать мое мнение несколькими примерами.

Как вы знаете, я отрицаю «философию марксизма», диалектический материализм. Верно, что я никогда не соглашался с этой философией. В прошлом я оправдывал это противоречие и шел на компромисс, объясняя это тем, что философия «неважна» и «не имеет отношения» к практике и политике. Опыт и продолжительное изучение и обдумывание убедили меня, что я был неправ, а Троцкий — и многие другие — были в этом правы. Хотя с научной точки зрения он и не имеет смысла, диалектический материализм психологически и исторически является составной частью марксизма и с разных сторон отрицательно влияет на практику и политику.

Общая марксистская теория «всеобщей истории», в том смысле что она наполнена каким-либо эмпирическим содержанием, представляется мне опроверженной новейшими историческими и антропологическими исследованиями.

Марксистская экономика кажется мне в большей части неверной или устаревшей и бессмысленной в ее применении к современным экономическим фактам. Те аспекты марксистской экономики, которые сохраняют свою ценность, по-моему не оправдывают теоретической структуры экономики.

Я не только думаю, что бессмысленно говорить: «социализм неминуем»; неверно также, что социализм является «единственной альтернативой капитализму». На основе недавнего опыта я полагаю, что новая форма эксплуататорского общества (которое я назову «управленческим строем») есть не только одна из возможных альтернатив, но и более вероятный исход нынешнего периода, чем социализм.

Как вы знаете, я полагаю, что Россию нельзя считать «рабочим государством» в каком-либо внятном смысле. И это мнение связано с другим, еще более фундаментальным утверждением: сталинизм и фашизм следует понимать как проявления тех же самых исторических сил. Я не решил еще, следует ли применить тот же вывод также к ленинизму и к троцкизму.

Я твердо и совершенно оспариваю, и Кэннон это уже давно понял, ленинскую мысль о партии — не просто сталинские или кэннонские модификации, но понимание Ленина и Троцкого. Я против теории партии, но что еще важней, против традиционного поведения, которое характеризует партию в действии. Такой ленинский тип партии кажется мне несовместимым с настоящим научным методом и настоящей демократией.

В свете такого умонастроения ясно, что я отрицаю большую часть программных документов движения Четвертого Интернационала (перенятых Рабочей Партией). Документ «Переходная программа» мне представляется — как и в то время, когда он был впервые написан — как сущая бессмыслица и отличный пример неспособности марксизма, даже в руках наиболее блестящего интеллектуального представителя этого течения, справиться с современной историей.

Эти мнения, а особенно их отрицательный аспект — то есть, в той мере в какой они связаны с отрицанием марксизма — вовсе не являются «внезапными» или эпизодическими; они не простой результат недавней фракционной схватки. Некоторые были со мной всегда. Многие мнения я пестовал уже несколько лет. Остальные, за последние год — два переросли из сомнений в убеждения. Фракционная борьба лишь побудила меня прояснить и оценить их во всей полноте. Я, конечно, понимаю, что многие из них не «новы» и не «оригинальны», и что я найду себя в плохой кампании из-за некоторых из них. Но я никогда не оценивал верность или неверность идеи по моральному типу ее сторонников.

Новосформированная Рабочая Партия является марксистской партией и, кроме того, большевистской, ленинистской партией. Это не просто вопрос определения. Это гарантировано ее программными документами (особенно ключевым документом о «Целях, задачах и структуре Рабочей Партии»), заявлениями и убеждениями большинства ее руководителей и значительного большинства ее членов и привычками этого большинства. Это ярко символизируется в заявлении в шапке ее газеты "Labor Action", что партия является секцией Четвертого Интернационала, определением ее теоретического журнала как «органа революционного марксизма», неоднократными обращениями в вышеупомянутом основном документе к «революционным традициям Маркса, Энгельса, Ленина и Троцкого» и к «принципам марксизма» и в эпизоде во время учредительной конвенции, когда Троцкому была послана телеграмма. Ничто во фракционной борьбе не указывало на решительный отход от этой ориентации; наоборот, каждое резкое предложение в этом духе сразу же отклонялось. В действительности, откол от Социалистической Рабочей Партии не был построен на каком-либо фундаментальном принципе и Рабочая Партия сейчас существует как фракция троцкистского движения. В этом и скрывается причина огромной трудности, с какой фракция описала свою позицию в вопросе о «природе партии», и трудность в отмежевании от партии Кэннона. Это было трудно, вернее, невозможно, потому что обе позиции разнятся между собой лишь в деталях и ударениях, но не в главном.

