Ванечка и любовь

[2]

На следующий день я навалял Банзаю. А он навалял мне. Потом сидели на бордюре, стряхивая с себя пыль после драки, и Банзай спросил:

— А если честно, с кем ты живёшь?

— Я же тебе говорил.

— Нет, я серьёзно.

— Я тебе серьёзно говорил.

— Мама сказала, что ты врёшь.

— Вот у мамы своей и спрашивай, раз она такая умная, — с раздражением ответил я, и сплюнул — чтобы подчеркнуть, что я действительно серьёзен. Деловито плюющиеся люди всегда производят серьёзное впечатление.

Я поднялся и пошёл в сторону дома — в три часа начиналось занятие у Зои Григорьевны и мне нужно было взять свою дурацкую «музыкальную» папку: с нотами, учебником, музыкальными дисками и прочей чепухой.

Банзай медленно поплёлся за мной, канюча:

— Ну, мне же ты можешь сказать правду-у-у, я же твой дру-у-уг, я никому не расскажу-у-у…

Если бы я действительно хотел что-то скрыть, я бы ни за что не стал делиться этим с Банзаем по дружбе. Ничего по-настоящему важного ему не рассказываю — он не поймёт.

Поднялись на наш второй этаж, я в дверь позвонил, а Банзай сказал, что снаружи подождёт. Но нам Слава открыл, а он такой типа весь приветливый, сразу сказал, мол, заходите оба, чего ты будешь стоять в подъезде один.

Ну, мы зашли вдвоём, и пока я искал папку в своей комнате, Банзай разглядывал прихожую, дверь, стены, часы, Славу, чёрт знает, что ещё, но очень внимательно и с интересом — я наблюдал за ним из комнаты боковым зрением.

Потом он сказал Славе:

— А Батон рассказывает всем, что вы гей.

— Кто?

— Гей.

— Нет, кто такой Батон?

Банзай кивнул на меня. Я специально начал делать вид, что не могу найти учебник, чтобы послушать, во что выльется этот разговор.

Слава обернулся и спросил:

— Почему ты Батон?

— Потому что я спёр батон из супермаркета, а остальные пацаны зассали, — усмехнулся я.

— Что-то не помню в твоём криминальном списке батона.

— Да ты не в курсе, — пожал я плечами. — Никто не заметил, а мы его сразу сожрали.

Я вытащил с полки учебник и вернулся в коридор — обуваться.

— Задержись, пожалуйста, — попросил Слава. — Надо поговорить.

Завязав шнурки на кедах, я поднялся и многозначительно посмотрел на Банзая: мол, уйди. И Слава на него посмотрел, ожидая того же самого. Но тот стоял, вообще не врубаясь, что ему следует выйти.

Пришлось сказать прямо:

— Свали.

— А-а-а-а, — по-идиотски протянул он и вышел за дверь.

Я посмотрел на Славу, уверенный, что сейчас меня начнут отчитывать за воровство. Поэтому тут же начал оправдываться:

— Это было два года назад. Даже по закону есть понятие «срок давности преступления»…

— Ты правда не понимаешь, насколько всё серьёзно? — перебил меня Слава.

— Всего лишь батон…

— Я про то, что ты всем рассказываешь про нашу семью.

— А зачем скрывать такую хорошую семью?

— Наверное, затем, чтобы тебя не забрали, не держали в полицейском участке на допросах, не заставляли по десять раз раздеваться в медицинских кабинетах, проверяя, вдруг мы тебя насиловали — а я клянусь, тебе не понравится, как это проверяют. Ну и, по итогу, допрошенного и униженного не отправили обратно в детский дом, где насилуют уже по-настоящему.

Это не Слава сказал. Он не способен сказать ничего такого — это был Лев, незаметно оказавшийся возле него. Видимо, всё это время подслушивал из соседней комнаты.

Я криво улыбнулся в ответ на эту речь, чтобы не показывать, что меня это немного сбило с толку. Ну, только немного.

— Не убедило? — спросил Лев.

— Нет.

Он кивнул:

— Хорошо. Твои проблемы.

Я перевёл взгляд на Славу — мол, можно уже идти? Тот тоже кивнул.

Я вышел, Банзай ждал у подъезда. Спросил, о чём разговаривали. Я ответил:

— Да так…

И мы пошли до музыкалки, там разминулись — я на урок к Зое Григорьевне, а Банзай спрятался за школой, чтобы покурить.

Я не учился в музыкальной школе, как другие дети, а ходил туда на индивидуальные занятия по пианино и сольфеджо. Поэтому мне не полагались ни каникулы, ни отдых — три раза в неделю, вот уже третий месяц без всяких изменений, в любое время года и в любую погоду, я приходил сюда как штык. Ну, или не совсем как штык. Иногда прогуливал, или удирал прямо через окно, или вообще забывал, что назначен урок, но это, в основном, поначалу. Быстро понял, что Лев очень изобретателен, и за каждую такую выходку я как-нибудь страдал — то сто отжиманий, то опять какого-нибудь Бетховена три часа играть, то перечислять поименно всех когда-либо живущих композиторов в алфавитном порядке (и, если пропустил одного — начинать сначала). Короче, голубые знают толк в извращениях.

