Вчерашний скандал

Глава 6

Она поступила легкомысленно, а почему бы и нет?

На лошади она чувствовала себя свободно.

За спиной у отца она ездила бесчисленное множество раз.

Но то был ее отец, а она была тогда маленькой девочкой.

Лайл ей не отец. Она ездила у него за спиной раз или два, но очень давно, до того как он стал таким взрослым мужчиной.

Ей не пришло в голову уцепиться за его плащ. Она просто обняла Лайла за талию, поскольку это было совершенно естественно.

Теперь Оливия ощущала под своими руками его подтянутую талию, ее грудь упиралась в его прямую спину, бедро касалось бедра, а нога — ноги. Она чувствовала ритмичное покачивание их тел, когда лошадь ступала по грязной, изрезанной колеями дороге.

Она чувствовала, как прямо на глазах рушится ее моральная устойчивость.

Ах, ладно, это всего лишь короткая прогулка, в конце которой ее ожидает длинная и нудная нотация. Она заставит забыть все эти неудобные и бессмысленные побуждения.

Оливия позволила себе прижаться щекой к затылку Лайла и вдохнуть земной запах мужчины, лошади, деревенского воздуха и недавнего дождя.

— Интересно, в чем именно была шустрой Миллисент? — через мгновение спросил Лайл.

— Ничего такого экзотичного, как ты себе вообразил, — откликнулась Оливия. — Не то что твои гаремные танцовщицы. Ничего акробатического.

— Во-первых, я ничего не воображаю, — поправил ее Лайл. — Во-вторых, если ты говоришь о танцовщицах, то они не имеют отношения к гарему.

О, началась лекция… Это отвлечет ее мысли от ощущения невероятной мужской энергетики, флюиды которой следовало бы закупорить в бутылку и пометить этикеткой с черепом и скрещенными костями.

— Видишь ли, слово «гарем» обычно относится к женщинам дома, — продолжал Лайл. — Хотя в прямом своем значении оно обозначает священное или запретное место. Танцовщицы, с другой стороны…

— Я думала, мы должны повернуть налево, — перебила его Оливия.

— О да. — Он повернул к тропинке.

Не слишком быстро. Возможно, из-за исходящего от его тела жара Оливия обнаружила в себе растущий искренний интерес к правильному значению слова «гарем».

Спустя несколько мгновений они оказались на лугу и направились к небольшому огороженному участку, на котором лежал огромный валун.

— Ну вот, — сказал Лайл.

Когда они подъехали ближе, Оливия увидела металлическую пластину, установленную на камне.

— Валун, — сказала она. — Ты остановил карету и привез меня сюда, чтобы я взглянула на валун?

— Это в честь полета на воздушном шаре, — ответил ей Лайл. — Здесь приземлился первый воздушный шар, запущенный в Англии.

— В самом деле?

— Это предварительный участок, но…

— О, я должна его осмотреть.

Стремясь спешиться и оказаться от него подальше, чтобы снова обрести ясность в голове, Оливия не колебалась ни мгновения. Готовясь спрыгнуть, одну руку она положила на заднюю часть седла, другую — на бедро Лайла. Она испытала шок от столь интимного прикосновения, но останавливаться было уже поздно, да и нелепо. Это был самый быстрый и легкий способ спуститься вниз.

Перебросив ногу через круп лошади, чувствуя давление руки Лайла, удерживающей ее, с бьющимся сердцем она соскользнула на землю.

Она не стала ждать, пока он спешится, а быстро подошла к ограде, задрала юбки и перелезла через нее на маленькую площадку.

Оливия знала, что предоставила ему прекрасный обзор своих нижних юбок и чулок. Ей было хорошо известно, что подобное зрелище делает с мужчиной. Но он ее взволновал точно так же. Долг платежом красен.

— «Пусть потомки знают, — помпезным тоном, который обычно используют по торжественным случаям, прочла вслух Оливия, — и, узнав, удивятся, что в пятнадцатый день сентября месяца одна тысяча семьсот восемьдесят четвертого года Винсент Лунарди[8] из Лукки, что в Тоскане, первый воздухоплаватель в Британии, взлетел с артиллерийского плаца в Лондоне и, проведя в воздушных просторах два часа и пятнадцать минут, опустился на землю в этом самом месте».

