Вершина Мира

Глава 19

Как я и предполагал, хорошая погода закончилась так же внезапно, как и началась. Стрелка барометра медленно, но уверенно ползла вниз, а на базовый лагерь и ледопад Кхумбу посыпались большие хлопья мокрого снега. Пока сильного ветра не было, зато значительно упала видимость, и белая пелена закрыла от нас выход к горе. Окно погоды закрылось перед самым штурмом.

— Что делать будем? — Вечером, перед запланированным выходом я собрал в своей палатке Фомина и обоих англичан чтобы посоветоваться. — Погода портиться.

— Может наладиться ещё? — Арсений зажал в обоих руках барометр, как будто теплом своих ладоней мог согреть прибор и заставить стрелку подняться вверх — Тут я смотрю всё непредсказуемо, сегодня снег и ветер, а завтра может и солнце выглянуть.

— А может и хуже стать — Не весело усмехнулся я — По такой погоде мы наверняка сможем до третьего лагеря подняться, а дальше, если на высоте шторм, нам придётся сидеть в палатках и ждать. Сколько ждать — неизвестно. А ты сам знаешь Сёма, что на такой высоте мы долго не высидим. Будем слабеть, потеряем силы, и даже если появится окно, наша физическая форма будет как у трёх летних пацанов. А ведь по нашему первоначальному плану придётся ещё ставить четвёртый, штурмовой лагерь, и как минимум ночь в нём провести, на высоте почти восемь тысяч метров. Там мы не поспать нормально ни сможем, ни поесть, и толком отдохнуть там не получится. Разве что согреться. Эта палатка там будет стоять только как укрытие от непогоды.

— Давайте здесь подождем — Предложил Норсон — распогодиться, и пойдём на штурм.

— С каждым днём мы теряем время — Вздохнув начал объяснять я — сезон муссонов начинается, в конце мая на горе будут постоянные шторма и снегопады, ждать — это большой риск.

— Вы же видели уже вершину, — неожиданно к разговору подключился Вилли — Можно сказать, что вы там были. Никто и никогда так высоко на Эверест не поднимался. Зачем испытывать судьбу снова?

— Мы не дошли до вершины почти тысячу метров — Я повернулся к секретарю резидента — А значит нас там не было!

— И что ты предлагаешь? — наш бесполезный спор прервал Фомин.

— Варианта собственно три, и поэтому я вас тут собрал — Начал я и постучал пальцами по столу, — раз уж мы решили рассуждать холодно, распишем подробно, как можно штурмовать в плохую погоду и какие у каждого варианта конкретные риски и тактические приёмы. Кстати их можно комбинировать.

Я достал свои записи, над которыми сидел несколько дней, буквально выдавливая из памяти всё то, что я знал про Эверест.

— Вариант первый — отмена штурма. — Я обвёл всех взглядом — Плюсы: сохраняем силы и людей; снижаем риск потерь от шторма; остаётся шанс пробовать позже, в осеннем сезоне. Однако возможно другого шанса у нас и не будет. Ждать ещё несколько месяцев, это значить тратить деньги и испытывать терпение непальских властей. Можем потерять шерпов, яков, да всё что угодно может случиться. Но если всё же решимся, то просто так тоже уходить нельзя. Нужно будет законсервировать лагеря, попытаться сохранить всё то, что мы уже подняли на гору, ещё раз разметить тропу. Нужно будет оставаться здесь, я имею ввиду предгорья, а не возвращаться в Катманду. Летом подняться мы не сможем, но нужно будет поддерживать акклиматизацию лёгкими выходами, чтобы сохранить форму.

— Хреновый вариант — Выдал Фомин — Мне он не нравиться.

— Мне тоже — Честно признался я — Но я не закончил. Второй вариант — идти вопреки погоде, штурм «в лоб». Очень рискованный вариант, я вам скажу. И тем не менее у него тоже есть свои плюсы и минусы. Плюсы: шанс застать краткое окно и попытаться прорваться сразу. Это собственно всё, теперь только минусы. Крайне высокие шансы на катастрофу — уставшие люди, ухудшение видимости, лавины, срыв с гребня, неспособность поставить штурмовой лагерь и закрепиться на высоте. Почти «путь в один конец». Если всё же решимся, то только с жесткими правилами на подъёме. Время отказа — пятнадцать часов ноль ноль минут! Без обсуждений! Не дошли даже десяти метров до вершины за этот время — идём вниз; при ухудшении видимости меньше десяти метров или ветре свыше сорока метров в секунду — аварийный спуск. Минимальный вес рюкзаков: только кислород, минимум еды, ледорубы и всё! Строгое использование кислорода: постоянная подача на всем подъёме выше восьми тысяч метров; экономия — только при острейшей необходимости. Как видите, почти не возможный вариант.

