Великолепный обмен: история мировой торговли

ГЛАВА 3. ВЕРБЛЮДЫ, ЛАДАН И ПРОРОКИ

Если верить последним изысканиям геологов и палеонтологов, динозаврам пришел внезапный жестокий и неотвратимый конец примерно 65 миллионов лет назад, когда гигантский астероид ударил в Мексиканский залив и начался ледниковый период. Наши теплокровные млекопитающие предки, лучше приспособленные к холоду, сумели выжить. Около 40 миллионов лет назад один из них — Protylopus, который был размером с кролика — появился в Северной Америке. В начале эпохи плейстоцена около трех миллионов лет назад образовался Панамский перешеек, позволив протилопусам мигрировать в Южную Америку, где их потомки — ламы, альпаки, гуанако и викуньи обосновались в Андах. В Северной Америке каких-нибудь 500 000 лет назад протилопус сформировался в современного верблюда.

Плейстоцен, который закончился как раз 10 000 лет назад, отличался периодами умеренного, но обширного оледенения. Во время этих похолоданий на Земле накапливался лед, полярные шапки нарастали, а уровень воды в океане снижался на несколько футов. Этого хватало, чтобы обнажить дно Берингова пролива, который и сейчас в самых глубоких местах не глубже двухсот футов. Эта переправа позволила животным и растениям перемещаться с Западного полушария на Восточное и обратно.

В конце плейстоцена из этих миграций можно выделить два момента. Из Восточной Сибири в Новый Свет перебрались человеческие особи, а верблюд и лошадь перешли мостик в обратном направлении и добрались до Азии, а затем до Африки. Оба этих копытных скоро совершенно исчезли из Северной Америки — то ли пав жертвами крупных саблезубых тигров, то ли не выдержав колебаний климата, то ли их истребил доисторический человек. И хотя лошадь вместе с испанскими конкистадорами вернулась в Америку, верблюд так и не возвратился на свою историческую родину.

Не слишком распространился он и на своем новом месте обитания, в Старом Свете. В отличие от лошади, беззащитный верблюд развивал скорость не больше 20 миль в час и служил легкой добычей льву и другим крупным и быстрым хищникам. В самых засушливых районах Азии, а также в Аравии верблюд получил эволюционные преимущества — способность запасать и сохранять воду и переходить по пустыне к таким далеким оазисам, куда хищники дойти не могли.

Верблюды, вопреки всеобщему убеждению, не запасают воду в своих горбах. Она распределяется по всему организму.

Верблюд, выпив за один раз большой объем воды (до 50 галлонов), может многие дни — а в особых случаях и недели — обходиться без питья. Им удается удерживать влагу благодаря удивительной способности почек концентрировать мочу. Первые азиатские верблюды были двугорбыми (бактрианами), но в более жарких пустынях Аравии и Африки прижился одногорбый вид (дромадер), с меньшей площадью поверхности тела, а значит, меньше испаряющий воду с кожи. У дромадера есть еще одна необычная для млекопитающих особенность, позволяющая сберегать воду. Он умеет пассивно повышать температуру тела на 6 градусов Фаренгейта, уменьшая таким образом потоотделение. На сегодняшний день двугробый верблюд чаще всего встречается в Аравии и Африке, а дромадер — в Азии.^{76}

Оба вида проигрывали битву за существование, но были спасены тем, что появился человек. Верблюд — одно из немногих животных, которых удалось приручить. Люди выводили породы животных, культивируя в них одновременно несколько полезных свойств: высокой пищевой ценностью, способностью к стадному выпасу, обучаемостью, отсутствием страха перед человеком, невосприимчивостью к болезням человека и, что самое важное, способностью размножаться в неволе. Всего несколько видов животных обладают всеми этими качествами. Козы и овцы были самой первой домашней скотиной. Их приручили около 10 000 лет назад. За ними последовали куры, свиньи, коровы и, наконец, верблюды. (Осел, лошадь и собака были изначально приручены для передвижения и охоты, но зачастую также вовлекались и в пищевую цепочку.)^{77}

Трудно представить себе, как окультурили первые растения и приручили первых животных, в том числе верблюда. По сведениям антропологов, человек впервые начал пить верблюжье молоко около 5000 лет назад на территории Африканского Рога или на другом берегу Красного моря, в Южной Аравии. По сей день сомалийцы не ездят на верблюдах, считая, что на спинах этих крупных, медлительных и неповоротливых животных они становятся слишком удобными мишенями. Сегодня в этом регионе обитает самая крупная популяция верблюдов, которых разводят только ради молока. В других местах люди со временем открыли и другие их полезные свойства, оценив их мясо и шкуру, шерсть, а также выносливость как вьючных и ездовых животных.

Примерно до 1500 года до н. э. в качестве вьючных животных чаще всего использовали ослов. Затем кочевые племена приспособили к этому многочисленных верблюдов. Если ослика можно уподобить уютному семейному седану, то в труднопроходимых местах верблюд служил внедорожником. Его громадные копыта позволяли перенести вдвое больше груза и преодолеть долгие переходы по бездорожью пустыни вдвое быстрее. Эти возможности и преобразили торговлю в среднеазиатских песках и степях.[7]

Один погонщик, ведя от трех до шести верблюдов, мог перевезти от одной до трех тонн груза на расстояние 20-60 миль в день. Когда ассирийский царь Тиглатпаласар III разгромил войско аравийской царицы Шамси (около 730 года до н. э.), среди его трофеев оказалось 20 000 голов крупного скота, 5000 тюков пряностей и 30 000 верблюдов.^{78}

Купец не может просто взять и крепко привязать нагруженные мешки к верблюжьей спине. Горб у верблюда мягкий, при ходьбе он качается, поэтому требуется особое жесткое седло, которое распределяет вес поклажи. В периоде 1300-го до 100 года до н. э. кочевники доисламской Аравии использовали седла, позволявшие нагрузить на верблюда более 200 килограммов груза, а самые сильные животные могли нести свыше 400 килограммов. Последняя модификация — североарабское седло — используется на Среднем Востоке уже две тысячи лет.

