Валлийский рассказ

Ислуин Ффоук Элис Поющий столб

Лунной ночью человек способен влюбиться в телеграфный столб. Особенно если столб новый, когда он, словно матримониальный символ, возносится над камнями изгороди в ряду старых и почерневших собратьев.

— На что похож телеграфный столб?— задумчиво произнес Вил, не отрывая взгляда от его фосфоресцирующей поверхности.— Я отвечу вам. Он похож на орган.

Вил прижался ухом к шершавому стволу и зажмурил глаза. Я тоже начал вслушиваться в аккорды, рождавшиеся в глубине дерева, и в мелодичную песню луны, запутавшейся в плясавших на ветру проводах, как вдруг Вил заговорил снова:

— До чего люди глупы, они думают лишь о хлебе насущном да о тугом кошельке. Эта штука «не трудится, не прядет», как сказано в Писании, и все же способна волшебно петь...

— Сей столп сгниет,— изрек я.

Глаза Вила расширились, и в них возник стройный силуэт белокаменного храма.

— Сейчас я — служитель божий,— нараспев произнес он.— Мне всегда хотелось быть священником. Отчего так, ответь-ка мне ты, один из тех, кто в сегодняшнем мире лишен дара речи. Я сам тебе отвечу. Чтобы потерпеть фиаско. Это — единственная неудача, вызывающая уважение. Единственная неудача, достойная стихов поэта-лауреата или оды, прославляющей монарха.

— Невозможно усесться в королевскую корону или носить на голове почетное кресло лауреата,— заметил я.

Но Вил уже вошел в роль.

— Пытаться истолковать мысль, которая не есть мысль,— доверительно говорил он столбу.— Проповедовать истину — ни с чем несравнимо, это ли не истинно?

— Пошли домой, вот-вот наступит рождество,— предложил я, будучи одним из тех, кто в сегодняшнем мире был лишен дара речи.

— Да,— продолжал пастырь,— быть каплями дождя, и лучами солнца, и таинственным источником того, что не имеет начала. Если бы мне было ведомо, что скрывает в себе эта поющая башня, я сумел бы пробудить мир.

Я не мог допустить, чтобы Вил безраздельно завладел таким прекрасным столбом, поэтому влез на него, обхватил ногами и стал ласкать взглядом уходивший вверх ствол. Момент был удачным: луна стояла над самой его вершиной.

— На этой штуке я ввинчиваюсь прямо в ночное светило, вырвалось у меня.

— Смотри не погаси его!— сурово предостерег Вил— Есть вездесущие мерзавцы вроде тебя, они забавляются выключателями всего мира и гасят свет в одной комнате за другой, сгущая мрак, подобно тому как уважаемый Брин Хифридл увеличивает коллекцию своих марок. А людям вроде меня приходится поспевать за вами по пятам и снова зажигать все светильники.

Вил из служителя божьего постепенно превращался в поэта.

— Да,— молвил он.

— Что «да»?

— В телеграфных столбах угадывается чувство собственного достоинства, величие и незыблемое самоуважение.

Я тотчас вспомнил автора высказывания и провозгласил со знанием дела:

— Сэр Томас Пэрри-Вильямс.

Этот интеллектуальный обмен оборвался в самом зародыше, поскольку Вилом вдруг овладела новая идея. В его глазах засиял лунный свет.

— Джос,— обратился ко мне Вид— мы должны перенести этот целомудренный столб.

— Перенести? Господи, куда же?

— На вершину холма И-Фоел. Испытывал ли ты когда-либо такое чувство, что в жизни твоей было дело, не завершив которого ты не смог бы жить дальше? Такое дело, что при одной мысли о нем тебя кидало то в жар, то в холод?

— Да, бывало давным-давно, когда я ходил в школу в Литтл-Олвене.

— Нечто такое, мудрая твоя голова, отчего исчез бы весь комплекс предрассудков, опутывавших тебя, словно детские пеленки, и что дало бы тебе совершенно новое мироощущение?..

— Лишь пурпурная луна...— попытался я процитировать Хедда Вина.

— Для меня такое «нечто»— это столб, Джосси. Для меня он — откровение, скорлупа, проклюнутая изнутри цыпленком, головокружительный, спасительный катарсис. Боже, до чего же я прекрасен сегодня. Теперь я знаю, что значит жить.

— Единое ослепительное мгновение, когда наша плоть... начал я цитировать Синана.