Лайл оставался за оградой. Он еще не пришел в себя после прогулки верхом: по-прежнему чувствовал руку Оливии, обнимавшую его за талию, ее грудь, прижавшуюся к его спине, и ее ноги, вытянутые вдоль его ног, и это физическое ощущение вызывало дрожь в его теле, особенно в том месте, где оно соприкасалось с передней частью седла.

Она настолько одурманила его, что он проехал поворот.

Лайл еще не успел обрести самообладания, как Оливия уже снова перелезла через ограду, показав все свои нижние юбки и чулки.

Это было типичной выходкой для девчонки-сорванца, точно так же она вела себя с ним и раньше. Оливия воспринимает его как собственного брата. Поэтому она без колебаний села на лошадь позади него.

Но он ей не брат и больше не тот мальчишка, каким был раньше, глухим, немым и слепым к волнующему виду женского нижнего белья. Не говоря уж о том, что девочкой Оливия не носила бы таких чулок с прелестной голубой вышивкой или нижних юбок, отделанных столь женственным кружевом. И в те дни у нее не было стройных ног и тонких щиколоток, а если и были, то он их не замечал.

После того как Лайл разобрался во всем этом и его плоть успокоилась, а мозг снова начал работать, он перешагнул через ограждение и встал у Оливии за спиной, ожидая, пока та закончит читать витиеватую словесную дань первому полету воздушного шара в Англии.

— Разве не удивительно? — взглянула она на него. — Эта тихая поляна стала свидетелем столь важного события. Как чудесно, что это место отметили!

— Ты говорила, что никогда не осматривала достопримечательности, — сказал Лайл.

Даже сердясь на нее, он чувствовал к ней жалость. Когда Лайл был ребенком, ее отчим часто брал его в поездки. Лорд Рэтборн всегда находил время, чтобы показать незнакомые места и рассказать о них интересные истории, которые так нравятся мальчикам, особенно о чудесах и привидениях.

Ему казалось несправедливым, что девочке с таким живым воображением, которая жаждала перемен и волнений, предоставлялось так мало шансов повидать мир.

— Я ничего об этом не знала, — проговорила Оливия. — Только представь! Почти пятьдесят лет тому назад! Что должны были подумать местные жители, когда увидели шар?

— Они были напуганы, — ответил Лайл. — Предположим, что ты крестьянка того времени. — Он посмотрел в свинцовые небеса. — Ты смотришь вверх, и внезапно там, где должны быть лишь птицы да облака, появляется эта гигантская штука.

— Не знаю, испугалась ли бы я.

— Не конкретно ты, — сказал он. — А если бы ты была крестьянкой, заурядной личностью…

Что было совершенно немыслимо. Заурядной Оливию никак нельзя было назвать.

— Я всегда хотела подняться на воздушном шаре, — скачала она.

Ничего удивительного.

— Как это, должно быть, захватывающе, — продолжала она, — смотреть на мир с такой высоты!

— Да, взлететь на огромную высоту — это потрясающее ощущение, — сказал Лайл. — Спуск вниз — уже другая история. Лунарди понятия не имел, как управлять этой штуковиной. Он взял с собой весла, думая, что сможет грести ими в воздухе.

— Но он сделал попытку, — возразила Оливия. — У него была мечта, и он ее осуществил. Благородное дело. И здесь стоит камень, который увековечил это событие для потомков.

— Он взял с собой кота, собаку, голубя и корзину с едой. То, что он запасся едой, понятно. Но зачем он взял животных? В любом случае голубь скоро улетел, а коту воздушное путешествие оказалось противопоказанным, и он был отпущен на небольшом расстоянии от Лондона.

Оливия рассмеялась открытым, бархатистым каскадом звуков, изумившим Лайла. Он ничем не напоминал тот серебристый смех, которым пользовались многие женщины. Это был низкий и гортанный приглушенный смех, от которого у него мурашки побежали по спине.

Этот смех вызывал в воображении опасные образы — занавеси кровати, трепещущие на ветру, смятые простыни. На какое-то время он оглушил Лайла.

— Тоже хорошо, — сказала Оливия. — Ты можешь себе представить? Корзина воздушного шара. Маленькое пространство, доверху заполненное провизией, веслами, инструментами, а вдобавок там собака, кот и голубь. И тут кота начинает тошнить. Могу представить себе выражение лица Лунарди. Как он, должно быть, хотел выкинуть проклятое животное за борт! Интересно, коснулся ли он поверхности земли, когда высаживал его?

