Вчерашний скандал

Глава 11

Оливия была великолепна. Он лишь хотел сказать ей об этом. Лайл подумал, что именно это он и делает.

Но его руки поднялись сами собой, и он уже держал в ладонях ее прекрасное лицо, желая сказать: «Я забыл, забыл о тебе такой».

Он забыл, каким чудом она была. Девчонка, которая готова была пойти на все, справиться с чем угодно. Только теперь на месте той девчонки была красивая женщина, и ее красота затмевала ту, прежнюю Оливию.

Лайл смотрел в ее огромные синие глаза, цвет которых он не мог разглядеть в темном коридоре. Но ему и не требовалось это, поскольку цвет ее глаз отпечатался в его памяти — этот пронзительно-синий цвет, изумивший его с первого дня их встречи.

Ее губы, полные и мягкие, слегка приоткрытые от удивления, находились в нескольких дюймах от губ Лайла. Он словно онемел, не в силах сказать что-либо. И вдруг поцеловал.

Он почувствовал, как Оливия напряглась, и подняла руки к его груди.

«Да. Оттолкни меня, так будет лучше. Но нет, еще нет».

Мягкость губ и аромат кожи, близость к нему и тепло тела: он был не готов расстаться с этим. Пока не готов.

Оливия не оттолкнула его. Напряженность растаяла, и она стала нежной и податливой, растворяясь в нем. Вцепившись руками в его плечи, Оливия поцеловала его в ответ, очень быстро, внезапно и пылко. Этот вкус, который он пытался забыть. Словно ешь спелую вишню. В этот сладостный миг мужчина забывает обо всем. Вероятно, именно вишню дала Адаму Ева. Какой еще плод имеет столь греховный вкус?

Лайл тоже позабыл об остальном: о решимости, совести, мудрости. Отбрось их в сторону — и что останется?

Он скучал по ней.

А теперь она — в его объятиях, девчонка, по которой он так соскучился, и женщина, этот хамелеон в человеческом обличье, с которым он так давно знаком. Такая бесстрашная и уверенная в себе минуту назад — и такая теплая и податливая сейчас. Он тоже сдался в плен греховной вишневой сладости, запаху ее кожи и легкому аромату цветочной воды в ее волосах и на платье. Этот запах проникал в его разум, словно опиумный дым.

Было там еще что-то, что не давало ему покоя. Знак. Предупреждающий глас: «Достаточно. Остановись. Вспомни».

Не сейчас.

Пальцы Оливии скользнули в его волосы. И это ласковое прикосновение проникло глубоко в его душу. Оно заполнило пустоту в сердце, которую он так тщательно скрывал, где он прятал самые потаенные желания и стремления. Лайл до боли желал, сам до конца не понимая чего, но это была не животная страсть, простая и очевидная. Ее бы он распознал. Это чувство было ему незнакомо.

Ему было нужно что-то еще, и это все, что он понимал.

Его руки скользнули по плечам Оливии. Он крепко прижал ее к себе и в поисках чего-то неуловимого углубил поцелуй.

Она поддалась его натиску, как поддаются пески пустыни, когда глубоко затягивают в свою бездну. Она бросала ему вызов, как всегда делала это, отвечая на его настойчивость своей собственной.

Оливия тоже не знала, чего ищет. Лайл чувствовал, что и для нее этот мир был чужим. Они оба были новичками в этом мире, хотя ни он, ни она наивностью не отличались.

А тем временем стены, так старательно воздвигнутые ими во имя сохранения дружбы, рассыпались в прах и исчезли.

Лайл медленно опустил руки на бедра Оливии, обхватил ее ягодицы и крепко прижал к себе. Она стала двигаться рядом с его плотью, и это превратилось в невыносимую пытку. Лайл нетерпеливо гладил ее грудь, но ему мешала одежда, которой было слишком много. И это выводило из себя.

