Великолепный обмен: история мировой торговли

ГЛАВА 5. ВКУС ТОРГОВЛИ И НЕВОЛЬНИКИ ТОРГОВЛИ

Немногие европейские учреждения могут так хорошо охарактеризовать повседневную жизнь континента, как сельские рынки. Эти толкучки, где равное удовольствие находят и туристы, и местные жители, восходят корнями к издревле существовавшим сборищам бродячих торговцев в поселениях, слишком маленьких для того, чтобы устраивать там постоянный рынок.

В Средние века эти рынки сильно отличались от сегодняшних рядов чистеньких прилавков. В те времена рынок структурировался вокруг главного центра. Все грязные операции — продажа и забой скота — проделывались на окраинах рынка. Ближе к центру находились торговцы едой, писцы, кузнецы, цирюльники, зубодеры, корзинщики и горшечники. Центральную площадку на этом празднике чаще всего занимали аристократы торговой иерархии — продавцы пряностями. В XIV-XVII веках корица, мускатный орех и гвоздика были не повседневными приправами, а, скорее, самыми востребованными и популярными повсюду товарами. Их производство и поставки обогащали или разоряли страны. Пряности были так же важны, как палладий и нефть в XX веке.

О богатстве и роскоши, какие приносила торговля пряностями, свидетельствуют огромные палаццо и величественные общественные здания Венеции, построенные, в основном, на прибыль от торговли перцем, корицей, гвоздикой и мускатом. Сотни фунтов мускатного ореха, купленного в средневековой Александрии по 10 дукатов, на пристанях Венеции могли легко уйти по 30 или 50 дукатов. Даже после оплаты перевозки, страховых взносов и таможенных сборов в обоих портах прибыль обычно превышала 100%. Обычно венецианская галера перевозила из Египта в Италию от тонны до трех тонн груза и сулила огромную выгоду предприимчивым и удачливым. Средневековых крезов называли «перечными мешками», и это не считалось оскорблением, потому что мешок перца, как правило, стоил больше, чем жизнь человека.^{179} Историк Фредерик Лейн подсчитал, что в последние годы перед плаванием португальцев в Индийский океан проворные венецианские галеры ежегодно перевозили 3 500 000 фунтов пряностей, и основная их часть загружалась в Александрии.^{180}

Массовая торговля пряностями вызывает закономерный вопрос: чем же платил Запад за свои неуемные аппетиты? Прежде чем серебро с копей Перу и Мексики в XVI веке переплыло Атлантику, Европа страдала от жестокого недостатка в монете, которой можно было бы оплачивать импорт. К тому же Запад производил мало изделий, которые ценились бы на Востоке.

До наступления современной эпохи слова «мануфактура» и «ткань» были почти синонимами. Из двух основных видов европейских тканей льняные не могли сравниться с индийским хлопком, а шерсть была мало востребована в странах с жарким климатом. Правда, в Средиземном море добывались огромные количества красных кораллов, а итальянцы славились мастерством в изготовлении стеклянных изделий, но на восточных рынках эти предметы роскоши занимали лишь скромный уголок, несоразмерный с громадным торговым дефицитом Запада.

Поставляли ли европейцы еще какие-нибудь товары, которыми можно было бы торговать в Александрии и Каире в обмен на столь желанные пряности? Разумеется, поставляли — рабов, чтобы насытить бесконечную потребность мусульманских армий в солдатах. Где-то между 1200 и 1500 годами итальянские купцы превратились в самых преуспевающих работорговцев, скупая людей на восточном побережье Черного моря и продавая их в Египте и Леванте. Этот груз проходил через двойной заслон в проливах Дарданеллы (древний Геллеспонт) и Босфор, охраняемых некогда могучей Византийской империей, которая неминуемо оказалась под прицелом пушек двух итальянских торговых государств — Венеции и Генуи.

Таким образом, дальняя торговля в Средневековье обращалась вокруг трех пунктов: торговля пряностями, работорговля и многолетняя борьба за контроль над проливами Босфор и Дарданеллы.

Перец и корица поступали, соответственно, из Индии и со Шри-Ланки. Об этих местах европейцы хотя бы слышали. Мускат и гвоздика привозились с Островов Пряностей, которые до XV столетия оставались терра инкогнита.^{181} Так далеки были эти сказочные земли, что генуэзские и венецианские купцы, покупавшие драгоценные товары с этих островов в портах Египта, Леванта и на Черном море, не представляли, где же они находятся. Да и само название «Острова Пряностей», словно «Оловянные острова» у Геродота, говорит о том, что больше про них не известно ничего: где они расположены, какие люди там живут, на каком языке говорят. Либо этим сведениям просто не придавали значения в сравнении с самым главным, для чего эти острова служили Западу.

