Ванечка и любовь

[6]

Случилось кое-что позорное. Меня побил Жора. Я ударил его первым, но, растерявшись, не смог довести драку до ума, и в итоге проиграл.

Он подошёл ко мне, когда я сидел на лавочке у подъезда и ждал, пока спустится Банзай. Жора сел напротив и сказал:

— Папа говорит, что ты сам похож на голубого.

— Чё?! — возмутился я. — Чем похож?

— Да просто по тебе всё видно.

— Ты сам похож на голубого!

— Нет, ты похож!

— Нет, ты!

Мы ещё пару раз перекинулись фразочками типа «сам такой», а потом я задумался: возможно, они действительно превращают меня в гея, а я этого не замечаю? Может, я правда становлюсь похож?

И я врезал Жоре, потому что решил, что будь я геем, я бы не смог его ударить — я же был бы слабаком. Пускай придётся столкнуться с его мамашей, лучше так.

Но я никак не ожидал, что этот тюфяк врежет мне в ответ. Причём так больно, что слёзы хлынули из глаз сами по себе и в носу защипало. Я растерялся, а он добавил — стукнул ещё раз.

— Больше меня никогда не трогай, — жестко сказал он. — Не хочу, чтобы меня трогал гомик.

— Я не гомик! — попытался сказать я как можно твёрже, но получилось совсем жалко — будто я оправдываюсь.

— Ты гомик, ты растёшь с гомиками, и они превращают тебя в такого же, потому что только для этого ты им и нужен. Почему они тогда не забрали девчонку из детдома? Они забрали тебя, потому что ты пацан и у тебя на лбу написано, что ты пидарас, понял?

В тот момент мне показалось, что Жору как будто отзеркалили, превратили в противоположную версию самого себя. Нет, он, конечно, всегда был отвратительным, но по-другому. Его никто не любил, считая маменькиным сынком, ему даже кликуху никто не придумал, и все называли просто Жора. Он же как будто с охотой отыгрывал свою роль слюнтяя и ябеды. А теперь явно чувствовал своё превосходство надо мной, и чем это превосходство было вызвано, я не понимал. Однако, осознав его, Жора начал говорить совсем по-другому, и я не знал, что мне на это ответить, потому что он отодвигал меня на место изгоя.

Что я мог ему сказать? Что они не геи? Или что они не превращают меня в гея? Но я ведь и сам не уверен в этом. Я не знаю, как превращают в геев. Кто вообще знает, как в них превращают? Никто. Только геям это известно.

Жора обошёл меня, издевательски похлопав по спине, и я даже подумал: «Если он ко мне прикоснулся, хотя бы так, может, он не считает, что я совсем противный?».

Я не стал ждать Банзая, а пошёл домой, потому что гулять больше не хотел. Вернулся взъерошенный и злой, Слава заметил и тут же начал выуживать у меня подробности. Я отнекивался, что всё нормально, но, когда пошёл мимо него в свою комнату, он остановил меня и что-то снял с моей спины. Показал мне клейкий стикер, на котором большими печатными буквами было написано: «Пидрила».

Вот же ж. Ещё и слово такое выбрал — «пидрила». Совсем какое-то хреновое. Почему не «пидор»? И то было бы не так обидно.

У меня он ничего спрашивать не стал. Показал этот стикер Льву. Тот только хмыкнул:

— Следовало ожидать.

Больше никакой заинтересованности в случившемся он не показал.

— Следовало ожидать? — переспросил Слава. Видимо, ему ответ Льва тоже не понравился. — Ты типа так это и оставишь?

— Да. Когда рассказываешь всем подряд, что растёшь с геями — следует ожидать, что у этого будут последствия.

— Какие последствия он должен был предвидеть? Он не может о них знать, потому что не так давно попал в это общество.

— Ну да, а детский дом — это прям остров толерантности, выходя из которого не ожидаешь, что геев можно не любить.

— Ты не прав, — негромко возразил Слава. — Нельзя ожидать от ребёнка, что он сразу поймёт правила игры и научится по ним играть. Это вообще только у тебя получается — я, например, так и не привык.