Лайл подхватил ее юбки и потянул вверх, но их оказалось слишком много — бесконечные ярды разных юбок, включая нижние. Он продолжал тянуть их, поднимая все выше и выше, пока ткань не зашуршала так громко, как будто выражала протест.

Но Оливия не запротестовала. Она безмолвно торопила его, приглашая и поощряя, ее тело двигалось вместе с ним, а губы слились с его губами. Игривые и дразнящие движения языков превратились в выпады и ответные атаки, в подражание совокуплению.

Лайлу наконец удалось пробиться сквозь горы юбок, и его пальцы нащупали край чулка. Потом они коснулись кожи, бархатистой женской кожи. Его рука скользнула выше, в сторону нежного местечка у нее между ног. Оливия задохнулась, и он вздрогнул, как школьник, пойманный на шалости.

И тогда рука Оливии оказалась на передней части его брюк.

Лайл резко вдохнул и в этот же самый момент услышал грохот. Металл о металл. Недалеко. Рядом.

Кухня. Альер, гремевший кастрюлями и сковородками.

Если бы кастрюля угодила Лайлу в голову, это было бы куда более действенным, но даже этого звука оказалось достаточно, чтобы привести его в чувство, напомнить, где они находятся и что он собрался сделать. К нему вернулся рассудок, по крайней мере какая-то его часть. Он оторвался от ее губ, поднял голову и немного отодвинулся.

Оливия, запрокинув голову, смотрела на него расширенными и потемневшими глазами. Ее рука продолжала касаться брюк в том месте, где выступала плоть Лайла.

Она отдернула руку.

Лайл с глупым сожалением взглянул на то место, где была ее рука, и отпустил платье Оливии. Оно с шорохом сползло вниз, скользя по ее бедрам и ногам.

— Лайл…

— Я не это собирался сделать, — перебил он приглушенным хриплым голосом. «Болван». — Я хотел… — Ему надо подумать.

Может, стоит удариться головой о стену?

— То, что ты сделала там, — начал Лайл, — было неподражаемо. Но… О Господи!

Оливия отступила на шаг назад. Ее одежда находилась в полнейшем беспорядке. В восхитительном беспорядке. В ужасном беспорядке. Вот что он натворил.

— Это было минутное умопомрачение, — сказала Оливия. — Мы увлеклись. Мы были взволнованы, поскольку нас могли убить.

— Оправдание из разряда «сам не знаю, что на меня нашло», — хрипло сказал Лайл. — Неплохо. Это подойдет.

Он выглядел таким опустошенным.

Оливия понимала почему. Лайл не такой, как она. У него есть принципы. Его переполняют благородные чувства — долг, честь, верность, которым его обучил ее приемный отец.

О, она отлично это знает.

Что касается самой Оливии, то ей не требовались принципы, чтобы задрожать всем телом. Она едва не рассталась с девственностью. С ним.

— Это моя вина, — проговорила она. — Ты же знаешь, мне всегда не хватало моральных устоев. Это проклятие ужасных Делюси. Мы все такие… за исключением моей мамы. Но она — отклонение от правил.

— Нам нужно уходить отсюда, — сказал Лайл. — Прямо сейчас.

— Нельзя, — возразила она. — Слуги с одного взгляда поймут, что у нас было тайное свидание.

— Они не догадаются, — сказал Лайл. — Они подумают, что у нас была стычка с поваром.

Оливия оглядела свое платье, отметила перекрученный лиф.

— На стычку это не похоже, — сказала она, вернув лиф на место и разгладив юбки. Волосы у нее рассыпались, но просить Лайла уложить их было бессмысленно.

— Пойдем, — сказал он.

Оливия прошла мимо него и двинулась по коридору. Он не спешил быть первым, чтобы открыть перед ней дверь. Она предположила, что Лайл выжидал, пока успокоится его эрекция. Он чудовищно возбудился, и ей не нужно было класть туда руку, чтобы узнать об этом, поскольку все и так было понятно, но…

Ей не хватает моральной устойчивости. Появилось искушение, поманило ее, и она пошла, ни на секунду не задумываясь.