В Средней Азии двугорбые верблюды так же хорошо приспособились и такие же породистые, как и в Аравийских пустынях. Как транспорт их там стали использовать примерно в то же время — около 2500-2000 года до н. э. Двугорбый вариант больше подходит для более прохладного и влажного климата азиатских степей, Ирана и Индии. Но если арабы ценили дромадера еще и за молоко, мясо и шерсть, то жители Средней Азии — нет. В этой части света уже было развито сельское хозяйство. Здесь верблюжьей шерсти предпочитали овечью, коровье молоко и мясо считали приятнее и вкуснее верблюжьего. Перевозка грузов на небольшие расстояния обходилась дешевле на быках и буйволах, особенно в сырую погоду, которую верблюды переносили плохо.

И вот, постепенно популяция дромадеров, которых ценили больше, начала наступать на регионы, в которых жили бактрианы. Сперва одногорбые верблюды распространились в Сирии и Ираке, затем в Иране, потом в Индии и, наконец, в Средней Азии. Когда обе популяции встретились, законы скрещивания сотворили свое обычное чудо. Оба вида достаточно близки для скрещивания. Их потомок в первом поколении (так называемый гибрид F1) обычно силен, вынослив и отлично приспособлен к долгим переходам, что и требовалось для азиатской сухопутной торговли. На всем протяжении Великого шелкового пути подскочил спрос на этих «суперверблюдов», способных тащить по полтонны груза от Китая до западных границ Азии.

Так вывели этих выносливых животных, причем двугорбый жеребец обычно покрывал целое стадо одногорбых кобыл. Повсюду почти исключительно использовался именно такой порядок скрещивания, поскольку считалось, что двугорбый самец покрывает больше самок, а одногорбые самки встречаются чаще, даже в Средней Азии. (Подобная история произошла с другим, западным, сильным вьючным животным. Мул, как правило стерильный, получается при скрещивании кобылы с ослом. Но здесь причины соблюдения порядка скрещивания иные. «Обратный» гибрид F1, потомок жеребца и ослицы — лошак — разводится редко, потому что ослицам трудно рожать таких крупных детенышей.)

Строгие правила разведения животных требуют избегать близкородственных скрещиваний в первом поколении, иначе во втором часто получаются мелкие особи с признаками вырождения. С арабского и турецкого языков слово, которым называют таких потомков от близкородственных связей, переводится как «карлик».

Постепенно дромадеры и верблюды-полукровки расселились почти по всей Африке и Азии. Только в самых высоких и холодных горах Средней Азии, где не выдерживали даже полукровки, продолжали разводить бактрианов.^{79}

Благодаря замечательным вьючным качествам верблюдов, их использовали от Марокко до Индии и Западного Китая. В современном мире на хороших дорогах удобнее запрягать верблюдов в повозку. Продовольственная и сельскохозяйственная организация Объединенных Наций (ФАО) оценивает сегодня популяцию верблюдов в 20 миллионов голов (в том числе 650 000 диких животных в Австралии, где от использования верблюдов отказались после того, как построили железные дороги).^{80}

Если очень нужно, верблюд с наездником могут преодолевать в день до 60 миль, но обычно дневной переход составлял около 30 миль. Пути прокладывались так, чтобы оазисы и караван-сараи отстояли один от другого на сотню миль — расстояние, которое верблюд может пройти за три дня, не нуждаясь в воде. Это очень сильно ограничивало выбор маршрутов, особенно в Центральной Азии. Для прохода по горным дорогам Азии уже требовались ослы, потому что верблюды не умеют ходить по склонам.^{81}

Нам уже известен товар, который было выгодно возить на верблюдах на большие расстояния — шелк. Но за тысячи лет до того, как первый шелк привезли из Китая в Рим на верблюдах или на кораблях, другой драгоценный груз проделывал тысячемильный путь через аравийские пустыни к центрам древней цивилизации Плодородного Полумесяца.

Конечно, «торговая марка» Аравийского полуострова — это его жаркий климат. Редкий ручеек пересекает огромные площади, занятые пустыней. Только вади — безводные призраки рек (вроде тех, что на юго-западе США называются «арройос») — часто вводят в заблуждение даже опытных путешественников. Эти сухие русла превращаются в потоки воды только раз в несколько десятилетий, во время бурь.

Тем не менее именно здесь находилась земля, известная с древних времен как Счастливая Аравия. Такое название этот край получил из-за своей плодородности. Расположенный в гористой, юго-западной части полуострова, там, где находится современный Йемен, он получает достаточно тепла и влаги с летними муссонами. За год там выпадает около десяти дюймов осадков. Название юго-западного порта Аден происходит от арабского названия Эдема, очень хорошо выражающего особенности местного климата. Остальная часть полуострова известна как Аравийская пустыня.

Благовониями называются мирра и другие, более редкие и экзотические ароматические вещества, которые тысячелетиями добывали в Счастливой Аравии. Самые древние жители этих мест — сабеи и минеи, как и народы, которые жили в Сомали, по другую сторону Баб-эль-мандебского пролива — освоили сельское хозяйство и продавали излишки урожая в другие страны.

До того как на Запад пришли шелк и перец, предметом роскоши были благовония. Всякому жителю Аравии примерно за 1500 лет до н. э. казалось очевидным, что домашних верблюдов можно использовать для перевозки благовоний к покупателям в землях Плодородного Полумесяца и Средиземноморья. Эти благоуханные товары ценили еще в 3500 году до н. э. аристократы Египта и Вавилона. Каменные памятники, датированные примерно 2500 годом до н. э., рассказывают о поездках торговцев благовониями в землю Пунт (современные Йемен и Сомали). Торговцам приходилось переплывать в длину все Красное море, но, как мы уже знаем, их по пути подстерегали пираты, штили и встречные ветры. Безопаснее и надежнее было путешествовать берегом вдоль полуострова, затем на запад, через Синай.