Лев поморщился, как от боли:

— Не начинай, а.

Слава вывел меня в нашу с Мики комнату. Там он, глубоко вздохнув, разорвал бумажку с этим позорным словом и сказал мне:

— Если честно, мне нечего тебе сказать, кроме как просто попросить перетерпеть. Мы скоро уедем и в Канаде этого не будет.

— Почему не будет?

— Потому что там другие порядки. Люди относятся к таким семьям проще.

— Потому что там все такие? — с вызовом спросил я.

— Нет, как ты выражаешься — «таких» — там не больше, чем здесь. Просто другое отношение.

Я недоверчиво смотрел на него. Мне было непонятно, могу ли я верить тому, что говорят мне мои как-бы-родители. Может, мне действительно просто пудрят мозг? Может, я уже гей. А если нет, если я нормальный, вдруг в Канаде больше таких нет? Кого же я тогда буду любить, как я найду жену, когда вырасту? А вдруг мне придётся жить с мужиком от безысходности? Столько вопросов!

Я решил об этом пока не думать. Надеялся, что всё как-нибудь само станет понятно. А про Жору… Ну, бывают же просто неудачные дни?

Правда, на следующий день мне стало ясно, что Слава прав: я ничего не понимал ни в мире, ни в людях. Банзай, который каждый день проводил со мной и всегда руку первым протягивал, вдруг даже не поздоровался, когда мы пересеклись на лестничной площадке.

А потом оказалось, что уже весь двор в курсе того, что я — «пидрила», что геи превращают детей в «себеподобных» для своих гейских опытов, и что я уже «заразился» от них гейством. Кроме того, Жора всем сказал, что я якобы лез к нему целоваться.

Пацаны — сам Жора, Гренка, Банзай, Карась из пятого подъезда и ещё несколько человек постарше — все они сидели на лазелке-паутинке, а я стоял перед ними на земле, и чувствовал, будто нахожусь перед судом, как преступник. Я доказывал им, что не лез к Жоре, и что вообще — никогда бы к такому, как он, не полез. Он же противный!

— Значит, дело только в том, что он противный? — подловил меня Гренка.

— Нет! — сердито отвечал я. — Дело в том, что я не гей и он это придумал!

Все посмотрели на Банзая и Карась, хитро прищурившись, спросил его:

— А ты с Батоном целовался?

— Фу, ты чё, — сплюнул тот.

— А почему ты всё время с ним таскаешься?

Не дожидаясь ответа, Жора выкрикнул:

— Потому что он тоже пидрила!

Подхватив этот крик, ребята завыли и заголосили: «У-у-у, гомик, иди отсюда!», и принялись сталкивать Банзая с паутинки. Тот пытался цепляться за железные прутья лазалки, но всё равно сорвался и оказался на земле — рядом со мной.

— А если не пидрила, врежь ему! — потребовал Гренка.

Я подумал, что он так пытается спасти брата — ну, дать ему шанс отмыться от такой репутации. Но я был уверен, что Банзай не врежет, мы ведь уже сто лет общаемся, и столько всего было…

— Да легко, — вдруг сказал он.

Всё произошло раньше, чем я успел что-то сообразить. Он ударил меня так сильно, что я чуть не упал. Опомнившись, я кинулся на Банзая, но всё, похоже, было отрепетировано заранее. Наперерез мне с лазалки спрыгнуло несколько пацанов, преграждая дорогу. А Банзай крикнул, выглядывая из-за их спин: — Вали отсюда! У тебя изо рта хуями воняет!

— Урод! — крикнул я ему, сдерживаемый пацанами.

— Тихо, тихо, — неприятным елейным голосом сказал мне Карась, унизительно щелкнув по носу.

И столько в этом жесте было пренебрежения ко мне, что, не выдержав, я его пнул по ногам. Тогда он пнул меня в ответ, подкосив, и я свалился на землю, а он пинал ещё и ещё, и я, конечно, пытался что-то отвечать, но ничего толком не получалось, хотя обычно дерусь я хорошо.

