Великолепная семерка

УРОКИ ЭНДИ КРОФОРДА

Он сказал это жестко, насколько может быть жесткой испанская речь. Жестко и тихо. Важные слова лучше говорить тихим голосом, чтобы к ним внимательнее прислушивались. И самые страшные оскорбления надо произносить наиболее внятно, не оставляя слушателю возможности превратного истолкования.

Этому он тоже научился у Энди Крофорда. Со своими людьми надо быть тихим, скромным, вежливым в обычной жизни. Когда твои люди привыкнут, что ты говоришь с ними вежливо, то в минуту опасности даже самые страшные слова, которыми ты будешь обзывать их, не будут их оскорблять, а только добавят им смелости.

Сам Крис легко прощал оскорбления, которые ему приходилось выслушивать. Большую их часть он просто не воспринимал, потому что подвергался им еще в те годы, когда плохо понимал по-английски.

Когда Энди Крофорд в вагоне спросил его, куда он держит путь, Крис долго и мучительно вспоминал, как будет по-английски «Аргентина». Так и не вспомнил, и ответил иначе:

– Буэнос-Айрес.

– Это далеко, – заметил Энди. – И поезда туда не ходят.

– Знаю, – сказал Крис. – Я ехал пароход. Но только Нью-Йорк. Мне надо Буэнос-Айрес.

– Так нам по пути, братишка. По крайней мере, какое-то время. А какие у тебя дела в Буэнос-Айресе?

– Красивый город. Богатая страна. Много серебра.

– Ты немец? – спросил Энди. – Давно приехал?

– Один год.

– У меня был друг, тоже немец. Кристиан. Я звал его Крис. Такой же, как ты. Не любил много говорить. Нам долго ехать, братишка. А я два года не мог поговорить с приличным человеком. Поэтому не сердись, что я буду болтать слишком много.

– Говори, – разрешил Крис.

И Энди заговорил. К исходу третьих суток Крис понимал все, что произносил попутчик, и сам мог рассказать о себе.

Энди не понимал только одного. Зачем надо было уезжать из своего родного города. Чтобы ответить на такой вопрос, пришлось бы рассказать о родном городе слишком много.

Рассказать о ресторане на бульваре, где работал знакомый мороженщик. Где можно было по утрам, пока не собралась публика, сидеть за столиком, как фон-барон, важно потягивать лимонад и смотреть на море, которое раскинулось внизу, на сиреневые силуэты пароходов, стоящих на рейде… И с замиранием сердца ждать, когда застучат по бульвару копыта, как подкатит к ресторану изящная бричка и смуглая гувернантка с зонтиком подведет к столику в другом крыле ресторана девочку с волосами медового цвета, всегда в белом платье и всегда в новом: то с кружевными оборочками, то с узором на поясе. У нее, наверно, в шкафу было триста шестьдесят пять белых платьев. И она была удивительно похожа на его сестру, только помладше и потоньше.

У его сестры не было ни одного такого платья. Даже устроившись прислугой в богатый дом, на белое платье она не заработала. Заработала она дурную болезнь от одного из гостей хозяина, флакон уксусной эссенции и могилку под кладбищенской стеной.

Но как объяснить Энди, да и самому себе, что невозможно жить там, где две одинаковые девочки получают от жизни такие разные подарки? Почему надо бежать отсюда? Ведь все другие остаются жить в этом городе?

Крис вспомнил своего Веньку Янкелевича, который отправился в Аргентину за год до него.

– Туда уехали мои лучшие друзья, – говорил Крис.

– Ну и что, – отвечал Энди. – Друзья как дети, хочешь или нет, обязательно появятся новые.

– Старых друзей никто не заменит, – ответил Крис.

– Понятно, – сказал Энди. – Значит, ты решил не расставаться со старыми друзьями. А что, они звали тебя с собой?

– Нет.

– Они прислали какую-то весточку, что им тебя не хватает?

– Нет.