Лайл был слишком привлекательным мужчиной, чтобы беспринципная женщина могла устоять. Он возбуждал Оливию еще больше, когда находился в хорошем настроении, чем тогда, когда был в плохом, как в Стамфорде. На этот раз ноги вообще не повиновались ей. Если бы Лайл не держал ее, она бы растеклась по коридору лужицей неутоленной страсти.

Оливия предполагала, что Лайл, постигая искусство поцелуев, проявил такое же усердие и настойчивость, какие демонстрировал, усовершенствуя свое умение рисовать. Точно также он старался научиться быстро высекать искру с помощью трутницы.

А когда он ложится с женщиной в постель… Но сейчас не время строить догадки.

Оливия толкнула дверь и вышла в холл.

Спустя минуту за ней прошел Лайл.

Вся прислуга стояла здесь в ожидании на том же самом месте, где когда-то находился потайной ход.

Они больше не выглядели подавленными.

У всех на лицах было выражение оживленного интереса.

Оливия выпрямилась, снова входя в роль госпожи замка.

— Возвращайтесь к работе, — велела она кухонной прислуге.

Они друг за другом двинулись мимо нее через дверь на кухню.

Оливия дала последние распоряжения остальным, и они быстро разошлись, чтобы приступить к своим обязанностям.

Главный зал опустел, за исключением двух лакеев на противоположной стороне, возле камина, которые переносили мебель в комнаты гарпий. Дверь была открыта, и Оливия слышала, как леди спорят о том, кому должна принадлежать спальня на первом этаже, а кому — наверху.

Оливия решила не вмешиваться, предоставив им разбираться самим.

Когда она обернулась к Лайлу, он говорил что-то Николсу. Камердинер кивнул и исчез.

— Они слышали, — тихо сказал Лайл.

— Полагаю, поэтому они выглядели такими предупредительными, — проговорила Оливия.

— Я не о нас, — объяснил он. — Они слышали твою стычку с Альером. — Он кивнул в сторону кухонной двери. — Двери в трещинах. Эти трещины и щели в штукатурке обеспечивают слышимость лучше, чем будет, когда мы завершим ремонт. Они слышали, как он кричат на тебя. До их слуха донеслось кое-что из того, что ты произнесла в ответ. Они слышали его реакцию. И очень скоро они расслышали, как ситуация разрешилась. Ты видела, что работники кухни вернулись туда без колебаний. И на остальных служащих ты произвела сильное впечатление.

— Я укротила дракона, — улыбнулась Оливия.

— Ты была восхитительна, — проговорил Лайл и сделал паузу. — Мне следовало это знать. Прости, что усомнился в тебе. Слушай, я по-прежнему не испытываю радости от пребывания здесь, но ты несколько облегчила мое существование.

— Благодарю, — отозвалась она. — С тобой тоже забавно.

— Забавно? — Лайл удивленно поднял брови.

— Однако то, что случилось в коридоре кухни, больше не должно повториться, — сказала Оливия. — Ты знаешь, мне не хватает моральной устойчивости. А я знаю, что у тебя целая куча всевозможных принципов, правил поведения и всего прочего. — Она махнула рукой, словно освобождая его.

— Да. И всего прочего. — В его глазах появилось затравленное выражение. Его терзало чувство вины. Черт бы побрал ее отчима за то, что снабдил его совестью и строгими представлениями о долге и чести.

— Лайл, это совершенно естественно, — приблизилась к нему Оливия. — Мы молодые, красивые…

— И скромные, ко всему прочему.

— Ты любишь факты, — сказала она. — Давай проанализируем их. Факт: интеллект ведет трудную битву с животными стремлениями. Факт: за нами плохо присматривают. Вывод: ситуация близка к катастрофе. Я сделаю все возможное, чтобы больше не совершать той же ошибки, но…

— Замечательно, — перебил Лайл. — Значит, на меня возложена задача защищать твою честь. До сих пор я отлично справлялся с этой работой.

