Варвара не-краса без длинной косы

Глава 3. Ореховые очи

Поднялась Варя на ноги — уж и наловчилась вроде как. Только на правую запала — видно уж не выдерживают ноженьки случившегося. По сторонам скорее обернулась — точно, на том же самом перекрёстке, на котором чёрта ловить вздумала. В том же кругу, что ножиком, специально закалённым, чертила.

А может и не было ничего? Привиделось всё Варе от напряжения душевного? Может, лишилась просто Варя чувств, да так и провалялась на перекрёстке. А сон ей странный духи нечистые нашёптывали?

Есть резон в этом. Зачем им, в самом-то деле, к себе какую-то Варю пускать? Может, и к лучшему это — всё-таки встреча с Лихом одноглазым путного ничего не сулит. Ежели наяву. А если во сне?

Щека только болит, оцарапанная. Так это падая можно было об землю твёрдую стесать. Рука ей болью так же отдаётся — но её-то Варя ножиком специально порезала. Только… сума-то где? Помнит Варя, что пока возилась с нею, для анчутки оладушки доставая, вроде и на землю клала. А потом, через ствол древесный пролезая, и не вспомнила о ней…

Или просто шли разбойники мимо, да суму и украли? Да вряд ли это — разбойники, они бы и Варю… того. А стоит она, целёхонькая. На небо рассветное смотрит. Вот когда петуху кричать надобно. А он, видать, ночью наголосился, а теперь и отсыпается.

Варе-то спать не хочется. Зябко поутру свежему, хоть и солнце поднимается. Холодок свежий по самых косточек норовит проникнуть. Чтобы, видать, Варя на месте не стояла. Ногу только прихрамывает чутка.

Жалко, конечно, суму. Да только чего теперь делать? Не обратно же чёрта вызывать, чтоб её вызволить. На всякий случай Варя по сторонам хорошенько огляделась — нет ведь больше верёвки, чтоб его ловить. Да по тропке пошустрее обратно пошла, воздухом свежим дыша.

Роса на траве об ноги обивается, будто омыть их хочет. Капельки прозрачные змейками разбегаются, из-под листиков зелёных поглядывая. Цветочки полевые только-только головки малые поднимать начали, не веря словно, что ночь ещё одну прожили.

Прожила ведь её и Варя. По-настоящему ли, пригрезилось ли — а поджилки нет-нет да и вздрогнут, вспоминая. Это Варя что ли Агнешу встретила? Нет ведь её больше… От того тоска какая-то сердце поджимать начала. Все-то думали — сбежала. Осерчали родители, что через лета даже не вернулась, весточки о себе не подала. А оно вон как…

Роса, что ли, у Вари на лице проступать начала?

Слышит, вдруг — ожило поле. Не работами посевными — рано ещё для них. А писком каким-то — будто зверь мелкий тропинку себе ищет. Припомнила Варя анчутку, оладьями кормлёного. Хотела было мимо и пройти — мало ли, какая живность дела свои решает. Да голос такой искренний — как у котёнка малого. Жалостливый в холоде утреннем. Замёрзнет ведь.

Подумала-подумала Варя, да и свернула с тропинки. Как раз колосья руками расправляя, чтоб пройти можно было. Упругие стебли, крепкие. Вроде и расправляются, а то и норовят, чтобы Варю по бокам подхлестнуть. Добрый хлеб будет.

Идёт Варя на голос, а он будто всё тише становится. Как чует кто-то, что к нему подходят. Присмотрелась Варя, а между стеблей желтоватых белое что-то копошится. Подошла ближе — ба! — пелёнки же это детские. А в пелёнках человечек маленький. Рожицы строит, ротик открывает, глазёнками щурится. Бровки смешно и строго делает.

Подбросил кто-то.

Да кто ж в поле ребятёнка живого бросает?! И чего его вообще бросать-то? Ребятёнок — это ж хорошо. Растёт, родителей радует, опорой в старости становится. Да ежели и не люб кому — мало ли, как рождался — чего бы людям добрым на воспитание не отдать? Гораздо ж хуже, когда не даётся детей, чем когда они рождаются.