– Ну, они вообще хоть что-нибудь сообщили о своей новой родине? Как устроились, какая погода, какие цены и все такое?

– Нет, – говорил Крис. – Аргентина очень далеко, и они не могут мне ничего сообщить.

– Знаешь, братишка, – отвечал Энди, – если ты напишешь несколько слов на бумаге, заклеишь конверт и отнесешь его на почту, то рано или поздно твой друг получит этот конверт. А если в Аргентине нет даже почты, то, значит, не такая она и богатая, эта страна.

– Поздно, – говорил Крис. – Я уже уехал и ни за что не вернусь.

– Гордый, – отвечал Энди. – Не хочешь, чтобы над тобой смеялись. Правильно, братишка. Но если тебе все равно, куда ехать, так поехали со мной. Может быть, ты немного и ошибся с пароходом, но зато вагон ты выбрал правильный. Ничего, что здесь у нас из мебели только голые доски и немного сена. Неудивительно, ведь это вагон для скота. Он идет прямиком в Техас. И до самого Техаса нас здесь никто не побеспокоит. Придется, конечно, поторчать в тупиках, и удобств здесь не так много. Но для нас главное – добраться до Техаса, а там будут и удобства, и все остальное.

– Кому я нужен в Техасе, – сказал Крис.

– Мне, – ответил Энди. – Я буду звать тебя Крисом, буду учить профессии, буду кормить первое время, пока ты не научишься зарабатывать на хлеб.

Энди был человеком редкой профессии. Он грабил коммерческие банки. Это только дилетантам кажется, что взять банк ничего не стоит. На самом деле направить ствол на кассира – это всего лишь предпоследнее действие в решении чрезвычайно сложной задачи. Первое действие – это разведка, последнее – отрыв от погони.

Настоящий налетчик редко появляется дважды в одном и том же городе. Он кочует по штатам, и вместе с ним кочует его команда, каждый участник которой играет свою, строго определенную, роль. Причем все роли – главные, второстепенных нет. Наводчик, который выясняет, где, когда и сколько денег можно будет положить в мешок, ничем не хуже громилы, который одним своим взглядом заставит кассира положить эти деньги в этот самый мешок.

Наводчик и громила – это, выражаясь театральным языком, солисты. Для Криса в спектакле Энди Крофорда была уготована роль участника кордебалета.

«Кордебалет» – это обычные люди, ничем не выделяющиеся среди прохожих или посетителей банка. Они должны собраться в определенном месте в строго определенное время. И по команде преобразиться. Немощный инвалид, мальчишка-рассыльный, монах-францисканец – все эти фигуры не вызывают у охраны никаких подозрений. А когда «кордебалетчик» наставит на зазевавшегося охранника огромный кольт, уже поздно бить тревогу. Охранник тоже человек, и он достаточно владеет арифметикой, чтобы быстренько вычислить: никакой ущерб коммерческого банка не стоит жизни охранника. Уязвленное самолюбие и профессиональная гордость будут какое-то время жечь его душу, но он сможет это вытерпеть. Главное, не унижать охранника. Перевес нападающих должен быть очевиден, и их оружие должно сверкать и наводить ужас одним своим видом.

Энди Крофорд должен был родиться поближе к Бродвею. Тогда его жизнь могла сложиться иначе: он мог бы стать великим постановщиком. Правда, неизвестно, где бы он заработал больше денег и славы…

Энди запустил руку в мешок и, пошарив там, вытащил старый облезлый «бульдог».

– Это машинка Криса, – сказал Энди. – Он привез ее с собой. Память о родине. Теперь это память о Крисе. Сорок четвертый калибр. Умеешь обращаться?

Он кинул револьвер, и Крис поймал его одной рукой. Барабан был пуст. Взвел курок, надавил на спуск.

– Туговат, – заключил Крис.

– Ничего, привыкнешь, – сказал Энди.

