Верные до конца

«ТИХИЙ» ПСКОВ

Князь Василий Оболенский любил эти утренние часы, когда еще не подан завтрак, но уже получены свежие газеты и можно не торопясь просмотреть самое интересное. Серьезные статьи он прочтет попозже, когда в земской управе соберутся статистики.

Ох уж эта псковская земская статистика! И смех и грех! Ни одного человека «без прошлого». Кстати, и он тоже на подозрении, хотя в департаменте полиции о нем наилучшие отзывы. Однажды подглядел: «Ни в чем предосудительном замечен не был, кроме близких сношений с местными поднадзорными». А как не быть в «близких сношениях», если все сослуживцы поднадзорные?

Глядишь, к началу нового, XX века древний, тихий, богомольный Псков станет революционной столицей матушки-Руси. Нет, это вполне серьезно! Не город, а прямо-таки «поднадзорная свалка». Если, положим, попался в Петербурге на полицейскую мушку, то по первому разу обязательно вышлют в Псков. Но охранки тут нет, местная полиция пока еще не пуганная. Оно и понятно — Псков не Питер и не Москва, ни стачек тебе, ни забастовок — бастовать-то некому. Вся промышленность в Пскове — пара свечных заводов, а если уж по совести, не заводы — сплошная кустарщина. Значит, пролетариата нет, кому же бастовать? Обывателю? Чиновникам? А может, монахам — их тут видимо-невидимо.

Князь, конечно, не марксист и в «пролетарскую панацею» не очень-то верит. Но наслышан и «сочувствует». Да и как тут убережешься от разговоров, когда кругом тебя или народники, или соцдеки, или бундовцы, да мало ли еще кто! Где ни сойдутся, там и баталии. И вот что удивительно — все, ну положительно все, хором клянутся в приверженности социализму. И только когда прислушаешься, начинаешь различать соло — одни, оказывается, за социализм крестьянский, другие — за пролетарский. В общем, не скучно в городе Пскове в конце этого невеселого XIX столетия…

Сегодня газеты его раздражают. Какой-то шутник фельетонист пустил утку, что якобы российское общество проспало наступление нового, XX столетия. И надо же, на следующий день газеты заспорили, зашумели и даже всерьез заговорили о том, что год 1900-й — это первый год века XX, а не последний XIX. Ерундистика! До ста считать не умеют! Вскоре вмешались профессора, и все стало на свои места. А газеты не унимаются — сразу прошлое забыто, ныне в моде прогнозы на будущее. «Век без кризисов!» «Век без социальных потрясений!»

А вот Стопани, тоже статистик и, конечно же, поднадзорный соцдек, математически высчитал, что революция в России обязательно разразится лет этак через десять, а может, и раньше. Но не позднее. И кризис уже наступил, Кому-кому, а статистикам это виднее других.

Князь неторопливо одевается.

Улицы Пскова вообще многолюдством не отличаются. Обыватель еще чаевничает, еще в полусне, а чиновники уже прошли. Когда Оболенский вышел из дому, наступила пора кухарок и хлопотливых хозяек, степенно шествующих в лавки и на базар.

Городовой у земства замерз и смешно подпрыгивает. Завидев Оболенского, сделал попытку стать смирно, но где ему, отъелся, ожирел фараон от безделья.

Псков городок-то — тысяч тридцать жителей, не больше. Правда, в последнее время прибывают, даже студенты появились. Но это высланные из столицы. И здесь студиозусы верны себе — безобразничают понемногу, затевают какие-то спектакли, лотереи, диспуты. С городовыми дерутся «в честь Льва Толстого», попивают горькую и превратили жизнь местных доморощенных филеров в сплошной кошмар.

Говорят, на днях ожидается новая партия этих длинногривых в связи с беспорядками в университете. Наверное, из столицы прибудут и «пауки». Местные шпики уже не справляются. Псковские «подметки», вроде этого городаша, сначала суетились, бегали, а теперь на все рукой махнули, ну разве за всеми уследишь. Они как рассуждают: де, мол, поменялись времена, лет этак пятнадцать-двадцать назад бомбистов разных выглядывали, подкопы всякие вынюхивали. А ныне крамола, она по домам гнездится, но в дома-то филеров и не пускают, А они и не напрашиваются, завели себе такой порядок — отбыли «присутственное» время, и баста, никаких сверхурочных, по домам щи хлебать!