Оливия схватилась за лацканы его сюртука.

— Послушай меня, ты, высокопринципиальный тупица. Мы не можем повторить этой ошибки еще раз. Ты знаешь, как близко мы подошли к непоправимому? — Она отпустила лацканы, чтобы поднять правую руку и показать большим и указательным пальцами четверть дюйма. — Вот как близко к тому… — она умолкла для пущего эффекта, — чтобы сыграть на руку твоим родителям.

Голова Лайла дернулась так, словно она дала ему пощечину.

Кто-то должен был это сделать. Кто-то должен был сделать хоть что-нибудь. Она этого не замышляла. Оливия думала, что сумеет справиться с ним так же, как справлялась с другими мужчинами. Но у нее не получилось, и она видела, что они с Лайлом встали на опасный путь. Если он предоставит это дело ей, то она откроет ему объятия, выкрикивая: «Да, да, скорее, скорее!»

— Что ты сказала? — нарушил напряженную тишину Лайл.

Теперь он слушал ее очень и очень внимательно.

— Они пытаются удержать тебя дома, привязывая на шею этот жернов в виде замка, — сказала Оливия. — Они надеются, что чем дольше ты пробудешь дома, тем меньше станешь думать о Египте и постепенно забудешь о нем. А потом увлечешься достойной английской девушкой, женишься на ней и успокоишься.

— Я не… — уставился на нее Лайл.

Оливия видела, как в его серых глазах появилось понимание.

— Да, — подтвердила она. — Им все равно, даже если это буду я.

Лайлу понадобилась минута, чтобы осознать сказанное. Потом он мысленно увидел улыбающиеся лица родителей, заговорщические взгляды, которыми они обменивались за столом, улыбки и снисходительное выражение лица вдовствующей графини. Словно спектакль.

— Оливия, — мягко проговорил он, чувствуя, как колотится сердце, — что ты им сказала?

— Сказала? Не говори глупостей. Я никогда не была столь легкомысленной, чтобы на самом деле говорить это. Я только слегка поощрила их так думать.

— Что ты… — он едва мог выговорить, — что ты имеешь виды на меня?

— Вот в такую сентиментальную чепуху они и поверят, — сказала Оливия. — И это единственная причина, по которой они согласились на мое путешествие с тобой и на мое присутствие здесь.

— Чтобы заманить меня, — произнес Лайл, — в брачные сети?

— Да. — Она взглянула на него. — Я знаю, ты шокирован.

— Это мягко сказано.

— В конце концов, мы оба знаем, что я им никогда не нравилась. Но, как я тебе говорила, титул и деньги решают почти все, а у меня есть влиятельные связи и богатство.

Лайл приложил руку к голове и прислонился к столу. Она и в самом деле превзошла себя. Стоять здесь, так легко пересказывая то, что она сообщила… На что намекнула.

— У меня от тебя дух захватывает.

Оливия прислонилась к столу рядом с Лайлом. У нее был совершенно невозмутимый вид, словно несколько минут назад между ними ничего не было. В кухонном коридоре, во имя всего святого!

— Единственное, чего я не ожидала, так это вызывающего неудобство влечения между нами, — произнесла она.

— Вызывающего неудобство?

— Каким бы противным и тупоголовым ты ни был, ты — мой самый дорогой друг во всем мире, — сказала Оливия. — Я не хочу разрушать твою жизнь и знаю, что ты не хочешь ломать мою. Вокруг нас много примеров удачных браков. Моя мать встретила настоящую любовь дважды. Я буду счастлива однажды встретить свою. И тебе желаю того же. Ты же знаешь, мы никогда не подойдем друг другу в этом качестве.

— Боже мой, нет!..