Сельскохозяйственный цикл тоже хорошо совмещался с путешествием на верблюдах. Урожаи собирали, в основном, весной и осенью, до того, как зимний муссон начинал дуть в сторону Египта или летний муссон в сторону Индии. А караваны верблюдов могли ходить круглый год.^{82} Трудности мореплавания и сезонность созревания урожая были достаточными причинами для того, чтобы приручить верблюдов и возить благовония.

Основной объем товара составляли два наименования: ладан (смола ладанного дерева, Boswellia sacra) и мирра (душистое масло, получаемое из смолы коммифоры, Commiphora myrrha). Оба этих невзрачных дерева в несколько футов высотой растут, в основном, в горах Южной Аравии и на севере Сомали.

Ладан и мирра придавали особый статус и религиозной жизни и мирской. Хотя воображение позволяет нам представить образы и звуки древних цивилизаций, их запахи находятся за гранью современных представлений. В тесных городах не было нормальной канализации, и по запаху города можно было найти легче, чем по картам. Это запах фекалий от городских стоков и скотобоен, вонь мочи, окружавшая правительственные здания, храмы и театры, миазмы, источаемые кожевенными, рыбными кварталами и кладбищем.

Посреди всего этого зловония регулярно мыться в чистой воде и менять одежду могли себе позволить только самые богатые из горожан. Мало что ценилось так высоко, как масло мирры, которое использовалось для умащения тела и приглушало повседневные окружающие запахи. Врачи широко применяли его в приготовлении лекарств, оно же было популярным компонентом смесей для бальзамирования тел. Вдобавок этот аромат считался любовным зельем, что подтверждает библейский текст, остерегающий от коварных соблазнительниц:

Ладан, хотя тоже относится к благовониям, имел более мистическое значение. Эта смола, если ее зажечь, не гаснет и дает тонкий вьющийся дымок, который, как считали древние, поднимается прямо к небесам, где ублажает своим ароматом богов. В Китае и Индии ладан жгли во время погребальных обрядов. В храмах древних иудеев ладанный дым в виде облака с завитками выдавался за знак присутствия самого Всевышнего.[8]

Плиний писал, что Александр Македонский очень любил возжигать на алтарях большие количества благовоний. Леонид, наставник Александра, остерегал его, говоря, что жертвовать богам с таким размахом можно, только когда он покорит страны, где этот ладан производят. Согласно Плинию, Александр после этого покорил Аравию и отправил к Леониду корабль, нагруженный ладаном, и письмо, в котором разрешал проводить богослужения не считаясь с расходами.^{84}

Кроме того, Плиний очень живо рассказывает о торговле ладаном в Счастливой Аравии. Ладанное дерево выделяет клейкую пенистую жидкость, которая скапливается под корой. Сборщики надрезают кору, и жидкость выливается на землю или на пальмовые коврики, где подсыхает и загустевает. Это и есть чистейший, самого высокого качества ладан, а все, что прилипло к дереву или извлекается из коры, идет вторым сортом. Плинию очень понравились обычаи сборщиков ладана.

Бедуины и сейчас собирают ладан с деревьев, каждое из которых помечено знаком владельца, как при Плинии. До нашей эры жители юго-западной Аравии обычно собирали благовония только в самое жаркое время года, в мае, до прихода прохладного и влажного летнего муссона. После нескольких недель сушки конечный продукт начинал свое путешествие на спинах верблюдах к северу, на рынки Плодородного Полумесяца и Средиземноморья. Или хранился еще несколько месяцев, дожидаясь, пока закончатся сезонные бури, чтобы морем отправиться на восток, в Индию. Греческий натуралист Феофраст очень достоверно описывал «тихую торговлю», первые закупки.

Все изменилось во времена Римской империи. Изрядная часть захваченной римлянами добычи уходила на закупку благовоний. Возможно, в глубокой древности греки и римляне ублажали богов человеческими жертвами. Но в Древней Греции классического периода и на заре Римской республики в жертву приносились животные. Во время приношения — долгой церемонии — благовония возжигались в курильницах, стоявших на треножниках.^{88} Для римских ритуалов воскурение благовоний было настолько важным, что, в отличие от большинства импортных товаров, которые облагались налогом в 25%, благовония от налогов освобождались. (На триумфальной арке Тита в Риме изображен император, с триумфом въезжающий в город после покорения Иерусалима в 70 году. В руке он держит кустик бальзамина — сырье для приготовления одного из самых дорогих благовоний.)^{89} По мере роста империи спрос на благовония возрастал. В I и II веках Счастливая Аравия постепенно попала под влияние Римской империи, и перевозка душистых масел — и на верблюдах, и на кораблях — стала дешевле и безопаснее.

Возрастал спрос, местные жители стали собирать по два и по три урожая за год. Качество продукта становилось гораздо ниже, чем когда его собирали по традиции, в мае. Выращивать ароматные растения стали и к западу от Зуфара (современный Оман).

Это значительно удлинило путь товара до Рима. Часть ладана и мирры с новых плантаций грузилась на корабли уже в арабских портах Кана и Моха, оттуда товары везли в Беренику, на берегу Красного моря, а потом в Александрию. Но основную часть благовоний перевозили все-таки на верблюдах. Правитель Счастливой Аравии, желая держать под контролем эту доходную торговлю, следил за тем, чтобы поток товара проходил по суше, через город Шабву, в восточной части страны.

Плиний писал, как благовония, после того, как их собрали, перевозятся в Шабву, где для их ввоза оставляли открытыми только одни ворота. Попытка уклониться от прохода через эти ворота — верный признак контрабанды — каралась смертью. Провоз товара сухим путем, вероятно, превратился в монополию одного племени, жрецы которого присматривали за сбором урожая и его перевозкой. Плиний называет это племя то катабанитами, то минеями.

