Варвара не-краса без длинной косы

Глава 5. Ворожи, вода

— На море на Окияне, на острове Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь, — голос бабкин будто туман в голове размежёвывает, да уснуть Варе мешает. Когда ж она наговорится уже? Жарко в избе, аж пот по всему телу у Вари проступает. Одеяло бы скинуть, да не получается двинуться — будто не один мешок к телу привязан. Глаза даже открывать не хочется. И дышать тоже…

— Возле того камня Алатыря стоит стар-матёр человек, трём сынам отец.

Оно ж после того, как возвратилась Варвара домой, когда чёрт являлся, вроде и ничего было. Не поленилась Варя даже полыни нарвать да в обнимку с нею на лежак завалиться.

— Как достает стар-матёр человек свой булатный нож, режет-сечёт он им все хвори да болезни, все ломоты да сухоты у внучки Даждьбожьей Варвары, кладет их под бел-горюч камень Алатырь.

Утром может и позабыла бы Варя о злоключении ночном — при свете Даждьбоговом не так и страшно то, чего малевать можно было бы. Да только поздороваться с родителями не смогла. Не то, чтобы рассказать им чего.

— Запирает тремя золотыми ключами, бросает те ключи в Окиян-море синее. Кто бел-горюч камень Алатырь изгложет, тот слова мои превозможет!

Вроде и не болит ничего. Просто язык не шевелится, в слова нужные не складывается.

Не испугалась поначалу Варвара — слышала, что от испуга сильного такое бывает иногда, чтоб человек немел. Потом и пройти может. И работать в поле ушла. Да за работою чего-то и не заметила, как солнце ясное в жар вошло да на самую неба макушку заползти успело.

Все ж знают, что нельзя в такое время в поле работать — Полудница[1] злая будет. Пожар может устроить или ещё как сгубить. Не со зла, скорее всего. Просто порядок так отстаивая. Так что ежели в зной дневной увидел девку в белом посреди поля — беги лучше. Мож и убежишь.

На саму-то деву недобрую не нарвалась Варвара — домой убежать успела. А вот после жары полуденной выйти уже не смогла. Будто нагнала всё ж Полудница девку неразумную, накинулась на неё уж дома, да душить жаром принялась. С ног повалила да подняться третий день не даёт.

— Слова мои полны-наговорны, как Окиян-море. Слова мои крепки и тверды, как Алатырь-камень! Гой! — закончила бабка бубнить и одновременно на Варю брызнула чем-то. Холодное Варе сначала показалось. С запахом резким, будто зола пережжённая. А потом и ничего, будто полегче стало. Думает даже Варя, как бы самой заговорам таким выучиться.

Силы на мысли появились даже — в голове чутка прояснилось. Вспомнила Варя, как раньше, от работы утомившись, мечтать зачинала, чтоб посреди дня яркого завалиться на печку да не делать ничего. Просто не делать — отдыхать только.

Теперь вот и сбылась мечта Варварина. Только не радостно ей от того. Хворь всё тело разъедает, голову молодую кручинит, светом дневным глаза раздирает.

Сейчас бы — дай Варе выбрать — лучше на сенокос. Или на любую работу другую, пусть самую тяжёлую: на урожая сбор, или в самую глушь лесную за грибами да за ягодами. К волкам голодным. Ток здоровой чтоб быть. Чтоб силы на это иметь всё. Ни в жисть Варвара отныне лениться не станет! Если оклемается только.

— Ба, а я помру? — силы даже у Вари даже на вопрос нашлись.

— Тьфу на тебя, королобая! — бабка возмутилась. И правда плюнула. Прям в левый глаз Варваре.

А потом низко к ней совсем наклонилась. Близко так, что и рассмотреть тяжко становится — всё перед глазами плывёт да раздваивается. В упор глазами своими зелёными, что листья древесные, уставилась.

— Знаешь, чего захворала-то? — голос будто у бабки моложе стал звучать. И хитрость в нём проступила. — Не будешь матершиною разговаривать.

Вздрогнула Варвара. И на это силы появились даже.

Откуда узнала-то бабка? Ужели не спала в ту ночь? А чего тогда не подмогнула? Узнать надо будет. Потом. Как язык хорошо слушаться начнёт.