— Тебе не обязательно соглашаться с таким энтузиазмом, — сердито посмотрела на него Оливия.

— Но это факт, — проговорил Лайл.

Он знал, что так и есть. Оливия — чудо природы, но самум тоже одно из чудес природы. Так же, как и ураганы, наводнения и землетрясения. Он вырос среди хаоса. Рэтборн приучил его к порядку. Последние десять лет Лайл потратил, пытаясь жить упорядоченной, хотя временами очень беспокойной жизнью. Ему повезло, что он рано понял, чего хочет, и терпеливо и целеустремленно добивался своей мечты.

С Оливией все выходит из-под контроля. Хуже всего то, что он сам теряет контроль над собой. Подумать только, что он сделал. Опять, и опять, и опять.

— Ну ладно, — сказала Оливия.

— Пойду на крышу, — отлепился от стола Лайл.

— На крышу?! Признаю, все пошло немного не так, как хотелось, но нет причины, по которой мы не сможем с этим справиться. — Оливия отошла от стола. — Кое-что вышло из-под контроля, но это же не конец света. Нет необходимости прибегать к таким крайним мерам, как бросаться с крыши.

Несколько мгновений Лайл просто смотрел на нее в изумлении.

— Я не собираюсь бросаться с крыши, — терпеливо проговорил он. — Я хочу завершить осмотр дома. Потому что во время ливня у меня не было возможности измерить крышу, оценить ее состояние или сделать зарисовки.

— А, — только и сказала Оливия, отступая на два шага назад, — тогда, конечно, давай.

— Броситься вниз с крыши, — пробормотал Лайл. — В самом деле…

— У тебя такой расстроенный вид.

— Это потому, что я не знаю, плакать мне или смеяться. Или биться головой о стену, — ответил он. — Мне нужно успокоиться. Мне позарез необходимо заняться чем-то весьма и весьма скучным.

Позже, тем же вечером

Несмотря на то что это был не самый роскошный ужин, который доводилось готовить Альеру, он ухитрился накрыть отменный стол.

Лайл осознал, что это был первый приличный ужин, который довелось ему отведать с тех пор, как он уехал из Лондона. Цивилизованный ужин за настоящим столом, с застольной беседой в разумных пределах. Это был также первый ужин, возглавляемый им в одном из своих родовых поместий.

Ко времени, когда он и дамы поднялись из-за стола и собрались у камина, суматоха прошедшего дня немного улеглась. Но не полностью. Ему не давало покоя то, что произошло у них с Оливией, когда он едва не потерял контроль над собой. Лайл никак не мог понять, каким образом ее план позволит ему вернуться в Египет к весне. Однако благодаря работе, за которую ему хватило ума взяться, он немного успокоился.

Его обычным средством от смятения или огорчения любого рода был труд. Измеряя, подсчитывая, делая записи и зарисовки, Лайл был на знакомой мирной территории даже здесь, в этом примитивном захолустье и в этом злосчастном климате.

Когда он сосредоточился на знакомых задачах, замешательство и раздражение утихли.

И за это время, как он теперь обнаружил, ураган по имени Оливия изменил окружающую атмосферу. Она, само воплощение беспорядка, создала спокойствие.

Слуги занялись своими обычными делами, и за несколько часов замок стал выглядеть жилищем, а не безлюдной крепостью.

Оглядываясь по сторонам, Лайл видел, как везде водворяется порядок. Он уже забыл, каково это. Еда подействовала умиротворяюще, и вино, разумеется, сделало все еще более приятным. Даже гарпии стали более забавными и менее сердитыми.

К настоящему моменту они уже напились, но это было в порядке вещей. На какое-то время они замолкли, потому что Оливия читала одну из историй кузена Фредерика о замке Горвуд.

В этих историях присутствовали самые разные призраки. Там был труп, замурованный в стену, — предатель, которого подвергли пыткам в темнице. Он блуждал по подвалу. Имелась также убитая горничная на сносях. Она показывалась в кухонном коридоре после свадеб и рождений. Была леди, которая появлялась на галерее менестрелей когда ей заблагорассудится, и рыцарь, который в определенные дни бродил в часовне второго этажа.