Я не желаю, конечно, умалить свою ответственность за то, что случилось в недавнем и в более отдаленном прошлом. Я просто пытаюсь здесь обрисовать факты так, как они мне представляются, в числе их также и факт, что я не был профессиональным партийным работником и не принял на себя полную долю организационной ответственности.

Факты моих нынешних убеждений и характер Рабочей Партии неминуемо ведут к следующему выводу: я не могу быть лояльным членом Рабочей Партии; я не могу принять ее программу и дисциплину; я не могу говорить и действовать от ее имени. Я, конечно, не отрицаю всего, за что стоит Рабочая Партия. Я верю, что было бы хорошо достигнуть социализм, если бы это было возможным (хотя «социализм как моральный идеал», как мы знаем, не пользуется уважением среди марксистов). Я согласен с отношением Рабочей Партии к войне, по крайней мере в той степени, в какой это было связано с недавно законченной фракционной борьбой. Но я разделяю эти мнения со многими другими организациями и с десятками тысяч индивидуумов, совершенно не связанных с Рабочей Партией. В той степени в какой я действую политически, я не могу ограничивать то что я говорю и делаю только провозглашениями в пользу социализма и осуждением обоих лагерей в войне. Это стало абсолютно ясно для меня на первом же открытом собрании Рабочей Партии. Я попытался разобраться, что я могу сказать, но не мог придумать ничего такого, что отражало бы мои чувства и все же позволило бы мне появиться на трибуне как лояльный представитель Рабочей Партии. Я в конце концов примирился с собой, говорил «безопасно» о третьем лагере, и чувствовал себя в конце речи как лгун.

Итак, передо мной стоят две альтернативы:

Я могу остаться в партии и немедленно начать фракционную борьбу за линию, которую я только что обрисовал. Эта борьба с политической и теоретической точки зрения была бы, конечно, гораздо шире и основательней, чем недавно законченная борьба против Кэннона и, с моей точки зрения она имела бы своей конечной целью откол этой группы от марксизма вообще.

Или я могу просто выйти из Рабочей Партии.

С обычной точки зрения «принципиальной» или «ответственной» политики, я, конечно, обязан пойти первым путем. Но я не думаю, что это имеет смысл в нынешних условиях. С одной стороны, резкое фракционное столкновение в этот момент в Рабочей Партии (в которой моя точка зрения найдет поддержку со стороны очень маленькой группы) будет означать раскол группы, или, по крайней мере, ее ослабление до грани бессилия — а она уже начинает с очень слабой базы. То, что было бы завоевано в этом случае ничего не значило бы политически. С другой стороны, я лично не готов взять на себя руководство в такой борьбе. Я не являюсь сейчас, да и никогда не являлся, и никогда не стану «практическим политиком» и «организатором», а меньше всего, лидером.

Итак, остается лишь второй выход.

Многие подумают и скажут, что мои теперешние мысли и решение из них вытекающее являются, с одной стороны, «рационализацией» давления лично уютного, буржуазного окружения, а с другой стороны, влияние ужасных поражений рабочего класса и человечества за последние двадцать лет равно как и военного кризиса.

Мне нельзя сказать, что любой человек может смело думать, что он ясно понимает побуждения и причины своих собственных действий. Все это письмо возможно является чересчур запутанной попыткой сказать одну единственную фразу: «Я хочу уйти от политики». Верно, конечно, что я нахожусь под влиянием поражений и предательств последних двадцати и больше лет. Они составляют часть моего доказательства, что марксизм нужно отвергнуть: при каждой исторической проверке марксистские движения подвели социализм или предали его. И они также влияют на мои чувства и настроение. Я понимаю это.

