Великолепный обмен: история мировой торговли

ГЛАВА 6. БОЛЕЗНИ ТОРГОВЛИ

Каффа чем-то напоминала конечную железнодорожную станцию на окраине американского Дикого Запада. Последний европейский город на границе с монгольскими ханствами, простиравшимися до самого Китая. Около 1266 года Орда — монгольская империя в Северо-Восточной Азии и Восточной Европе — продала земли этого города генуэзцам, которым очень нравилось его расположение на Крымском полуострове, на западном конце Великого шелкового пути. С пристаней Каффы купцы вывозили рабов в Египет и предметы роскоши с Востока в Италию, Францию и даже атлантические порты Северной Европы.

Монголы, глядя на то, как процветает Каффа под управлением генуэзцев, жалели о своей сговорчивости. Они с большим трудом удерживались, чтобы не разграбить город. Вскоре началась настоящая борьба за этот участок недвижимости. Хан Токтай нашел отличный повод для нападения — нечего итальянцам обращать в рабство и продавать турецких сестер и братьев по вере! В 1307 году он велел схватить итальянских представителей в Сарае — столице Орды, всего в семистах милях к востоку от Каффы. В том же году войско Орды осадило Каффу. Итальянцы защищались до 1308 года, потом уплыли и, уходя, сожгли город. Когда монголы закончили мародерствовать, генуэзцы отстроили город заново.

Восточнее Каффы, а значит, ближе к Орде, находился венецианский форпост работорговли — Тана (современный Азов). В 1343 году, когда город был обстрелян, итальянцы бежали оттуда в Каффу и встретили еще большую жадность со стороны кипчаков — тюркских союзников Орды. Целых три года кипчаки непрерывно осаждали Каффу, обстреливая ее из страшных катапульт, но бесполезно. После поражения в 1308 году генуэзцы обезопасили снабжение города с моря и дополнили укрепления двумя мощными концентрическими стенами.

Но с востока надвигалось еще неведомое, грозное оружие, сулившее поражение обеим сторонам. Вначале оно истребляло нападавших, так что запертые в городе итальянцы уже видели в этом свое чудесное избавление. Но вскоре жестокая сила погубила и защитников, а потом тихо поплыла на галерах на юг, в Геную, предвещая опустошение и пепелища сперва Европе, а затем и царствам Пророка.

Возбудитель чумы, чумная палочка (Yersinia pestis), подобно множеству других патогенов человека, большую часть времени проводит в «животном резервуаре» — популяции хронически зараженных грызунов. В Средние века таким резервуаром для бациллы служили сурки и суслики гималайских предгорий, азиатских степей и африканских Великих озер. Наиболее важную роль, наверное, сыграл табарган — норный зверек, похожий на растолстевшую белку, вырастающий до двух футов в длину, весящий до 18 фунтов и впадающий на зиму в спячку.

Тысячелетиями степняки привыкли держаться подальше от зараженных грызунов, узнавая их по вялому поведению. Но вот инфекция преодолела культурный барьер. Чужаки, не знакомые с местными обычаями, охотились на больных животных. Когда это выяснилось, по земле уже шествовала Черная смерть.[16]

Сегодняшними познаниями о роли инфекционных заболеваний мы обязаны великому историку Уильяму Г. Макнилу из Чикагского университета. Около 1955 года, изучая поражение, которое нанес ацтекам Эрнан Кортес в 1521 году, он задался вопросом, как миллионное население, среди которого во множестве встречались жестокие, закаленные воины, оказалось побеждено отрядом из шести сотен испанцев. Ну да, кони, ружья и стальные мечи давали европейцам большое преимущество. Но Макнил считал, что было кроме этого еще что-то.

Ацтеки, фактически, разгромили Кортеса годом ранее в столичном Теночтитлане и заставили испанцев отступить. Это была позорная noche triste — «ночь печали». Четыре месяца спустя среди ацтеков разразилась эпидемия оспы. Узнав о том, что от оспы скончался победоносный предводитель ацтеков, Макнил сделал мудрые выводы, которые сегодня позволяют нам по-новому взглянуть на мировую историю.

Макнил представил, что в Теночтитлане, а двумя столетиями ранее в Европе произошли похожие явления — катастрофическое вторжение новой болезни в популяцию, не имевшую к ней иммунитета. Так раскрывается механизм столкновения цивилизаций, первичным побудительным мотивом которого часто бывает торговля.

Как теперь отлично известно, торговля и путешествия (а также возрастание плотности населения) способствуют быстрому распространению болезней, как новых, так и хорошо известных. В прошлом положение складывалось еще опаснее. С точки зрения эпидемиологии, чем глубже в историю, тем большей пороховой бочкой представлялся мир, поделенный на географические резервуары заболеваний. Внутри каждого эпидемиологического резервуара формировалась популяция, резистентная к местному возбудителю, но не к возбудителям других резервуаров. На протяжении тысячелетий, для того чтобы устроить опустошительную эпидемию, микроорганизмам нужно было преодолеть расстояние в несколько сотен миль. В период с XIV по XVIII век, когда развивалась мировая торговля, все эпидемиологические резервуары, какие существовали в мире, перемешались, и результаты обернулись катастрофами. Сегодня мы можем радоваться тому, что теперь подобное перемешивание происходит в очень незначительной степени. Пандемии возникают только если возбудитель пришел к человеку от другого животного вида, как это случилось с ВИЧ, который мутировал и обрел способность заражать людей. Но это куда более высокая планка, чем в доколумбовскую эпоху, когда купцы, матросы или грызуны из соседнего эпидемиологического резервуара становились причиной смертоносной эпидемии.

