Верные до конца

ГОРЯЧЕЕ ПОБЕРЕЖЬЕ КАСПИЯ

Второй уж год Леонид Борисович Красин живет в Баку. Похоже, что департамент полиции действительно потерял его след.

Лето 1901-го. Полуденное солнце выжгло тени. Они съежились, стали короткими. На улицах Баку ни души, только городовые изредка высовываются из своих будок. Видик у них неприглядный — усы обвисли, белые рубахи взмокли, словно на «блюстителей» кто-то выплеснул ушаты воды. Сонными глазами провожают они открытую коляску.

Красин торопит кучера. Еще минута, и он тут же, посреди улицы, стащит с себя и воротничок и галстук. Пот заливает глаза.

Миновали порт. Наконец и таможня.

— Есть кто живой? — Голос Красина звучит глухо, хрипло.

Тишина. Потом возня, бормотание. Красин оглядывается. Из-под высокой стойки, как восходящая луна, появляется лысина, на ней крупные капли пота. Затем высунулся красно-фиолетовый нос, оседланный черным пенсне на черном шнурке. Пенсне скользит по потной переносице, вот-вот сорвется. Так и есть… закачалось на шнурке. Послышалось проклятье. Наконец над стойкой распушились усы.

— Чего надо? Эк, нелегкая носит!..

Красина разбирает смех. Таможенный чиновник, спасаясь от солнца, забился под стойку, да, видно, и сомлел там.

— Повестка прибыла. Вот, извольте!

Чиновник поймал пенсне, поднес к глазам, хмыкнул п засеменил в глубину конторы, надолго исчез, потом наконец, появился со здоровенным альбомом. Переплет толщиной в палец.

— Распишитесь!

Красин расписался, но таможенник не спешил.

Еще раз прочитав адрес и фамилию получателя, он противненько хихикнул:

— Э-э, позвольте полюбопытствовать, господин… э-э… Красин. Ведь вы, насколько нам известно, инженер? Да-с? А посылочка эта-с разве что детям малым… — Таможенник неожиданно ловко, не разрывая бандероли, вытащил альбом и привычным движением оседлал пенсне на копчик фиолетового носа.

Красин глянул… Вот так номер! Альбом заполнен рисунками зверей! Картинки из рук вон плохи: слоны похожи на коров, тигры напоминают дворовых собак, а нее птицы — вороны…

Красин невнятно пробормотал о жуликах-поставщиках, поспешно схватил альбом и выскочил из таможни.

Это срочная посылка. Дело не в картинках, переплет — вот ее ценность!

…Бухгалтер Николай Петрович Козеренко с тревогой ожидал возвращения Леонида Борисовича. И так каждый раз, если Красин сам отправлялся на таможню за очередной посылкой. Зачем он рискует? Мог бы и кто-нибудь другой получить, нужно лишь только пред упредить за границей, чтобы изменили адрес.

Сколько раз он увещевал Леонида Борисовича, по тот лишь отшучивается:

— Другой, говорите? Например, вы? А нуте-ка, ба тенька, дайте ваш паспорт… Липа, развесистая клюква, фальшивочка! Нет, не спорю, не спорю, состряпана мае терски! И у Дандурова липа, да и остальные члены Бакинского комитета живут под чужими личинами. Только у меня свой, собственный паспорт. А на таможне сидят прожженные бестии. И потом как-то несолидно: бухгалтер Козеренко выписывает из Германии технические журналы или, скажем, из Парижа дамские шляпки. А главный инженер и начальник строительства иное дело. Он принят в обществе, он молод, он жуирует развлекается, преподносит дамам парижские шляпки. Так что, батенька, сникните…

Хорошо сказать — «сникните», когда жандармы шастают вокруг стройки, как трущобные псы, чующие кость.