Если вам трудно вообразить важность пряностей для средневекового мира, подумайте о привлекательности современных статусных товаров: шоколад «Годива» в коробочках, автомобили БМВ, обувь от «Гуччи». Теперь добавьте таинственности из-за их неясного происхождения. Скажем, все, что нам известно о прекрасной обуви, это то, что она приходит в наши гавани с загадочного и далекого Востока. При всем этом, «Гуччи» — не просто престижные обувные магазины, эта фирма имеет разрешение печатать деньги и повсюду занимает привилегированное положение, так что поставки обуви открывают путь к престижу и неисчислимым богатствам. Что бы почувствовал воображаемый покупатель такого магазина, если бы обнаружил, что эту обувь выпускают на обыкновенном заводике во Флоренции?

То же самое и с мускатом и гвоздикой. Конечно, у европейцев были другие, более доступные пряности и травы: шафран с VIII века, когда его впервые привезли арабские купцы, выращивался в Испании и Англии, перец доставляли из Индии, тмин и кориандр везли с Ближнего Востока, а лавровый лист, чабрец, розмарин, майоран и душица и вовсе росли в Европе. Но мускат и гвоздика были гораздо более желанны и драгоценны из-за их редкости, дороговизны и, прежде всего, таинственности. Их вкусовые качества ничего не значили в сравнении с сообщаемым месседжем — их аромат свидетельствовал о богатстве и высоком статусе.

Как некогда римляне, так и европейцы помешались на пряностях. Врачи лечили ими все болезни, Чосер воспевал волшебные леса, где

Приправы и духи наполнял запах гвоздики, ее добавляли в горячее питье, ликеры и включали почти во все рецепты, по которым готовили в богатых домах. Историки полагают, что первоначально пряности ценили за их лекарственные свойства. Например, один авторитетный специалист замечал, что содержимое средневековой лавки французского торговца пряностями и американской аптеки XIX века совпадают почти в точности.

Но действенны ли такие лекарства? Эффект плацебо — одна из мощнейших сил на вооружении терапевта — в немалой степени основан на экзотичности средств и методов. Ни одна из пряностей, упомянутых в этой главе, не имеет научно доказанной медицинской ценности, а те растительные средства, которые такую ценность имеют, довольно обычны, как, например, сердечное лекарство дигиталис, из милой, но простой наперстянки. Римские и греческие врачи прописывали редкую пряность калган «от почек».^{183} Какие именно медицинские показания имелись в виду? Возможно, болезни, которые доктора древности лечили этим средством, не имели ничего общего с деятельностью почек.

Более вероятно, что использование редких специй в составе лекарств повышало их престижность. Суеверия неистребимы. Даже в наши дни на носорога охотятся почти исключительно из-за поверья, будто порошок, приготовленный из его рога, является мощным афродизиаком. От редких животных и растений веет настолько могущественной волшебной силой, что даже виагра вряд ли способна их превзойти.

Не все пряности привозились с Востока. Кориандр, который так любят сейчас, родом с восточного Средиземноморья. Он был хорошо известен минойцам и египтянам уже в 1300 году до н. э., а в Китай попал через тысячелетие, когда империя Хань открыла Великий шелковый путь. Куда более зловещие свойства обрела на востоке другая средиземноморская приправа — мак. Позже его начали выращивать в Индии под бдительным оком европейцев, которые решили поправить свой торговый баланс, экспортируя опиум — экстракт мака, вызывающий сильное привыкание.

В отличие от Оловянных островов Геродота реальные Острова Пряностей действительно были таковыми. Гвоздика — нераскрывшийся бутон Syzygium aromaticum, высокого дерева из семейства миртовых, до недавнего времени произрастала лишь на пяти крохотных островах вулканического происхождения: Тернате, Тидоре, Моти, Маклане и Бакане — в Северном Молукку, группе островов Восточной Индонезии. Мускатный орех и мускатный цвет (мацис) добывались из разных частей плода Myristica fragrans — дерева, росшего только на девяти крохотных островах Банда, в южной части Молуккского архипелага.

Жители Молуккских островов занимались продажей пряностей задолго до того, как появились европейцы. Этот архипелаг впервые был заселен десятки тысяч лет назад, затем, в период 2000-1000 годов до н. э., подвергся австронезийской экспансии, в ходе которой племена из Китая и Тайваня, передвигаясь на сдвоенных каноэ, населили побережья Индийского и Тихого океанов от Мадагаскара до острова Пасхи. Благодаря торговле пряностями аборигены островов Тернате и Тидоре сумели сохранить свою национальную принадлежность и культуру. Остальные острова затопила австронезийская волна.

На этих крохотных вулканических «внутренних островах» выращивали только пряности и кокосовые орехи и зависели от поставок очень питательного саго, которое готовили из пальм «внешних» Молуккских островов, таких как Хальмахера и Серам. Вначале эта торговля велась только между островами. Жители островов Банда пересекали проливы на маленьких суденышках и меняли пряности на саго.