Неделю назад из сибирской ссылки прибыл в Псков некто Владимир Ульянов. Фамилия громкая, брат того известного, что для Александра III бомбу готовил. Поговаривают, что и этот успел прославиться в среде социал-демократов. Стопани, так тот в нем уже души не чает, только познакомились, а он пророчит Ульянову великое будущее.

И только Ульянов обосновался на жительство в Пскове, как из Питера два шпика прикатили. Специально к нему полковник Пирамидов приставил. Филеры — столичные штучки, прохвосты и наглецы отменнейшие, говорят, на улицах с этим Ульяновым раскланиваются, и если к вечеру повстречают, то этак, с улыбочкой, покойной ночи желают. А Ульянов провел-таки мерзавцев, и где уж он там несколько дней отсутствовал, господское дело, но филеришки и ухом не повели, не почуяли, даром что нюх у них должен быть собачий. А вот не унюхали. И лучший местный шпик Горбатенко тоже прозевал. Потеха! Наверное, уже получил хороший нагоняй от начальства и теперь зашевелится, побегает.

Завтра Стопани обещал привести Ульянова к обеду. Князь иногда устраивает этакие «политические трапезы»…

В статистическом отделе не успел раздеться, подойти к своему столу, как на него налетел Александр Николаев. Человек горячий (и вологодская ссылка его не остудила), чувствуется старая народовольческая закалка!

— Князюшка, челом бью, получил ваше приглашение на обед, и уж жмурюсь, предвкушая яства телесные и духовные. Но вот оказия — сегодня чуть свет нагрянул ко мне из Петербурга приятель. Старинный друг — Петр Эммануилович Панкратов. Человек нашего круга, куча новостей. Петруша-то сотрудничает и в «Праве», и в «Северном курьере», «Петербургских новостях», «Жизни» и кто его ведает, где еще. Право, если вы разрешите его привести, то этакий десерт будет!..

— Ну конечно, конечно, милости прошу, буду рад!

— Вот и великолепно! Значит, до завтра…

Оболенский обошел статистиков, которые завтра должны быть на обеде, и больше в земской управе не задерживался. Ему нужно самому проследить за всеми приготовлениями.

Полковник Пирамидов не любил, когда запаздывали очередные донесения филеров. Он должен знать каждый шаг тех, кто состоит на примете у столичной охранки. И не только в Санкт-Петербурге, но и в его далеких окрестностях. Например, в Пскове. Сейчас его особенно беспокоит поведение трех жителей Пскова — Владимира Ульянова, Потресова и Лохова.

Совсем недавно полковник доносил в департамент полиции, что эта троица и после пребывания в ссылке не угомонилась. Устраивают в Пскове собрания, читают рефераты, громят ревизиониста Бернштейна. И на эти диспуты сходятся не только местные поднадзорные, но и приезжают из столицы.

Пирамидов тогда же высказал догадку, что через этих приезжих Ульянов по-прежнему осуществляет руководство петербургским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса». Этот «Союз» вообще у охранки как бельмо на глазу. Его громят, громят, а он возрождается вновь. И снова стачки, которые организует и направляет «Союз», требования вырабатывают, наверное, тоже в Пскове. Полковник считает, что было бы желательно собрать улики, да и арестовать всю эту псковскую компанию. Но одно наружное наблюдение таких улик не добудет. Поднадзорные — народ тертый, небось каждого шпика по имени-отчеству знают, и на рефераты «подметкам» не пробраться.

Полковник сегодня делает ход конем, но на этот ход нужно разрешение департамента:

«По имеющимся сведениям, в Пскове должен в настоящее время проживать бывший ссыльный Николаев, до последнего времени состоявший в переписке с одним из моих сотрудников… Я предлагаю устроить свидание с ним моего сотрудника в целях разведать о деятельности и образе жизни в городе Пскове Лохова, Потресова и Ульянова».

Вообще-то в департаменте полиции сидят карьеристы, пекущиеся только о том, чтобы, не приведи господи, кто-то не отнял у них славу, так сказать. Вот и отписывай, испрашивай разрешения… Его бы воля — ордер на арест, и нечего нянчиться!

Полковник немного схитрил. Панкратова он отправил в Псков еще раньше и с нетерпением ожидал от него сообщений. Но рапорта все нет и нет. Ужель неудача? Тогда придется скрыть все это от департамента.

Пирамидов отложил донесение…

Обед удался на славу. Но Оболенский был очень удивлен, что Николаев, только вчера утром горевший желанием отведать яств от княжеского стола, так и не явился.

На следующий день Оболенский узнал, что гость Николаева, этот самый столичный литератор, вдруг почувствовал себя плохо и ни на какие обеды идти не смог. Пришлось и Николаеву оставаться дома. Ну что ж, причина вполне уважительная, не бросать же друга в беде.