Макнил обратил внимание на случай, который произошел в 1859 году, когда британские поселенцы завезли в Австралию кроликов, желая, чтобы новые фермы напоминали им родную Англию, желая охотиться на привычную дичь и есть привычное мясо. К несчастью, этим милым зверькам не встретилось на новой земле никаких хищников. Они принялись плодиться, как кролики, быстро объели уязвимые в засушливом климате пастбища и создали угрозу овцеводству. Ограды, яды, ловушки и винтовки не смогли совладать с популяцией зверьков, способных приносить потомство уже в возрасте шести месяцев. Требовалось более могучее средство.

В 1950 году австралийцы применили вирус миксомы, как правило, летальный для кроликов дикой популяции, не подверженной ранее этому заболеванию, а значит, неустойчивой к нему. Ситуация похожа на ту, что возникла у мексиканцев с европейцами с оспой и чумой. В последующие годы происходил кроличий холокост, который снизил их популяцию на 80%. Смертность среди зараженных особей составляла 99,8%.

И вот, когда кролики в Австралии почти совсем исчезли, в силу вступил естественный отбор, и наиболее устойчивые к миксоматозу линии кроликов выжили. Со стороны вируса этот механизм тоже работал. Возбудитель уже не мог быстро убить носителя. Постепенно вирус становился все менее смертельным, так чтобы носитель дольше жил и эффективнее распространял вирус. К 1957 году погибала только четверть инфицированных кроликов. Односторонние отношения между смертельным возбудителем и беззащитным носителем превратились в ничью между не слишком вирулентным патогеном и резистентной популяцией.

То же самое происходит, когда среди людей появляется новая инфекция. Вначале смертность высока, но результатом естественного отбора становится более резистентная популяция и менее вирулентный патоген. Этот процесс установления равновесия, при котором возбудитель и носитель приспосабливаются друг к другу, занимает 5-6 поколений — несколько лет в случае кроликов и век или полтора в случае людей. Такие людские болезни, как корь или ветрянка, раньше истребляли взрослое население. Теперь они обычно поражают тех, кто не успел обзавестись против них иммунитетом, то есть детей. И не случайно эти болезни произошли от животных, живших рядом с людьми: оспа от коровьей оспы, грипп от свиней, а корь от собачьей чумки или чумы рогатого скота.^{218}

Чума представляет собой более сложный случай. Пока что это заболевание не достигло равновесия в человеческой среде. Сегодня оно почти так же смертельно, как и в XIV веке, но инфекция касается не многих животных из тех, что живут рядом с людьми. Переносчиками бациллы являются только грызуны, как, например, табарганы, миллионы которых на сегодняшний день заражены чумой. Для них заболевание смертельно, но эти норные зверьки живут изолированно, так что эпидемия медленно гуляет от одной колонии к другой. Только песчанки Юго-Западной Азии, как считается, научились переносить эту болезнь, так что некоторые из них могут долгое время страдать вялотекущей инфекцией.^{219} Ученые не могут сказать наверняка, где впервые возник резервуар инфекции подземных грызунов, но предполагают, что это случилось где-то в районе Гималаев, на юге Китая.

Если бы носителями чумы были только люди, сурки и суслики, люди легко могли бы обезопасить себя, держась от этих зверьков подальше. Но в цепочку передачи смертельной болезни включилось еще два вида. Первыми стали блохи, через укус передававшие заразу от одного млекопитающего к другому. Но блохи не способны проделать многомильный путь от далеких подземных популяций грызунов до людей. Второй вид — черная крыса — послужил «паромщиком» между норными грызунами и цивилизацией, соединил резервуар с поселениями людей. Для блох и крыс бацилла так же смертельна, как для людей. Крыса умирала, но зараженные блохи, прежде чем погибали сами, проделывали те недостающие несколько футов от зверя к человеку.

Особенно важным в этой смертельной цепочке стала восточная крысиная блоха Xenopsylla cheopsis. Это неприятное насекомое имеет две особенности, помогавшие ему в этой роли. Во-первых, черная крыса — любимый его хозяин. Если табарган с человеком встречается редко, то крыса, так сказать, сотрапезник человека, она живет с ним рядом и добывает пищу в мусоре и отбросах, оставляемых человеком. Но рядом с табарганами черная крыса тоже живет. Поэтому блохе, а вместе с ней и чумной палочке ничего не стоит перебраться с табаргана на крысу. Покидают крысу блохи неохотно, только когда она умирает, оставляя блохе совершить последний, решающий скачок до человека. Второе роковое свойство этой блохи в том, что, в отличие от других видов блох, ее пищеварительная система очень чувствительна к чумной палочке, которая вызывает у насекомых сокращения пищеварительных путей. Поэтому когда зараженная блоха кусает грызуна или человека, значительная часть зараженного материала отрыгивается прямо в него.^{220}

После смерти крысы блоха может найти прибежище на верблюде или лошади, которые становятся настоящими блошиными гостиницами.^{221} Оба этих вьючных животных очень восприимчивы к заболеванию, как и многие другие млекопитающие и птицы.