Подобно китайскому шелку, мускатный орех и цвет тоже были известны в Древнем Риме — похоже, именно их Плиний описал в «Естественной истории». Как и в случае с шелком, источник их получения лежал далеко за горизонтом географических познаний европейцев, а цепочка поставщиков, которая переправляла их на Средний Восток и в Европу, была длинной, ненадежной, сложной и, безусловно, страшно дорогой.^{184}

По мере того как расширялись рынки сбыта мускатного ореха и цвета в античный и средневековый периоды, острова, на которых выращивали пряности, процветали, вплоть до того, что они получили господство над большей частью архипелага. Например, Тернате долгое время после появления голландцев управлял гораздо более крупным островом Серам. Аборигены островов Банда отлично умели собирать пряности, но торговали ими лишь в пределах своих островов. Именно потомки светлокожих австронезийцев, в частности, легендарные бугисы с крупного острова Сулавеси (примерно на полпути между Явой и Островами Пряностей) увезли пряности далеко от Молуккских островов — на Яву и Суматру, откуда они с оказией попали в Китай, Индию и, наконец, в Европу.^{185}

Мускатный цвет (мацис), приготовленный из тонкой шелухи ядра, ценился больше, чем само объемное ядро мускатного ореха. В начале периода португальского правления жители Банда ежегодно собирали около тысячи тонн мускатного ореха, но лишь около сотни — мациса, поэтому он и был в 7-10 раз дороже ореха. Эта разница в цене, бывало, приводила к курьезам в рыночных отношениях. Так, аборигены сжигали мускатный орех, чтобы повысить его цену, а Голландская Ост-Индская компания (хотя, возможно, это выдумка) прислала губернатору Ост-Индии приказ выращивать только мускатный цвет.^{186} (Сегодня ситуация обратная — мускатный орех стал более нужным товаром, а мацис употребляют лишь, когда блюду нужно придать тонкий аромат, например для «фунтового» торта[15] или супа-пюре.)

Промежуточное место между перцем и продуктами Островов Пряностей занимала корица, поскольку ее источник — Шри-Ланка — располагался на самом востоке известного римлянам мира. Впервые корица появилась в Риме во время расцвета Империи и сразу же заняла верхнюю строчку в рейтинге кулинарии и ароматов. Сок из ее цветов продавали по 1500 динариев за фунт — приблизительно, по цене золота. Более скромное положение занимало коричное масло — оно шло всего за четверть этой цены.^{187} Европейцы ничего не знали о коричных деревьях Шри-Ланки до тех пор, пока ибн-Баттута не описал, как индийские торговцы собирают специально для них принесенную на берег драгоценную кору.^{188}

Тот же принцип работал и с другой стороны, в Китае, где ценились товары, бывшие в Европе довольно обычными: слоновая кость и благовония. Однако их происхождение из далекой Африки или Аравии создавало ореол таинственности. Точно так же гвоздика с относительно близких Молуккских островов не считалась большой экзотикой у китайцев. Еще в начале правления династии Хань ее использовали для освежения дыхания, прежде чем предстать пред императором: «Благовоние “гвоздичное” — дин».^{189}

С распадом Римской империи поток пряностей истощился, цены выросли. В лучшие годы империи за фунт золота можно было купить почти три сотни фунтов перца, а в начале IV века только 90 фунтов, а может и меньше, судя по тому, что Рим откупился от Алариха за полторы тонны его. Но несмотря на то что перца стало меньше, а сам он стал дороже, его поток, поступающий в Европу, никогда не прерывался, даже в самое глухое время Темных веков.^{190}

В начале VII века, когда мусульмане почти сразу же после победного возвращения Мухаммада в Мекку закрыли Баб-эль-Мандебский пролив, греческие корабли потеряли возможность ходить на восток к индийским Западным Гхатам под парусами, ловя в паруса теплые и буйные юго-западные муссоны. Перец продолжал поступать на Запад уже через руки мусульманских купцов, а знания о Востоке потихоньку меркли. Индия, хорошо известная греческим и римским географам, таким как Страбон, Птолемей и Помпоний Мела, и послов из которой принимал Август, скрылась за горизонтом реальности и канула в океан мифов, превратившись в страну золота и изумрудов, которую стерегут сказочные драконы и летающие чудища. За те девять столетий, что прошли со времени побед Пророка до того, как Бартоломеу Диаш и Васко да Гама обогнули мыс Доброй Надежды, европейцы ни разу не окунули весло в Индийский океан.

С тех пор как на Западе впервые приготовили блюда с мускатом и гвоздикой, прошла почти тысяча лет, но ни европейцы, ни мусульмане так и не представляли, откуда же берутся эти специи. В X веке арабский историк ибн-Курдадби перечислял мускат и гвоздику среди индийских товаров, ошибившись всего на 4000 миль. Марко Поло, ибн-Баттута и китайцы (от которых, вероятно, оба путешественника получили большую часть сведений о пряностях) считали, что эти душистые товары поступают с острова Ява. Уже лучше — Острова Пряностей всего-то в тысяче миль к востоку-северо-востоку от Явы.^{191}

Оба главных морских пути от Индии и Молуккских островов к Багдаду и Александрии — через Красное море и через Персидский залив — находились в руках Омейядского и Аббасидского халифатов. Аббасиды правили Средним Востоком приблизительно до 910 года. До этой даты более предпочтительным считался путь через Персидский залив — путь Синдбада. Но затем египетские Фатимиды и мамлюки превратили Красное море в основную магистраль для пряностей, поступающих из Индии и с Молуккских островов.