И ведь учуяли, учуяли! Несколько дней назад нагрянул урядник со стражниками. Сторожа их не пустили. Урядник избил сторожа, а все же должен был уехать восвояси ни с чем, Козеренко тогда просил Красина не делать шума, но Леонид Борисович не послушал — пожаловался местной администрации, ну, известно, нефтяные тузы за него горой, для них ведь электростанция строится. Уряднику выговор. Ну а как вновь явится, да с ордером? Тогда не отговориться. И спрятаться-то негде. Куда ни сунься, всюду «уличающие вещественные доказательства». Разве только до подвала машинного зала «паукам» не добраться: у входа нефтяные форсунки, чиркнул спичку — и не подойдешь.

Козеренко высовывается в окно, вглядывается в дорогу, ведущую из Баку, Пусто, пыльно. А ведь Красину давно пора вернуться.

У ворот прохаживается сторож Дандуров. Мужнина видный, косая сажень в плечах, церемониться не приучен. Незваного гостя за шиворот и от ворот поворот. Но, видно, и Дандуров нервничает, ходит взад-вперед, взад-вперед. Кому-кому, а уж Дандурову спокой-г гния не занимать, Козеренко помнит, как месяца два назад приходит сторожу телеграмма из Кутаиси: «Браги искусала бешеная собака». Что за наваждение? Брат у Дандурова в Кутаиси действительно есть, да и бешеных собак в этом городишке хватает — дело обычное. Дандуров к Красину — беда, Леонид Борисович, нужно к брату съездить, навестить.

Красин прочел телеграмму и горестно покачал головой:

— С братом вашим, дай бог, ничего не случилось, и вот с одним нашим товарищем действительно произошла беда — арестовали его. Нужно ехать в Кутаиси, и именно вам. Нужно освободить арестованного и самому не попасть.

И что ж, Дандуров съездил, освободил, а как — на нее расспросы только усы топорщит: мое, мол, дело.

Козеренко прозевал момент, когда к дому подъехал Красин. Увидев в дверях Леонида Борисовича, бухгалтер бросился к нему. Красин удивился:

— Что с вами, Николай Петрович?

— Господи, да я тут черт те что надумал: или жандармы схватили или еще какое несчастье…

— Зачем же так нервничать, не положено, батенька! Задержался потому, что заезжал к Ладо Кецховели, передал ему те восемьсот рублей, что удалось собрать для покупки типографского станка.

Козеренко оживился — он уже не помнит недавних страхов.

— Леонид Борисович, а разве удалось Кецховели получить от губернатора Свечина разрешение на покупку типографской машины?

— Как бы не так! Ладо хитрый, хорошо знает: по явись он у губернатора — сцапают обязательно. Вот он и придумал блестящий ход. В Тифлисе у него уйма знакомых — рабочих типографии, они-то и раздобыли губернаторские бланки, нашли формуляр подлинного разрешения на покупку машины, Отпечатали все чин по чину, перевести на кальку губернаторскую подпись было уже легко. Соорудив таким образом документ, Ладо явился в нотариальную контору и снял со своей «липы» нотариальную копию. Теперь у него на руках бумага, заверенная нотариусом. И ни одной поддельной подписи, их покрыла нотариальная печать. Только вот машина стоит девятьсот рублей, а я передал ему восемьсот, и у меня ни копейки… — Красин кладет перед Николаем Петровичем альбом.

— Н-да… подарочек. Только Ибрагимке им и забавляться!

— Это кто же такой Ибрагимка?

— Сын сторожа. Самый чумазый и самый расторопный парнишка на строительстве.

— Эх, Николай Петрович, как подумаешь об ибрагимках, ваньках, кольках, которые бегают вот так, без штанов, грязные, неграмотные, кулаки сжимаются. Вы картинки-то из альбома Ибрагиму и правда подарите, а вот переплет давайте вскроем — в нем наверняка что-то есть.

Козеренко ловко вспорол ножиком твердую картонную обложку, в толще ее были два номера газеты «Искра» и письмо. Надежда Константиновна Крупская спрашивала бакинцев, есть ли у них опытный печатник в типографии, чтобы прямо с матриц печатать газету, напоминала, что Ильич подробно интересовался возможностями подпольной типографии.

Да, они помнят то письмо Владимира Ильича в отпет на предложение перепечатывать «Искру» в Баку: примите во внимание, что в нашем листе (4 стр.) до 100 тысяч букв (и это в месяц!): сладит ли с этим тайная типография?? Не убьет ли она с чрезмерно большим риском тьму денег и людей?..»