Просто мыслями я был не здесь, не в этой драке, а как-то вообще — далеко. И эти удары не очень меня волновали — не такими уж и сильными они были, а переживал я о другом.

Я думал о том, что мне опять наврали. Когда меня забирали из детдома, директриса говорила, что всё будет по-новому. Что за пределами детского дома люди живут по другим правилам, где дети не бьют других детей, где нет массовых драк, «тёмных» и насилия.

А теперь меня били, а все вокруг радовались этому, улюлюкали и требовали:

— Давай, Карась, сломай ему че-нибудь!

Я и не думал, что так успел отвыкнуть от этого. Раньше подобное было привычным, как манная каша на завтрак, а теперь я не понимал: за что они меня так сильно ненавидят, ведь я дружил с ними три месяца, они ведь знают меня! Неужели они поверили в этот бред про гейские поцелуи? Или дело вообще не в поцелуях, а просто в том, что они за что-то хотели меня побить? За что? Я ведь им ничего не сделал. И я даже не гей, мне просто не повезло, что они выбрали именно меня, но если такие смелые, то пошли бы и побили их! Вот только…

Вот только Слава со Львом им тоже ничего не сделали. Зачем тогда вообще кого-то бить?

Эта мысль проскочила в моей голове на доли секунды и сразу затухла, утонула в просыпающейся обиде. Всё несправедливо. Все против меня. Карась тычет в меня своим вонючим ботинком, а остальные смотрят, но они не зрители, а участники. Этот грязный ботинок, врезающийся мне в живот — и есть они все.

Потом всё закончилось и они, смеясь, ушли. Я какое-то время ещё лежал на земле — вставать не хотелось.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем кто-то потянул меня вверх прямо за футболку. Я, морщась от боли, подчинился этому движению и поднялся сам.

Передо мной стояла девчонка лет шестнадцати. Жорина сестра, та самая экоактивистка — я её узнал, хотя видел всего пару раз мельком. Но у неё внешность запоминающаяся — волосы зелёные, ноги волосатые, и всегда в шортах, даже если не очень тепло, видимо, чтобы все видели, что они волосатые. Не знаю, что за прикол такой.

Но тогда мне было не до её ног, конечно. Я просто смотрел на неё и мне вообще-то было плевать, зачем она подошла.

Она молча начала меня отряхивать. Я не возражал, хотя и выглядело это странновато — как будто я маленький. Но тогда уже ничто не могло стать хуже, так что я позволил ей это сделать.

Потом она сказала:

— Зря ты всем рассказываешь, что у тебя предки геи.

Это звучало беззлобно, но я был расстроен и ответил резко:

— А что, тоже меня побить за это хочешь?

Она пожала плечами:

— Нет, зачем? Мне нравятся геи.

— В смысле? — не понял я.

— Они милые.

Я чуть не рассмеялся. Если она так думает, ей нужно срочно познакомиться со Львом!

— Но лучше тебе больше об этом никому не говорить. Люди ненавидят геев.

— За что?

— А ты сам как думаешь?

Я подумал, что у большинства людей нет причин ненавидеть геев. Вот у меня — есть. Они могут превратить меня в «своего» — хорошего в этом мало. И вообще, все говорят, что они мутные ребята, и от них чего угодно можно ожидать, но другие люди, в основном, не живут с ними в одной квартире и не находятся в постоянной опасности. Если бы я не столкнулся с геями лично, вряд ли бы я их ненавидел. Мне было бы некогда об этом думать — других дел нет что ли? Да и потом, я не ненавидел геев, я просто не знал, чего от них ждать, и это напрягало.

— Ничего не думаю, — честно ответил я.

— И я, — сказала девчонка. — Ну, ты просто знай.

Что ж, теперь я буду знать.

Буду знать, что геев ненавидят. И буду знать, что вообще не обязательно быть геем, чтобы тебя ненавидели за то, что ты гей.