Меньшая часть потока проходила посуху, но, чтобы сравниться с морскими перевозками, доставка по Шелковому пути, разбитому на участки, подконтрольные сотням племен и князьков, требовала политической стабильности на всем протяжении дороги. Это почти невозможное условие до наступления современного периода истории было достигнуто лишь однажды — благодаря монголам в XIII—XIV веках. Но даже тогда ханы не приветствовали чужестранцев, отправлявшихся в дальний путь на юг, через Иранское нагорье, к порту на берегу Персидского залива, откуда уже можно было плыть в Китай или к Островам Пряностей.

Нужно ли говорить, что все эти три пути — через Красное море, Персидский залив и Шелковый путь — находились далеко за пределами влияния великих итальянских торговых держав — Венеции и Генуи? Христиан-шовинистов восточные ароматы привлекали еще и тем неумолимым фактом, что где бы ни находились пряности, путь к ним лежит через страны неверных.

Но наибольшее превосходство над Европой мусульманским странам обеспечивала торговля с Китаем. Даже во времена, когда путь по Индийскому океану был свободен, греки и римляне плохо представляли себе, в какой стране производят шелк. Точно так же в средневековой Европе Китай представляли чем-то вроде другой планеты — и это в то время, когда Срединное царство торговало с крупными арабскими и персидскими колониями. Не лучшее положение было у европейцев и на Средиземном море, где усиливалось мусульманское присутствие. На востоке Средиземноморья арабы за два года со времени смерти Пророка (632) завоевали Иерусалим и побережье Леванта и разбили византийский флот в битве, вошедшей в историю как Битва мачт.

Но несмотря на наплыв мусульман в Средиземноморье в IX-X веках, итальянские корабли из Салерно, Венеции и Амальфи могли бросить серьезный вызов мусульманскому господству в мировой торговле. Заканчивалось 1-е тысячелетие, и Европа становилась все более богатой и сильной. Итальянцы, которых теперь представляли Венеция и Генуя, меняли западные товары на пряности в Александрии, Каире и Тире и подумывали о том, как бы перехватить у мусульман торговлю в Леванте. В период 1072-1091 годов норманны отвоевали Мальту, Палермо, а затем всю остальную Сицилию, в то же время испанцы вновь заняли Толедо. Эти победы воодушевили христиан на поступки, отзвуки которых слышны по сей день. В 1095 году папа Урбан II на Клермонском соборе, где были представлены все правители христианского мира, призвал освободить Святую землю. К 1099 году Иерусалим был в руках крестоносцев, Первый крестовый поход закончился, а его священная цель была достигнута путем истребления почти всех мусульман, евреев и армян, какие отыскались в пределах городских стен.

Сказать по правде, крестоносцам повезло. Турки-сельджуки и египтяне-Фатимиды десятилетиями сражались за обладание Иерусалимом, а к моменту прихода христиан оба государства были так измотаны войной и внутренним расколом, что ничего не смогли противопоставить неверным.

Большая часть Святой земли оставалась под управлением христиан до 1187 года — почти столетие после захвата Иерусалима. Затем Саладин наголову разбил войско Ги де Лузиньяна в битве при Хаттине, а спустя три месяца взял Иерусалим. В отличие от крестоносцев, Саладин пощадил мирное население города. Вскоре пала Акра, и лишь горстка христиан обороняла Тир, знаменитые бастионы которого недолгое время защищали крестоносцев, как за полторы тысячи лет до этого его древние стены удерживали силу Александра Македонского.

Услышав весть о падении Иерусалима, папа Урбан III, как говорят, скончался от удара. Его последователь Григорий VIII, конечно, призвал к Третьему крестовому походу. Отплытие крестоносцев намечалось через два года. Венецианцы высказали свою заинтересованность этим проектом особенно потому, что предполагалось захватить Акру (возле современной Хайфы), где находился большой венецианский квартал. Однако несмотря на все усилия Ричарда Львиное Сердце (самого знаменитого из участников Третьего крестового похода), отбить Иерусалим у Саладина так и не удалось.

Печальная история Четвертого крестового похода показывает не только одержимость европейцев в стремлении занять Святую землю к выгоде Венеции и Генуи, но и обратную сторону торговли двумя главными товарами того времени — пряностями и рабами. И в этом вопросе главная роль досталась Энрико Дандоло — одному из интереснейших персонажей в мировой истории. В 1193 году, когда Дандоло был выбран дожем Венеции, ему было около 80 лет, и к этому возрасту он почти ослеп. Старик решил лично вести в Святую землю галеры Венецианской республики с размещенным на них франкским войском — 4500 конных рыцарей, 9000 оруженосцев и 20 000 пехотинцев. За перевозку армии полагалось уплатить 84 000 марок серебром (около двадцати миллионов долларов в пересчете на современную валюту). Кроме того, венецианцам полагалась половина захваченных у Саладина трофеев.