Было над чем задуматься.

Авель Енукидзе никогда не думал, что так трудно прощаться с паровозом. Как с человеком, другом…

Сегодня он уже завершил последний рейс, а завтра на его место помощника машиниста заступит новый. Авель же должен целиком отдаться партийной работе, так решили в Бакинском комитете РСДРП.

От паровоза несет жаром неостывшего котла, он тихонько и как-то жалобно отдувается, всхлипывает, ему тоже не хочется расставаться с Авелем.

Утром, получая в депо расчет, Авель обнаружил, что ему положена премия за пробег и ремонт локомотива. Деньги — подарок паровоза, этого потного, страдающего одышкой друга.

Деньги приятно похрустывают в кармане. Теперь у Кецховели будет на что выкупить печатный станок!

Когда Енукидзе ввалился к Кецховели, тот в который раз пересчитывал деньги, полученные от Красина. Но как ни считал, а восемьсот рублей никак не оборачивались девятьюстами. Остается одно — поехать в Тифлис, там друзья-типографщики соберут. Но пока будешь ездить, ждать, машину кто-либо перекупит, а новую и за тысячу не приобрести.

Енукидзе понял причину грустной задумчивости друга.

— Держи!

Кецховели не сразу сообразил, что Авель протягивает ему недостающие деньги.

— Откуда?

Еиукпдзе хитро улыбается.

— Не беспокойся — все честно!

Машину купили на следующий же день.

И так хотелось торжественно водворить ее в специально нанятую квартиру на Воронцовской улице! Но законы конспирации суровы. Помпы не было. Было тихое, ликование.

Дом принадлежал татарину Али-Бабе. Спрятать от хозяина печатный станок совершенно невозможно. Алл-Баба редко выходил на улицу, был добр, восторженно смотрел на Кецховели и говорил, что делать книжки — самое хорошее занятие.

На следующий день Красин навестил типографию и пришел в ужас.

Станок, наборная касса, ведра с краской, нарезанные листы бумаги находились в одной большой комнате. Тут же на скамеечке сидел хозяин и как зачарованный смотрел на машину. Рядом вертелся его маленький сын Нури.

Красин отозвал Кецховели в сторону.

— Что вы делаете? Ведь через день-два по всему Баку будет известно, где Цаходится нелегальная типография!

Кецховели только весело рассмеялся.

— Что и говорить, риск известный имеется. Но, дорогой инженер, вы плохо знаете азербайджанцев, Баку, мусульманскую часть народа. Наш хозяин и представить себе не может, что существует какая-то противоправительственная пропаганда. Он уверен, что Давид Деметрашвили — это я, ваш покорный слуга, — не кто иной, как делец, мелкий хозяйчик. А к тому же я не мусульманин. О, это много значит для наших соседей. К иноверцу в гости без приглашения они не пойдут, а мы, как вы сами понимаете, никого приглашать не собираемся. Присмотритесь. Видите, Али-Баба что-то своему сыну показывает, он хочет заинтересовать парня машиной. А вчера встретил меня и сказал: «Обучай Нури. Пожалуйста, бери его, пусть он пять лет работает бесплатно».

Хотя Кецховели немного и успокоил Красина, все же Леонид Борисович решил, что нужно как можно скорее подыскать для типографии более подходящее и, главное, действительно подпольное помещение.

Сегодня Леонид Борисович позволил себе небольшую прогулку в коляске вдоль побережья залива. Солнце спряталось в тучах, Каспий дышит глубоко, по его вздыбившейся шкуре бегают белые барашки. Но вот показался забор строительства. У ворот странное оживление. Красину издалека не понять, что там стряслось, но уже по тому, как снует Ибрагимка, машет руками, наверное, произошло что-то необычное.

Красин торопит кучера…

— Без начальника строительства на станцию не пущу!

— А ну поговори у меня!.. Проходите, ребята!

Дандуров загородил калитку. Казаки топчутся в нерешительности — уж больно здоров сторож, а тут еще и рабочие подходят. Видно, этот чумазый постреленок кликнул.