Оболенский успокоил расстроенного статистика, шепнув ему, что через два дня, вечерком в субботу, вчерашняя компания снова будет у него на чай. Это даже лучше, а то вчера за обедом говорили мало и все внимание уделяли еде. Но уж за чаем!..

Вечером, накануне дня званого обеда, Николаев прискакал домой радостный.

— Ну, брат, дело сделано. Ты приглашен по всем правилам княжеской учтивости, и уж тебя потрясут, сомневайся!

— Это как так — потрясут?

— А так — ты из столицы, нашпигован новостями, ну и пожалуйте за стол, а новости на стол…

— Кто же это до новостей тут охоч?

— Все, ну буквально все! И князь, и Ульянов, Потресов, Лохов, Смирнов, Стопани… Сам завтра убедишься. А сейчас давай спать, а то заявился ты ни свет ни заря. Я просто умираю от зевоты…

Утром Николаева разбудили приглушенные стоны. Набросив халат, Александр Андреевич вышел из спальни. На диване в столовой сидел бледный Панкратов. Плечи он закутал одеялом, а подушку прижимал к животу.

— Вот тебе и княжеская трапеза…

— Но, Петруша, что случилось?

— Старые беды. Но ты извинись уж за меня.

— Я сейчас врача…

— Нет, нет, только вот соды бы…

Панкратов «заболел» уже под утро. Ему плохо спалось на новом месте, проснулся рано. Вспомнил вчерашний разговор с Николаевым. — и вдруг его словно кипятком ошпарило. Николаев назвал в числе гостей князя Стопани, сына известного врача, шурина известного генерала и человека хорошо известного охранке. Она с него глаз не сводит. Но если это тот Стопани, а фамилия редкая, то он может знать о связях петербургского литератора с департаментом полиции. И появись Панкратов на обеде… нет, лучше не думать о том, что может произойти.

Положение не из приятных. Пирамидов небось через два-три дня затребует отчет о поездке, а что он ему может сообщить? Нужно непременно выспросить Николаева, тот ли это Стопани, о котором он думает. Потом снестись с полковником — пусть поглядит в своих архивах, действительно ли его, так сказать, дорожки перекрещивались с путями генеральского шурина? А если это действительно так, то нужно как можно скорее уезжать из Пскова.

Владимир Ильич жил в Пскове легально, с пропиской и не очень-то скрывал от филеров свои встречи с такими же, как и он, поднадзорными. Ничего нового охранка из донесений «пауков» не узнает. Его репутация в глазах департамента полиции тоже не пострадает — хуже не придумаешь. Но недаром он приехал именно в Псков, приехал, имея вполне сложившийся план создания марксистской газеты. Даже название у нее уже есть — «Искра». Только такая общерусская социал-демократическая газета, газета, доступная каждому сознательному рабочему, хорошо осведомленная о всех революционных делах, ведомая твердой рукой, может сплотить на единой политической платформе распыленные силы русских социал-демократов.

А то ведь что получается? В 1898 году съезд в Минске созвали, о создании социал-демократической рабочей партии провозгласили. И это главная заслуга съезда. Два года прошло. Но по-прежнему возникают и исчезают комитеты и комитетики, кружки, группки. Взять хотя бы тот же Петербург — сколько там самостоятельных, зачастую враждующих друг с другом, но дружно именующих себя социал-демократическими организаций.

Прежде всего, конечно, «Союз борьбы». Но «молодые», которые пришли на смену «старикам», организаторам «Союза», грешат экономизмом. Благо, хоть стачки организуют. А группа «Рабочая мысль»? Или «Рабочее знамя»? Или того лучше — группы «Борьба труда с капиталом», «Самоосвобождение рабочего класса», «Группа двадцати». Одно слово — кустарщина! Тут и образованный марксист голову сломает, разбираясь в разнобое всех программ, планов, прожектов, а уж рабочий и подавно запутается.

Или на юге. Некоторые деятели южных комитетов понимают весь трагизм положения, но им кажется, что выход в немедленном созыве нового съезда уже летом этого, 1900 года, и не позже. Даже место заседаний избрали — Смоленск. Этакий тихий городишко…

Они не понимают, что пока не будет выработано четкой программы, причем программы и минимума и максимума, пока нет ясного представления об организационных принципах партии, смоленский съезд станет попросту вторым изданием минского.