Предводитель франков Жоффруа де Виллардуэн не горел желанием идти в Святую землю. Еще за несколько лет до похода английский король Ричард убедил его сконцентрировать атаку на слабом участке мусульманской империи — Египте. Более того, от людей Виллардуэна держалось в тайне, что на самом деле они едут не в Святую землю. Дандоло не только был отлично осведомлен о настоящих целях предводителя франков, но и успел договориться с египтянами о том, чтобы не нападать на них.

У Дандоло имелись свои планы, и заключались они в том, чтобы захватить город Задар, на побережье Адриатики. И уж совершенно не хотелось ему войны с Египтом, лучшим торговым партнером Венеции. Что же делать? Он пустил среди крестоносцев, ожидавших отплытия, слух об истинных целях похода. Услыхав, что в Святую землю они не идут, франкские войска начали массово дезертировать, и к назначенному дню от войска осталась только треть. Но вместе с войсками уехали и те, кто оплачивал поход, а венецианцы, естественно, не стали предоставлять свои драгоценные галеры без хорошей предоплаты.

Наконец, в ноябре 1202 года галеры бросили якоря. К тому времени крестоносцы уже были готовы в качестве оплаты взять Задар. Когда с этим делом было покончено, Дандоло получил предложение, от которого не смог отказаться. В обмен на помощь низложенному византийскому императору Исааку Ангелу в возвращении на трон сын Исаака, Филипп, король Швабский, оплачивал остальную часть египетской экспедиции.

Дандоло не нужно было уговаривать не упускать случая взять богатейший город христианского мира, а заодно затянуть вторжение в Египет. Вторжение поменяло направление и устремилось к Босфору. По словам Виллардуэна,

После долгой и страшной осады Константинополь был взят и разграблен. Четыре огромных бронзовых коня с ипподрома Константина переехали в Венецию, на собор Святого Марка. (Сейчас на площади Сан-Марко стоят копии. Оригиналы хранятся в музее базилики.) Не считая дорогих безделушек, венецианцы стяжали титул «повелителей четверти и получетверти Римской империи», то есть получили ³/₈ собственности Константинополя и примерно столько же византийской земли. Вдобавок был подписан мирный договор, который позволял венецианцам беспошлинно передвигаться по территории бывшей империи и запрещал Византии торговать с конкурентами венецианцев — Генуей и Пизой. Как и надеялся Дандоло, Четвертый крестовый поход так и не добрался до Святой земли. Таким образом, торговля Венеции с Египтом не пострадала. Девяностолетний слепец неплохо провернул дело.^{193}

А что за торговля была у Венеции с Египтом! Те крестоносцы, которым посчастливилось вернуться домой, очень способствовали в Европе повышению спроса на экзотические пряности Востока, наполнявшие дома ароматом богатства и высокого положения. К примеру, немецкие монахи традиционно продавали пряники, называемые «Lebkuchen». После крестовых походов в них начали добавлять перец. Так появились известные ныне перечные пряники «Pfefferkuchen».^{194}

И вот, сцена подготовлена для исторического действия: европейцы сходят с ума по пряностям, мусульмане отчаянно собирают силы для войны с монголами и крестоносцами, а итальянцы неплохо контролируют проливы, через которые провозится живой товар — рабы.

У Омейядов — первой арабской империи — не было проблем с пополнением армии за счет правоверных мусульман — гордых, отчаянно-независимых, умевших воевать бедуинов. По мере того как мусульманские завоевания ширились по всему Среднему Востоку, население маленькой Аравии уже не справлялось с поставками все большего числа суровых воинов пустыни для возраставшей армии ислама.

В более сельскохозяйственных и «цивилизованных», недавно принявших ислам, землях жили хлеборобы, не воины. Особенно хорошо это было заметно в Междуречье Аббасидов и Египте Фатимидов. Из оседлых земледельцев получались плохие солдаты, точно так же тяжело оказалось из каирского торговца или багдадского писца сделать грамотного офицера.^{195}

Солдат нужно было импортировать, подобно всякому дефицитному товару, причем набирать из мест, где они голодны, жестоки и имеются в изобилии. Историк Дэниел Пайпс замечает, что таких бойцов необходимо набирать «на окраинах», где не установилась централизованная власть. Население таких стран стояло перед жестокой необходимостью

Где же находились эти окраины, с которых мусульманская империя набирала солдат? Во-первых, в Анатолии и на Кавказе. Всадники из этих краев периодически пускались в набеги на юг и запад, разоряя и подчиняя «более развитых» жителей Среднего Востока и Европы. Самым лучшим поставщиком невольников была кавказская Черкесия. Невольники оттуда — и мужчины, и женщины — высоко ценились за красоту.

А главным из боевых искусств, в которых практиковались жители окраин, было умение стрелять из лука, необходимое и на охоте, и на войне. Другим навыком, который с детства усваивали степные жители, было умение ездить на коне со стременами. Употребление стремени, вероятно изобретенного в Китае в V веке, медленно распространялось через Среднюю Азию, к мусульманскому миру. Объединив коня и всадника в одну могучую массу и позволив конному воину увеличить силу удара копьем, мечом или палицей, это, на первый взгляд, простое приспособление произвело революцию в военном деле.^{197}

Уже в начале IX века армия Аббасидов состояла преимущественно из рабов, набранных из этих краев. В Египте империя Буйидов, которые предшествовали Фатимидам, покупала множество турецких невольников. Фатимиды раздвинули свои торговые границы, закупая турок, славян и берберов.