— Значит всё зря? — Норсон сидел насупившись, как будто у него отобрали любимую игрушку

— Нет, я предлагаю гибридный вариант — Я разложил на столе ещё один план подъёма, который закончил буквально только что — Подняться во второй лагерь и ждать там. Штурм налегке, как только погода хоть немного улучшиться. Мы минимизируем пребывание в «зоне смерти», остаёмся более мобильно готовыми к короткому окну, шерпы же пойдут по возможности вперед и поставят предварительные депо, закрепляют страховочные верёвки. Шерпы выносят до места расположения четвёртого лагеря штурмовые палатки, запасные баллоны и утеплённые мешки, и уходят. В третий лагерь поднимается скелетная команда — не более двух человек, которые поддерживают сигнализацию и связь с лагерем номер два, дают отчёты о погоде. Это можно организовать с помощью сигнальных ракет, ну или спустятся они, как только заметят улучшение. Эти команды придаться менять каждые два дня, долго никто там не протянет. Дальше. Штурм налегке: как только видимость и ветер хотя бы чуть улучшаются — выход из лагеря два ранним утром с минимальным грузом; маршрут по предварительно закреплённым верёвкам; с высоты семь тысяч метров лёгкий кислородный режим (плавная циркуляция), на восьми тысячах — постоянная подача кислорода, при этом нужно будет иметь «запас на снижение» минимум пятьдесят процентов от расхода на подъём. Те же жесткие правила на подъёме, что и при штурме «в лоб»! Ни каких компромиссов — если кто-либо из альпинистов, включая шерпов, ощущает ухудшение состояния здоровья, — разворот; если расход кислорода превышает расчёт на двадцать процентов — разворот; если один член команды демонстрирует неврологические признаки (потеря координации, спутанность сознания) — немедленный спуск. Ставим эвакуационные маркеры чтобы при спуске или ухудшении видимости не сбиться с пути: сигнальные ракеты в третьем лагере, визуальные маркеры в снегу, запасные ленточки и указатели на ветру — всё для того, чтобы можно было найти путь вниз.

— Жестко, но если по-другому никак, то мы согласны! — перебил меня Фомин

— Я не закончил! — Я прожег Арсения взглядом, под которым бравый разведчик аж поёжился. Я был предельно серьезен и шутить не собирался — Есть и специфика подъёма на гору, в такую хреновую погоду. Запомните, в ветер и плохую видимость нельзя «бежать» — это приводит к потере сил и ошибкам. Пять-десять шагов — остановка, восстановить дыхание. При невозможности спуститься — рыть траншею в снегу, прятать палатки в снежный налёт, укреплять всем чем возможно, чтобы укрытие не снесло ветром. В таких убежищах можно снизить расход кислорода и выжить сутки-двое — но это уже рулетка. Рацион кислорода: экономить нельзя при сильной гипоксии. Резерв на спуск обязателен. Питание и тепло: в бурю — жидкая и калорийная пища маленькими порциями; не жалеть топлива на плавку снега — даже маленькая миска горячей воды меняет состояние. Нужно будет проверять конечности каждые тридцать минут, менять влажные перчатки, греть пальцы под одеждой. Если вдруг на подъёме срублюсь я, то тот лидер, кто меня заменит, должен запомнить главное — подавать спокойный, короткий и чёткий набор команд; нельзя давать надежд «ещё чуть-чуть» если объективные параметры против! Правила едины для всех, ни каких исключений! Усекли⁈

— Ты как будто всю жизнь альпинизмом занимался — Фомин восхищённо покачал головой, пристально меня разглядывая — Всегда поражался этому в тебе командир. На полюсах ты действовал уверенно, как будто был там уже ни раз, на этой горе тоже самое. Такого, что ты нам рассказал, наверняка ведь никто ещё не делал. Акклиматизации эти, гипоксии, кислород, влияние высоты, погода на горе…

— Нужно замечать детали и любые мелочи Сёма, а не красотами гор любоваться. Мы поднимались на разные перевалы и склоны Эвереста достаточно раз, чтобы сделать выводы! — огрызнулся я — А ещё я врач, и про организм человека и его возможности знаю побольше тебя!

— Вы несомненно рождены для этой работы, господин Волков, у вас талант — Норсон тоже не применил вставить свои «пять копеек» — Я слышал про ваши открытия, читал про вас в газетах, но никогда мне и в голову не приходило, как же трудно быть первым! Я восхищён!

— Тфу на вас! А ты чё, малой, в любви мне признаваться не будешь? — Я перевёл взгляд на Вилли, который смотрел на меня как на икону — Учти, я не из этих! И вообще, хватит мне дифирамбы петь, готовимся к выходу во второй лагерь, каждый пусть снова, а потом и ещё десять раз проверит всё, за что он отвечает. Если что-то будет не так, спрошу, как с полноценных!