Подхватила Варя на руки свёрток. Маленький такой, тёплый. Вроде и игрушечный, а вроде и настоящий. Закряхтел тот, завозился, а потом на Варю глянул недовольственно — прям глазами своими тёмными. Серьёзными.

Не умеет Варя ещё с маленькими обращаться. Боится перехватить неловко — больно сделать. Только всё равно же домой нести надо. Не себе если оставить, так кому из соседей передать.

Выбралась Варя из колосьев, идёт дальше по тропе. Торопится, да совсем на бег переходит боится — всё ж ноша хрупкая на руках. Которая не плачет больше. Только глядит на Варю глазами своими. Что орехи лесные — серединка коричневая, а по краям зелёное. Даже не по себе Варе от взгляда такого внимательного. На неё парубки так, кажись, не смотрели никогда. А ребятёнок этот так заглядывает, будто прознал про неё чего. Нога даже, ушибленная, кажись поднывать перестала.

Уже недалеко и до деревни — вон первые избы из-за берёзок выглядывают. А дитю это вроде и не понравилось? Снова кряхтеть начало, изворачиваться. Да сильно так, словно не младенец у Вари на руках, а телок молодой да резвый. Глазами только ореховыми на Варю по-настоящему глядит.

— Да погоди ж ты, неразумный, — и так и эдак Варя его перехватить старается. А тот будто ещё больше силой наливается. Тяжелеет — растёт будто. Гневается. Пару раз так и съездило дитё по телу Вари — чувствительно так. И как только матери с такими дитятками справляются? Уж закраснела вся Варя — не чает, как дотащить свёрток до деревни. А тому будто и не надо совсем. Может, обратно в поле чистое воротиться дитё хочет?

Как-то больно сильно да резко вывернулись оно, что Варя при всём желании и не удержала — так камнем и бухнулось вниз. Не успела Варя сообразить ничего, ойкнуть даже… Только дитё-то и не упало! В воздух, будто на крыльях взмыло!

Разметало пелёнки белые по сторонам. И увидала Варя, что ноги-то у дитяти будто заячьи — с коленками назад. И длинные такие. Чуть Варе по подбородку не заехали — еле отскочить бедолага успела.

А ребёнок, не дав опомниться ей уж в траву и усвистал. Да понесся так спешно — только моргнула Варя, а белый пушок уж аршина за два в треве свежей мелькает только. И пелёнки, кажись, с собою прихватил.

Чего только на поле лежать ему вздумалось, если сам двигаться вон как умеет?

Покачала Варя головой. Которая почти что кругом у неё и пошла. Да сама себе говорить начала. Чтоб внутри-то не держать — а то неровен час и порвёт ото всего случившегося.

— Не зная броду — не суйся в воду! — будто саму себя в полголоса журит Варя. — Чего-то ничего у меня и не получается. Чёрта стала искать — так неизвестно куда утащили. Анчутку прикормить хотела — чуть саму не съел. Ещё и лихо встретила… А это… непонятно чего… Так оно ж в село припустило! А если… тварь это какая нечистая?! И теперь деревню всю погубить захочет! Эх, голова твоя дурная, Варвара!

Сама себе решила Варя, что беду на дом родной накликала. Да и припустила по дороге, едва ли не быстрее нечисти с ногами заячьими.

Добежала до первых домов — глядь, а ничего и не изменилось. Не разрушены, не потоплены. Крыша со срубом тоже местами не менялась. И остальное селение вроде и нормальное стоит, ко дню грядущему готовится. Зарёю румяной умывается несмело. Отлегло чуток у Вари от сердца. Да только всё равно не успокоилась — шаг лишь сбавила, чтоб дышать легче было. И к дому родному пошла.

Огородами. На случай всякий. Не потому, что нечисти боялась какой. Просто дома своя «чисть» такая, что любого чёрта за пояс заткнёт.

Подошла Варя к окну осторожно. Вроде тихо. На приступ зашагнула, поближе пододвинулась. Открыты ставни уж, только всё равно не разглядишь, чего там внутри делается. Может, и нет никого? Тятька-то на поле, видать, ушёл, а маменька может к колодцу. Только бабка-то где? Может, соседке помогать ушла? Хорошо было бы…

Спрыгнула Варя на землю да замерла сразу — не слишком ли громко топнуть получилось? И аккуратно, к стене деревянной поближе к двери стала пробираться.