Эта любопытная исламская система использования рабов-мамлюков происходила прямо из военных, демографических и политических императивов средневекового мусульманского мира и из законов человеческой природы. В древнем и средневековом мире рабство не носило расовой окраски, чаще всего мамлюками были метисы. Как сказал один историк: «Когда речь шла о пополнении войска мамлюками, на африканские рынки рабов никто не смотрел».^{198}

Женщин брали в прислугу и гаремы. Мужчин отправляли в военные лагеря и отряды, где «из неверных делали мусульман, из мальчиков делали мужчин, из новобранцев делали подготовленных солдат, а из рабов делали свободных людей». Рвение солдат в учебе повышалось с помощью проверенных временем технологий создания братских воинских уз и обещаниями свободы и богатства, которые щедро раздавали командиры и инструкторы (сами освобожденные рабы).^{199} Как пишет один из лучших исследователей этой системы, Дэвид Аялон:

Освобожденные рабы из солдат вырастали до высоких офицерских чинов. Вскоре они принялись свергать султанов. Привилегии и роскошь, которыми сопровождалась власть, за одно-два поколения изничтожали и природные боевые навыки мамлюков, и приобретенные умения. Для новой горстки худых и голодных солдат-рабов, привезенных с черкесских гор в тренировочные лагеря Египта, открывалась новая возможность отнять власть у раздобревшего, несостоятельного господина. Новый султан-мамлюк начинал с того, что очищал элитные отряды — так называемых царских мамлюков — от старых кадров, заменяя их своими последователями, и цикл начинался заново. Переход власти от одной группы к другой совершался быстро или постепенно, при помощи меча или почетной отставки. Нередко в обычной жизни или в низших слоях армии сосуществовали мамлюки нескольких поколений.^{201}

Всю систему разъедало бытовавшее среди мамлюков мнение, что султан держится у власти только их милостью. Согласно Пайпсу, «эти солдаты считали, что правитель перед ними в долгу, и терпели его только как судью в спорах».^{202} Прошло время, и султану, страдавшему от давления «старых друзей», понадобились «новые друзья», не связанные обязательствами со «старыми». Откуда их взять? Конечно, из тренировочных лагерей, куда прибыли свежие солдаты-рабы — теперь им предлагали свободу и власть в обмен на поддержку.^{203} В конце правления курдской династии Айюбидов один придворный, как говорят, спросил своего коллегу про мамлюков, что это за стража у султана в таком странном наряде? Тот ответил: «Это одежда тех, кто завоюет нашу страну и отнимет наше имущество и наши сокровища».^{204}

Система подготовки рабов-мамлюков, как уже было отмечено, появилась всего через пару столетий после начала арабских завоеваний. Затем она медленно выстраивалась при Аббасидах, Буйидах и Фатимидах, ставших жадными охотниками до свежих рабов. Венецианцы со своей коммерческой хваткой и свежеобретенным контролем над Босфором в первой половине XIII века могли обеспечить нужды египтян.

До завоевания Иерусалима в 1187 году курд Саладин успел сместить последнего правителя Египта из династии Фатимидов и основать собственную династию Айюбидов, которая продержалась у власти недолго. Турецкие и кавказские мамлюки Саладина не только были искусными наездниками, но при помощи луков и стрел умели производить опустошение среди крестоносцев. В битве при Хаттине лучников-мамлюков обеспечили четырьмя сотнями вьюков со стрелами. В самый разгар битвы дополнительный запас стрел подвезли на 70 верблюдах. Конечно, не будь мамлюков, войска Саладина не смогли бы выбить франков из Святой земли. Даже его легендарные ударные отряды халка («круг») состояли в основном из турок-мамлюков.^{205} Вряд ли без мамлюков мусульмане смогли бы покорить Византию, Индию и Среднюю Азию. Они были бы сегодня небольшой сектой в пределах крошечного анклава на Среднем Востоке и в Северной Африке.^{206}

Таким образом, на заре XIII века египетское государство Айюбидов, основанное Саладином, прочно зависело от рабов-солдат, поставлявшихся местными купцами с караванами через Анатолию (на территории современной Турции) и Междуречье. Вскоре египтяне обнаружили, что на них наступают монголы, а около 1243 года Анатолия и Месопотамия, через которые пролегала дорога из Египта в Закавказье, очутились под властью монголов, и поставки рабов для пополнения армии мамлюков оказались под угрозой.^{207}

Венецианцы, захватившие власть в Восточном Средиземноморье, Босфоре и на Черном море во время Четвертого крестового похода и имевшие почти исключительную монополию на работорговлю в этих морях и проливах, были, как обычно, готовы выручить. Захват Константинополя, который в 1204 году осуществил Дандоло, позволил Венеции поставлять рабов Айюбидам морским путем, относительно свободным от монголов. Венецианцы долго торговали с Египтом, даже в разгар крестовых походов. И все это время они продолжали поставлять корабли, солдат и оружие христианским королевствам в Святой земле, особенно таким как Акра, имевшим крупные торговые поселения венецианцев. Известно, что Саладин похвалялся своему халифу, что европейцы рады продавать ему оружие, которое он использует против других европейцев, а скоро они даже своих детей продадут в солдаты.^{208}