Подготовка к выходу напоминала сборы перед боем. Каждый знал, что на кону не просто вершина, а сама жизнь. Шерпы, узнав о наших планах молчали, лишь редкое слово на непальском прорывалось сквозь завывание ветра. Идея им не нравилась, но они не возражали, они, в отличии от нас получали деньги за свой риск. Снег хлестал по брезенту палаток, а в свете лампы казалось, будто на нас падают тысячи белых пепельных искр.

Фомин сидел, нахмурившись, и вырезал из куска ткани очередной, я уже не помню какой по счету импровизированный чехол для кислородного редуктора — чтобы не обмерзал. Норсон, склонившись над ящиками, сортировал карабины и проверял метки на верёвках. Вилли пытался что-то записывать в блокнот, но от холода у него дрожала рука, и он махнул рукой:

— Да пропади оно всё пропадом… Лучше я пойду и помогу шерпам.

— Правильная мысль, — буркнул я, не поднимая головы. — Писать будем потом, если будет кому.

Я вышел наружу. Снег уже шёл стеной. Сквозь туман едва угадывались тёмные силуэты гор. Воздух был густой, как парное молоко, и пах металлом — всегда так бывает перед затяжным штормом. Где-то вдалеке грохотнуло, будто рухнул пласт льда.

Я обошёл лагерь, проверил натяжение верёвок на палатках, вкопал дополнительные колышки и вернулся внутрь, покрытый снегом с ног до головы.

— Всё держится, — сказал я. — Если не будет лавины, выстоит.

Фомин поднял голову:

— Думаешь, завтра выйдем?

— Завтра посмотрим, — ответил я. — Может, и выйдем, но только до второго лагеря. Если там прояснится — значит, гора нас пускает. Если нет — придётся играть по её правилам.

— А если не прояснится вовсе?

Я усмехнулся, не отрывая взгляда от карты:

— Тогда вернёмся вниз. Живыми. А гора подождёт. Она стояла до нас и переживёт всех, кто на неё лезет.

Фомин кивнул и затушил лампу. В палатке сразу стало темно и тихо, слышно было только, как ветер свистит между камнями. Где-то рядом шерпы пели — глухо, тягуче, будто убаюкивая саму бурю.

Ночь выдалась беспокойной. Ветер то утихал, то снова налетал с яростью. Палатку трясло так, что мы вжимались в стены, держась за стойки. Я слышал, как Арсений во сне тихо стонал — его мучили кошмары. У меня тоже звенело в ушах, во рту пересохло, а сердце било так, будто пыталось вырваться наружу.

На рассвете я вылез наружу. Гора спряталась — вся, до последнего метра. Белая мгла висела над ледопадом, солнце лишь изредка пробивалось тусклым пятном, но ветер стих. Это могло быть началом перемен — или затишьем перед ударом.

Я стоял, глядя в пустоту, и думал: идти или ждать? Каждая минута — минус сила, минус кислород, минус шанс. Но кто знает, может, именно в эту минуту вершина впервые за много дней открылась нам навстречу?

Я обернулся к палатке.

— Подъём! — крикнул я. — Проверяем снаряжение! Через час выходим к ледопаду. До второго лагеря дойдём — там решим, чего дальше.

И, будто в ответ, гора глухо загудела где-то в глубине — словно предупреждала: идите, но помните, кто здесь хозяин.

Мы двинулись в серую вату тумана, тихо, без лишних слов. Ледопад Кхумбу гудел как живой. Верёвочные перила обледенели, иногда приходилось сбивать лёд ударом плоской стороны ледоруба, чтобы зацепить карабин, металл примерзал к перчаткам. Карабины звенели, как ложки в солдатской столовой. Шерпы шли первыми, угрюмо, деловито. Анг Гонбу дважды останавливался, прислушивался — и мы стояли, как вкопанные, пока где-то выше не скатится шуршащая снежная мелочь по ледовой стенке. Тогда он кивал и шёл дальше.

К полудню белая пелена стала гуще, снег пошёл мягкими хлопьями, как манка. Видимости — на длину палки. На одном из мостов связанном из двух лестниц Норсон ступил слишком смело, и я успел только рявкнуть:

— Тише ты! Не на параде!

Лестница глухо бухнула, ушла на полпальца и тут же встала. Норсон на секунду застыл с широко распахнутыми глазами, судорожно держась за страховочный трос, потом выдохнул, глупо улыбнулся:

— Прошу прощения, сэр.

— Это для своего Уоддела оставь, — буркнул я — А для меня лучшим извинением будет, если ты мозги включишь! Ладно бы ты свалился, так лестницу чуть не скинул, ирод!