— Ты же знаешь, Оливия, я не обладаю фантазией… — Но тут Перегрин зафыркал от еле сдерживаемого смеха и в следующий миг уже открыто смеялся, вообразив картины, нарисованные ею.

На мгновение исчезли все его обиды и разочарования, и Лайл опять превратился в беззаботного мальчишку. Он прислонился спиной к ограде и хохотал так, как не хохотал уже целую вечность.

Потом Лайл рассказал ей историю о мисс Летиции Сэйдж, первой британской женщине-воздухоплавательнице весом в четырнадцать стоунов,[9] которая летела на следующем шаре с другом Лунарди — Биггинзом.

Естественно, Оливия изобразила сценку в лицах: корзина, крутящаяся на ветру, крупная женщина, которая падает на пол, прямо на перепуганного Биггинза. Но в это самое время ветер меняется и Биггинза минует участь быть раздавленным.

Она не просто пересказывала, она изображала это, имитируя голоса всех персонажей, включая животных.

Обмениваясь историями и смеясь над ними, они сблизились. Это было непреднамеренно и так естественно. Как в прежние времена.

Лайл мог бы оставаться там очень-очень долго, забыв о злости и негодовании, и просто наслаждаться ее обществом. Он соскучился по Оливии, и этого факта нельзя было отрицать. Он вспомнил, как мир, казалось, обрел необходимое равновесие, когда Оливия затащила его в холл тем вечером, всего лишь несколько дней назад, и заявила: «Рассказывай».

Разумеется, у нее не заняло много времени снова весьма эффектным образом нарушить порядок в его мире, и ему все еще хотелось хорошенько наказать ее за это. Но в этот самый момент он был ослеплен и счастлив, как не был счастлив очень давно.

Лайл не спешил покидать это место, даже когда резкий порыв ветра хлестнул его, как пощечина, по лицу. Но он заметил, что Оливия задрожала.

— Нам лучше вернуться, — проговорил он.

Она кивнула в ответ, не отрывая взгляда от памятного валуна.

— У леди было достаточно времени, чтобы посплетничать о том, чем именно мы здесь занимаемся.

— Что за парочка! — сказал Лайл. — Как, черт возьми, тебе удалось убедить моих родителей, что они годятся в компаньоны? Если речь зашла об этом, я ума не приложу, как тебе удалось убедить их…

— Лайл, ты же прекрасно знаешь, что объяснение обмана противоречит кодексу Делюси.

— Значит, ты обманула, — пришел к выводу Лайл, внимательно рассматривая ее слегка улыбающийся профиль.

— Всеми мыслимыми способами. — Оливия повернулась, чтобы встретиться с ним взглядом, ее синие глаза смотрели бесхитростно и, казалось, ничего не скрывали. — Ты все еще сердишься на меня?

— Я просто в ярости.

— Я тоже на тебя зла, — сказала Оливия. — Но я ненадолго забуду об этом, потому что ты показал мне памятник, вместо того чтобы читать скучные нотации о морали, этике и всем прочем.

— Я никогда не читаю нотаций! — возразил он.

— Ты делаешь это постоянно, — не согласилась Оливия. — Обычно я нахожу их довольно милыми, но сегодня у меня нет настроения. Поскольку ты сдержался, я готова расцеловаться и помириться. Естественно, не в буквальном смысле.

Лайл понял, что смотрит на ее губы. Он осторожно перевел взгляд на правое ухо Оливии, сочтя его более безопасным объектом. Напрасно. Ухо оказалось маленьким и изящным. С него свешивалась филигранная золотая серьга с нефритом. Он ощутил, что его голова непроизвольно клонится к ней.

Лайл заставил себя отвести взгляд от Оливии и смотреть на установленный валун, на лужайку, куда угодно, только не на нее. Слишком много женственности излучала Оливия, стоя так близко к нему, и куда, к дьяволу, подевался этот ветер? Он улегся так же внезапно, как и поднялся.

Лайлу сжало грудь, ему стало трудно дышать.

Он повернулся, чтобы сказать, что им пора уезжать.