В этот критический момент, в 1250 году, солдаты-мамлюки, прочно утвердившись в своем положении, убили последнего султана из династии Айюбидов, Туран-шаха. Возникла новая династия Мамлюков, которой предстояло править более 250 лет и солдаты которой служили Египту военной поддержкой до самого XIX века.^{209}

А в середине XIII века именно это место стало ареной крупнейших исторических сражений. В 1250 году не только появилась династия Мамлюков, но и произошло вторжение в Египет короля Франции Людовика IX, а в 1258 году монголы разрушили Багдад. В 1260-м монгольский ильхан Хулагу потерпел поражение при Айн-Джалуте (вероятно, на территории современного Израиля) от египетских Мамлюков. А в 1261 году пал Константинополь, где у власти находился марионеточный правитель, посаженный на трон венецианцами и франками во время Четвертого крестового похода. Как писал Дэвид Аялон: «В битве при Айн-Джалуте, которая произошла между народами одной расы, вчерашние неверные разбили завтрашних мусульман».^{210} Другими словами, кавказские мамлюки оказались прочно связаны с монголами, которые вскоре обратились в ислам, причем во всех монгольских уделах, кроме удела Ху-билая, который пришел к исламу позднее. Все эти события превратили египетских Мамлюков в основную силу в Восточном Средиземноморье, в ответ на амбиции европейцев в Леванте.

Из всех итальянских государств больше всего пострадала от поражения монголов и падения Константинополя Генуя, которая была второй морской торговой республикой после Венеции. Вначале провал египетской экспедиции Людовика IX, которую Генуя активно поддерживала, не только ослабил ее военную мощь, но и истощил ее финансы, поскольку она строила корабли для Людовика. Затем, так же резко, события повернулись в ее пользу. В 1261 году Византия — главный союзник Генуи — вернула контроль над Константинополем, отняв его у католического марионеточного государства, основанного Дандоло и франками. Отношения между быстро восстанавливающейся Византией и Венецией были расстроены, и венецианцев постепенно вытесняли из древнего города и стратегически важных проливов, на которые те прежде имели исключительные права. Теперь, по договору между Генуей и Византией, монополия на торговлю в Черном море переходила к Генуе.

Египетские Мамлюки жестоко нуждались в солдатах-рабах, а единственный путь их доставки — морем — требовал добрых отношений с Генуей и Византией, и даже с Золотой Ордой — северным соседом ильхана. Золотая Орда властвовала на тех землях, откуда вывозили рабов, — в Крыму и на Кавказе. Ряд формальных союзов, заключенных Мамлюками и Византией, отдельно подчеркивал право свободного прохода через Босфор для судов египетских работорговцев. Кроме того, Мамлюки позволили монголам устроить в Александрии фундук — накопитель для живого товара.^{211}

Несмотря на то что Черное море было для Мамлюков открыто, их флот для перевозки рабов не годился. Приходилось пользоваться кораблями и портами генуэзцев. Генуэзские суда принимали груз в крымском порту Каффа, построенном на месте древней Феодосии — понтийского порта, где раньше грузили зерно. Сам этот порт в середине XIII столетия Генуя выкупила у Золотой Орды. (Позже город вернул себе греческое название, которое стало произноситься на славянский манер.

Теперь он находится на территории Украины.) Генуя старательно закрывала глаза на резню, которую Мамлюки устроили крестоносцам в Акре и Тире. Возможно, она даже обещала мусульманам помощь кораблями.

Груженные рабами суда отправлялись на юг, в Александрию (один из въездов в город назывался Перечными воротами) или в Каир, где после разгрузки их заполняли перцем, имбирем, корицей, мускатом и гвоздикой, закупленными у арабских купцов с востока. Такая торговля давала генуэзцам финансовые и стратегические преимущества перед венецианскими конкурентами. Гибель поселений крестоносцев в Леванте, несомненно, была ускорена солдатами-рабами, которых привезли генуэзцы, не слишком затруднявшиеся в выборе между богом и мамоной. Как писал историк Эндрю Эренкройц:

Как быстро возник спрос на рабов с Черного моря, так же быстро он и ослаб, когда исчезла угроза со стороны монгольского ильхана, а Акра и Тир в 1291 году пали. Не только снизилась потребность в мамлюках, но и вновь открылись караванные пути для транспортировки рабов через Анатолию и Месопотамию. Несмотря на то что Генуя понесла убытки, утеряв монополию на перевозку рабов, знания, торговые контакты и искусство кораблестроения, которыми она обогатилась в недолгий период конфликта между Мамлюками, монголами и крестоносцами (вторая половина XIII века), намного пережили всплеск работорговли, вызванный войной.