— В чем дело, господа? Я главный инженер строительства. — Красин не спеша выбрался из коляски, стянул перчатку.

Посмотреть со стороны — инженер спокоен, даже улыбается. А в голове тревожные мысли: «Два офицера, четыре жандарма, шесть казаков — на сей раз, видно, ордер на обыск, и просто так от блюстителей не отговоришься…»

— Господин Красин? Вот ордер на обыск у бухгалтера Козеренко… Прикажите, чтобы нас пропустили, да и вам придется присутствовать при обыске.

Красин коротким жестом указывает жандармам на калитку.

— Сторож, ставь самовар, да поживей!

Дандуров, недовольно фыркая в усы, вытащил во двор огромнейший тульского производства агрегат. Весь в медалях, самовар походил на пузатого георгиевского кавалера. Начищенная кираса, шлем-конфорка — все сияет, и только черная, прогоревшая во многих местах труба напоминала о его настоящем назначении.

Сторож… самовар, — ворчит Дандуров. — Самовар — дело нехитрое. Плеснул воды, сунул лучину, снял сапог… И он уже гудит, поет… А что-то мы запоем после чаепития?

Дандуров не спешил. Выиграть время, быть может, Красин что и придумает. Вон, в разговоры пустился, смеется.

«Господи, да что это с Леонидом Борисовичем? На шел с кем беседовать? Ему бы теперь стрекача задать. Сослался на дела, в коляску и… поминай как звали!»

Дандуров усиленно орудует сапогом, но проклятый самовар, как назло, не хочет разжигаться. А Красин торопит, вот ведь чудак! Пусть казачки побездельничают, рассеются, пока господа офицеры и жандармы чайком побалуются, авось не так внимательны будут.

И вдруг Дандуров понял, что все это чаепитие затеяно Леонидом Борисовичем неспроста.

Разжечь самовар? Чтобы он загудел, нужны… вода и уголь.

Вода в кастрюле. Уголь в печном поддувале…

Ну и балда же он, Дандуров, залил воду из ведра, колет лучину. А ведь в кастрюле не вода, а экземпляры «Искры». В поддувале печи не угли, а листовки, да еще ленинская брошюра несколько штук.

Дандуров осторожно открывает кран, вода из самовара тоненькой струйкой стекает на пыльный двор. Пока будет течь, он повозится с кастрюлями. Вот так — «Искра» у него за пазухой. Теперь можно сделать вид, что кастрюля пуста, а она и правда пустая. Дандуров идет к печи, загораживает ее жерло своей широкой спиной. Ну вот, и листовки в кастрюле. Сторож доливает из ведра воду прямо на листовки и выходит во двор. Быстро конфорку долой, в самовар полетели листовки. Жалко, конечно, но что делать? «Искру» он сохранит.

Самовар загудел.

— Леонид Борисович, прикажете подавать?

— Давай, давай, братец, да поскорее, сейчас как раз время погреться!

Козеренко накрывает на стол. На территории строительства у него удобная квартира, даже погреб есть. Может быть, по чарочке, господа офицеры? Но офицеры отказались — они с удовольствием тянут из тонких пузатых стаканчиков крепчайший обжигающий чай. Козеренко только успевает подливать свежий да колоть сахар. Он с беспокойством и удивлением смотрит на Красина. Леонид Борисович должен немедленно скрыться, о себе Козеренко не думает, лишь бы Красин уцелел. И Дандуров тоже.

Между тем Дандуров примостился на краешке стула, внимательно прислушивается к беседе. Конечно, сторожу не положено за одним столом с господами, но тут такой случай — обыск!..

Красин поднялся из-за стола, поблагодарил хозяина и хозяйку:

— Господа, прошу, выполняйте ваши обязанности. А мы пойдем, мешать не будем.

Леонид Борисович подходит к Козеренко, крепко и многозначительно пожимает руку.