В Шабве жрецы забирали себе в качестве налога десятую часть товара. Затем груз должен был проследовать в Томну, столицу страны катабанитов или минеев, контролировавших этот торговый путь. Плиний пишет, что путь из Томны в Газу, длиной около 1500 миль, занимал 65 дней. В день проходили по 23 мили. По ходу дела возрастали расходы. В частности:

Поклажа каждого верблюда, если считать закупочную стоимость и все расходы на транспортировку, составляла около тысячи динариев, то есть около двух динариев за фунт. Самая низкая продажная цена равнялась трем динариям за фунт. Самый высококачественный ладан — как можно было судить по его белизне, хрупкости и легкости сгорания — продавался в Риме по шести динариев за фунт. Самый низкокачественный, за три динария, сравним по цене с черным перцем. (Динарий, мелкая серебряная монета, которая весила ¹/₈ унции, приблизительно составляла дневной заработок умелого ремесленника. Следовательно, за фунт мирры ему пришлось бы работать около двух недель.) Для сравнения, самые дорогие благовония, такие как бальзам из Палестины, продавались по ценам от тысячи динариев за фунт.

Пусть цена ладана была относительно невысокой, зато торговцы брали количеством. Это единственное из благовоний, количество которого считалось вьюками (примерно по 500 фунтов), поэтому ладан был самым важным в ту эпоху потребительским товаром. Если сведения из записок Плиния принять за номинальную стоимость и оценить все расходы на транспортировку одного вьюка от Счастливой Аравии до Рима примерно в 1000 динариев, то средняя продажная цена выходит в пять динариев за фунт, и с одного верблюда можно получить прибыль в 1500 динариев.

Торговля благовониями давала процветание всем тем местам, через которые тянулся торговый путь. Прибыль распределялась между посредниками, которые обслуживали караваны, и самими погонщиками, каждый из которых мог вести до шести верблюдов. Медленно следуя извилистым путем вдоль западного побережья полуострова на Красном море, эти караваны связывали районы Счастливой Аравии, где благовония добывались, с покупателями в отдаленных краях Плодородного Полумесяца, а позднее — с Грецией, Римом и Византием. Вдоль этого пути процветали крупные торговые центры, особенно сабейские и катабанитские города, такие как Шабва, Томна и Мариб. Другая группа населения — кочевые племена — преуспевала в грабежах и нападениях на караваны, перевозящие благовония. Товар, который прибывал из Восточной Аравии через Газу и Александрию на пристани Путеол, проделывал путь в 4000 миль.

Путаница в вопросе, кто же именно контролировал эту торговлю, главным образом, связана с трудностями исследований в современных Йемене и Саудовской Аравии. Большую часть XX века Мариб — главный город древнего сабейско-катабанитского региона — был недоступен для европейцев. В 1951 году имам Йемена наконец разрешил известному американскому археологу Фрэнку Олбрайту приехать в Мариб, чтобы попытаться раскрыть эту тайну, но археологическую партию тут же взяли на прицел угрюмые местные жители.

Ученые нашли фрагментарные, но любопытные минейские надписи даже в самом египетском Мемфисе и греческом Делосе, что указывает на то, что арабские торговые диаспоры проживали за тысячи миль от своей родины.

Когда прирученных верблюдов стали использовать для перевозки грузов в других краях, севернее и восточнее, другие крупные центры, такие как Пальмира, Самарканд и Шираз (соответственно, в современных Сирии, Узбекистане и Иране), превратились в скопление торговцев верблюдами, караванщиков и купцов из разных стран. Каждый из этих городов, в свою очередь, стал богатым и могущественным. Даже сегодня хорошо заметны такие следы торговли благовониями, как величественные каменные храмы и гробницы в Петре, столице Набатеи на юге современной Иордании.

Это таинственное царство солнцепоклонников находилось в расцвете в период между 300 годом до н. э. и падением Рима, и процветание его держалось на контроле северной трети Аравийского торгового пути. Такая же ситуация сложилась на средиземноморской оконечности караванного пути в Газе, которая тоже богатела на этой торговле. Благовония, которые Александр посылал Леониду — 15 тонн ладана и 3 тонны мирры, — прибыли из гаваней Газы, взятой Александром по пути из Тира в Египет в 332 году до н. э. К этому моменту Газа была уже очень старым и очень богатым городом, располагалась на большом холме и в предшествующие века выдержала несколько ассирийских осад.

К тому времени как благовония добирались до Египта, от наивной честности, принятой в Счастливой Аравии, уже ничего не оставалось. Снова читаем у Плиния:

В Александрии, где благовония смешиваются для продажи, — во имя Геркулеса! — никакой бдительности не достанет, чтобы присмотреть за этим хозяйством! Застежки одежды работников скреплены печатью, на голове их заставляют носить маску или мелкую сеть, а прежде чем им дозволяется выйти из помещения, они должны раздеться.^{91}

Таким образом, древняя торговля благовониями не отличалась от современного кокаинового или героинового промысла — относительная безопасность вблизи источника произрастания сырья, но очень высокий риск вокруг готового продукта и конечных покупателей.

Воздействие благовоний на Рим — конечный пункт назначения — было не таким благотворным. Импорт ароматических смол, так же, как импорт шелка, выкачивал из империи серебро. Найджел Грум подсчитал, что ежегодно около 15 000 000 динариев тратилось на 10 000 вьюков благовоний, привозимых в столицу. Пока в гавани приходили трофеи из чужих краев, все было хорошо. Трофеи одного только Сенеки оценивались почти в 100 000 000 динариев. Но во II веке завоевания прекратились, а римляне стали еще более прихотливы. В то время те, что были склонны скорее к поэзии, нежели к экономии, замечали, что силы империи таяли вместе с дымом благовоний.^{92}

Хотя ладан и мирра порождали богатые города и городки по всему торговому пути, одно такое местечко гальванизировало весь цивилизованный мир. Это маленький западноаравийский оазис, расположенный на полпути от йеменских производителей благовоний до их потребителей в далеком восточном Средиземноморье и странах Плодородного Полумесяца. Там торговля ароматами катализировала рождение ислама, который преобразил средневековую Азию, Европу и Африку своим военным, духовным и торговым натиском. Поднявшись на волне глобальной торговли вдоль наземных и водных путей Азии, ислам получил господство как над духовной, так и над коммерческой жизнью континента.