Не только итальянцы наживали на торговле пряностями сказочные богатства. Разгрузив рабов, стекло и ткани на пристанях Александрии и в каирский фундук, они скупали все пряности, какие могли. С восточной стороны цепочки поставок индийские и малайские мусульмане-купцы приобретали гвоздику, корицу, мускат и мацис в таких перевалочных пунктах, как Пасе, Палембанг, а впоследствии в Малакке, где эти товары продавали местные торговцы, скупив их на Островах Пряностей. Во время северо-восточного муссона этот драгоценный груз отправлялся через Бенгальский залив в Индию. Индийские купцы перекупали его и везли в Йемен. Там индийцев встречали карими — купцы из сказочно богатой гильдии, появившейся с возвышением Мамлюков. Именно карими заключали сделки с итальянцами на складах Каира и Александрии.

Сравнивая два эти города, европейские путешественники описывали Каир как более живой, с узкими извилистыми улочками, полными драгоценных ароматов Востока и торговцев из Турции, Аравии, Йемена, Персии, Италии, Франции и Индии. В то время, как и сейчас, купцы проводили дни на базарах — сердце коммерческой жизни города. Отдыхая от торговли, они ездили поглазеть на пирамиды. «Вдоль всего пути от Каира простирались сады, полные финиковых пальм, апельсиновых, лимонных и померанцевых деревьев — наслаждение для взора».^{213}

Происхождение карими — тайна, затерянная в истории. Мало что известно и об их торговой деятельности. Но мы можем оценить масштаб концентрации их доходов в средневековом мире. В исторических записях указывается, что где-то около 1150 года, под конец существования империи Фатимидов, эта группа достигла критической массы, возможно потому, что их защищал флот Фатимидов в кишащих пиратами водах Красного моря и Баб-эль-мандебского пролива. Более мелкие торговцы, вроде еврейских купцов, которые упоминаются в документах Каирской генизы, не могли позволить себе сильный морской конвой, и карими их вытеснили с рынка. Сейчас трудно сказать, какого происхождения были карими — индусы или мусульмане, индийцы или египтяне. Неизвестно даже, были они изначально купцами или судовладельцами, хотя имеющиеся сведения больше склоняют нас к последнему. Индийская и индусская версия основана на тамильском названии торговой деятельности — карьям.^{214}

Каким-то образом карими смогли внедриться в преимущественно арабский и мусульманский мир империи Мамлюков. Но повсюду к этому клану причисляли исключительно египетских «торговцев перцем и пряностями», контролировавших торговлю между Йеменом и Египтом. Группу составляли семейные предприятия, передававшиеся от отца к сыну, связанные между собой коммерческими и социальными мусульманскими структурами и особыми требованиями к торговле пряностями. По всему торговому пути, который проходил вдоль Красного моря, карими основывали свои фундуки. Этот путь, связавший Египет и Йемен, петлял, заглядывая во многие порты и перевалочные центры, по привычной древней дороге, которая бежала над Красным морем, до его египетского побережья, затем караванными тропами через пустыню и вниз по Нилу. Один купец XIII века — Мухаммад бин Абд аль-Рахман бин Исмаил — провел жизнь в разъездах между Сирией, Меккой, Египтом, Ираком и странами Персидского залива. В этом нет ничего особенного для того времени. Но помимо этого, он успел совершить три путешествия в Китай. Свою карьеру он начал с пятьюстами динариев, а закончил с состоянием более чем в 50 000.^{215}

В мусульманском мире сравнение с карими было подобно современному сравнению с Рокфеллером. Не раз прибыль карими оценивалась более чем в миллион динариев. Один купец — Ясир аль-Балиси — прославился прибылью в десять миллионов. По нашим деньгам, это около полумиллиарда долларов — почти невообразимая для доиндустриального мира сумма.^{216} На деньги карими строились мечети, школы и больницы в Александрии, Каире, Мекке и Джидде. Но чем дальше, тем больше денег карими уходило на военные действия. В 1352 году, когда сирийцы восстали против Мамлюков, и в 1394 году, когда Леванту грозил смертоносный Тамерлан, победы египетского войска оплатили трое богатейших купцов-карими.^{217}

Но как и любая империя, государство Мамлюков погрязло в жадности и коррупции и потеряло способность беречь Свою казну от разворовывания. В 1428 году султан Барсбай отнял у карими монополию на торговлю пряностями и низвел их роль до торговых представителей. В 1453 году турки-османы наконец взяли Константинополь и обрубили всякую торговлю с христианским миром, но к тому времени идея итало-мусульманской торговли и так уже почти исчерпала себя. На западном побережье Африки уже толпились португальцы. В 1488 году Бартоломеу Диаш обогнет ее южную оконечность, а еще через десять лет да Гама прорвется в Индийский океан, и придет конец мусульманской монополии на торговлю между Европой и Азией. Самое долговечное и монументальное наследие эпохи торговли рабами и пряностями — роковой дар, преподнесенный монголами генуэзцам — порт Каффа на Черном море. Запомните это название. Оно еще откликнется смертью миллионов европейцев, концом монгольского владычества в Азии, разрушением мусульманской торговой империи и, наконец, возрождением Запада из пепла.