Приоткрыла её чуток. Сразу теплом домашним да запахом хлебным повеяло на Варю. Аж в животе засосало — тут и вспомнила Варвара об оладьях, анчутке неблагодарному скормленных. Ещё сильнее домой её потянуло.

Мысленно попросила она у домового благословения, да и юркнула за дверь деревянную.

Не признал её, видать, домовой. И обращения не услышал. Не свезло потому что Варе. Дома бабка оказалась. На ногах и на изготовке вся. Как раз с ухватом в руках к печке шла. А на проникновение Варино враз в её сторону и развернулась.

Ёкнуло у Вари сердце. Думает торопливо, как бы обратно к мавкам что ли сбежать. Потому что с бабкою её в сравнении те просто дети малые да милые.

Смотри на Варю бабка, а у самой глаза, что угольки — горят. Руки суховатые в ухват так вцепились, будто уж сама Варя бедная в них попалась. Затаилась бабка, на Варю глядючи. Вся будто наизготовку встала, как если б зверя дикого подманивала. Даже уголки от платка, на макушке ушками мелкими собранные, и те будто во всю Варю впиться своими кончиками собираются.

Засмотрелась Варя на них — чуть не упустила движения бабкиного из вида. В последний момент в сторону отскочить успела, чтоб ухват её прям за стан девичий к стенке и не пригвоздил. Ухват аж между досками и остался торчать. Только бабку Варину это с панталыки не сбило. Бросила она утварь кухонную, к полу печально ручкой поникшую. Да опять Варю ловить собралась. Теперь уж руками голыми да натруженными.

— Ах, ты ж, паразитка эдакая! — руками пока не достать, всё-таки проворнее Варя через лавки перескакивает. Так хоть словами девку изловить бабке. — Где ж тебя, окаянную, всю ночь носило?!

Ловка бабка, и не дашь возраст почтенный. Вон как между утварью кухонной скачет — небось за женихом через костёр так в своё время не прыгала. Не стала больше посуду портить — подхватила со стола полотенце, коловратами вышитое, и давай Варвару по спине охаживать. Длинное полотенце, на Варино несчастье, оказалось.

— Ай! Я ж тебе не моль подколодная! — как может Варя от полотенца уворачивается — мокрое уже, оттого чувствительно по спине да плечам отзывается. — Тряпкой-то простой не убьёшь!

— Вот я тебе, стоеросина! — бабка тоже за словом в карман не полезла. — Будешь знать, как ночами неизвестно где околачиваться!

— Чего это неизвестно где? — взъерепенилась Варя, да быстро язык дурной прикусила. Непонятно ещё, где для бабки хуже околотиться — неизвестно где или на чертях катаясь. И это ещё бабка не знает, что Варя ножик её, специально заговоренный, потеряла.

Не рассказывать же сейчас об этом. А бабка всё не устаёт — уж так Варю излупасила по плечам, что аж ныть начинают. А Варя после ночи-то бессонной силы да ловкость подрастеряла маленько — то и дело об пол или об стол спотыкается да будто сама бабке под руку горячую попадается. А бабка и рада.

Извернулась тогда Варя, на пол бросилась, почти под ноги бабке. Та, правда, отскочить успела. Зато Варя за порог выкатиться смогла. Это ведь не всегда дома стены помогают — иногда и за пределами домашними лучше делается.

Подскочила Варя да бежать к забору. Высокий он, да не настолько, чтоб перелезь нельзя было. Тем более когда по пятам образина какая грозная бежит.

В избе-то этой ещё тятя Варин вырос. Знал ведь, характер у матушки какой приключился. Потому и забор поставил, видать хитрый — не такой, как у всех. Без кольев острых наверху. Такой, чтоб усесться на нём, ежели что, можно было. Вот и Варя не стала сразу на улицу перескакивать — дом всё-таки есть дом. Да и бабка на самом деле не злюка такая уж. Шумная просто временами. Ну так не убьёт же она Варю.