С точки зрения бациллы, и блоха, и черная крыса, и человек — неважные игроки, случайно пострадавшие, неудачливые прохожие. Главная задача организма — сохранить себя в резервуаре норных грызунов. А успехи сельского хозяйства позволяют существовать обособленным, плотно населенным городам, которые привлекают черных крыс, прекрасно приспособленных к городским условиям.

Черная крыса блестяще играет свою роковую роль. Она не просто стремится к человеку, она еще и высококлассный верхолаз. Примерно во времена расцвета Древнего Рима и империи Хань эти звери принялись путешествовать по всему Великому шелковому пути, а также на кораблях, вместе с муссонами. Где-то в начале нашей эры черная крыса по канатам восточных доу и греческих кораблей перебралась в Европу.

Само по себе название «чума» вызывает немало путаницы. Почти наверняка ни в одной из вспышек болезни, зафиксированных в античности, чумная палочка не повинна. Шумерские источники упоминают об эпидемиях еще за две тысячи лет до нашей эры, а в первых книгах Ветхого Завета, написанных между 1000 и 500 годами до н. э., описана божественная кара в виде морового поветрия на землях Плодородного Полумесяца. Современные переводчики обозначают эти события словом «чума», но Библия и другие древние источники редко приводят клиническую картину заболевания, чтобы можно было опознать его возбудителя.

Только в некоторых случаях древние хронисты описывают болезнь достаточно подробно. Один из самых ранних таких трудов принадлежит Гиппократу. Это его «Эпидемии», написанные около 400 года до н. э. Там явно описаны случаи свинки (неболезненные опухоли за ушами, хрипота, кашель) на острове Тасос. Тут же, в его работах, обнаружено, как считается, описание инфицирования чумной палочкой.^{222} Великий историк Пелопоннесских войн Фукидид привел, пожалуй, самое известное в древней литературе описание эпидемии. Это чума 430 года до н. э. в Афинах, которая погубила около четверти всего афинского войска. Но из этого текста невозможно сколько-нибудь определенно выяснить, какой возбудитель вызвал эту болезнь.^{223},[17]

Вспышки инфекционных заболеваний регулярно опустошали Рим — как республику, так и империю. Самая знаменитая произошла около 166 года, когда легионы Марка Аврелия, возвращаясь домой, занесли заразу из Междуречья. В документах того времени говорится о том, что вымерла треть населения столицы, погибли целые армии. Другая вспышка поразила Рим в середине III века и за день сгубила целых пять тысяч жизней.^{224} И снова — нет точного описания этого римского поветрия. Из самых подробных воспоминаний можно сделать вывод, что это было первое вторжение в Европу оспы и кори с поселков и пастбищ Плодородного Полумесяца, где они зародились.

Клинические признаки болезни, вызванной чумной палочкой — опухоли в паху и подмышках, сильный жар, черные кровоточащие высыпания на коже и скорая смерть, — настолько характерны, что если бы они появились в древнем мире, до 500 года до н. э., это событие было бы описано. Тем более это касается легочной формы заболевания, когда бацилла передается от одного человека к другому по воздуху с кашлем и способна к заходу солнца опустошать целые кварталы людей, поутру казавшихся совершенно здоровыми.[18]

В начале нашей эры зараженные блохи или грызуны как-то смогли проделать путь от какого-то из древних резервуаров заболевания, вероятно от индийских подножий Гималаев, до Малабарского побережья, где зараженные черные крысы вскарабкались по канатам на торговые корабли, следовавшие на запад. Зимний муссон перенес корабли через Индийский океан в Александрию (а может быть, в промежуточные порты, такие как Аден или остров Сокотра). Это случилось достаточно быстро, чтобы крысы могли дожить и, высадившись на берег, передать бациллу дальше. В 541 году, во время правления византийского императора Юстиниана, появились первые свидетельства распространения чумы — Черной смерти (называемой так из-за появления характерных черных бубонов). Историк Прокопий Кесарийский пишет, что «Юстинианова чума» впервые (по крайней мере, на взгляд европейцев) появилась в Египте. Как и следовало ожидать, ее занесли в восточный Египет через Красное море. (Более удобный «путь Синдбада» через Персидский залив был перекрыт Персидской империей, главной соперницей Византии.)^{225}

Прокопий сам видел начало эпидемии: «Около этого времени [зима 541-542 года] распространилась моровая язва, из-за которой чуть было не погибла вся жизнь человеческая».^{226} Прокопий очень ясно описал бубоны — болезненные, воспаленные опухоли лимфоузлов «не только в той части тела, которая расположена ниже живота и называется пахом (бубоном), но и под мышкой, иногда около уха, а также в любой части бедра».^{227} Это несомненные признаки чумы. Историка удивляло, как передается болезнь, когда люди избегают личного контакта:

Эту эпидемию разносили блохи, и поэтому болезнь распространялась не так быстро, как легочная форма, которая поразила Европу в XIV веке. Волна за волной, зараза прокатывалась по Восточной империи с промежутками в 5-10 лет, поражая таким образом преимущественно молодежь, которая еще не успела приобрести иммунитета. В 541-542 годах вымерла треть населения Константинополя. Прокопий описывает пик эпидемии, когда за день умирало по 10 000 человек. К 700 году от жителей Константинополя осталась лишь половина. До того как случилась эпидемия, Юстиниан, казалось, вот-вот снова объединит империю. Но чумной палочки оказалось достаточно, чтобы эти надежды рухнули. Эта эпидемия позволила Европе погрузиться в Темные века и создала геополитический вакуум, который с легкостью занял ислам, защищенный от болезни пустынным климатом (неподходящим для черной крысы) и отсутствием больших городов. Далеко на востоке чума тоже помогла мусульманам — Прокопий пишет, как она опустошила Персию, что, вероятно, способствовало победе мусульман над империей Ктесифона (в совр. Ираке) в 636 году.^{229}

К тому времени как византийский очаг чумы выгорел, торговля с Востоком достигла глубокого упадка. В том же 622 году, когда чума затопила Константинополь, курайшиты изгнали Мухаммада и его сторонников из Мекки, и тем пришлось совершить хиджру в Медину. Через восемь лет войска Пророка контролировали всю Аравию и более чем на тысячелетие перекрыли Баб-эль-мандебский пролив для европейских торговых кораблей. Еще через несколько поколений для европейских купцов закрылся и Шелковый путь. Воинства ислама отняли у европейцев доступ к Азии, которым те пользовались от начала нашей эры. Обратной стороной этого позорного поражения оказалась защита Европы от азиатских резервуаров чумы на семь столетий.

Жаркие, засушливые и, большей частью, малонаселенные просторы Аравийского полуострова защищали мусульман от болезни, зато недавно завоеванные ими плотно населенные земли Плодородного Полумесяца оказались превосходным рассадником для поветрия. К 639 году чума прокатилась по Сирии, выкосила ее гражданское население и 25 000 мусульманских солдат. Халиф Омар — второй преемник Пророка — пытался спасти своего полководца Абу Убейду, отозвав его из Сирии. При этом халиф скрыл истинные причины, сказав, что вызывает его, поскольку нуждается в срочном совете. Абу Убейда распознал хитрость и, положившись на волю Аллаха, остался в Сирии. Вскоре он пал жертвой болезни, как и множество арабских военачальников, сменивших его.^{230}

Чума сумела даже расколоть ислам. После смерти Абу Убейды другой полководец — Моавия ибн-Аби Суфиян — сверг халифа Али (четвертого наследника Пророка, его двоюродного брата и племянника), — и ислам раскололся на суннитов и шиитов. Если бы Омару удалось спасти Убейду от чумы, возможно этого трагического раскола и не случилось бы.

Но хотя «Юстинианова чума» наносила большой урон победоносному мусульманскому воинству, гораздо сильнее она поражала их врагов — византийцев и персов. Как пишет историк Джосайя Расселл: «Ни Карл Великий, ни Гарун аль-Рашид, ни великие исаврийские и македонские династии не смогли справиться с блохой, крысой и бациллой».^{231} Врагов молодой веры — византийцев и персов — уничтожали не только меч Али и богатства Хадиджи — к ним следует добавить и Черную смерть.

«Юстинианова чума» за несколько поколений успела расползтись от портов Индии и Китая к востоку. Убедительные свидетельства китайцев об этой болезни появились в начале VII века, и хотя демографические данные недостаточны, скорее всего, чума опустошила империю Тан не меньше, чем Византию. Один из свидетелей писал, что в 762 году опустела провинция Шаньдун. В период между 2[19] и 742 годами население Китая сократилось на четверть.^{232}

И тут все прерывается. Последняя волна чумы обрушилась на Константинополь в 622 году, а на окраины империи в 767-м. После этих дат до XIV века никаких упоминаний о Черной смерти в христианском мире нет.

Почему же чума не добралась до Европы в середине первого тысячелетия, хотя азиатские крысы тысячелетиями носили ее? Почему не возникало эпидемий последующие 800 лет? И наконец, почему «Юстинианова чума» поразила, в основном, Восточную Европу, а средневековая эпидемия прошлась по всему континенту?

Прежде всего отметим, что чума — болезнь торговли. Зараженные люди живут несколько дней — не больше. Зараженные крысы — не больше нескольких недель, а зараженные блохи — не больше нескольких месяцев. Чтобы перевезти заразу в очередной порт или караван-сарай, люди, грызуны и насекомые должны быстро преодолевать моря и пустыни.

«Юстинианова чума» хотя и разоряла многолюдные города Северной Европы, но не могла опустошить весь континент по двум причинам. Во-первых, в Европе болезнь перемещалась в основном по прилегающим к Средиземному морю дорогам, а пути на север и запад преграждали готы, вандалы и гунны. Во-вторых, к VI—VII векам главный переносчик болезни — черная крыса — еще не успела распространиться по средиземноморскому ареалу и, уж тем более, в атлантических портах.^{233} Счастливой особенностью «Юстиниановой чумы» было то, что возбудитель не прижился среди европейских норных грызунов. В XIV веке континенту повезло меньше. «Мусульманский карантин», которому веками подвергались купцы, был прерван завоеваниями монголов в XIII веке. Потомки Чингисхана вновь открыли сухопутные торговые пути и обрушили на Европу новую волну болезни, еще более опасной.