История новой религии началась с предков пустынных арабов, которые вели оседлое хозяйство на отдаленных островках оазисов. Три или три с половиной тысячи лет назад они сумели приручить верблюда, и это позволило им хоть что-то противопоставить суровой и дикой арабской пустыне. Но даже с новообретенной способностью перемещаться их существование не стало более безопасным. Безжалостная безводная летняя жара загоняла их в оазисы, по окраинам которых они пасли верблюдов и коз в остальное время.

Суровая жизнь кочевников была платой за драгоценную географическую удаленность, которая хранила их от завоевателей. Два главных в послеримском мире хищника — Византия и Персидская империя Сасанидов оспаривали друг у друга былую славу Траяна и Дария. Византия стремилась отхватить у Персии Междуречье, а Персия надеялась отобрать у Византии Сирию и Египет. Схлестнувшись в непрерывной борьбе не на жизнь, а на смерть, эти державы не уделяли особенного внимания чужакам, обнищавшим жителям пустынного юга. Но в удаленной и независимой Аравии было одно исключительное место — омытая тропическими ливнями, плодородная, богатая благовониями Счастливая Аравия, ставшая лакомым куском в этом древнем варианте Большой игры.

Суровая и беспощадная пустыня формировала экономическую и религиозную жизнь Аравийского полуострова, она и по сей день хранит свой отпечаток в культурной жизни мусульман. Выживание в Аравии, где не было сильной центральной власти, полностью зависело от положения семьи и племени.

Европейские представления о государственной автономии и законном правительстве для пустыни просто не годились. Нападение на одно племя означало нападение на всех, а в местности, где убийца мог легко и быстро скрыться, не имело большого значения, наказывать виноватого или невиновного. Наказание — тар — налагалось на весь клан. В результате, возникали сложные и запутанные отношения в вопросах чести и мести. Такие привычные для жителей Среднего Востока, они, казалось, не имеют ни начала, ни конца. Когда мстят в кругу близких родственников, не помогает ни полиция, ни независимая законодательная система, а бедность и политическая нестабильность являются естественным следствием.

На такой бесплодной и нищей земле главные средства к существованию зачастую похищают из шатров и караванов соседних племен. Основные военные действия в пустыне — газу — конные набеги. (В галопе конь быстрее верблюда и более управляем.) Набеги совершались искусно и быстро, так чтобы избежать человеческих жертв и не вызвать месть родственников.^{93} Напомню трилемму торговли: торговать, защищать или грабить. В отсутствии какой-либо власти выше, чем на уровне племени, арабы неизбежно выбирали — грабить.

В доисламские времена жители пустыни поклонялись многим богам, и ислам впитал в себя многие верования и практики прежних религий. Древние арабы воздвигали святилища многочисленным божествам. Самым священным из них была Кааба в Мекке, большой гранитный блок, в один из углов которого вставлен черный камень, вероятно метеоритного происхождения. Неизвестно точно, была ли Кааба воздвигнута в честь арабского божества аль-Илаха или одного из младших богов, Хубала. У жителей древнего Среднего Востока вообще было принято поклоняться упавшим метеоритам. Любитель шелка римский император Гелиогабал, о котором рассказано во вступлении к этой книге, был сирийцем и свою карьеру начал жрецом храма города Эмеса (современный Хомс в Сирии), в котором хранились такие небесные реликвии. Став императором, он привел римлян в ужас, подобрав обломок камня и заставив построить для него храм в столице.^{94} (Через 23 года после смерти Гелиогабала власть над самой светской из империй досталась императору Филиппу, арабу.)

К 500 году н. э. Аравийская пустыня пришла в тесный контакт с иудеями и христианами. После того, как в 586 году Навуходоносор завоевал Иерусалим, иудеи охотно переселялись на юг, в Хиджазе они устроили пальмовые плантации. Христианство тоже распространилось по Аравии, как с севера, из Византия, так и с юга, через Баб-эль-мандебский пролив, от абиссинских коптов. И христиане, и иудеи часто посмеивались над арабами за их многобожие и неверие в загробную жизнь. У жителей пустыни формировалось чувство религиозной неполноценности и подспудное желание разобраться в собственных верованиях.

До сих пор остается загадкой, как же именно Мекка стала шумным торговым центром. Там ничего не производили, не сидело правительство, не проживало множество богачей-покупателей. Военного значения этот город тоже не имел. Некоторые историки считают, что главное его достоинство заключалось в расположении — Мекка находилась приблизительно на середине двухмесячного пешего пути через Аравийский полуостров, от самого Византия на севере и до примыкающего к Абиссинии Йемена. В то же время, она располагалась достаточно далеко от них, чтобы не стать объектом их аппетитов. Однако главной причиной процветания города было не это. Роль торговли благовониями в его развитии тоже не вполне ясна — есть разные мнения по поводу того, проходил ли главный торговый путь через город (в отличие от Медины, через которую явно протекал поток торговли благовониями).[9] Расположился город в сухой и бесплодной долине и в доисламские времена по части пропитания очень сильно зависел от садов и полей Таифа, отстоящего от него на 75 миль.^{95} Образно говоря, Мекку можно считать миниатюрным, высушенным, сухопутным арабским вариантом Венеции, чье пропитание и ритмы повседневной жизни целиком подчинялись мелодии рынка, вне зависимости от того, проходил через город путь, по которому везли благовония, или нет.

