Венера из Антальи

3 Оля Гроб на колесиках

Ах, летний отпуск! Ах, южное море!

Достаточно произнести эти слова, чтобы все остальное представилось само собой: горячее солнце, обжигающий песочек, пальмы под бирюзовым небосводом, белопенный прибой, звездные вечера в стрекоте цикад…

Прибыв в курортный Сид, наскоро разобрав вещи, мы с Никитой отправились купаться. Едва ли не половина курортников говорила по-русски, и это не удивило: Анталья теперь для нас, как когда-то Крым. Только в Крыму сейчас дорого и грязновато, а тут — Европа: вышколенная обслуга, бесплатное пиво на пляже, никакого битого стекла, абсолютно прозрачное море… Да и цены на все, что немаловажно, куда привлекательней.

Брата, впрочем, более всего поразило обилие красивых женщин на пляже.

— Оля, смотри, смотри, — не унимался он, сворачивая голову в сторону очередного загорелого тела в волнующих бикини. — Какая барышня… Фигура — как у Анастасии Волочковой, а задница даже сексуальней, чем у Ксюши Собчак…

— Ник, ты ведь обещал! — напомнила я и, нарочито капризно надувшись, добавила: — Кстати, не забывай, что пока мы отдыхаем, я — твоя жена! Во всяком случае, для всех этих анастасий и ксюш. Где твоя обручалка?

Перед самым отъездом я прихватила папино обручальное кольцо и всучила Никите: мол, уж если разыгрывать мужа и жену, то по-настоящему! Сама же надела мамино.

— Извини, забыл впопыхах, — по интонациям брата я безошибочно определила, что он врет. — А где твое?

— В номере. Покажу, если не веришь. Но носить его я не буду.

— Почему?

— Тоже не хочу тебя ни в чем ограничивать. Женщина с обручалкой в обществе такого плейбоя, как ты, будет восприниматься всеми, как любовница.

— Собираешься завести курортный роман? — подначил Никита, хотя и понял, что именно я имела в виду.

— Посмотрим…

Вечерело. Медное солнце валилось за срез облаков. На горизонте маячила фелюга, воскрешая полузабытое школьное стихотворение о парусе одиноком.

Никита явно обращал на себя внимание: его рельефные бицепсы, белозубая улыбка и сдержанно небрежные жесты не оставляли барышень равнодушными. Это импонировало мне, вызывая одновременно легкий протест.

— Искупаюсь, — объявила я, направляясь к морю; мне очень хотелось увидеть, как поведет себя брат, оставшись один.

Легкие волны катились по отмели. Сделав несколько шагов по твердому дну, я окунулась и поплыла вперед, то и дело оборачиваясь к берегу. Никита, опершись на локоть, внимательно изучал трех девушек в модных купальниках, по виду — московских первокурсниц. Барышни щебетали о чем-то своем, делая вид, что импозантный наблюдатель им совершенно неинтересен.

Вскоре я доплыла до первого буйка. Розовый его бок покачивался над водой, словно поплавок рыбака. Я поплыла дальше, ориентируясь на четкие силуэты парусной фелюги. Очертания ее в вечернем солнечном свете казались плоскими, словно театральные декорации.

Над самой головой с гортанными криками проносились чайки. На воде мелькали их колеблющиеся тени. Я заплыла очень далеко и неожиданно ощутила под собой бесконечную толщу воды. Стало немного страшно, я перевернулась на спину и, выбрав ориентиром белую коробку нашего отеля, неторопливо поплыла обратно.

На берег я выбралась усталой и довольной. И первое, что увидела, — ту самую девушку печального образа, которая так напугала всех в аэропорту своим страшным багажом. На ней был строгий купальник темных тонов, выглядевший вполне траурным, что органично вписывалось в ее образ. Поджав колени, девушка сосредоточенно читала какую-то книгу в черном глянцевом переплете.

— Я тоже за ней наблюдаю, — сказал Никита, когда я подошла к его лежаку.

— Нравится?

— Да как тебе сказать… Она мне интересна, как и все необычное.

— Может, у нее умер кто-то из близких, и она приехала забрать тело в Москву?

— Тогда она никогда не пошла бы отдыхать на пляж. Просто выбралась отдохнуть.

— Согласна… Но странно, что она отдыхает одна. На курорт принято приезжать или с мужьями, или с любовниками. Или, на худой конец, заводить себе мужчину прямо на месте.

— Она с гробом, и этого достаточно, чтобы отпугнуть любого кобелирующего мужика!

— Интересно, а какую бы родословную ты ей придумал? — прищурилась я, пытаясь рассмотреть, что же читает странная барышня.