В тот же самый момент Оливия повернула к нему голову, слегка потянувшись вперед.

Ее губы коснулись его губ.

Лайл был ошеломлен случившимся.

Какие-то трепетные мгновения они просто смотрели друг на друга, а потом отпрянули в стороны так, словно между ними проскочил разряд молнии.

Оливия резко закрыла ладонью рот, будто ударила себя по губам.

С колотящимся сердцем Лайл проделал то же самое.

Касаться губ было бесполезно. Оливия знала, что никогда не сможет стереть это: упругое, теплое прикосновение, дразнящий намек на его вкус.

— Ты не должен был подставлять свои губы! — отрезала Оливия.

— Я поворачивался, чтобы заговорить с тобой, — возразил Лайл. — Твои губы не должны были оказаться так близко.

Она перелезла через ограждение.

— Я не в буквальном смысле говорила, что хочу поцеловаться и заключить мир.

— Ты сама меня поцеловала!

— Предполагалось, что это будет легкий сестринский поцелуй в щеку!

Оливия надеялась, что так и задумывала это. Она надеялась, что не потеряла рассудок.

— Ты мне не сестра, — сказал Лайл в своей обычной педантичной манере, следуя за ней. — Мы с тобой не связаны родством. Твой приемный отец был когда-то женат на сестре моего отца.

— Благодарю за урок по генеалогии, — ответила Оливия.

— Дело в том, что…

— Больше это не повторится, — перебила его она, — можешь быть уверен.

— Дело в том, — упрямо продолжал Перегрин, — что мужчины не разбираются в таких вещах. Когда рядом есть привлекательная женщина и кажется, что она проявляет инициативу…

— Не было никакой инициативы!

— Кажется, — повторил Лайл. — Кажется. Ты меня вообще слушаешь?

— Прямо сейчас мне хочется оглохнуть.

— Женщины проницательны, — объяснял Лайл. — Они умеют делать тонкие различия. А мужчины нет. Мужчины как собаки… Бог ты мой, почему я все это тебе объясняю? Ты сама прекрасно знаешь, каковы мужчины.

Она считала, что знает.

Они дошли до лошади Лайла. Оливия взглянула сначала на нее, потом на Лайла.

— Нам лучше вернуться до того, как наши леди умрут от любопытства. Можешь продолжить свою лекцию по дороге к карете.

— Я не сяду на лошадь опять вместе с тобой, — заявил Лайл.

Она тоже не хотела ехать с ним вместе. Мускулы, жар и мужская энергетика действуют на женский рассудок как яд. Оливия не переживет превращения в дурочку перед любым мужчиной, а в особенности перед Лайлом.

Он сцепил руки перед собой.

— Залезай.

Это самое разумное решение. И все же…

— На дороге грязь по щиколотку, — проговорила Оливия. — Ты испортишь сапоги.

— У меня есть другие, — ответил он. — Лезь.

Оливия скрыла вздох облегчения за раздраженным фырканьем, взялась за повод и поставила ногу в сапожке на его сцепленные руки. Она несильно оттолкнулась и оказалась в седле.

Лайл оживленно и деловито помог ей подтянуть стремена, затем стал расправлять ее юбки.

— О, ради всего святого! — сказала Оливия.

— Леди могут все увидеть по-своему.

— Каким ты стал пуританином, — заметила она.

— Ты ведешь себя ужасно беспечно, — ответил Лайл, — демонстрируя это… всю эту женственность… целому свету.

А-а… значит, его это все-таки беспокоит…

Хорошо. Он тоже ее взволновал.

Оливия улыбнулась и, тихо прищелкнув языком, дала лошади сигнал двигаться.

Дамы спали, когда Оливия вернулась, и не проснулись, когда карета дернулась и стала набирать скорость.

В то время как они похрапывали, Оливия раскрыла дорожный путеводитель Патерсона и, пока они ехали, зачитывала Бейли информацию о городах и деревеньках, мимо которых они проезжали, и называла имена выдающихся людей, живших в окрестностях.