Настоящей причиной благополучия Мекки в доисламской Аравии мог стать камень Каабы и несколько окрестных святилищ, для поклонения богам пустыни. Каждый год правоверные устраивали паломничество, известное как хадж (обычай этот позже перенял ислам), чтобы поклониться черному камню и обойти вокруг Каабы. Не в последнюю очередь могуществом и достатком Мекка обязана хаджу.

К концу V столетия н. э. племя курайшитов, которым правил шейх по имени Кусай, перекочевало с севера, захватило Мекку, а затем отразило нападение и византийцев, и абиссинцев. Кусай убедил курайшитов и соседние племена, что гораздо выгоднее торговать и защищать проходящие караваны, чем грабить их. Пошлину за безопасный проезд купцы платили охотнее, чем раскошеливались дрожащие, запуганные караванщики, когда их грабили.^{96} Курайшиты остались жить в Мекке, число их все росло, богатства прибавлялись и постепенно начали растекаться за пределы тесной кочевой общины. Жизнь завертелась вокруг торговли, не ограниченной пределами оазиса или шатрами в пустыне.

Начиная приблизительно с 500 года Абиссиния обратилась в христианство и стала в своем регионе могучей силой, связанной со своими единоверцами в Византии. Последний правитель независимой Счастливой Аравии, несравненный Юсуф Асар (который известен также как Зу-Нувас и «человек с пейсами») в начале VI века обратился в иудаизм и перерезал и поработил в своем царстве множество христиан. В 525 году в ответ на жестокость Юсуфа Асара по отношению к христианам абиссинцы переправились через Баб-эль-мандебский пролив и разбили его войско. Говорят, царь в отчаянии бросился в море верхом на коне.^{97}

Поражение йеменского монарха-иудея и, как следствие, засилье в Счастливой Аравии абиссинских христиан привело в движение цепочку событий, эхо которых отдается и по сей день. В 570 году абиссинский проконсул в Счастливой Аравии Абраха восстал против своего царя и основал на полуострове собственную империю. Убежденный христианин, обладая армией, укомплектованной даже африканскими слонами, перевезенными через Баб-эль-мандебский пролив, Абраха убедил византийского императора Юстиниана напасть на Мекку — последний в то время оплот язычников в Аравии. Однако несчастные слоны, хотя и были грозным оружием в большинстве сражений Древнего мира, но для аравийских песков никак не годились. Прямо перед городскими воротами они пали то ли от болезни, то ли не выдержав сухого климата. Жители Мекки никогда не видели таких тварей. Тем более не были они знакомы ни с основами экологии животных, ни с микробиологией, поэтому тут же уверовали в чудо. 571 год запомнился Аравии как год Слона.^{98} В том же году в одном из родов курайшитов свершилось рождение пророка Мухаммада, и его пришествие мусульмане связали с мистической гибелью слонов. Мухаммад, конечно же, стал торговцем.

Если бы Абраха и его толстокожие союзники одержали в Мекке победу, Мухаммад мог бы закончить свои дни христианским монахом. Исторический Мухаммад — фигура, в лучшем случае, неотчетливая. Первое его жизнеописание появилось более чем через сотню лет после его смерти, но уже оно было искажено древними хронистами в угоду политическим требованиям. Однако среди споров ясно вырисовывается один факт. Его, осиротевшего в раннем детстве, воспитывал дядя, преуспевающий торговец Абу Талиб. Хотя ранние годы Мухаммад, вероятно, провел, наблюдая, как дядюшка ведет дела, и помогая ему, нет письменных свидетельств его попыток освоить эту профессию. Известно только, что в возрасте около 25 лет он составил партию Хадидже — вдове, которая была старше его. Она тоже успешно занималась торговлей. Нам неизвестно в точности, какие товары возили ее караваны, но среди них определенно были финики, смолы и кожи из окрестностей Таифа, ладан из Йемена и ткани из Египта.

Будучи женщиной, она не могла сама сопровождать грузы, и Мухаммад быстро набрался опыта, служа ее представителем в Сирии. Находясь под впечатлением от деловых качеств молодого человека и очарованная его личными качествами, она предложила пожениться, и он принял предложение. Теперь у Мухаммада было положение и ресурсы.

В своих поездках Мухаммад встречал иудеев и христиан — «людей Писания» — и чувствовал притягательную силу их религиозной системы. Но сдерживал Мухаммада тот факт, что иудаизм и христианство были связаны с ненавистной властью чужаков. Его арабским соотечественникам предстояло найти собственный путь. Духовная жажда арабов усиливалась мощным отвращением к жадной меркантильности обосновавшейся в Мекке новой торговой аристократии из разбогатевших курайшитов, отвернувшихся от древних обычаев племени и привычных правил поведения.^{99} Вот что говорит известный западный специалист по истории ислама Максим Родинсон:

Затем, к концу VI столетия, арабами управляли две потребности: стремление стать единым народом, сплоченным перед лицом двух чужеземных монотеистических религий, и взрастить политическую силу, способную обуздать власть и продажность курайшитов. В этой бурлящей социоэкономической атмосфере в 610 году аль-Илах, пришедший прямо из верований народов пустыни, голосом ангела Джибраила решительно надиктовал Мухаммаду, который чуть не умер на горе Хира, возле Мекки, первые суры Корана. Сухой трут религиозного рвения воспламенился и почти сразу же запылал пламенем раздоров и завоеваний, которое охватило огромную часть Азии, Африки и Европы.

Мусульмане давно поняли, что при исполнении высокой миссии важнейшую поддержку Пророку оказала Хадиджа. Арабы говорят, что ислам не поднялся бы без меча Али и без богатства Хадиджи. (Али — двоюродный брат и зять Мухаммада — стал четвертым его последователем. С убийством Али мусульмане раскололись на шиитское меньшинство и суннитское большинство, соответственно, на тех, кто верит и кто не верит, что верховенство над мусульманами должно передаваться от Мухаммада через линию Али.)

