Вернись в завтра

Глава 8. ГЛАВНЫЙ В СЕМЬЕ

Роза робко постучала в дом Михалыча. Куча чемоданов и сумок топорщились у ворот. Их только что выгрузили из такси. Дарьи не оказалось дома, выходит, не ждала она подругу, а может, ее не успели предупредить? А может, на работе задержалась или засиделась у дочери с внуком. Но как бы там ни было, дольше ждать невмоготу. Очень холодно. А когда вернется Дарья, никому неведомо. Может у дочери остаться на ночь. Та живет в другом конце города.

— Что ж! Коли меня здесь не ждут, пойду туда, где мне рады! Не замерзать же на пороге! Вот черт, совсем отвыкла от холода! Руки, ноги онемели. Нужно пошевелиться, — попрыгала женщина и, перетащив багаж во двор к Михалычу, ждала, пока ей откроют. В окнах этого дома горел свет.

Двери открыл сам Андрей. Увидел Розу. Схватил в охапку и притащил в дом, целуя женщину на ходу, торопливо, пока не опомнилась.

— Андрюш! Зайка! Там во дворе багаж, чемоданы и сумки! Их домой надо внести. А то украдут прохожие! — тут же завопила Роза на весь дом.

— Федя! Федька! Принеси со двора все, что там стоит! — скомандовал Андрей Михайлович. Сын мигом выскочил из дома.

— Ну-ка, раздевайся, лапушка! Давай к камину поближе. Садись сюда, в кресло, — подбросил в топку дрова, на горячих углях они мигом взялись огнем.

— Господи! Какая благодать, я чуть ни околела у Дарьиной двери! Представляешь, ее нет дома! Ты предупредил обо мне?

— Само собою! Да никуда она не денется, твоя Дарья! Или на работе торчит, либо у Петровича. Они всегда в это время чаи гоняют, или у ней, иль у Васи. А ты у меня будь. Я так ждал тебя! — взял руки Розы в свои ладони, грел дыханием, целовал:

— Приехала! Не обманула! Какая радость! Даже не верится, что ты вот она, уже со мной!

— Ты правда рад?

— Я счастлив! Посиди чуть, я накрою на стол.

— Ничего не хочу. Побудь со мной, дай согреться, — придержала женщина человека. Тот присел рядом, смотрел в глаза:

— А ты все такая же, милая моя! Ничуть не изменилась, только зарумянилась от холода. Но я согрею тебя! — накинул ей на плечи плед…

— Как долго я добиралась! Вылет на три часа задержали. А здесь принимать нас не хотели из-за метеоусловий. Ветер мешал. Потом таксиста еле уговорила. Не хотел на окраину впотьмах ехать. А когда увидел, что мне не открыли у Дарьи, спросил:

— Ну, как, бабка? Давай обратно поедем, пока твой самолет не улетел? А то к утру сосулькой станешь! Слышь, бабуля! Наши холода шутить не любят! Никто тебя тут не ждет!

— Вот где обидно стало!

— Попей чайку! Согрейся и забудь все дорожные неприятности!

— Знаешь, я даже смеяться разучилась от холода, — дрожали руки женщины.

— Я не отпущу тебя никуда и ни к кому! И никогда! Навсегда здесь, у меня останешься. Я каждую минуту о тебе думал и помнил. Не смогу жить без тебя…

— Об этом мы еще поговорим, зайчик мой! Ведь я сюда надолго. Ни в отпуск. Устала совсем. Измучилась душой и сердцем. Вконец извела эта война. Сколько людей погибло! То автобусы взрывают, то рестораны, обстреливают целые кварталы. Поехала к друзьям в гости, а их дом снаряд прошил насквозь. Мы во дворе были в это время. Представляешь, какая жуть?

— Ты хоть изредка меня вспоминала?

— Даже очень часто. Всех вас! Если б не вы, не знаю, как выжила б! Знала, что тут меня ждут, здесь нужна. Смешно тебе покажется, мол, мотается человек с одного конца света в другой и все пристанища никак не сыщет. То отсюда улетела от горя, теперь оттуда — от беды и никак не найду покоя. Ведь вот и устроилась, зарабатывала неплохо, а главное могла потерять. И кому нужны те заработки? Хотя имела все. А как рванул над головой тот снаряд, ничего не нужно и не мило стало. Сразу захотелось домой, в свою тишину, в соловьиные песни, ромашковые поляны, к своим друзьям, под радугу и ливни, там их нет. А меня измучила ностальгия. Я думала, она пройдет, да не тут-то было. Она доставала даже по ночам. Во сне я купалась в нашей реке, ходила в березовую рощу, пила воду из родника, собирала в лесу малину. Это то, чего не купишь там ни за какие деньги. Я пыталась задавить, заглушить в себе ту тоску, но не получилось.

— Спасибо тебе, что приехала…

— Я даже не думала, что так нужна здесь! — обняла Михалыча за шею.

— Роза! Я жил твоими письмами. Перечитывал, носил с собой повсюду. Каждую новость о тебе ловил, как мальчишка. Увидеть тебя мечтал. И повезло!