Теперь я и сам не хотел сбегать от Зои Григорьевны — она ко мне хорошо относилась и всегда радовалась, когда я приходил, даже если накануне я сделал ей какую-то гадость. Вот и тогда она меня обняла при встрече, но я не люблю все эти нежности, поэтому отстранился и сразу направился к инструменту.

— Как поживает моя пианина? — весело спросил я.

— Ванечка, настоящие музыканты говорят «фортепиано».

— Да? — уточнил я, плюхаясь на банкетку. — Тогда тем более — «пианина».

Зоя Григорьевна засмеялась:

— Это почему «тем более»?

— Надо разбавить нормальными словами эту старперскую речь.

Она снова рассмеялась — с ней было очень легко! Легче, чем с кем бы то ни было на тот момент в моей жизни.

Едва мы начали урок, как мне позвонил Лев — хотел убедиться, что я дошёл именно до школы, а не прошёл мимо. Я коротко ответил ему, что всё в порядке, сыграл мои любимые первые ноты похоронного марша, чтобы он поверил, что я правда в школе, и повесил трубку.

Зоя Григорьевна, явно стесняясь своего вопроса, спросила:

— Ванечка, а кем вашей семье приходится Лев?

Я замялся:

— Почему вы именно сейчас решили спросить?

Она ещё больше засмущалась:

— Да мне давно интересно, просто всё как-то забывалось…

— Это мужик Славы.

Зоя Григорьевна вопросительно посмотрела на меня. Я пояснил:

— Ну, парень. Бойфренд там. Всё такое.

У неё вдруг взгляд сделался таким строгим и серьёзным, как у настоящей училки, но в плохом смысле, если вы понимаете о чём я. Поправив очки, она металлическим тоном уточнила: — Ты правду говоришь?

Внезапно я увидел себя допрашиваемым в участке, голым в больнице, избитым в детдоме, и резко ответил:

— Нет.

Она продолжала серьёзно смотреть на меня. Я попытался рассмеяться как можно естественней, но получилось всё равно наигранно:

— Зоя Григорьевна, я же пошутил!

И снова попытался выдавить из себя смех.

— Ну, как бы геи взяли ребёнка из детдома? Это же невозможно в нашей стране!

Она откинулась на спинку стула, на котором сидела. Кажется, расслабилась. Выдохнув, покачала головой:

— Ну и шутки у тебя, Ваня…

— Я просто не ожидал, что вы поверите, — ответил я. — Обычно всегда так шучу и другие смеются.

Мы продолжили занятие, но атмосфера почему-то осталась напряженной. Я не мог расслабиться, потому что переживал, что она поверила мне на самом деле, то есть, не поверила, что я пошутил. А Зоя Григорьевна… Не знаю, о чём она переживала. Но когда мы закончили занятие, она не предложила мне чай с печеньем, хотя раньше всегда предлагала.

По дороге домой встретил Жору из соседнего двора. Увидев меня ещё издалека, он обрадовался и подлетел тут как тут. Пошёл за мной по пятам, специально подпинывая мои кеды, и повторяя: — Эй, детдомовский… Детдомовски-и-и-й… Посмотри на меня, эй…

Но я на него не смотрел. В прошлый раз я обернулся и врезал ему со всей силы, сломал нос, а потом его мать приходила Славе жаловаться, угрожала, что снимет побои, а Жора вторил, что он меня первым не бил, что вообще пальцем не тронул, что это я накинулся ни с того ни с сего. И он правда никогда меня не бил. Но каждый раз, когда видел, вот так шёл и донимал всего одной фразой.

Мне и мои как-бы-родители, и Мики говорили, что если не буду ничего отвечать, если буду игнорировать, то ему надоест и когда-нибудь он перестанет так делать, но ему не надоедало это ещё с весны. Иногда получалось дойти до дома, ничего ему не сделав, но иногда я не выдерживал и бил его, а потом опять прилетала к нам домой его бешеная мамка — такая же больная, как и сам Жора. Замкнутый круг.

— Эй, детдомовский, сыграй что-нибудь, ты же музыкантик, — слышал я прямо под ухом.

Возле моего подъезда он наконец-то остановился. Прежде чем зайти внутрь, я развернулся и показал ему средний палец. Он тоже показал мне средний палец. Тогда я показал ему ещё один средний палец. И он тоже так сделал. Тогда я показал ему язык, а потом быстро забежал в подъезд, до того, как он успеет показать свой.

По крайней мере, эту битву я выиграл.