Медленный подъем в гору привел их к повороту на Бантингфорд. Дорога шла вверх до следующего поворота — на Ройстон. Скорость лошадей возросла, пока они проезжали по участку ровной дороги. Они проехали через реку Кэм и дальше в Аррингтон. Здесь они остановились в гостинице «Герб Хардвика», где их приветствовала хозяйка собственной персоной, что неудивительно. Она узнала дорожный экипаж вдовствующей графини и, как любой другой владелец гостиницы на королевской дороге, поняла, что фамильный гербовый щит — это знак, который обозначает деньги. Кучу денег, которые щедро тратятся.

Во время этой остановки леди проснулись. Объявив, что изголодались и умирают от жажды, они выпрыгнули из кареты в ту же минуту, как только лакей опустил подножку.

Оливия как раз собиралась выйти, когда Лайл, пешком на этот раз, подошел к открытой дверце экипажа.

— Я знаю, ты говорил, что берешь командование на себя, но мы должны остановиться, чтобы поесть, — сказала она. — Мы умираем с голоду. — Из-за инцидента, случившегося в «Соколе», она так и не позавтракала. В Уэре она была еще слишком сердита, чтобы подумать о еде.

— Я не собирался морить тебя голодом, — сказал Перегрин.

Он предложил ей руку, и Оливия небрежно приняла ее, между делом игнорируя совершенно неуместную волну возбуждения, поднявшуюся в ней, пока она торопливо сходила по узким ступенькам. Но как только она спустилась на землю, она высвободила руку и направилась к гостинице.

Однако она не смогла его опередить. Лайл широким шагом легко ее догнал.

— Я бы остановился раньше, если бы ты мне напомнила, что не позавтракала, — заговорил Лайл. — Тебе лучше не полагаться на то, что я буду обращать внимание на такие вещи. Если я по-настоящему не голоден, то вообще забываю о еде. В Египте, когда мы путешествуем, я не думаю о пище, поскольку об этом заботятся слуги. Более того, мы обычно передвигаемся на дахабиях,[10] вместе с поваром, провизией и кухонными принадлежностями. Нам не нужно останавливаться, чтобы поесть в попутных гостиницах, которых и так немного за пределами Каира. Плавать на дахабии — все равно что путешествовать вместе с домом.

В голове у Оливии пронеслось множество образов, достаточно ярких, и они заставили ее забыть о неловких чувствах.

— Как это, должно быть, замечательно! — проговорила она. — Грациозная лодка, плывущая по Нилу, матросы в белых одеждах и тюрбанах. — Она махнула рукой, обводя двор. — Вы скользите по середине реки. По обеим сторонам открываются великолепные виды. Буйная растительность по берегам. Где заканчивается зелень, начинаются пустыня и горы, и там, среди них, виднеются храмы и гробницы, призраки древнего мира.

Они уже вошли в гостиницу, когда Оливия закончила описывать свои образы. Она обнаружила, что Лайл изучает ее так, словно она незнакомая закорючка на обломке камня.

— Что? — спросила она. — Что такое? У меня слишком открыта шея?

— Как просто у тебя это выходит, — ответил Лайл, — воображать.

Для нее это было также естественно, как дышать.

— В данном случае это больше похоже на воспоминание, — ответила Оливия. — Ты посылал мне свои рисунки и акварели, и у нас есть целые горы книг. — Большинство книг она приобрела сама, чтобы следить за путешествиями, о которых Лайл кратко писал в своих письмах. — Я вижу это не так, как видишь ты, но могу понять, как тебе всего этого не хватает.

— Тогда почему… — Лайл умолк, покачав головой. — Но нет. Мы объявили перемирие.

Оливия знала, о чем он хотел спросить. Почему она, понимая, как сильно он стремится в Египет, заманила его в это жуткое путешествие в одно из его самых нелюбимых мест на земле, чтобы умиротворить его родителей, которых не волнует, счастлив ли он, и которые его совсем не понимают?

Оливия понимала лучше, чем кто-либо другой, его стремление жить иной жизнью, следовать за мечтой.

Она хотела, чтобы он обрел такую жизнь.

Она хотела такой жизни и для себя тоже, но поняла давным-давно, что для женщины это почти невозможно.

Не то чтобы она совершенно перестала надеяться или прекратила искать способы достигнуть этого.

Но пока Оливия не нашла ответа — если вообще найдет его, — ей придется жить чужой жизнью. Если Лайл застрянет в Англии… Но нет, думать об этом было невыносимо. Он скорее повесится, а она скончается от скуки.

Ему следует это знать, но он мужчина и тугодум.