— Однако,— Вил опустился перед столбом на колени,— откровение бесполезно, дорогой Джос, если нет языка, ног и рук. Пойми и выскажись. Познай и сотвори.

Ясно было, что у Вила совершенно определенные намерения. Он говорил по-новому, выглядел по-новому, был неузнаваем с головы до пят. В тот момент я мог последовать за ним на край света и даже дальше. Он был моим предводителем. Я смотрел на его грязную непромокаемую куртку и перепачканные навозом штаны, колыхавшиеся у меня перед глазами; лунный свет, бывший тусклее обычного, казалось, облагородил их. Вил собирался действовать. Но как?

— Я только что поведал тебе, презренный червь. Мы перенесем столб на вершину холма И-Фоел.

— Зачем?

Он резко обернулся, схватив меня за лацканы пиджака:

— «Зачем»— грязное слово. Запомни это. Если ты еще хоть раз его произнесешь...

Вил прав, Вил всегда прав. Мы занялись разработкой плана.

На следующее утро Вил и я, Джос, стояли подле столба, каждый держал в руках по лопате. В ярком солнечном свете столб казался меньше и неприметнее; окружающий ландшафт вздымался зелеными холмами. Но упорства у Вила хватило бы на двоих. Его любовь к столбу ничуть не померкла.

К одиннадцати часам яма вокруг столба равнялась уже одному кубическому метру. Почтальон Харри, привлеченный нашим занятием, соскочил возле нас с велосипеда.

— Новая работенка, ребята?

— Да,— сказал Вил— Ты хорошо лазишь по столбам?

— Лучше меня в округе не сыщешь,— похвастался Харри.

— Будет врать, ты только и умеешь, что облизывать марки.— Вил с силой вонзил лопату в землю.

Почтальон ощетинился:

— Послушай-ка, Рыжий Вил. Я взбирался на телеграфные столбы еще до того, как ты научился выбираться из детской коляски. Я и сегодня бы лазил на столбы, если б не тот врач, только и способный что смазывать детские задницы, который сказал, что у меня шалит сердце и лучше мне держаться поближе к земле.— Харри бросил нежный взгляд на поющие провода.— Вот где осталось мое сердце,— с чувством произнес он.— Я прикрутил к столбам больше изоляторов, чем ты за всю жизнь съел бобов.

— Теперь тебе с этим не справиться,— глухо отозвался Вил из ямы.— Голова слабая. Не годишься ты.

— Хочешь, я тебе докажу?— прямо-таки пролаял Харри, лицо его сделалось пунцовое.

Вил подал ему пару огромных «кошек».

— Нужно обрезать провода. Мы переносим столб.

Рука почтальона застыла в миллиметре от «кошек».

— Вмешается профсоюз... пробормотал он.

— Профсоюзом займусь я,— заверил его Вил.

— Ладно,— почтальон поплевал на ладони, сгреб «кошки» и, словно белка, взлетел на верхушку столба. Щелканье кусачек песней отозвалось у меня в ушах, и я видел, как провода величественно низверглись на землю — ветер отнес их немного в сторону — и упали на свежую утреннюю траву.

Харри еще сидел на столбе, когда на обочине дороги притормозила новенькая машина инспектора Хьюза.

— Мне об этом ничего не известно, Вильям.

— Разумеется, мистер Хьюз. Каково ваше мнение об этой ямке? Вы — большой авторитет по этой части.

— Сию минуту.

Хьюз опустился на колени у края ямы, предварительно подстелив носовой платок; при этом он держал полуметровую линейку между большим и указательным пальцами; линейку он приложил к краю свежевырытой ямы так, что она одним концом уперлась в дно.

— Яма как яма,— сказал Хьюз.— Но если эту стенку не подпереть кольями, она обрушится.

— Какие нужны колья, мистер Хьюз? Мы в этом деле новички.

— Сейчас увидите.

Инспектор исчез, но почти мгновенно появился снова с двумя только что выломанными кольями.

— Из изгороди Тума Ифанса,— доверительно сообщил он. — Если вы отнесете их обратно, как только закончите работу, он ничего не заметит. Тум — вредный ворчливый старикашка, так что сам бог велел при случае воспользоваться его добром.

Мы подперли край ямы кольями. Ни Хьюз, ни почтальон Харри уезжать не торопились. Оба остались поглазеть на нас: Харри — для того чтобы помочь, хотя особого рвения он не выказывал, а Хьюз — чтобы помочь советом и в завуалированной форме выразить удивление по поводу тупоумия чиновников почтового ведомства, которые решили убрать новенький, добротный столб.