Теперь Оливия дошла до призраков, которые слонялись по крыше.

— «Семеро мужчин, которых обвинили в том, что они замыслили злодейское убийство, были приговорены к казни через повешение, утопление и расчленение, — читала она. — Громко протестуя и заявляя о своей невиновности, они потребовали возможности доказать ее посредством испытания. К всеобщему удивлению, лорд Далми согласился. Он приказал отвести их на крышу южной башни и предложил им доказать свою невиновность, перепрыгнув расстояние между северной и южной башнями. Тот, кому это удастся, будет объявлен невиновным. Некоторые сторонники лорда Далми запротестовали. Они говорили, что его сиятельство слишком снисходителен. Никто не сумеет перепрыгнуть. Они разобьются о землю и умрут на месте. За содеянное эти люди заслуживают медленной и мучительной смерти. Но во владениях лорда Далми его слово было законом. Один за другим мужчины поднялись на парапет. Один за другим они прыгнули навстречу свободе. И один задругам шестеро встретили свою смерть».

— Шестеро? — уточнил Лайл.

— «Один из них не умер, — прочитала Оливия, — и лорд Далми сдержал свое слово. Этого человека объявили невиновным и освободили».

— Этот бедняга выжил после падения с высоты в сто шесть футов? — рассмеялся Лайл.

— Нет, он перепрыгнул, — сказала Оливия.

— Должно быть, у него были поразительно длинные нога, — отметила леди Уиткоут.

— Ты знаешь, что говорят о длинноногих мужчинах? — хихикнула леди Купер.

— Не о ногах, Агата, — поправила ее леди Уиткоут. — О ступнях. Как говорится, большая ступня, большой…

— Это физически невозможно, — заметил Лайл. — Этому человеку пришлось бы отрастить крылья.

— А какое расстояние между башнями? — спросила Оливия. — Ты уверен, что проворный человек не смог бы перепрыгнуть?

— Нет ничего лучше проворного мужчины, — мечтательно произнесла леди Купер.

— Ты помнишь лорда Ардберри?

— Как можно забыть?

Лайл встретился глазами с Оливией. Она давилась смехом, так же как и он.

— Он тщательно изучал этот вопрос, — сказала леди Уиткоут. — С тех пор как побывал в Индии. Говорил, есть какая-то секретная книга.

— Я думала, это была священная книга, — сказала леди Купер.

— Может быть, и то и другое. В любом случае именно поэтому он выучил санскрит.

— Хотя ничего читать было не нужно, ни на каких языках. Ты видела его коллекцию рисунков.

— Они стоили тысячи слов, каждый из них.

— Такие же занимательные, как и гравюры Юджинии.

— Какие гравюры? — спросил Лайл.

— Ты их никогда не видел? — удивилась леди Купер. — Я думала, что в свое время все мальчишки Карсингтонов открывали их для себя. Весьма познавательные.

— Формально говоря, я не Кар…

— Правда, Агата, — перебила леди Уиткоут. — Можно подумать, лорду Лайлу нужно чему-то учиться. Молодому человеку почти двадцать четыре, и он живет там, где нагие девушки пляшут на улицах, а мужчины заводят гаремы. Кто его знает, может, у него свой гарем и он перепробовал все четыре сотни позиций.

— Миллисент, тебе прекрасно известно, что их не четыреста. Даже лорд Ардберри признавал, что номер двести шестьдесят три и номер триста восемьдесят четыре физически невозможны для тех, у кого есть позвоночник.

— Какие гравюры? — повторил Лайл, глядя на Оливию.

— Гравюры прабабушки, — ответила она скучающим голосом, опустила книгу и встала с кресла. — Я поднимусь на крышу, подышу свежим воздухом. Заодно хочу поглядеть, насколько велико расстояние между башнями. — Оливия прихватила шаль и выскользнула из комнаты.