В VI веке напасть пришла из-за моря, в XIV — посуху. Политическая стабильность в подвластных хану владениях позволила снова открыть Великий шелковый путь, а по нему вместе с дорогими китайскими товарами двинулись крысы и блохи, заразившие войско, которое осаждало Каффу. У нас нет точных сведений о том, как именно были заражены монголы и их союзники. Макнил считает, что степные воители заполучили заразу прямо из ее древней обители, от грызунов Южного Китая и бирманских предгорий Гималаев, когда в 1252 году вторглись в эти земли.

В 1331 году появились первые сообщения о возвращении чумы в Китай. Почти сразу же болезнь отправилась по Шелковому пути, оживленному при монголах. Зараженные блохи путешествовали на запад то в гривах боевых коней, то в шерсти верблюдов, а то и на черных крысах, угнездившихся в товарах и седельных сумках. Путь был долгим, не прямым, шелка и пряности переходили из рук в руки. Бациллы тоже меняли хозяев, прежде чем пуститься в очередной этап путешествия.

Макнил считает, что промежуточными пунктами для передачи болезни служили караван-сараи — именно там происходил обмен не только товарами и верблюдами, но и бациллами. По пути в каждом караван-сарае чума поражала работников, хозяев и гостей. Вместе с выжившими она спешила во все стороны дальше, вызывая эпидемии в местных популяциях норных грызунов. В 1338 году, всего через семь лет после вспышки болезни в Китае, она разыгралась в торговом перевалочном пункте у озера Иссык-Куль (в современной Киргизии), примерно в середине Шелкового пути. К 1345 году зараза проникла в Астрахань, на северном побережье Каспийского моря, а вскоре добралась и до Каффы^{234}.[20]

В 1346 году бацилла попала в кипчакское войско, осаждавшее Каффу, и степняки посчитали болезнь за особенно жестокое проявление божественного гнева. Как писал хронист и очевидец чумы Габриэль де Мюсси: «Татары умирали, как только признаки болезни проявлялись у них на теле: вздутия под мышками и в паху, вызванные скоплением жидкостей, а затем гнилая лихорадка».^{235}

Свирепая эпидемия, распространяясь среди осаждающих Каффу, вскоре вынудила войска снять осаду, но прежде они совершили самое страшное в истории применение биологического оружия. Снова читаем у де Мюсси:

Возможно, эта биологическая атака была жестом отчаяния, а может быть, «татары» (монголы и их союзники) — лучшие инженеры, специалисты по катапультам — просто решили, что их машины — самый удобный способ убрать тела. Скоро тысячи защитников Каффы постигла такая же участь, а через несколько месяцев Черная смерть перекинулась в Европу и на Средний Восток.

Трудно усомниться в том, что, прибыв в Каффу, дальше чума распространялась благодаря торговле. Среди немногих выживших в Каффе были моряки, которые отправились домой в портовые города Италии. И снова на кораблях оказались маленькие безбилетники — черные крысы, которые по канатам выбрались на берег и принесли бациллы на пристани Европы, запустив механизм страшной катастрофы Средневековья.^{237} Францисканский монах Микеле да Пьяцца описал момент прихода Черной смерти в Италию:

Как только зараженное судно привозило чуму в порт, болезнь двигалась дальше. Заражался город, выжившие бежали и разносили заразу еще дальше. Как пишет да Пьяцца, «мессинцы вызывали такой страх и отвращение, что никто не желал говорить с ними или находиться с ними рядом, но все, едва завидев их, бежали, стараясь задержать дыхание».^{239},[21]

На этот раз — в 1347 году — Европа для бациллы оказалась более гостеприимной, чем во времена Юстиниана. С побережья Средиземного моря в глубь материка вели проторенные торговые пути, надежные, оживленные и разветвленные, и от порта к порту зараженные крысы доставлялись быстрее и регулярнее, чем за семь веков до этого.

В 1291 году, за полстолетия до вспышки чумы, испанская флотилия под командованием генуэзца Бенедетто Дзаккарии разбила у Гибралтара флот мавров и впервые со времен мусульманских завоеваний в Испании открыла западный морской путь.^{240} Это позволило «чумным судам» идти открывшимся путем прямо в Атлантику и нести гибель на север Европы.

Если в VI—VII веках черная крыса нечасто встречалась в Восточном Средиземноморье, то в 1346 году зараженные животные высаживались на берег, и их приветствовали многочисленные собратья, передавая инфекцию грызунам европейского резервуара. К этому времени черная крыса встречалась повсеместно, и после первой вспышки болезни на протяжении долгих столетий этот зверь стоял у истоков новых и новых волн эпидемий. Кроме того, болезнь разносили посуху животные, забравшиеся в тюки с товаром. Вероятно, вместе с купцами легочная форма инфекции путешествовала по материку со скоростью от одной до пяти миль в день.^{241}

В 1347-1350 годах зараза медленно и неуклонно ползла из Италии на север. Как показано на карте, она продвигалась морем и сушей, обычными путями доставки товаров, но морем быстрее, чем сушей. Некоторые маленькие поселения вымерли полностью, хотя многие более крупные города беда почти не затронула. По самым основательным подсчетам, за эти годы погиб каждый четвертый или даже каждый третий европеец. Хотя первая вспышка закончилась к 1350 году, новые возникали на протяжении десятилетий. Промежутки между ними становились все больше, как это было и после «Юстиниановой чумы». Во время эпидемии 1575-1577, а затем 1630-1631 годов Венеция потеряла третью часть жителей.^{242}