Ислам — единственная из мировых религий, основанная торговцем. (Непосредственный преемник Мухаммада, купец Абу Бакр, тоже был торговцем.) Этот необычный факт многое говорит о глубинной сущности религии. Он же определил те исторические события, которые гремели над караванными тропами Азии и морскими путями Индийского океана последующие девять столетий. Следы его хорошо видны в современном мире, от колоний индийских мусульман в Восточной Африке до ливанских купцов, которые все еще промышляют в Западной Африке, и до сирийцев, которыми заселены захолустья «третьего мира» в романах Грэма Грина.

В самых священных мусульманских текстах звучат мотивы коммерции, даже в знаменитом пассаже из Корана: «О вы, которые уверовали, не пожирайте имущества друг друга несправедливо, не имея на это никакого права; но вы можете совершать между собою торговые сделки по взаимному согласию».[11]

Однако самые важные места, касающиеся торговли и коммерции, приведены в хадисах — собрании историй о жизни Мухаммада. Они предлагают советы о том, как вести торговлю, от общих («Нет на вас греха, если вы ищете милость от своего Господа» («Корова», 198), т. е. торговля разрешается даже во время хаджа) и до частных:

Один рассказчик, Джариб бин Абдулла, говорит о том, как лично повстречался с Мухаммадом, который предложил купить его обессилевшего верблюда. За верблюда пророк заплатил один золотой. Позже Мухаммад из милосердия вернул верблюда и позволил Джабиру оставить золотой у себя и сообщить потомкам, что Пророк в какой-то момент может и отменить торг, но торг никогда не отменит Пророка.^{101} Уже через несколько десятилетий новая вера проникла из Мекки в Медину и обратно, через Средний Восток, затем на Запад — в Испанию и на восток — в Индию. С точки зрения коммерции, ранний ислам можно рассматривать как быстро надувшийся коммерческий пузырь. Снаружи него находились неверные, а внутри — быстро растущая община с единой верой и законом. Подробный анализ удивительно быстрого распространения ислама не входит в задачи этой книги, но нужно заметить, что своей молниеносностью он в немалой степени обязан конфликту между новой верой, запрещавшей красть у единоверцев (но не у неверных), и экономическим императивом набегов «газу». Может, Пророк и родился барышником, но умер налетчиком. Вскоре после того, как в 622 году его изгнали из Мекки, он принялся нападать на караваны неверных из этого города. Новая религия учила, что все имущество у побежденных неверных отнимается, причем пятая его часть изымается в пользу Аллаха и уммы (общины), а остальное делится отрядом победителей и его вождями.^{102} Если побежденные добровольно принимают ислам, их имущество сохраняется. Таким образом, чем более отдаленные племена принимали ислам, тем более дальние походы требовались, чтобы добраться до неверных. После смерти Пророка в 632 году процесс пошел с еще большей скоростью, потому что одни племена были покорены, а другие, глядя на политическую, духовную и военную мощь новой веры и желая к ней приобщиться, узрели свет и обратились. Оба механизма — завоевание и добровольное обращение — быстро раздвигали границы ислама все дальше и дальше от отправной точки.

Войска арабов были остановлены через шесть лет у ворот Константинополя странным стечением обстоятельств. В частности, недавним воцарением прекрасного стратега императора Льва Исавра и необычно холодной зимой, смертоносной для многих отрядов, привыкших к климату Аравии, а также тем, что верховые отряды ехали на верблюдах. По словам Дж. Дж. Сондерса, изучавшего ислам, «если бы тогда пал Константинополь, был бы покорен Балканский полуостров, и арабы могли бы по Дунаю плыть в сердце Европы, и христианство осталось бы лишь как темный культ в лесах Германии».^{103}

Первейшей задачей, стоявшей перед арабами, был вопрос, как прокормить новообращенное голодное население полуострова. С незапамятных времен Египет служил житницей Средиземноморья, а мусульманские завоевания открыли широкий доступ к его запасам, чтобы насытить рынки Аравии. Сперва халиф отправлял зерно с караванами по ладанному торговому пути. Вскоре новая мусульманская империя расчистила до уровня моря древний канал, соединявший Нил с Красным морем, и появился дешевый водный путь от египетских запасов продовольствия в Аравию. Как и в нынешние времена, судьбу древней версии Суэцкого канала определили стратегические интересы. Вначале правители планировали протянуть его сразу до Средиземного моря — тогда канал принял бы почти такие же очертания, какие он имеет сейчас. Но халиф Омар (второй преемник Пророка, после Абу-Бакра) отверг этот проект, опасаясь, что византийцы воспользуются проходом из Средиземного моря в Красное, чтобы помешать хаджу. То, что способно питать, может также и истощать. Теперь зерно, отправляясь к Красному морю, следовало на север в Константинополь. Потеря столь значительного продовольственного канала сыграла не последнюю роль в упадке Византия. Век спустя халиф Абу Джафар в последний раз перекрыл канал, чтобы отрезать арабских мятежников от поставок продовольствия.

Баланс сил в Восточном Средиземноморье был нарушен в 655 году, после «Битвы мачт», в которой мусульмане одержали победу над византийцами. Для этого арабам пришлось создавать боеспособный флот и укомплектовывать корабли опытными коптскими моряками, которые презирали греческое главенство и способствовали одной из величайших побед ислама. Теперь морской путь с Запада в Индию и Китай осложнился и пребывал в таком состоянии восемь с половиной веков, пока Васко да Гама не стал первым европейцем, прорвавшимся в Индийский океан.^{104}

После победы в «Битве мачт» мусульманский флот постепенно взял под контроль все Средиземное море. В 711 году бывший берберский раб Тарик ибн-Зияд успешно руководил дерзкими нападениями на скалистое побережье южной Испании, находившейся тогда под властью готов. Омейяды праздновали великую победу, которая предваряла завоевание мусульманами всей Испании уже через три года. Утес, у которого совершилось сражение, назвали Джебель-ат-Тарик — «гора Тарика». Позже это название стали произносить как Гибралтар.