А когда это успела бабка коромыслом разжиться? Видно, ухват не смогла вернуть, так во дворе за дугу деревянную и схватилась. Видно, всё-таки сильно на Варю разозлилась.

Рядом с той как раз горшок на жердине висел донцем вверх — сох. Его Варя и схватила в руки — мало ли, прикрываться. А ежели что и как оружие можно использовать.

— Вот такая у тебя и башка пустая, как горшок этот! — бабка ей крикнула, останавливаясь да коромысло на плечо закидывая — помнят руки-то, как использовать его надобно. — И вообще — на место полож, не для тебя вешался.

— Так тебе горшок что ли дороже внучки родной? — возмутилась Варя заботе такой о чурбане глиняном.

— От горшка-то хоть польза есть, — отозвалась бабка да платок на голове оправила. Видно, помаленьку злость с неё сходить стала. Или на людях присмирела маленько.

А тут смех в стороне раздался. Не так, чтоб далёкий — близко совсем. И обидный такой. Обернулись бабка вместе с Варей в его сторону да увидели Тихона, что к углу заборному привалился да на них двоих глазеть стал.

Оно только имя у него — Тихон. А сам-то не тихий совсем с норовом да языком без костей. И будто улыбка оскальная к лицу у него приросла навечно. Глазюки глубоко в лице сидят, только инеем синеватым колят. Нос острый, что клюв птичий. Да волос цвета шерсти лисьей после зимы долгой.

Смотрит он на Варю с бабкой да смеётся, даже вида не сделает, что и не над ними.

С детства его Варя не любит, хоть по возрасту равны они. Вроде и не делал ничего плохого, а как глянет на него Варя, так внутри что-то и поднимается. Да и он не сказать, чтобы Варвару жаловал. Хотя этот ни с кем дружбы особой и не водит. Как и вражды ни с кем не ведёт. Ровно у него всё да свободно. Что ветер в поле, без привязок. Не по нраву такое Варе — чуждое сразу ощущается.

Потому и сейчас прогнать его захотелось.

— Чего глазеешь? — заголосила Варя. — Работать бы лучше шёл, кузнец уж небось заждался!

— А я и думаю, — и смутиться Тихон не подумал. — Чего это ночью петух голосить вздумал. То ж, оказывается, Варвара, не-краса которая, на забор залетела да голосить принялась.

Встрепенулась на самом заборе Варя от придумки такой. Сама бы она, наверное, до ответа такого не додумалась. А потому ещё сильнее на язык Тихонов острый разозлилась. И бабка тоже разозлилась — это ж надо, внучку пригожую додумался не-красою назвать!

— Варвара, ну-ка кинь в него горшком этим! Да прям в лоб дурной меть — чтоб околесица всякая туда не лезла больше! — строго на Тихона глядя, велела бабка. А сама уж коромысло половчее перехватывать стала. Мало ли. Если Варя вдруг промахнётся.

— Вот ещё, бабушка, — отозвалась Варвара, заботливо горшок на место ставя. — Посуду ещё на всяких переводить. Так уберётся.

Гордо Варя тогда с забора соскочила. Почти и платьем-то за него не зацепилась — так, только ткань натянула об деревяшку. И, на Тихона не глядя вместе с бабкой к дому пошла. Уж и позабыли они, что ругались вроде как.

Усталость на Варю наваливать стала — да разве же завалишься отдыхать с утра самого? Дел-то на хозяйстве много: избу прибери, еды наготовь, скотину образь. Это хорошо, хоть печи топить не надо — и так тепло.

Бабка уж вроде и не ругается. И не выясняет, чем Варя ночью занималась. А Варя и рассказывать не спешит — всё равно или не поверит, или опять гонять по двору начнёт. Пусть лучше о своём каком думает.

Полдень уж близился почти, когда Варя за водою на колодец пошла. Как раз коромысло на плечи закинула, с вёдрами лёгкими пока что по бокам навешанными. Да по тропе от дома пошла.