— Андрюша! Козлик! А что нового у тебя? — прижалась к плечу человека.

— Ты приехала! — ответил тихо и добавил:

— Все остальное мелочь. Ты уже здесь, у нас нет войны, другое уладим, — погладил ее руки, и в это время вошли в дом Дарья и Петрович.

Нет, Андрей Михайлович не отпустил Розу. Никакие уговоры не помогли. Человек упрямо разгородил подруг и пообещал Дарье, что на следующий день отпустит Розу.

— Ты целый день будешь на работе до позднего вечера, а ей одной каково? Пойми, Степановна, здесь Розе будет лучше. И отдохнет с дороги, и пообщаемся. Нам есть о чем потолковать, я столько лет ждал ее! — глянул на Дарью, та все поняла и согласилась.

Давно заснул в своей комнате Федор. Погас свет в домах Петровича и Дарьи. И только в окне Михалыча до самого рассвета горела настольная лампа. Здесь не спешили ложиться спать, людям нужно было выговориться за все годы, разлучившие их, раскидавшие в разные края света.

— Андрюшка! Я и не предполагала, что у тебя все так серьезно. И, честно говоря, не думала, будто кому- то еще нужна. Не собиралась заново обзаводиться семьей. Хотела немного успокоиться, переждать здесь весь ужас, что происходит там. Женщины не созданы для войны и не переносят ее. Слишком трудно переживаем потери. С каждой, поневоле, теряешь саму себя и я не выдержала. Поняла, что наступил предел…

— Спасибо тебе, что приехала…

— А ведь знаешь, все не случайно. Выходит было нужно, чтоб я сорвалась. Сама судьба так распорядилась, и мы снова встретились, как хорошо, зайка, что ты у меня есть, мой спасательный круг!

— Смешное совпадение получилось, недавно видел сон, словно я снова оказался в сибирской ссылке, и мне опять велели перегнать плоты к приемной пристани. Я повел их, и вдруг вижу, ты стоишь рядом со мной, на первом плоту, а он под тобою разъезжается по бревну и у тебя в руках ни цепей, ни багра. Ты как закричала:

— Андрей, помоги! Я утону, или не видишь?

— Я успел тебя подхватить и перескочить на свою сторону. Нас понесло к берегу, и мы успели выскочить на пристань. Сон был таким явным, что даже когда проснулся, чувствовал тепло твоих рук на шее, и так жалел, что сон оборвался…

— А ведь дом, где жила и правда разрушен снарядом. Конечно, дадут другое жилье, но вот в тот момент, лишь по счастливой случайности не оказалась дома, — вздрогнула женщина, вспомнив свое…

Федор давно проснулся и, прислушавшись, понял, что эти двое еще не ложились спать. Они провели ночь вместе, не разлучившись ни на минуту, и вошли в новый день совсем иными, отбросив прошлые беды, сумели увидеть новое утро и шагнули в него без оглядки и страха…

А вечером, вернувшись с работы раньше Тони, Петрович увидел в своем почтовом ящике письмо.

— Ошиблась почтарка! Нам нынче некому писать письма. Никому мы не нужны. Надобно воротить, чтоб отдала адресату, — достал конверт и, надев очки, прочел свою фамилию и имя. Старик вошел в дом, от чего-то задрожали руки:

— Здравствуй, отец! Не серчай что вот так нескладно сложилось. Пишу тебе это письмо уже из монастыря. Как понимаешь, ушла из деревни навсегда и больше никогда туда не вернусь. Сам понимаешь, что чистое из грязи не родится. Не дано свинье родить голубя. Поняла это и я, невозможно в нашей деревне избавиться от греха и стать другим человеком. Меня никто не понял, стали высмеивать, обзывать, потом и вовсе сочли за ненормальную. Уж чего я только не услышала о себе и матери, вспоминать не хочу. Мне все опостылело. Эти люди не знают, что такое раскаяние и прощенье. Они пропили все, что когда-то считалось святым и чистым. Я хочу поскорее забыть их и все прошлое. Не смогла больше находиться в деревне. Она, как греховная короста, какую надо снимать, не щадя себя, годами. И я очищусь, если Бог увидит и поможет мне.

— В деревне никто не понял, что случилось? Почему на девятый день на поминальном столе не было самогонки, а только кисель. Но ведь об этом сказано в Святом Писании, что усопших положено поминать киселем. Деревенские обозвали грязно и ушли из дома, едва ли не проклиная меня за то, что я не почтила память матери и осмеяла люд! Ну да ладно! Пусть Господь простит им эту дремучесть. Но и я не выдержала. Ушла из деревни на десятый день после похорон матери. Пусть она меня простит. И ты не суди строго. Наверно, каждый должен пережить свое, чтобы понять, а стоило ли жить и для чего в свет был пущен? Я знаю, как виновата я перед тобой, дочкой и внуком. Простите ли? Буду молить о том Господа. Уж слишком тяжелы мои грехи, очень тяжко нести на себе вину, какая гнет к земле и не дает поднять голову…

— Опомнилась придурка! — пробурчал Петрович и принялся читать письмо дальше:

— В монастырь меня взяли. Я рассказала все и раскаялась…

— Не впервой тебе виниться, да все ненадолго. Уж не ведаю, как там, но я в жисть не поверю, што свинья в говне не изваляется. Токмо силы изведут на тебя беспутную, а проку не получится, — вздыхал человек.