И, будучи мужчиной и тугодумом, он, разумеется, не понял все великолепие ее плана.

Лайл, вероятно, сбежит, визжа от ужаса, осознав, что она сделала. Или нет, он ее задушит.

Но все лишь потому, что ему не хватает воображения.

Гостиница «Георг», Стамфорд, Линкольншир, восемьдесят девять миль от Лондона

Незадолго до полуночи

От крепкого и крайне необходимого ему сна Лайла разбудили крики.

— Пьяные гуляки, — пробормотал он. — Только этого не хватало.

Сопровождать трех беспокойных леди на протяжении четырех сотен миль — задача не для слабовольных. Как и лошадей, их следует кормить и поить. В отличие от лошадей их нельзя обменять на свежую упряжку. И на них не наденешь узды. Это означает, что во время остановок надо проявлять бдительность. Нельзя позволять женщинам терять время попусту, иначе они будут слоняться без дела, и чем дольше они остаются на одном месте, тем выше вероятность неприятностей.

К счастью, в половине десятого вечера они добрались до «Георга» без всяких приключений. Здесь к ним присоединились две другие повозки. Вместе с прислугой и багажом они заняли большую часть комнат по коридору. К огромному облегчению Лайла, все три дамы немедленно удалились в свои комнаты после того, как Оливия сообщила ему, что ей необходимо принять ванну.

— Леди сказали, что я пахну как скотный двор, — заметила она.

Вне сомнения, эти две сводницы сказали намного больше, сделав непристойные намеки относительно коней и женщин, ездящих верхом, и вообще обо всем, о чем Лайл думал и что мечтал стереть из памяти.

Не хватало ему, кроме всего прочего, мысленно представлять Оливию принимающей ванну.

Он перевернулся и накрыл голову одной из подушек. Крики были все еще слышны, хотя слов он не мог разобрать.

Сон издевательски помахал рукой и сбежал.

Голоса в сопровождении сердитых шагов приближались.

— Я видела, что ты делаешь!

— Ты преувеличиваешь!

— Ты смотрел на нее влюбленными глазами!

— А как насчет тебя самой? Я видел, как ты с ним флиртуешь!

— Ты пьян.

— Я не пьян и пока не ослеп.

Лайл сдался, отбросил подушку и прислушался, как, должно быть, сделали все остальные жильцы независимо от их желания.

— Ты омерзителен! — крикнула женщина. — Что ты делал за тем фургоном?

— Я мочился, глупая ты женщина!

— Я не глупа и не слепа к тому же! Я вас видела обоих во дворе конюшни.

— Значит, тебе померещилось. Черт тебя возьми, Элспет, не заставляй меня гоняться за тобой по этому коридору.

— Ты меня посылаешь к черту? — завопила женщина. — Ты подлая, грубая, нечестивая, лживая скотина!

— Вернись сюда!

— Убери от меня свои руки! — крикнула она визгливым голосом.

— Ты моя жена, будь ты проклята!

— О да, проклинай меня. Ты мне изменяешь — и меня же проклинаешь? Ненавижу тебя! Почему я не слушалась своего папочку?

Тут кто-то застучал в дверь. В дверь к Лайлу?

— Сэр!..

Лайл поднялся. Из небольшой смежной спальни появилась худая фигура Николса.

— Открыть дверь? — тихо спросил камердинер.

— Бог ты мой, нет, — ответил Лайл. — Держись подальше от перебранок влюбленных. Нельзя предугадать, что…

— Отойди от меня, или я закричу!

Снова стук, но на этот раз в соседнюю дверь.

— Сэр? — спросил Николс.

— Ни в коем случае, — ответил Лайл.

— Я тебя ненавижу! — кричала женщина.

— Элспет, с меня хватит!

— С меня хватит тебя!

— Не заставляй меня тащить тебя силой.

— Как животное, которым ты являешься? — усмехнулась женщина.

Стук в двери раздался дальше по коридору.

— Ты глупая женщина. Никто не откроет дверь незнакомцам в такое…

Внезапная тишина.

Потом послышался новый голос. Хотя Лайл находился слишком далеко, чтобы расслышать слова, он легко узнал лот голос.

Оливия.

— Чума на ее голову! — произнес Лайл, отбросив простыни, и помчался к двери.