Ни одна катастрофа ни до этого, ни после не потрясла Европу в такой степени. Беда, несомненно, приходила с моря — и знать, и простые люди полагали, что моря и порты кишат купеческими судами со смертоносным грузом. Даже в таких сухопутных городах, как Авиньон, к свежеприбывшему грузу пряностей никто не притрагивался, боясь заразиться. Однако европейцы ничего не знали о том, что болезнь может переноситься блохами (когда-то этот механизм передачи ввел в заблуждение Прокопия). Де Мюсси описал любопытную историю о четырех генуэзских солдатах, которые ради наживы покинули на время свою часть. Они «отправились на побережье, в Ривароло, все население которого погубила болезнь… Взломав один из домов, они похитили шерстяное покрывало, которое нашли на кровати. Затем они вернулись в часть, и ночью все четверо укрылись ворованной тканью. Утром их нашли мертвыми. Поднялась паника, и с тех пор никто не решался пользоваться вещами или одеждой умерших».^{243}

Правильный вывод, поскольку краденые вещи, почти наверняка, изобиловали зараженными блохами. Когда эпидемия в Италии начиналась, в еще нетронутые болезнью города прибывали вестники и рассказывали остолбеневшим от ужаса жителям, что волна смерти медленно движется в их сторону. Однако скорость этой волны была высока, и многие считали ее предвестием конца света. После того как первая волна пронеслась, простое осознание того, что некоторые сумели ее пережить, помогало перенести и последующие, хотя они были и не слабее первой.^{244}

В Средние века незнание того, как передается болезнь, погубило десятки миллионов европейцев, азиатов и африканцев, которые могли бы спастись, знай они, что для этого нужно делать. Недостаток научных знаний раздувал огонь антисемитизма, обрекая евреев на участь, пожалуй, еще худшую, чем даже болезнь. Ходили слухи о заражении колодцев. Глубока была дедовская вера в наказание за грехи — телесные и духовные, — в дурной глаз и «миазмы». Но глубже всех предрассудков укоренился слух о том, что евреи отравили колодцы. Этот навет сеял среди христиан панику. В результате, тысячи ложно обвиненных евреев под пытками признавались в этом вымышленном преступлении, после чего их сжигали заживо или колесовали. Свидетельство, которое оставил просвещенный немецкий священник Генрих Трухесс, дает представление о смертельной истерии того времени.

4 января [1349 года] жители Констанца заперли евреев в двух их же домах и сожгли их числом 330… Некоторые горожане танцевали при свете пламени, другие пели, остальные плакали. Евреев запирали и сожгли в доме, нарочно для этого построенном. 12 января в Бухене и 17 января в Базеле евреев сожгли, детей у них отняли и крестили.

В том же духе Трухесс продолжает еще несколько абзацев, рассказывая о почти одинаковой жестокости в крупных и малых городах, а под конец делает вывод: «Итак, за один год… были сожжены все евреи между Кельном и Австрией. В Австрии их ожидает та же участь, потому что они прокляты богом».^{245}

Как случилось с австралийской популяцией кроликов, зараженной в 1950 году вирусом миксомы, население Европы, пораженное Черной смертью, на протяжении пяти поколений — примерно 125-150 лет — оставалось минимальным, пока горстка людей, имевших иммунитет к болезни, не смогла противопоставить скорость деторождения ярости темного жнеца. В Британии, по которой мы имеем самые точные демографические данные за этот период, население снизилось более чем наполовину — с 5,5 миллиона человек в 1335 году, как раз перед чумой, до 2,1 миллиона в 1455 году.

Рис. 6-1 показывает падение и восстановление численности населения Англии. Обратите внимание, что с начала первой эпидемии прошло четыре с половиной столетия, прежде чем этот показатель вернулся к прежнему уровню.

Последняя эпидемия чумы в Западной Европе случилась в 1720 году в Марселе. Россию и Османскую империю трясло еще в XIX веке, а в начале XX века страшный мор погубил тысячи человек в Китае. Перед самым приходом Черной смерти население Европы составляло около пятидесяти миллионов человек. Значит, во время первой вспышки погибло 12-15 миллионов и, вероятно, намного больше в следующем столетии, когда смертность — волна за волной — превышала рождаемость.

Но даже эта страшнейшая катастрофа Европы — лишь малая часть истории. Если культурные и демографические сведения о Европе времен Черной смерти неполны, то для Средней Азии и Дальнего Востока их почти нет вовсе. У арабов, индийцев и китайцев нет «Декамерона». Зато врачебная практика средневекового мусульманского мира далеко превосходила европейскую. Арабские и индийские врачи оставили множество ценных записей, несомненно рассказывавших о массовом распространении чумной палочки на Востоке сразу же после того, как мор прокатился по Европе.^{246} В середине XIV века на Востоке жило примерно в пять раз больше людей, чем в Европе, и это наводит на мысль, что там чума могла унести целых сто миллионов жизней.