— Отец! Я помню, сколько сил положил на меня и мать, просил, ругал, уговаривал, чтоб бросили пить. Мы обещали и снова срывались. Так было. Теперь я попросила, если сорвусь иль возникнет соблазн, пусть лучше помру…

— Во как припекло! — удивился человек.

— Я увидела себя со стороны, когда деревенские пришли на похороны матери. Ведь и я была такою же! Потому не могу обижаться на деревенских. Их насмешки и брань заслужила. Очень прошу всех вас, простите мать и меня! Если б можно воротить время, мы жили б совсем по-другому. Но слишком поздно я проснулась и спохватилась. Не серчай, что нарушила твое слово и ушла из деревни. Когда пройдет время, ты меня простишь и поймешь… Мы больше не увидимся на этой земле. Но я буду молиться за всех вас Богу! Прощайте и простите! Навсегда ваша: Катерина.

— А ить на энто еще решиться надобно! — похвалил дочь Петрович и увидел вернувшуюся с работы Тоньку:

— Завтра Мишка придет! Звонил мне. Говорит, что появится с важным, конкретным разговором, просил, чтоб никуда не уходила, чтоб подождала б его, потому что он не хочет откладывать тот разговор!

— И как мыслишь, с чем появится тот отморозок? — усмехался Петрович.

— В мужики станет предлагаться!

— Муж с ево! Как с зайца сокол.

— Ну, почему? Он нормальный человек!

— Все придурки с виду добрые, а копни внутри, сплошное говно. Хотя, тебе видней, я того мужука мало знаю. Думай сама, — впервые не решился сказать последнее слово.

В этот вечер у Дарьи было весело. Никто никуда не спешил, и разговоры шли легкие. Андрей Петрович ни на шаг не отходил от Розы, подшучивал над Петровичем. И только Федька сидел в тени тихий, старался не привлекать к себе ничье внимание, следил за Тонькой и Колькой. Мальчишка носился по дому, смеялся, засыпал всех вопросами:

— Мам! А тетька Роза тоже теперь совсем своя, наша? Она не убегит никуда?

— Не уедет!

— Значит, дед Андрей тоже бабным стал? — спросил звонко, заметив, как Михайлович не выпускает из своей руку Розы.

Все за столом громко рассмеялись.

— Иди ко мне! — позвал Кольку на руки Михалыч. Пацан оббежал стол, нашел Федьку, вскарабкался к нему и сказал гордо:

— А я здесь хочу! У совсем своего!

…На другой день, едва Тонька вернулась с работы, к дому подкатила черная «Ауди». Из нее вышли двое незнакомых людей, с ними Мишка. Он уверенно подвел своих ребят к крыльцу и сказал Тоне, открывшей двери:

— Знакомься, мои друзья!

Женщина даже растерялась. Парни были одеты в одинаково строгие черные костюмы, какие надевают лишь в особых, торжественных случаях; оглядев притихшего деда и растерявшегося Кольку, Мишка сказал:

— Тоня! Я приехал просить твое согласие стать моей женой! — подал ей букет цветов.

— Дедунь, как ты? — дрогнул голос бабы.

— Тебе жить, сама решай! — закашлялся Петрович.

— Коля! Ты будешь Мишу звать папой? — глянула на сына.

— Чего? Зачем мне чужой дяхон? Не хочу его! У меня свой папка! — бросился во двор, перебежал дорогу и, подскочив к Федьке, копавшемуся в машине, схватил за руку:

— Пошли скорее! — потянул за собой.

— Куда? Зачем? Подожди, дай умыться!

— Потом! Быстрей! — затащил в дом и, поставив посередине зала, сказал срывающимся голосом:

— Вот мой папка! Совсем свой! Не хочу чужого! — обнял Федьку за пояс.

Взрослые люди стояли, онемев от неожиданности.

— Коля! Ты как посмел? — нахмурилась Тонька.

— Чего серчаешь? Он хочь малец, но самый главный в доме! Ему видней! — встрял Петрович.

— Ты что? Мужик ее? — опомнился Мишка, повернувшись к Федьке.

— Ну, да, — ответил тот растеряно.

— Вломи ей чертей, чтоб хвостом не крутила, стерва! — пошел к двери не оглядываясь.

— Ну почему ты помнишь мертвого, а меня живого не любишь? — обхватил Колька Федьку. Человек поднял мальчишку под самый потолок:

— Люблю, сынок! Еще как люблю! И тебя! И мамку! И деда! — смотрел в глаза мальчишки и впервые увидел, как он похож на того, родного, потерянного и найденного заново…