Жандармы перевертывают подушки, трясут простыни, заглядывают под кровати. Усатый унтер полез в печь. Горшки, чугунок… Ничего не видно. Николай Петрович замер. Сейчас «голубая заплата» доберется до поддувала, вытащит связку с листовками…

Жандарм ворошит золу, ругается вполголоса. Потом встает и ожесточенно трясет запыленным рукавом.

Обыск основательный, но безрезультатный. Через два часа полицейские вынуждены были извиниться, делают это они неохотно. Так же неохотно покидают квартиру. Оглядываются в последней надежде…

Лишь только убрались охранники, появился Красин с Дандуровым.

— Николай Петрович, кланяйся в ножки Дандурову!

— А где же листовки, брошюра, газета? — Козеренко еще ничего не понимает.

Красин хохочет. Наконец, сжалившись над товарищем, Дандуров рассказал, как он самовар ставил.

— Только вот беспокоился, не перепрятал ли ты чего? Да ведь не должен был не предупредив — таков закон конспирации.

Монпелье! Даже во Франции немного таких уютных, обжитых и таких живописных городков. До Средиземного моря всего десять километров, и в городе всегда ощущается его свежее дыхание. Монпелье невелик, но знаменит. И трудно сказать, какая самая драгоценная реликвия этого города — то ли университет, основанный еще в XII веке, а может быть, уникальная библиотека или старейший и самый тенистый во всей Франции ботанический сад. Некоторые жители отдают предпочтение пышной Триумфальной арке, воздвигнутой в XVII веке в честь короля Людовика XIV.

Петр Смидович — агент «Искры» — считает, что самая большая достопримечательность Монпелье — это городские профсоюзные организации. Крепкие, тесно связанные почти со всеми профсоюзами близлежащего Марселя и особенно, что важно, с профсоюзом марсель-(них моряков.

Моряки — народ основательный, если уж их о чем-го просить, то нужно говорить правду. И Смидович рассказал о событиях в России, значении газеты «Искра», попросил организовать ее доставку в Батум.

Смидович вскоре стал своим человеком среди моряков французских компаний «Пакэ и К⁰», «Морской гонец». Буфетчики, повара, матросы с пароходов «Анатоль», «Битини», «Мингрема», «Багдад» согласились перевозить «Искру».

Марсельские моряки раздобыли компактные резиновые мешки. В эти мешки литература закладывалась так, чтобы внутрь не попадала ни одна капля воды. Мешки эти обвяжут веревками и, когда пароход будет на подходе к русским портам, опустят в море, а веревки подвяжут к чему-либо за кормой. Принимающие литературу незаметно подойдут к пароходу на лодке, отрежут веревки и так же незаметно уплывут. Способ простой и надежный.

Смидович списался с заведующим искровским транспортом в Швейцарии. Тот план одобрил, но внес коррективы — литературу нужно отправлять с теми пароходами, которые по расписанию приходят в русские порты ночью, чтобы получателям было легче незамеченными подойти на лодке.

Смидович согласился. Правда, он собирается посылать тюки не только с пассажирскими судами, но и с грузовыми. А те не всегда ходят по расписанию, но грузовые имеют и преимущества, они обычно останавливаются на открытом рейде, ждут очереди к причалу. В открытое море можно отправиться и днем, вряд ли кто с берега заметит, как лодка подошла к пароходу. Матросов же нужно предупредить, чтобы они подвешивали тюки с борта, противоположного берегу.

Как будто все устраивалось хорошо.

Бакинскую типографию назвали «Ниной» в чести грузинской просветительницы, жившей в IV веке. Поэтично, точно и достаточно конспиративно.

На имя Красина из-за границы приходили матрицы — картонные оттиски «Искры», их заливали типографским металлом, и получалось клише целой страницы. «Рукоделье «Нины» прямо великолепно», — восхитилась Крупская, — увидев оттиск «Искры», ничем не отличимый от тех, что печатались за рубежом.

Но частые поездки Красина на таможню могли вызвать подозрение. Вскоре «лошади», как числились бакинские искровцы у секретаря редакции Крупской, подыскали нейтральный адрес. Теперь матрицы будет получать зубной врач Софья Гинзбург. Она, не распаковывая посылку, сразу же должна извещать товарищей о ее прибытии.