Думать об этом было в высшей степени мучительно.

Она изучила гравюры прабабушки и с нетерпением ожидала возможности применить на опыте полученные знания. Но она целовалась с несколькими мужчинами, позволив им некоторые незначительные вольности, и была разочарована. Это немного возбуждало, но в основном из-за осознания того, что она ведет себя непозволительно.

Теперь вернулся Лайл, вполне зрелый мужчина, который, вероятно, обучался поцелуям у восточных наставниц. Он наверняка обратился к экспертам в этом вопросе. И практиковался. Старательно.

Оливия понимала, почему леди так много говорили об этом, и почему прабабушка так любила своего первого и единственного мужа, и почему она стала такой веселой вдовой.

Не ради приятного возбуждения.

Страсть.

Страсть не требует любви, говорила прабабушка. Но любовь является восхитительной приправой.

Все это очень хорошо, но страсть лишает человека покоя и делает раздражительным без причины. Поскольку Оливии довелось впервые познать это чувство с Лайлом, ей приходится справляться с неразделенной страстью, и это самое неприятное.

Она взбиралась все выше и выше, удивляясь тому, куда исчез весь холодный воздух. На лестничных пролетах дул ветер, но при ее взволнованном состоянии он был как горячее дыхание пустыни.

Круг за кругом она поднималась выше и выше: миновала второй этаж, потом третий, где раньше размещался гарнизон, а теперь были комнаты слуг, и наконец вступила на последний этаж, открыла маленькую дверь и вышла на крышу.

Она прошла к стене, положила на нее руки, закрыла глаза и глубоко вдохнула. Воздух был прохладным, чудесно прохладным, здесь царила тишина, вдали от всех разговоров.

Она сделала еще один глубокий вдох, выдохнула и открыла глаза.

Звезды, звезды повсюду.

Вокруг нее, над ее головой.

Она никогда не видела так много звезд. На небе сияла луна, ярко и высоко. Скоро полнолуние. Такое дивное и прекрасное место.

— Какие гравюры? — прозвучал за ее спиной тихий голос.

— О, ты же знаешь, — не поворачиваясь, беспечно ответила Оливия. — Пикантные рисунки, какие продают из-под прилавков в печатных лавках. Вместе с теми, которые прабабушка собрала во время своих путешествий за границу. Все — от Аретино до последних иллюстраций из «Фанни Хилл». Она и гарпии до сих пор хихикают над ними.

— Нечто подобное я и предполагал, — сказал Лайл. Его туфли почти беззвучно ступали по каменному полу, поэтому Оливия и не слышала его приближения.

Он остановился рядом, на расстоянии фута, и оперся руками о стену.

— Но ты мне никогда не рассказывала. Ты как-то упомянула об этом в письме, потом вычеркнула.

— Не могу поверить, что ты помнишь. — Оливия украдкой взглянула на него, и это оказалось ошибкой. Свет луны и звезд окрасил серебром волосы Лайла и подчеркнул его безукоризненный профиль.

— Ну разумеется, я помню, — сказал Лайл. — В то время это особенно раздражало. Сколько мне было — четырнадцать или пятнадцать? Я умирал от желания увидеть их и злился на тебя за то, что ты меня дразнила. «Ха-ха, Лайл, — проговорил он нараспев, — у меня есть непристойные картинки, а у тебя нет».

— Тебе не нужны были эти картинки. У тебя были танцовщицы.

Он всем телом развернулся в ее сторону, положил локоть на парапет и долго рассматривал ее лицо.

Оливия не мешала ему делать это. Она умела играть в карты, и на ее лице никто ничего не мог прочесть.

— Странно, что тебе не дают покоя эти танцовщицы, — сказал Лайл.

— Ничего странного, — ответила Оливия. — Посмотри на меня. — Она указала на ворох юбок и раздутые рукава.