Столб уже покачивался, когда на дороге остановился мотоцикл, на котором прикатил полицейский Гриффитс. Едва Вил заметил его долговязую фигуру в синей униформе,— Гриффитс вытягивал шею и вертел головой, пытаясь получше разглядеть нас,— как тут же уперся плечом в столб и заорал: Помогите! Он меня придавит!

Верзила в синем соскочил с мотоцикла, кинулся к нам и ухватился за столб обеими руками.

— Спасибо, служивый!— прокричал Вил.— Слава богу, что ты здесь оказался. Если б не ты, одному господу ведомо...

— Все в порядке, парень,— ответил служивый, забыв в тот момент, что Вил был несколькими годами старше его самого. Хорош бы я был, если б стоял в сторонке, наблюдая, как столб ломает тебе шею.

В этот момент появился и Тум Ифанс, лицо его было покрыто красными пятнами и выражало лютую ненависть к роду человеческому.

— Какого дьявола вы тут возитесь, чертовы бездельники? Вы недавно здесь копались и поставили этот окаянный...

Заметив полицейского, он прикусил язык.

— Помоги нам, Тум Ифанс,— миролюбиво сказал Вил. — Мы переносим этот столб, чтобы он тебе не мешал.

— Неужто...— изумился Тум, и красные пятна на его лице слегка побледнели,— неужто удастся избавиться от этих проклятущих проводов, которые болтаются над моим полем... И он уперся плечом в столб.

Единственными посторонними наблюдателями, которые в то утро появились на дороге, были два англичанина в «ягуаре», направлявшиеся на рыбалку в верховья реки, прорезавшей долину. Полагая, что произошел несчастный случай, они, как истинные англичане, остановились, подошли и предложили свою помощь. Вил воспользовался их любезностью.

Наконец, столб, извлеченный из земли Тума Ифанса, величественно улегся на обочине, топорщась обрезками проводов на изоляторах. Вил повернулся к собравшимся и обратился к ним с речью. По щекам его катились слезы. Любовь к столбу я знал это — овладела всем его существом.

— Друзья,— начал он сдавленным голосом,— задумывались ли вы когда-нибудь, сколь неподдельна есть частица дерева? Даже по окраске и расположению сучьев этот столб не может быть ничем иным, кроме как самим собой. Единственное, что в силах изменить его, так это наше воображение. Каким вы способны его себе представить? Вообразите его тем, чего вам самим в вашей жизни не хватает. Для тебя, почтальон Харри, пусть он будет работой, которую ты потерял, а ведь без нее твоя жизнь стала уже не та. Для тебя, Хьюз, пусть это будет та женщина, на которой, как тебе казалось, ты женился. Для Гриффитса — это сержантские погоны, которые то и дело ускользают от него с тех пор, как он сюда прибыл. Для тебя, Тум Ифанс,— заботливая мать, которой ты никогда не знал. А для вас, джентльмены из «ягуара», пусть это будет неторопливая, ничем не омрачаемая жизнь на лоне природы, ради которой вы бежали из города в горы. Так неужели этот столб не заслуживает лучшего места? Неужели каждый из вас не чувствует себя обязанным что-нибудь для него сделать?..

Трудно описать, что тут произошло. По сути дела — ничего. Возможно, если бы эта туча, похожая на огромный мешок, не заслонила своей чернотой диск солнца или этот едва ощутимый, но леденящий кожу бриз не проник к нам за ворот, то Вил смог бы... что?

В памяти моей сохранилось лишь, как в течение минуты все внимали Вилу с широко раскрытыми глазами и ртами: почтальон Харри, инспектор Хьюз, полицейский Гриффитс, джентльмены из «ягуара», даже Тум Ифанс... и, конечно, я сам. Каждый из нас пребывал в состоянии сладостной расслабленности, обуреваемый мечтами, которые вместе с незримым ветром устремлялись к тому месту, где только что стоял столб. Во всем обширном мире ничего не существовало, кроме голоса Вила... и голоса Вила... и голоса Вила...

Следующее, что я увидел, было движение полицейского Гриффитса, который оборачивался к инспектору Хьюзу; на лице его медленно проступало сомнение, затем он пробормотал:

— Простите, Хьюз, это сделано... официально?

— Официально?— внезапно обеспокоенный, Хьюз принялся шарить в кармане в поисках сигарет.— Хм, черт подери... Полагаю, что так... Хм, черт, хотел бы я знать?