Быстрее всего болезнь распространялась на лошадиных шкурах и в корабельных трюмах. Таким образом, очаги болезни разгорелись там, где был контакт с Индийским океаном и степями Азии. Известно, например, что чума особенно свирепствовала в портовых городах, таких как Брюгге и Генуя. После первой вспышки в 1348 году Венеция потеряла около 60% населения. Крупные усовершенствования, которые постоянно проводились в порту до эпидемии, прекратились более чем на столетие.^{247}

Некоторое представление о том, что творилось в восточных портах, можно получить, прочитав о событиях на Кипре, подробно описанных в хрониках. На этом преимущественно христианском острове, ставшем центром средиземноморской торговли, имелось значительное мусульманское меньшинство. Эпидемия, разразившись в 1348 году, перед тем, как унести жизни людей, погубила на Кипре животных. На острове погибло и бежало с него столько христиан, что оставшиеся испугались, что мусульмане возьмут власть в свои руки. В страхе они собрали всех мусульманских пленников и рабов и за несколько часов перебили их. За неделю умерло трое из четырех правителей Кипра. Четвертый бежал, но спустя день скончался на корабле почти со всеми своими спутниками.

Другая торговая галера, вероятно одна из сотен, прибывшая из неведомых краев на Родос, насчитывала целых 13 купцов. Когда она прибыла затем на Кипр, в живых оставалось лишь четверо. Обнаружив, что остров опустел, они направились в Триполи (современная Ливия), где понарассказывали изумленным местным жителям фантастических историй.^{248} Европейские хронисты, пораженные масштабами катастрофы, происходящей вокруг, не подозревали, что в это же самое время такая же беда творится и на Востоке. Исключение составляет только Габриэль де Мюсси:

Де Мюсси подсчитал, что за три месяца 1348 года погибло более 480 000 жителей Багдада при том, что в самом крупном городе Европы —Париже —проживало всего 185 000 человек. Может быть, в этом случае де Мюсси преувеличивает. Он пишет также, что в Китае «с неба обильным дождем сыпались змеи и жабы, у людей начали появляться нарывы, и многих погубили».^{250} В Египет с торговых галер пришла та же жестокая чума, что опустошила Кипр. Корабль, пришедший, скорее всего, из одного из охваченных заразой черноморских портов, привез сотни мамлюков. Они сошли на пристань Александрии, а с ними сорок человек команды, четверо купцов и всего один солдат-раб. Вскоре после высадки все они умерли.^{251}

Болезнь путешествовала на запад из мусульманских портов Северной Африки, добираясь до Марокко и Испании Омейядов. Среди прочих она погубила мать ибн-Баттуты (в 1349 году). Особенно сильно пострадал Тунис. Мусульманских врачей очень удивляло, почему бедуины, жившие в шатрах, заражаются редко. Из всех ученых мира только мусульмане сумели сделать верный вывод о том, что это заболевание вызвано инфекцией, а не божественной карой, не оскверненным воздухом, не дурным глазом и не злым умыслом отравителей-неверных.^{252}

К этому времени у арабов, особенно в Египте Мамлюков, уже сформировались прочные исторические (хотя и ненаучные) традиции. Там мы находим богатейшие за пределами Европы источники информации о воздействии инфекции. Чума прибыла в Александрию почти в то же время, когда она появилась на берегах Италии. Похоже, Египет больше пострадал от легочной формы заболевания, в течение 18 месяцев распространявшегося на юг по долине Нила. В то время среди богатых египтян были в моде русские меха. Оказалось, что в жарком климате это не только странная роскошь, но и прекрасный рассадник блох.^{253}

По пути хаджа инфекция проделала из Египта путь на юг. Понятно, что следующим ее пристанищем стала Джидда — порт Мекки, а затем и сама Мекка. Мор в святом городе поверг в замешательство мусульманских теологов, потому как считалось, что Пророк обещал, что город защищен от чумы. Тот факт, что Медина убереглась от эпидемии, объяснили тем, что в Мекке собралось много неверных и Аллах решил покарать за это.

Хотя смертность от чумы в Египте Мамлюков была примерно такой же, как в Европе, эпидемия имела более далеко идущие последствия. После первой вспышки чумы в 1348 году местное население почти полностью приобрело иммунитет к этой болезни. В период 1441-1541 годов произошло не менее четырнадцати вспышек — приблизительно по одной на каждые семь лет. В этот период иммунитета не имели три группы населения: маленькие дети, подростки и недавно приехавшие с Кавказа рабы-солдаты. Последняя группа считалась самым важным ресурсом правящего режима. В тесноте тренировочных лагерей смертность была очень высока. Современники писали, что «мамлюков умирает столько, что не сосчитать», и что «казармы в крепости опустели, потому что мамлюки султана поумирали».^{254} Учитывая, что эти элитные части редко превышали несколько тысяч человек, потери были катастрофическими:

Таким образом, чума забирала самых сильных воинов, закупленных султаном, и щадила более старых, получивших свободу из рук предыдущего правителя и обязанных ему. Верные предпосылки к политической нестабильности.

Помимо того что чума лишала Египет военной силы, страна теряла человеческий и денежный капитал. Зажиточные купцы-карими, проводившие жизнь на складах и базарах, где толпились верблюды и кишели крысы, пострадали особенно сильно и стали легкой добычей для султана Барсбая в 1428 году.

Бацилла оказалась губительна не только для блох, грызунов и людей, но и для многих животных. В Европе и на Среднем Востоке земля была усеяна трупами птиц, домашних животных и даже диких хищников, тела которых покрывали характерные бубоны. Коровы и верблюды умирали в страшных количествах, убытки превышали все мыслимые пределы. В Бильбейсе — крупном караван-сарае между Каиром и Палестиной — помимо большинства горожан погибли почти все верблюды султана.