— Я смотрю.

— На меня во всем этом. Затянутую в корсет, облаченную в нижние юбки и оборки со всех сторон.

— Кажется, это сейчас в моде.

— Они танцуют на улицах, — сказала Оливия.

Лайл с озадаченным видом наклонил голову набок.

— Я бы отдала что угодно за возможность танцевать на улицах, — продолжала Оливия. — Но я этого никогда не сделаю. Я встречу любовь, если мне повезет, и выйду за этого беднягу, поскольку я не должна позорить семью. Я превращусь в чью-то жену и в мать его детей… и никогда не стану никем иным. Разве только он умрет, оставив меня богатой вдовой, и я смогу жить, как прабабушка… Но нет, этого я тоже не смогу, потому что женщины моего положения больше этого не делают, а если и делают, то очень осторожно, а я безнадежна в плане предосторожностей.

Лайл промолчал. Он не понимал. Что поймет или может понять мужчина? Даже он в первую очередь видит в ней женщину, а во вторую — или в сорок вторую — ее личность. Или он, возможно, не разделяет их.

— Чего ты хочешь? — мягко спросил Перегрин. — Чего ты хочешь на самом деле? Ты знаешь?

«Я тебя хочу, простофиля». Но это было в ее духе — хотеть взобраться на утес, когда вокруг множество отличных безопасных лужаек для игр.

Даже Оливия была не настолько безрассудной, чтобы осложнить и без того трудную ситуацию, сказав ему, что она… Что? Влюбилась без памяти?

Она посмотрела на мир, простирающийся внизу. Это была самая высокая точка на многие мили вокруг. Она различала силуэты домов, мерцающий свет в окнах деревни, расположенной в долине. Неподалеку стоял еще один замок. Лунное сияние и свет звезд озаряли пейзаж. Прохладный ветер обдувал ее кожу и шевелил локоны, обрамлявшие лицо по последней моде. Как великолепно ощущать на лице свежий бриз!..

— Для начала я хочу что-то вроде этого, — сказала Оливия и взмахнула рукой в сторону серебристого ландшафта. — Магия. Романтика. То, что я почувствовала, когда впервые увидела этот замок, когда вошла в главный зал. А чего, по-твоему, я хочу? Ты меня знаешь. Кто, кроме мамы, знает меня лучше? Ты знаешь, я хочу, чтобы земля ушла из-под ног.

Лайл оглядел залитый луной пейзаж, потом посмотрел на небо — на луну и мириады звезд.

— Глупышка, — сказал он.

Она отвернулась от парапета, засмеялась и подняла руки. Он никогда не переменится. Романтика не имеет ничего общего с фактами. С таким же успехом она могла говорить с луной и звездами. Они поймут ее лучше Лайла.

Он оттолкнулся от стены и протянул ей руку:

— Пойдем, здесь холодно.

Практичен, как обычно. Но он такой, какой есть, и он — ее друг. Он не мог вести себя с ней по-другому. И Оливия знала, что он искренне не хотел бы этого делать.

В любом случае она ведет себя как эгоистичная негодяйка, удерживая его здесь. Он не привык к такому климату. Поскольку сам промерз до костей, подумал, что и она замерзла тоже. Он просто хотел увести ее вниз, подальше от ветра. Чтобы защитить ее.

Оливия приняла его руку.

Лайл потянул, и она потеряла равновесие. Он подхватил ее в свои объятия. В следующий миг она поняла, что прогнулась назад и одна мускулистая рука Лайла обхватила ее за талию, а другая обняла за плечи. Она инстинктивно подняла руки, чтобы обнять его за шею, и взглянула ему в лицо. Он слегка улыбался, глядя ей в глаза. Его глаза в лунном свете отливали серебром.

— Чтобы земля ушла из-под ног, — проговорил Лайл тем же тихим голосом. — Ты полагаешь, вот так?