Что же касается моей личной жизни, то кто может сказать, что было раньше, курица или яйцо; нежелание ли полностью уйти в марксистскую политику путает мировоззрение, или ясное мировоззрение предотвращает человека от стопроцентного участия в марксистской политике? Должен вам признаться, я устал всегда расправляться с противниками и критиками, всегда разрешать научные разногласия ссылкой на «рационализацию» и «давление враждебных классов и влияний». То, что эта привычка является традиционной в марксизме тоже настраивает меня против него.

Мои настроения — это факт; но поражения, предательства, жизненные привычки и вкусы — тоже факты. Вот они перед вами, где бы ни коренилась правда о корнях, причинах и побуждениях.

Итак, ни с какой идеологической, теоретической или политической точки зрения я не чувствую никакой связи или долга по отношению к Рабочей Партии (или к любой другой марксистской партии). Это факт, и я дальше не могу притворяться перед собой или перед другими.

К сожалению, есть еще что-то. Это — чувство моральной ответственности за мое прошлое — семь лет, которые прошли, хотя и не под полным, но все же под преобладающим влиянием марксизма, и которые не могут быть стерты несколькими минутами около печатной машинки — более того, долг перед теми людьми, с которыми я вступил в лояльное сотрудничество и которые попали под влияние моих идей и действий. Троцкий и Кэннон используют мое решение как подтверждение своих взглядов — уход Бернама станет, согласно их удивительной, но понятной логике, доказательством собственной правоты по отношению к характеру войны, природе русского государства и роли России в этой войне. Многим членам Рабочей Партии мой отход покажется дезертирством. С моральной и личной точки зрения я не могу не согласиться, что в последней оценке много верного.

Но этот фактор, оцененный рядом с другими, уже недостаточен для направления моих действий. Мне, наоборот, становится ясно, что если бы не эти духовные и личные рассуждения, я бы оставил партию уже давно. На основании убеждения и интересов (которые тоже являются фактом), мне уже несколько лет нет места в марксистской партии.

Это письмо является моей окончательной отставкой из вашей группы. Но из-за обязанностей, которые я признаю, я готов, строго ограниченно обсудить с комитетом, если он этого желает, форму моего ухода. Есть четыре варианта:

1. Комитет может меня исключить. Не найдется особого затруднения найти повод к такому исключению: я закончил статью, которая, если она будет опубликована в непартийной прессе (а возможность такой публикации уже имеется), послужит достаточной причиной для исключения.

2. Я могу просто выйти из группы без особого объявления или объяснения с той или другой стороны.

3. Я могу получить фиктивный «отпуск» на шесть месяцев. Если будет выбран этот метод, не нужно питать себя заблуждениями. Хотя будущее и не предсказуемо, но вероятность окончания этого отпуска весьма невелика.

4. Наконец, если комитет полагает что это может помочь в начальный период существования группы, я согласен на частичное сотрудничество в течение следующих двух месяцев. Эта коллаборация могла бы состоять в основном из работы над подписанными и анонимными статьями для партийной прессы, которые будут соответствовать позициям партии; в этот период я согласен уклоняться от открытых действий против партийной политики. По окончании этих двух месяцев можно вернуться к одному из первых трех вариантов. Честно говоря, я бы предпочел другие варианты, но, как уже сказано, я готов и на этот выход из положения.

Писать это письмо было для меня больно и трудно. Это решение ни в коем случае не является импульсивным действием, ему предшествовало осторожное и длительное размышление. Прежде всего, я не хочу оставить впечатление, будто я пытаюсь извиниться или оправдаться, умалить собственную слабость, недостатки или неуспехи. Я не пытаюсь свалить вину на других или на историю. Когда я говорю что я отрицаю марксизм, я вовсе не намекаю, что я презираю марксистов или считаю себя «лучше» них. Вовсе нет. Поверьте мне, я преклоняюсь перед лояльностью, самопожертвованием и героизмом многих марксистов — качествами, которые так широко распространены в рядах Рабочей Партии. Но я не могу действовать иначе.

Поскольку я верю в то, во что я верю, я не могу желать Рабочей Партии успеха; но я желаю успеха членам партии. В той степени, в которой каждый из нас, по своему и в своей области, сохраняет и ценит правду и свободу, я могу надеяться что мы будем считать себя товарищами, несмотря на названия и клички, которые висят у нас на шее.

С братским приветом,

Джеймс Бернам