В золотом капкане

Глава сорок седьмая

Двадцать второго числа Князев позвонил Нинель Александровне в агентство, услышав её голос, сказал:

– Дорогая моя, у меня сегодня свободный вечер, мы сможем приятно провести время. Хочешь, отправимся куда-нибудь и культурно отдохнём. Я готов выполнить любое твоё желание. Мы можем сходить в театр или на концерт, скажи куда, и я куплю билеты.

Он знал наверняка, что Нинель Александровна откажется идти с ним в людные места, а предпочтёт провести вечер дома. Он рассчитывал именно на это.

Поэтому её ответ не расстроил, а наоборот, обрадовал его:

– Нет, дорогой. Я же говорила, что открыто выходить с тобой в общество мне неудобно, зачем давать пищу для разговоров? Я тебе не жена. Приходи ко мне, это лучше всего.

– Ну, хорошо, родная, хорошо, давай, проведём вечер дома. Хотя всё, что ты сейчас сказала – сущие предрассудки, – мягко возразил он.

– Может быть, но я думаю так. Приходи к восьми часам, накрою стол, и мы поужинаем.

– До встречи, жди, приду, – он положил трубку.

«Только бы не подвёл Махонин, вдруг струсит и передумает? Да придёт, придёт, куда парню деваться, деньги ему нужны, выбора у него нет», – размышлял Князев, сидя в кабинете. На улице лил дождь, в окно было видно, как прохожие неуклюже прыгали через лужи. «Погода плохая, лучше всего сидеть в гнёздышке вдовы, пить вино и утешать её. Нужно не забыть взять порошки со снотворным, чтобы утомлённая ласками вдова крепко уснула и ничего не слышала». Он вызвал к себе в кабинет следователя Сергеева, тот через минуту стоял перед ним.

– Как наш подопечный Кольцов-младший? Надеюсь, признался, что убил папашу? – спросил Князев.

– Я провёл несколько допросов, но он упрям, как осёл, твердит, что не убивал, – развёл руками Сергеев.

– Ну, знаешь ли, на это не стоит обращать внимания. Допрашивать нужно понастойчивее. Мало кто из убийц признаётся в преступлении. Переведи его в «цыганскую» камеру и продержи там до тех пор, пока не взвоет, – приказал Князев.

«Цыганской» камера называлась потому, что в ней когда-то за распространение наркотиков сидел цыганский барон, который пользовался в тюрьме непререкаемым авторитетом, сумевший подчинить своей воле всех других сокамерников. Ходили слухи, что с воли ему передавали деньги и наркотики, поэтому он имел власть над всеми, в том числе на некоторых безответственных охранников. Если в камеру подсаживали новеньких, он издевался над ними, как хотел. В тесном, не проветриваемом помещении стоял неприятный запах давно немытых тел; нар на всех не хватало, половина людей спала на заплёванном бетонном полу. Духота, теснота, антисанитария, скудная еда, сборище наркоманов и гомосексуалистов превратили каморку в рассадник СПИДа, туберкулёза и венерических заболеваний.

В неё попадали убийцы, насильники и рецидивисты. Эти люди прошли через огонь, воду и медные трубы. Очутившись в «цыганской» камере, они окончательно теряли мизерные остатки человеческого облика, что у них оставались, и превращались в говорящих человекоподобных существ. Ночь для новичка, попавшего сюда впервые, была трудным испытанием. Он проходил сквозь строй озверевших, ни перед чем не останавливающихся нелюдей. Побыв в таком окружении упрямый, неразговорчивый, отрицающий всякую вину человек, как правило, безоговорочно признавал свою вину, подписывал, не читая, любые протоколы, умоляя следователей лишь об одном – не возвращать его обратно в этот кошмар.

К такому люду перевёл следователь Сергеев Володьку Кольцова после распоряжения Князева. Делясь впечатлениями о деле ювелира, оперативник говорил коллеге Мельникову:

– Не понимаю, почему шеф прицепился к этому наркоману. В деле подозрения падают на Махонина, он был судимый, дворничиха его видела в день убийства в подъезде дома, только подозреваемый сумел скрыться. Это его нужно найти и посадить в «цыганскую» камеру.

– Ты же знаешь истину: начальству виднее, – отвечал Мельников.