А бабка как ни в чём ни бывало отошла от Варвары да кашеварить принялась. Пшено крупное. Это Варька пока не ест — остальных-то домашних не кормить нельзя. А то Варьку и съедят, пока тёпленькая.

***

Ещё через три дня Варвара и поднялась. Ушло из тела марево противное. И язык даже шевелиться нормально стал. Только язык первое время Варваре без надобности оказался — не давала ей бабка его пользовать. А всё сама только рассказывала, какая дурная да баламошистая внучка у неё.

— Не зная броду — не суйся в воду! — лютовала бабка, по двору мечась, пока Варя в корыте стирала как раз. — А ежели уж полезла, то чего глезны[2] свои задираешь? Иди ужо до конца.

Молчит Варя, не пререкается. Только сарафан мамкин усерднее стирает. Мало ли, чего ещё приключится, ежели старших не уважать.

Чего именно бабка разузнала — тоже не выяснишь особенно, уж больно пылает шея у неё сзади. Да только чует Варя, что не выкарабкалась бы она без бабкиного участия. А та уже глазами на неё из-за плеча сверкает, от уборки отвлекаясь.

Опустилась Варя пониже над корытом несчастным. Думала, пригвоздить её бабка собирается словами последними. А та возьми да и скажи, даже будто и весело:

— Но то, что подругу выручать пошла — это молодец. Это диво.

И сама за метлу взялась — двор мести. А Варя приободрилась. И лучше ещё лучше стирать стала.

***

— Не буду я тебе ворожить, — Варя руки на груди Варя собрала, будто насмерть стоять за кого собиралась. Будто принуждать её сейчас все будут. Только Добрынка сроду никого не принуждает — не за чем ей, и так за нрав весёлый да глаза светлые каждый всё ей отдать норовит.

Оно и Варя-то упирается больше для порядку. И потому, что с наказом бабкиными не до конца разобралась — так стоит ли в дела около-навьи лезть или всё-таки не надобно?

— Ладно тебе, — смеётся над нею Добрынка. — Я за это Есения попрошу тебя на санках покатать.

Есений-то — брат Добрынкин — Варе без надобности. Но ответила Варя всё равно, как если б с надобностью:

— Так это сколько ещё ждать-то!

— Как раз к Велесовой ночи[3] — тогда ещё и поворожишь, — это уже Умила в разговор вступила. Ей, как и Добрынке, страсть как на жениха погадать хотелось. А между собой все знали, что Варвара лучше всех через воду глядеть умеет: кто придёт да какой наружности. А то и сторону верную укажет. И чего только Велижанка сама гадать вздумала, так ещё и образом таким опасным? Теперь-то, после того и носа не кажет девка на такие посиделки. Видно не глупая — научило лихо то чему.

А Варе вроде и хочется подружкам погадать — удаль девичью показать. Да и опасается маленько: одно дело петухов слушать да в крынку с маком глазеть, а другое — чертей настоящих лицезреть да отбиваться от них.

Хотя вечер тихий, спокойный. Луна на небе не щеками круглыми потрясает, а рожками узенькими куда-то указывает, в бирюзу всё покрасить пытается. Запах свежий с речки идёт, голоса тихие с другого берега её приносит. Куры ещё не уснули даже — слышно из курятников, как тепло покудахчивают, перья поди рябые на грудках распушая. Разве можно в вечер такой чего бояться? Тем более не одна больше Варя — вон сколько подружаек вокруг: Добрынка, Умила, Чаруша, Галина. Да и не робкая Варвара совсем.

Эх, была не была! Уж подумывала Варя, как бы согласиться и глазами сосуд нужный для гадания выискивать начиная. Как тут сердце зашлось разом!

Рык раздался сзади, что звериный, да тени налетели. Сильные! Хваткие! Уж Чарушу и Галиной под визг их похватали. Варю тоже хотели — уж на плечи мех нелёгкий опустился. Да только сила какая в неё вселилась — перед глазами образ чёрта поганого мелькнул, скорости ногам придал, да такой — только у края самого деревенского и поняла Варвара, что сзади смех весёлый слышится да то, как по имени её зовут. А сама чуть к реке уж не убежала.

Парни то деревенские оказались — напугать девок попросту решили. А напугалась сильнее всего Варвара.