К колодцу-то идти хорошо — под горку, ноги сами по земле перебирают, глаз травой да деревьями молодыми любуется. Пенье птичье слушать можно. А уж обратно-то и не до пенья с деревьями. Там уж идти тяжелее. А если ещё гуси соседские тебя приметят… Оно и свои-то не добрее — шеи выгибают, крыльями растопыренными пугают, шипят, как змеюки подколодные. Хитрые самые ещё воду тебе расплескать норовят — так и лезут грудью на вёдра переполненные. А которые без ума, зато со злостью особой — те куснуть зубами острыми норовят. Знают ведь, проклятые, что ничего ты им, с коромыслом на плечах, не поделаешь. Так и издеваются.

Хорошо, всё-таки, что гусей есть додумались.

Подходит уж Варя к колодцу, смотрит, а там Велижанка уже. Стоит, голову склонила, внутрь колодца чего-то смотрит, будто любуется. Это часто теперь с Велижаной делается — подойдёт куда, да и смотрит без мысли всякой. Не говорит, дичится теперь. И есть она, и нету её одновременно. Вроде и не делает дурного ничего, а всё равно — так и хочется отворотиться от неё. Как если сам немного виноват, что такою девка стала.

Это ж Варя ей про то гадание — с зеркалом — рассказала. Слышала от бабки, как та соседке рассказывала, что деда так и разглядела, да и потом не просмотрела. Похвастаться решила — гляди, мол, какая у меня бабка — ведунья почти. А Велижанка и повторить решила. Тоже, может, ведунье быть хотела. Только не повезло ей, в отличие от бабки.

Остановилась Варя. Мнётся. Вроде и подойти надо. И не сделает ей ничего Велижанка — хорошо, если поглядит просто. А всё равно будто не пускает Варю чего.

У Дарьи-то таких мыслей не было. Вон она — тоже к колодцу подходит, бёдрами круто ведя. Дарья — кузнецова жена, баба крепкая да боевая. Кажется, ежели чего с мужем случится, то и сама с огнём совладать сможет. А тут чего-то перед водой оробела. Видит Варя — подошла Дарья к колодцу. Ведро осторожно на край поставила. Да на Велижанку глядит. Осторожно так, будто напугать боится. Но и до вечера стоять рядом не собирается. Велижанка как раз голову на Дарью подняла — Варе со спины Веллижанковской видно. И видно стало, как глаза Дарьины круглеть начинают. И подбородок всё ниже да ниже, к груди плотной опускается. Даже губу нижнюю на себя оттягивает.

Сделала Дарья шаг назад несмелый. Ещё один. Это кузнеца-то жена, которая слова иногда вымолвить никому не даст! Чуть во второе ведро и не села.

Закололо внутри у Вари. Закручинило сразу — чего ещё с Велижаною приключиться могло? Побросала Варя вёдра со звоном да и побежала к колодцу. Дёрнула за плечо подругу, уж чего угодно от неё ожидая.

А Велижана просто взяла, да и обернулась к ней. Глазами честными на Варю посмотрела. Удивлёнными немного. И всегда у Велижаны что ли они такими были — что орехи? Когда в середине будто ядро коричневое, а по краям — зелень торчит?

Улыбнулась ей Велижана.

— Здравствуй, Варвара, — говорит. — Чего-то у меня мамка перетревожилась сегодня: встала я, а она, меня как увидала, чего-то и расплакалась. Говорит, не случилось ничего. Только воды попросила. Ладно, побегу я!

Вытянула тогда Велижанка ведро из колодца, подхватила ловко, будто и веса в нём никакого нет, да птицей резвою к дому побежала. Легко так. Как после болезни отступившей.

Смотрят ей Варя с Дарьей вслед, глазам поверить не могут. Переглянулись, друг о друга вопрошая будто, не привиделось ли. А Велижанка уж во дворе своём скрылась — как птицей залетела.

— Надо ж, — ошарашенно Дарья сообщила. — Ни с того, ни с сего заболела, так же и выздоровела. Ох, и к чему бы это…

А Варя ток смеётся. Она-то догадалась, к чему это и от чего. И чего это за младенец был, который среди поля голосил.

Всё-таки, не зря она на поле бегала.