Из стратегически важных островов Средиземного моря Кипр пал почти с первым же ударом арабских сил в 649 году, Крит — в 827-м, Мальта в 870-м, а в 965 году, после почти ста лет войны, мусульманам достался главный приз — Сицилия. На заре нового тысячелетия христианам казалось, что воды, которые католики любовно называли mare nostrum — «наше море», — теперь кишат кораблями мусульман. Так велики были теперь мусульманские владения, и в Европе в большом количестве ходили монеты мусульманских правителей, датированные IX-X веком. Они встречались в Центральной Европе, Скандинавии (особенно на острове Готланд, у восточного побережья Швеции), в Англии и Исландии.^{105}

Империи Омейядов и Аббасидов существовали, соответственно, до и после 750 года. Они охватывали территорию больше той, которой правил Рим. По мере того как истощался поток военных трофеев, торговля все больше преобладала над войной. Бедные задворки Западной Европы не так интересовали мусульман, как Средняя Азия и ее Шелковый путь. После поражения в 732 году возле французского города Пуатье Омейяды больше не вернулись в Галлию. Не ответили они и на реконкисту Испании и Португалии, которая началась в 718 году и достигла высшей точки в 1492-м, когда произошло изгнание последних мавров (и евреев).

Зато войска мусульман снова и снова атаковали дальние пределы Средней Азии, пока в 751 году не разгромили силы китайской империи Тан на реке Талас (современный Казахстан) и не взяли в свои руки весь участок Шелкового пути, проходивший в этом регионе. Часто великие завоевания приводят к нечаянным удачам. Самым важным достижением мусульман на реке Талас были не новые территории, не шелк, но приобретение более прозаическое и драгоценное. Среди китайцев, взятых при Таласе в плен, были изготовители бумаги, которые скоро распространили свое чудесное искусство в мусульманском мире, а затем и в Европе, навсегда изменив культуру человечества и ход истории.

Первые завоевания мусульман существенно изменили Римский мир. Империи Омейядов и Аббасидов явились своего рода огромными зонами свободной торговли, в которых исчезли прежние границы и барьеры, в частности вдоль реки Евфрат, которая с глубокой древности считалась границей между Западом и Востоком. Не было больше трех альтернативных путей в Азию: по Красному морю, через Персидский залив и по Шелковому пути — все они объединились в одну логистическую систему, доступную всякому, кто признавал господство халифата.

Почти все следующее тысячелетие мореплавание у мусульман шло рука об руку с завоеваниями и обращением в свою веру. Удивительным образом к середине VIII века — не прошло и сотни лет со дня смерти Пророка — тысячи мусульманских (в основном персидских) торговцев появились не только в китайских портах, но и во внутренних городах Китая.^{106} Китайские же крупные джонки, приспособленные для моря, не выходили в Индийский океан приблизительно до 1000 года. Еще через 400 лет легендарный адмирал-евнух Чжэн Хэ с огромным флотом отправился к Шри-Ланке и Занзибару.

Арабский был международным языком новой империи, и суда мусульман патрулировали порты и торговые пути от Гибралтара до Шри-Ланки. К IX веку мусульманские правители Средней Азии установили контакт с волжскими хазарами, а через них — со скандинавами. На востоке поддерживались оживленные отношения с Китаем по Шелковому пути и по морю, а североафриканские купцы отправляли караваны на юг, через Сахару. Через несколько столетий после смерти Пророка его последователи связали почти весь известный мир в огромную империю, где африканское золото, слоновая кость и страусиные перья менялись на скандинавские меха, балтийский янтарь, китайские шелка, индийский перец и персидские изделия из металла.^{107} Вдохновленные завоеваниями арабы переживали культурное возрождение во многих областях — величайшие достижения литературы, искусства, математики и астрономии обнаружены не в Риме, Константинополе или Париже, а в Дамаске, Багдаде и Кордове.

Исламский мир не был сплошной благодатью. Граница между Востоком и Западом сместилась в Средиземное море, свободного прохода по которому теперь не имели ни мусульмане, ни христиане. Как пишет историк Джордж Хурани: «Пути Средиземного моря превратились в границы, в предмет раздора. Эта перемена погубила Александрию».^{108}

Хотя торговая сеть мусульман имела множество преимуществ, в том числе использование векселей, сложные системы займа и рынки фьючерсов, ни в одном мусульманском государстве не возникло основы современного делового мира — центрального или государственного банка.^{109} Но это уже другая тема.

Несколько столетий после падения Рима осколки старой империи, с точки зрения мировой торговли, считались темным захолустьем. Мощные коммерческие и технологические революции, проходившие в Средней Азии, Индии и особенно в Китае, обходили их стороной. Но, даже несмотря на это, опыт мореходства в Средиземном море обогатился применением арабского треугольного латинского паруса, который позволял судам ходить круто к ветру, что было невозможно с древними европейскими квадратными парусами.

До XI века никто не мог бросить вызов исламскому миру, и лишь позже христиане вернули такие значительные владения, как Испания, Сицилия и Мальта. Вдохновленный этими успехами, папа Урбан II в 1095 году на Клермонском соборе призвал к Первому крестовому походу, с помощью которого ненадолго удалось освободить Святую землю.

В XII веке Саладин продолжил завоевания Фатимидов и вытеснил крестоносцев из Иерусалима (хотя он предпочел бы торговать со своими христианскими врагами) и сплотил силы мусульман на Ближнем Востоке. С победами Саладина ислам достиг своего расцвета. Затем последовал ряд катастроф и неблагоприятных событий: монгольское вторжение в XIII веке, чума в XIV и плавание Васко да Гамы в Индийский океан в XV и XVI веках.

Несмотря на долгий упадок ислама, мусульманские купцы доминировали в дальней торговле до XVI века, а во многих регионах и до начала современного периода.