Вернулась она обратно, взглядом всё понизу стараясь вести. Смятение испытала — всё ж одна убежала, без подружек. Недобро это как-то… А с другой стороны — и не особенно подружки и бежать собирались. Так чего счастию чужому мешать?

А парни-то красивые. Потому, наверное, девчонки не убежавшие так смеются весело да на Варю не серчают особенно. Так, подзуживают только.

— Ну, ты как заяц прямо, — молвит Галина, от руки Огнеславовой увиливая. — Проверь, уши не отрасли длинные?

— Вот тебе и волк! — в шутку Радибор на плечи Варваре полушубок звериный накинул.

Ох, привычка эта местных зверьём всяким переодеваться да девок по вечерам пугать. Хотя это ещё ладно, добрая шутка даже получилась.

А вот зимой как-то, после Велесовой ночи как раз, девки другие девки пошли так гадать — у банника про судьбу свою спрашивать. Только банник — он мужик неразговорчивый особо. Ему, чтоб ответ получить, нужно было ночью к бане прийти да с улицы в окошко банное гузно [4] своё голое просунуть. И чуять внимательно, какая рука по гузну и погладит: ежели мохнатая, то за богатого жениха девка замуж выйдет; лысая — за бедного; а ежели хлопнут кого по гузну — то так, середнячим жених получится.

Девки те болтливые были видать, потому что узнали об их затее парни. Да разыграть из решили. Взяли и схоронились заранее в бане. И когда стали гадальщицы места оголённые в окно сувать, они кого хлопнули, кого через рукав шубный погладили, а кого и того… рукою голой рукой.

Повизгивают девки, от «банника» предсказания получившие. Перешептываются, хихикают. Довольные да обрадованные забавой такой удавшейся. А парни те возьми да и выйди из бани, напоказ прямо.

Шуму было! Крику! Девки ж поперву решили, будто духи это перед ними недобрые показались. Испугались до жути. А как признали парней обыкновенных… Забавы такие с нежных мест касаниями они ж только для дела прощаются. Не для забавы пустой. Так что пожалели те парни о смекалке своей — гневные девки они ж не то что парней, они упырей в бараний рог согнут.

Хотя и поговаривали потом, что предсказания жениховские вроде и посбывались.

Отобрала Варвара у Радибора шубу, подмяла хорошенько да на неё и уселась — сверху-то помягче.

— Чего ж Тихона нету с вами? — Чаруша вопросила. А Варя и напряглась сразу. Тихон же никогда в игры такие молодецкие не играл. И чего тогда Чарушка о нём вспоминать надумала? А смех Стоянов по ушам ей резанул — близко больно встал.

— Да разве же этого вытянешь из его норы?

— Я ему предлагал уж — шуткою вроде, — подхватил Радибор, дурачась. — Так зыркнул на меня, а в глазах и следа мысли нету. Как полоумный. Он, наверное, Бориске родственник дальний — не признаёт только.

— А чего? — захихикала Умила. — И нравом внешностью похож — оба что лисы. Да и норов схожий.

Тут уж Варя не стерпела:

— Тогда и тебя, Умила, к Бориске в родню запихивать можно.

— Чего это? У меня волос нормальный, светлый, — без стеснения Умила улыбнулась.

Головою взмахнула да на плечо косу толстую — не обхватишь — перекинула. Чем гордилась Умила, так это волосами своими, которые впотьмах даже свет как-то улавливают да так и норовят перелиться красиво. И коса сама тугая — что кулак плотный.

Наверное, Варю исподтишка уесть захотела — у неё-то косы такой отродясь не было. Волос тёмный, каштана цвета, да не растёт сильно — до локтей едва-едва достаёт. Только не заботит это Варвару. А вот что на Тихона начинают напраслину возводить…

— Волос может и светлый, — вроде пытается Варя ровно говорить, да всё равно злость на голос так и капает. — Да ум короткий. Кто на прошлой неделе корову чужую в стойло загнал, а своя до ночи самой вдоль реки куролесила? Это хозяин ещё — Богдан — свою искать начал. А то так бы и ушла твоя Трима куда, одни косточки бы потом волки принесли.

Чует Варя, как укололи Умилу слова её. Про корову-то все и так знали, да ради приличия молчали вроде. А тут прямо в лоб Варвара всё ей всё выкатила.