Верзила полицейский в синей униформе изучал бездыханный столб, покоившийся у изгороди, затем сделал глубокий официальный вздох.

— По-видимому, нам лучше... позвонить, Хьюз.

— Позвонить, Гриффитс?

— Соответствующим властям. В почтовое ведомство.

— О, да... В почтовое ведомство.

Краешком глаза я видел, как, словно видение, за поворотом дороги, скрытым зеленым кустарником, исчез велосипед Харри.

Разумеется, увозя самого Харри.

Тут взорвался Тум Ифанс.

— Я так и знал!— прорычал он, обнажая остатки пожелтевших искусственных зубов.— Я знал, что здесь идет какая-то мышиная возня. Знал, что вы, чертовы бюрократы, не способны решить даже пустячное дело. Должен этот окаянный столб стоять здесь или не должен? Неужто эти проклятущие провода снова будут болтаться над моим лучшим полем? Ну? Отвечайте мне, дурьи головы! Хьюз? Гриффитс?

— Наверное, будет расследование,— сказал Гриффитс.

— Расследование! Плевал я...

— Послушай-ка, Тум Ифанс. Как ты разговариваешь с официальными лицами? Я могу, не сходя с этого места, привлечь тебя к ответственности.

Это несколько охладило необузданный порыв Тума. Однако он еще осмелился проворчать:

— Во всяком случае, никто не может запретить мне забрать собственные колья.

Тум Ифанс вытащил из ямы оба кола. Подпертый ими край обрушился, и земля наполовину засыпала углубление. В довершение своего демарша Тум смачно сплюнул в полузасыпанную яму и побрел прочь, держа под мышками по колу, подальше от глаз бюрократов.

Оба англичанина все еще не сдвинулись с места и, застыв от изумления, созерцали зарождение протеста. Но задержались они ненадолго. Один, с пышными усами, обернулся к своему тщательно выбритому приятелю и произнес:

— Чертовски любопытное дельце.

Когда оба они удобно устроились в своем «ягуаре», усатый выглянул и на прощанье окинул взором присутствующих:

— Все это чертовски любопытно.

И они укатили; из открытого окна автомобиля торчали концы их удочек, готовых к рыбалке.

На месте действия остались полицейский Гриффитс, слюнявивший острие карандаша, инспектор Хьюз, мусоливший кончик сигареты, и я сам, начавший распускать нюни, а также Вил.

Суд был милосерден. Так, по крайней мере, говорят очевидцы. Каждого из нас присудили к уплате двух фунтов стерлингов плюс стоимость материалов и восстановительных работ; суд вынес частное определение в том, что Вилу следует показаться психиатру. Ученый эскулап признал, что действительно налицо симптомы шизофрении либо паранойи, а может быть, мании величия или одной из тех болезней с длиннейшими названиями, которые так ласкают слух цивилизованного человека.

Вряд ли нужно уточнять, что столб стоит на прежнем месте и к нему присоединены все провода, которые по-прежнему болтаются над полем Тума Ифанса. Выражение лица Тума, как и его валлийский язык, стало еще более красноречивым.

Но в погожие ночи, когда небо чистое и светит полная или ущербная луна, мы с Вилом отправляемся в поле на поклон к столбу. Я обхватываю столб ногами и вглядываюсь в его сверкающую поверхность до тех пор, пока луна не окажется над самой вершиной, и тогда ко мне приходит ощущение, будто я сочетался браком со светом. Вил снова начинает мечтать вслух, а я в очередной раз испытываю сладостное ощущение бездействия.

В конце концов в одно прекрасное утро Вил едва не уговорил своих друзей поставить какой-нибудь телеграфный столб в таком месте, где он никогда не смог бы помешать будущему человеческой цивилизации. Если бы Вилу это удалось, Гриффитс смог бы стать счастливее, Хьюз — сильнее, почтальон Харри — крепче здоровьем, Тум Ифанс — добрее, а джентльмены из «ягуара» смогли бы поверить в чудо, на что англичане вполне способны, когда обязаны это сделать.

А почему бы нам и не помечтать? Как сказал однажды ночью Вил, держась за столб, отринутый людьми:

Видишь ли, Джосси, нас может одолеть любая бюрократическая сволочь, наши карманы могут очистить любые жулики, именующие себя законными судьями. Но да славен будет великий творец этой частицы дерева, в прошлом — живого, им не отнять наши мечты.