Поезд несся по бескрайним степям, пустой вагон шатало из стороны в сторону, и Крис стоял посреди вагона, широко расставив ноги для устойчивости.

– Не стой так, – говорил Энди, – а то тебе яйца отстрелят. Стой боком, если стреляешь с вытянутой руки. А с бедра тебе стрелять рановато. Итак, стой боком. Подайся вперед. Целься исподлобья. А теперь, мистер, засадите-ка мне две пули между глаз.

Раз за разом он выхватывал «бульдог» из-за пояса и наводил на Энди, который лежал напротив него, покуривая трубочку.

– Мимо, – говорил Энди, – пуля ушла выше головы. Мимо, рядом с ухом. Эта в грудь, но я же просил между глаз, братишка.

Однажды ночью Крис проснулся, когда вагон слишком долго стоял посреди непонятной тишины. Сквозь широкие щели он увидел ночное небо в таких крупных лохматых звездах, что они не помещались в щелях целиком. Такие звезды раньше он видел только у себя дома, на ночном берегу.

– Приехали, – сказал Энди.

Они выбрались из вагона. Нитка рельсов уходила за горизонт. Слева и справа размеренно дышала ночная степь. Вагон стоял в тупике у покатой дощатой платформы, с которой на него будут грузить скот. Пока животных не было видно. Не было, впрочем, и людей. Но это не огорчило Энди и Криса. Взвалив мешки за спину, они дружно зашагали по шпалам в сторону ближайшего банка.

Они шли две недели. За это время к ним присоединились уцелевшие компаньоны Энди Крофорда, те из них, кто не смог пережить разлуку с шефом и не податься на совсем уж дикий Запад: Лысый Мак, Толстяк Андерсен и другие. Особо выделялся рыжий Гуггинс. Он сразу же, с первой минуты, глубоко и искренне возненавидел Криса. Без объяснения причин.

Гуггинс никогда не обращался к нему. Если говорил о Крисе, то так, словно тот не стоял рядом. Никогда не ел и не пил рядом с Крисом, демонстративно пересаживаясь за общим столом, даже если это был не стол, а пустой ящик в завокзальных подворотнях.

Похоже, причина была в том, что они были ровесниками. Однако Гуггинс, прежде чем получить право разговаривать с самим Энди Крофордом, прошел тяжкий путь мальчика на побегушках, а Крису, как он считал, все далось даром. А может, это была и ревность, опасное чувство, толкающее людей на самые неожиданные поступки.

Когда все было подготовлено к потрошению банка и люди расставлены по местам, Гуггинс оставил свою позицию и появился возле Криса.

Крис стоял напротив входа в банк. Лысый Мак должен был обезоружить охранника на входе и положить нюхать землю, Крису полагалось стоять над лежащим охранником и держать над ним «бульдог» для пущего страху. Лысый Мак еще не подошел, а вместо него вдруг появился Гуггинс. Он встал за спиной Криса и прошептал: «Не поворачивайся». В следующий миг Крис услышал щелчок курка.

Он застыл, не понимая, что происходит. Сбоку от него вытянулась рука Гуггинса, в ней был револьвер. Гуггинс выстрелил в сторону охранника и убежал.

Охранник выхватил револьвер и выстрелил в Криса. В следующий миг Крис увидел, что охранник сложился пополам, шляпа его упала на землю и встала донышком вниз, как у нищего попрошайки. А охранник стоял, согнувшись и шатаясь, неловко переступая соединенными в коленях ногами, и, наконец, повалился. И только теперь Крис обнаружил в своей руке зажатый «бульдог».

Ограбление было сорвано, Гуггинс исчез. Энди ругался страшными словами. Но Крис не обижался. Он уже научился никогда ни на кого не обижаться. И сейчас он не ставил себе целью обидеть напуганных крестьян. Он хотел, чтобы они снова ощутили себя мужчинами. Мужчинами, которые не покраснеют при соленом словце, которые не отступят, потому что им некуда отступать.