— А сама-то? — это подружайка Галина подключилась. — Дома ночью не ночевала. Где, спрашивается, бегала? Ужель как Трима — заблудилась?

— Не заблудилась, — качнула Варвара головой. — К Брониславу твоему бегала. Про звёзды да цветы мне рассказывал.

Что на Бронислава Галина заглядывается — это тоже все знали.

— Да не к Брониславу, — Чарушин голос раздался. — А к Тихону, небось. Чего иначе ты за него заступаться вздумала?

Вот уж что не ожидала Варя, так это то, что щёки жаром ей обдало. А все ещё и смех Чарушин подхватили — чем сильнее Варю и смутили. Не нашлась даже девка, чего ответить можно. Только с шубы пригретой поднялась торопливо да, не прощаясь, так к дому и поспешила.

Чем ещё больший смех, конечно, вызвала. Да только всё равно Варваре. Не смеха чужого она испугалась она. А того, как быстро сердце быстро заколотилось от слов Чарушиных.

Идёт Варя к дому по улице, а у самой все мысли путаются. И вроде много их, а не ухватишь ни одну — все от разума разлетаются, да только покоя телу дать не могут. Прошла уж мимо двора своего Варвара, шага не сбавляя. К колодцу направилась. Там среди ночи уж никого не было — все воды себе и за день натаскать успели. Да и Варе не пить, конечно, хотелось. А другим делом заняться надо.

Бросила Варя в колодец ведро привязанное. Не долго летело — скоро уж булькнулось. Принялась Варя его обратно вытягивать ворот крутя и верёвку на него наматывая. Тяжело идёт, скрипит. Слышно, как по стенкам ведро то и дело задевает. Как бы всю воду не расплескало. Стала Варя крутить медленнее. А сама по сторонам оглядывается — нет ли кого.

Достала, наконец, ведро, на край колодезный поставила. Ещё раз огляделася — если компания весёлая ради шутки следом за ней пойдёт, то от смеха их до конца жизни Варе не отделаться. Ей и самой смешно маленько, чего она делать задумала. Но так охота — пуще неволи.

Наклонила она ведро так, чтоб месяц молодой в воде отразился. Лучше, конечно, луна полная, но где ж её сейчас возьмёшь? Так и с месяцем поговорить дозволительно, если немножко.

Наклонилась Варя к ведру самому и зашептала, так чтоб вода только колодезная услыхала: «С пути-дороги устанешь, суженый мой, у меня есть водица, приходи, дам напиться». И глядит внимательно.

Вроде успокоилась вода даже от колыхания лёгкого. Ровная стала, что зеркало. И пустая такая же. Только рожки месяца подсвечиваются. Видно, всё-таки не желает он с Варей говорить. Ладно. Так может и лучше даже.

А чего это рябь по воде вдруг пробежала? Задела Варя что ли ведро случайно? Да нет… На краю так и стоит. Ровно. А рябь идёт…

Пригляделась тогда Варя к воде. Замерла — даже сердце медленнее биться стало… А потом как погнало! Чуть дыхание Варе не перебило — потому что проступил на воде образ, которого и быть в воде ночной не должно.

Сами руки Варины ведро от себя откинули. Загромыхало оно в полную силу, обратно бухаясь. А Вари самой уж и след простыл от колодца.

Нечего было, конечно, на месяц молодой гадать. Врёт он всё. Небылицы всякие показывает. И нечего Варе о них думать. Надо домой скорее бежать — вон, голос уже мамкин раздаётся:

— Варь-ка!

Мамка-то, когда Варваре поплохело, перетрухнула, хоть и виду старается не показывать. А всё равно переживает, допоздна гулять не велит. Это она ещё не знает, чего с Варей приключалося. И хорошо бы, чтоб и не узнала. Так что Варя быстрее к дому побежала. А то мамка не докричится — так бабка с кочергой выскочит.

Подумать только Варвара успела: а Агнеша гадала ли на суженого? До того, как Бориска за неё всё порешал?

[1] Полудница — злой дух, славянская персонификация дневного жара.

[2] Глезны — ноги.

[3] Велесова ночь — славянский праздник, который встречали в ночь с 31-го октября на 1-е ноября, это праздник перехода от света к тьме, это ночь, когда открываются границы между мирами.

[4] Гузно — зад человека или животного.