В свободное от работы время Никита занимался поиском и составлением родословных для богатых клиентов, зарабатывая на этом раз в пятьдесят больше, чем в своем историческом архиве, где числился хранителем на полставки. В Москве и окрестностях немало снобов, жаждущих получить документальное подтверждение благородного происхождения. Имея доступ к историческим документам, брат мог осчастливить любого, желающего вывести свой род хоть от князя Рюрика, хоть от поручика Ржевского. Достаточно было иметь общие познания в истории, обладать смелым воображением и грамотно пользоваться компьютерной программой Adobe Photoshop: копии родословных выходили у него куда более убедительней оригиналов. Кроме всего, Никита зарекомендовал себя тонким стилистом, а потому вовсю сотрудничал с гламурными журналами и многочисленными рекламными сайтами. Однако составление родословных было его любимым делом…

— Говоришь — какую родословную? — брат изучающе рассматривал странную барышню. — Что-нибудь возвышенное, печальное и романтическое. Я бы попытался вывести ее корни от Беатриче, возлюбленной Петрарки. Или от княжны Таракановой, известной русской самозванки…

— Любопытно было бы с ней познакомиться, — задумчиво сказала я, собирая вещи.

— Вот-вот! Надеюсь, у меня еще все впереди.

Тем временем в сумочке барышни в темном купальнике зазуммерил мобильник. До нас донеслось лишь несколько ее реплик:

— …гроб со мной… думаю, вне конкуренции!.. надеюсь, он произведет настоящий фурор!..

Голос у нее был грудной, низковатый, но тем не менее приятный.

Пляж постепенно пустел. Разомлевший народ неторопливо потянулся в отель на ужин.

— А может быть, она приехала анимацией заниматься? — задумчиво предположил Никита уже в вестибюле гостиницы. — Эдакий курортный массовик-затейник, только с изрядной долей черного юмора. А гроб — профессиональный антураж. Положит туда первого подвернувшегося мужчину и будет пилить…

— Страшилку, которой ты меня в детстве любил пугать, до сих пор помню, — улыбнулась я.

— В черном-черном городе есть черный-черный дом, — страшным замогильным голосом начал Никита. — В черном-черном доме стоит черный-черный гроб на колесиках… Черной-черной ночью этот гроб выкатывается из черного-черного дома и ездит по черным-черным улицам, и все, кто его увидит, сразу превращаются в черных-черных уродцев…

— Ник, давай поговорим о чем-нибудь более приятном! — открыв свой номер, я бросила сумку на кровать. — Сходим на ужин — и сразу на пляж. Ты когда в последний раз ночью купался?

Номера в отеле, как и повсюду в Анталье, двухместные. Однако услуга «сингл», то есть доплата за несуществующего напарника, позволяла жить одному. Брату эта услуга сразу пришлась по душе. Правда, его поселили за стенкой слева от меня, и это обстоятельство с головой выдало бы мужчину, поклявшегося две недели обходиться без секса: скрип кровати и крики барышень не оставили бы ему никаких шансов на оправдание…

Развешивая на лоджии влажный купальник, я с удивлением различила знакомый уже голос из номера справа. Барышня, так заинтересовавшая нас, вновь разговаривала по мобильнику — несомненно, с Москвой. Стало быть, она была моей соседкой… Вот уж приятная неожиданность!

На этот раз беседа вертелась вокруг каких-то земельных участков в ближнем Подмосковье, еще не освоенных, о редких породах древесины и еще о какой-то эксклюзивной серебряной фурнитуре. Голос звучал на удивление ровно, и это косвенно свидетельствовало, что у соседки никто не умер и что она прибыла в Турцию по каким-то более приятным делам.

Никита всегда утверждал, что я любопытна и изобретательна. Вот и теперь я сразу поняла, как можно быстро свести с соседкой знакомство. Сняв с веревки верхнюю часть купальника, я перегнулась через боковую стенку и бросила ее на лоджию соседки. После чего вышла в коридор и деликатно постучала…

— Здравствуйте, — печальная барышня улыбнулась весьма приветливо, и по этой улыбке я окончательно поняла, что у нее все в порядке.

Вложив в свои интонации как можно больше растерянности, я пожаловалась на ветер, снесший купальник — мол, извините за беспокойство, не будете ли вы так любезны…

— Конечно! — соседка сделала приглашающий жест.

Первое, что я увидела в номере, — тот самый гроб, который мы видели в аэропорту. Гроб был великолепен и элегантен — если так, конечно, можно сказать о последнем месте человеческого упокоения. Витые серебряные ручки по краям невольно притягивали взгляд. В блестящей лаковой крышке отражались золотистые огоньки люстры. Аккуратная окантовочка по краям порождала невольные ассоциации с концертным роялем «Stainway & sons» в Большом зале Московской консерватории… Наверное, присутствуй тут Людка Крушинская, она не удержалась бы от восклицания: «Вау! Полный гламур!..»

Однако меня поразил не столько сам гроб, сколько каркас из тонких металлических трубок, на котором он был установлен. Каркас возлежал на колесиках, и его можно было катить вместе с гробом…

Осторожно, стараясь не смотреть на лаковую крышку, я боком-боком прошла на лоджию и, схватив влажный бюстгальтер, попятилась к выходу.

— Чего же вы так испугались? — с русалочьими интонациями осведомилась барышня. — Неужели вы никогда в жизни не видели таких гробов?

Я пробормотала нечто нечленораздельное. Изящный лаковый ящик порождал самые мрачные мысли, и главной была: а что, если там внутри — забальзамированный покойник?

— Увидите еще! — с обворожительной улыбкой обнадежила соседка.

— И-и-извините… — лишь выбежав в коридор, я ощутила, как бешено колотится у меня сердце…