Европейские крестьяне, которым посчастливилось пережить Черную смерть, могли хотя бы уйти в лес и начать все с нуля. В Египте такой возможности не было — там всего в нескольких милях от берегов Нила простиралась бескрайняя пустыня. Очевидцы упоминают о совершенно опустевших египетских городах. С тех пор Египет уже никогда не вернул даже тень былого могущества и богатства. Перед началом эпидемии его население составляло, вероятно, около восьми миллионов человек. Генералы Наполеона, которые вошли в Египет в 1789 году, оценивали его население всего в три миллиона. Недавно один авторитетный источник указывал, что в начале современной эпохи численность населения Египта находилась на том же уровне, что и во времена Христа.[22]

Экономическая статистика подтверждает масштабы ущерба. До начала эпидемии правительство собирало 9,5 миллиона динаров налога. Ко времени османского завоевания в 1517 году налоги составляли 1,8 миллиона динаров. В 1394 году, почти через полстолетия после первой эпидемии, в Александрии еще работало 13 000 ткачей. Еще через полстолетия их оставалось всего 800.^{256}

Монголы, которые первыми из людей подверглись болезни, тоже не смогли восстановить свое могущество. В 1368 году династия Мин взбунтовалась против ослабленных чумой властелинов степей и заявила о своих правах. После смерти Тамерлана в 1405 году набеги воинственных всадников на цивилизованных соседей-аграриев стали менее яростными, а вскоре и вовсе сошли на нет. Когда исчезли ханства, степь вернулась к древнему, гоббсовскому[23] состоянию, а дороги в Китай, которыми пользовались Марко Поло, ибн-Баттута и целые поколения генуэзских купцов, исчезли. Это побудило жадных до пряностей европейцев искать другие пути на Восток.

Данные переписи населения, проводимой монголами и династией Мин, позволяют считать, что между 1330 и 1420 годами численность жителей Китая сократилась с 72-х до 51 миллиона человек. До настоящего времени, даже в период войны, микроб оказывался более смертоносным оружием, чем меч, поражая и военных, и мирное население, поэтому принято считать, что в период между этими двумя датами число китайцев сократилось из-за чумы. Сокращение налогов, собираемых с поредевшего населения стало не последней из причин, по которым флот Поднебесной исчез из Индийского океана после плаванья адмирала-евнуха Чжэна Хэ в 1433 году.

Египетская торговля и промышленная структура оказались разрушены почти повсеместно, монголы исчезли с мировой сцены, а Китай ушел из Индийского океана. Все это породило пустоту, которую с готовностью заняла Европа — последний устоявший, хотя и с трудом, игрок. Чумная палочка, которая помогла проложить путь мусульманам к власти над Византией и Персидской империей в VI—VII веках, обрекла ислам на поражение в XIV-XV веках.

До нашей эры торговля не была ни быстрой, ни прямой настолько, чтобы позволить отдельным резервуарам заболеваний в Азии, Европе и Африке соприкоснуться. От цивилизации чуму отделяло пространство и время, изолировав ее на вероятной ее родине, в предгорьях Гималаев, точно так же, как оспа и корь были запечатаны в землях Плодородного Полумесяца, где они появились. В эпоху Рима и империи Хань, когда возникла дальняя торговля, и позже при власти мусульман и монголов эти болезни обрушились на не привычные к ним, незащищенные народы. За последующие полторы тысячи лет далекие резервуары заболеваний Старого Света перемешались, иммунитет приобрели и европейцы, и азиаты. Первые европейские переселенцы в Новый Свет даже представить себе не могли, какую катастрофу для местного населения они несут вместе со своими микроскопическими попутчиками. Выражаясь словами Уильяма Макнила о начале эпохи открытий, «Европа, в плане человеческих инфекций, могла многое предложить, но кое-что могла и приобрести».^{257}

Но и это еще не вся история. Великий пожар 1666 года в Лондоне сыграл ключевую роль в окончании чумы. Кирпичные дома, сменившие старые деревянные постройки, оказались менее гостеприимными для крыс, а блохам гораздо менее удобно оказалось прыгать на горожан с новых черепичных крыш, нежели со старых, соломенных. По мере того как в Западной Европе становилось меньше леса, все больше в обиход входил кирпич. Расстояние от крысы до человека увеличивалось, болезнь передавалась все хуже. К XX веку санитарные нормы и антибиотики добавили еще один слой к защите человечества от огромных подземных резервуаров смертельного патогена.

Взаимодействие между торговлей и болезнью работает в обоих направлениях. Если торговля раздувала пламя эпидемий, то и вспышки заболеваний меняли устоявшиеся веками нормы торговли. Пожалуй, самое глубокое мнение о влиянии Черной смерти на пути мировой торговли предложено великим арабским историком XIV века ибн-Хальдуном:

С XIV по XVI век на планете бесновались фурии, с дьявольской хитростью опустошая ее при помощи инструментов торговли и самых развитых торговых сообществ: великих мусульманских цивилизаций Среднего Востока и торговых городов Индии и Китая, которые так поразили Марко Поло и ибн-Баттуту. Европа тоже пострадала, но там выжившие, влекомые страшным сочетанием навеянной религией жестокости и гениальной расчетливости, за несколько столетий сумели утвердить господство современной западной торговли.