По пути из Сибири сюда, в Псков, Владимир Ильич повидался со многими товарищами. В Уфе, где осталась отбывать окончание срока Надежда Константиновна, потом в Москве, Петербурге, Риге, виделся он и с Верой Ивановной Засулич. Она поддержала идею издания «Искры» и уверена, что Плеханов и группа «Освобождение труда» тоже одобрят и всячески помогут, а «Жорж непременно войдет в редакцию». Многообещающее начало. Без Плеханова Владимир Ильич и не мыслит издание газеты. Но теперь встал вопрос, где ее издавать? Собственно, этот вопрос уже отпал, ведь беглого знакомства с российской действительностью зимы и весны 1900-го достаточно, чтобы сделать неумолимый и, надо сказать, печальный вывод — газету печатать в России не удастся. Она провалится после выхода первых же номеров. И если серьезно думать о сотрудничестве с Плехановым, то тем более необходимо ставить издание за рубежом, ведь группа «Освобождение труда» как образовалась в 1883 году в Женеве, так и ио сей день пребывает там.

I!о отсюда вытекает и ряд сложностей. Во-первых, уже сейчас следует подумать о выезде за границу. Помучить заграничный паспорт. Трудно, конечно, но необходимо выехать из России, так сказать, «официально». Важно воспользоваться настроениями, царящими и департаменте полиции, — мол, дальше едешь — тише будешь. А неофициально, да так, чтобы шпики не пронюхали, нужно еще провести здесь, в Пскове, совещание литературной группы, которая заявит о новом издании, обсудить это заявление. План готов, но как к нему отнесется Мартов, Потресов? К тому же необходимо еще раз съездить, тайно, конечно, в Петербург к Сетке, то бишь к Александре Михайловне Калмыковой.

Удивительная женщина! Вдова сенатора. Не имея почти средств, кроме пенсии, она сумела открыть книжный склад, да так умно повела дело, что уже через несколько лет у склада годовой оборот составлял около 100 тысяч рублей. Когда-то Тетка преподавала в воскресной школе вместе с Надеждой Константиновной — вот тогда они и познакомились (Калмыкова всегда рада помочь деньгами). Тетка у полиции на подозрении, ну что ж, на сей раз нюх этих ищеек не подпел. Калмыкова устроила Ульянову и свидание с Верой Засулич.

Вера Ивановна! Вера Ивановна! Милая, добрая и, несмотря на свои уже пятьдесят, все еще немного восторженная, влюбленная в Жоржа Плеханова. Опа человек, который никогда не жил для себя, — все для других. Для себя у нее было только одно заветное — Россия. Она мучительно скучала по ней в Швейцарии. Ей так хотелось русского сельчанина повидать — какой он там стал теперь; снег русский понюхать, а то в Швейцарии и снег пахнет жасмином. Много лет не решалась, а тут взяла и прикатила по чужому паспорту. Риск огромнейший, хотя, конечно, узнать в этой пожилой женщине ту юную народницу, которая средь бела дня стреляла в грозного градоначальника Трепова в его же собственном кабинете, трудно, очень трудно. Но если шпики дознались, что Засулич в России, то будут искать и, наверное, найдут.

Нужно настоять перед Калмыковой, чтобы Веру Ивановну отправили обратно в Швейцарию. А то эта милая «террористка» в какую-то еще деревню собралась, видите ли, от полиции подальше, но в деревнях, наоборот, труднее спрятаться, это не города, где затерялся в толпе, затаился на явке.

На днях должен приехать из Полтавы Мартов. Потресов уже в Пскове. Они костяк литературной группы. А из Петербурга прибудут Струве и Туган-Барановский. Вот с этими «легальными марксистами» придется повозиться, а может быть, в конце концов и отказаться от их услуг.

Петр Эммануилович Панкратов счел за лучшее незаметно покинуть Псков, хотя и знал, что его ожидают «громы небесные» полковника Пирамидона. Чтобы как-то оправдаться перед грозным начальством, он по собственной инициативе встретился с филером Горбатенко и дал ему новые инструкции — следить не только за Ульяновым, но и за всеми, кто у него бывает, и особенно брать на заметку и немедленно доносить по начальству о приезжих из других городов. Задача, конечно, не из легких, хотя Горбатенко знает в лицо почти всех псковских поднадзорных, и появление новых лиц должно броситься в глаза.

Между тем «новые лица» уже появились в Пскове.

Небольшой домишко на Стенной улице неподалеку от старого крепостного вала — эту местность называют Петровский посад. Тихий, удаленный от центра, заваленный снегом в эти мартовские дни. Рядом с домом полосатая будка городового, похилившаяся, давно не крашенная. Обитатели улицы с городовым накоротке, да и проживает он здесь же, на посаде.

Домик у будки снимает Любовь Николаевна Радченко. У нее две маленькие дочки — Женя и Люда. Городовому известно, что хозяйка дома выслана из Петербурга под гласный надзор полиции, проживала в Черниговской губернии, но перебралась в Псков, поближе к мужу, инженеру, служащему в Питере на заводе Сименса и Гальске, Муж навещает семейство не часто — дела! И по всему видно, трудно живется Любови Николаевне. Поэтому городовой не был удивлен, когда в тихий домик стали ежедневно захаживать какие-то два господина, очень приличного вида. Соседи сказали, что господа столуются у мадам Радченко. Оно и понятно, все же подспорье.

А в тихом домике на Стенной улице порой бывает он как шумно. Здесь обосновался штаб будущей газеты. Здесь самый частый гость Владимир Ульянов, сюда забегают Стопани, Лохов, Кисляков — это все местные псковские социал-демократы. Тут подолгу засиживается Потресов, недавно прибывший из вятской ссылки и ставший вторым, после Владимира Ильича, членом образующейся литературной группы, которая и собирается издавать «Искру». Ждут не дождутся из Полтавы третьего — Мартова.

Псковские «подметки» взяли этот дом на заметку, а Горбатенко даже зафиксировал прибытие нескольких незнакомых лиц» и доложил по начальству, что они «общались с В. Ульяновым». Полковник Пирамидов всполошился. Пусть теперь в департаменте оценят его прозорливость. Да, да, Ульянов и Потресов из Пскова руководят «Союзом борьбы».

Шпики готовы прилипнуть к окнам дома на Стенной. Подсмотреть, а повезет — услышать. И невдомек «подметкам», что не всегда и не целыми вечерами Ульянов и Потресов «крамольничают». И часто через двойные ставни слышатся приглушенные рамами взрывы смеха. Шпики недоумевают, теряются в догадках.

Если бы они могли на минуту очутиться в комнате, когда там звучит смех, то присутствовали бы при уморительной сцене — в столовой, заложив руки за спину, вышагивают две маленькие девчушки, одна с серьезной мордашкой восклицает: «Беренштейн!», другая тут же отзывается: «Каутский!» Добрый, дружеский шарж на беседы Ульянова с Потресовым, поставленный под руководством Любови Николаевны Радченко.

Не заметить полицейской слежки просто невозможно, псковские «пауки» наделены медвежьими повадками. Но организаторы «Искры» со дня на день ожидают приезда столпов «легального марксизма» — Струве и Туган-Барановского: Владимир Ильич пригласил их в Псков, и если они согласятся с «Проектом заявления» редакции будущей газеты, то с ними можно, пусть временно, заключить соглашение. Впрочем, Владимир Ильич ни на минуту не сомневался в том, что и Струве и Тугану чужда идея завоевания политической власти пролетариатом. Но ныне положение «легальных» не из лучших, а потому на соглашение они наверняка пойдут. Что ж, надо быть справедливым — Струве и Туган большая литературная сила.

Шпиков решили обмануть и принять Струве и Барановского не на Стенной, а в доме князя Оболенского. Князь не высказал излишнего любопытства, охотно согласился и по этому случаю обещал «закатить обед». «Подметки», конечно, кинутся к княжескому дому. Ну и пусть себе сторожат оболенские хоромы! Совещание же решающее, на котором будет зачитан уже подготовленный Владимиром Ильичем «Проект», состоится у Радченко, приглашенные сумеют пробраться туда in in меченными, им не привыкать. Городаш же не в счет.

Струве и Туган Барановский выслушали «Проект» молча и так же молча согласились. Остальные три участника совещания всецело были с Ульяновым.

Теперь Ильич мог вплотную заняться подготовкой к отъеду за границу. Опорный пункт «Искры», транспортно-техническое ее бюро будет в Пскове. В иных городах есть корреспонденты, имеются уже и агенты газеты. И, как знать, возможно, со временем появятся и свои подпольные типографии.

Наступил апрель, затем май. Владимир Ильич добился-таки получения заграничного паспорта. Но прежде чем уехать из России, он нелегально побывал в Риге, Петербурге, Подольске, Уфе, заехал в Смоленск к своему любимому ученику по петербургскому рабочему кружку Ивану Васильевичу Бабушкину. Так закладывались опорные пункты будущей газеты. Наконец 16 июля 1900 года Ильич покинул Россию.