Ледник мы на удивление преодолели без проблем, даже в условиях плохой видимости. Лагерь один прошли, не задерживаясь: палатки припорошило, но всё держалось. На насте, перед крутым участком, сделали короткий привал. Я проверил у Арсения нос, его больное место — кровь не шла, глаза ясные. На всякий случай дал ему сделать три глотка горячего сладкого чая из термоса. Мы передохнули и двинулись дальше. Потом начался ад: на открытом участке ветер валил с ног, сбивал дыхание: ступени, перила, короткие переходы. «Десять вдохов — десять шагов», — я повторял про себя, как считалку, и вдруг заметил, что улавливаю ритм, будто снова иду сквозь бурю по торосам к северному полюсу. Организм, как старая собака, вспомнил команду.

К сумеркам ввалились во второй лагерь, как в окоп: быстро, чётко, молча. Шерпы первым делом принялись разгребать снег, заваливший палатки и проверять растяжки. Вилли, который в этот раз дошел сюда с нами, был отряжен в наряд по кухне, разжигать примусы и топить снег. Сейчас секретарь Уоддела сам на себя был не похож. Держался отлично, лицо решительное, в глазах не видно страха. Я проверил флажки — все на месте. Ветер был неровный, порывистый, но не злобный, зато снег лип к одежде будто намагниченный. Из-под Нупцзе доносился глухой рокот — где-то там ломало карниз. Мы с Фоминым заняли «метеостанцию»: барометр — на ящик, свеча рядом, карандаш в рукавице. Стрелка застывала на нижней границе приличий и, казалось, думала, не двинуться ли ещё вниз.

— До завтра доживём — будет понятно, — сказал я. — Ночь сидим все тут, утром отправим вперед две группы шерпов, в третий лагерь и на разведку четвёртого.

— Я пойду в четвёртый, — сразу сказал Анг Гонбу. — И Лакпа.

Я взглянул на его руки — сухие, крепкие. У этих двоих было то редкое спокойствие, которое горы уважают.

— Хорошо. Пойдёте вдвоём на разведку, — кивнул я. — Если дойдёте до площадки под четвёртый, кинете там палатку и один баллон. Маркируете тропу. Дальше — назад без геройств.

Вечером мы сидели в палатке над миской горячего супа, сваренного из концентрата. Вилли, закончив с готовкой, снова взялся за записи — чернил нет, карандаш скользит по влажной бумаге.

— Ты чего там всё строчишь? — Заинтересовался я — Для дневниковых записей долго. Книгу что ли?

— Да, — Вилли смутился — Пытаюсь написать. Описываю наш подъём во время бурана. Если мы вернёмся, это будет глава, которую мне не дадут напечатать. Скажут: невозможно.

— Тогда напишешь так, как будто это сон, — хмыкнул Фомин. — Сны редакторы любят.

— Сны любят те, кто спит, — буркнул я, потянулся к карте. — А мы пока бодрствуем. Книга — это конечно хорошо, Вилли, и ты её конечно напечатаешь, только не забывай про контракт. Твоя очередь наступит через год, после выхода моей. Но потом я её обязательно прочитаю, обещаю! Даже интересно, у кого лучше получиться!

Ночь была вязкая, как канифоль. Ветер к трём часам поджал хвост и стих. Снежная крупа барабанила по полотну мягко, убаюкивающе. Я вылез на минуту — проверить натяжение. Небо… не было неба. Была белая стена, в которой изредка проступало тусклое, как старое серебро, пятно луны. И вдруг на западной кромке — тончайшая, едва заметная трещинка. Не просвет — намёк на него. Я постоял, посчитал до ста и вернулся в палатку.

— Есть шанс, — сказал я, укладываясь. — Не окно, так щёлочка.

На рассвете мы подняли Анг Гонбу с Лакпой и двух шерпов, которым предстояло дойти до третьего лагеря и дежурить там две ночи. Ангу и Лакпою мы дали по лёгкой сумке: одна штурмовая палатка, набор анкеров, верёвка, один баллон, ленты, две ракеты. Поели, опять без аппетита — сладкий чай, горсть сушёного мяса. Перед тем как отдать шерпам баллон, я надел маску, дунул — регулятор шипнул ровно. Фомин проверил манометр, хмыкнул удовлетворённо.

— Маркируете каждые сто шагов, — повторил я. — Возвращаетесь сразу после полудня — даже если не дойдёте до самой площадки. Шторм накроет — роете нору, пережидаете тридцать минут, если не отпустит — назад. Никакого геройства!

Анг улыбнулся глазами:

— Никакого, босс.

Они ушли в молоко, растворились бесшумно, как тени. Мы остались — я, Фомин, Норсон, Вилли и трое шерпов. Ждать. Ждать — самое тяжёлое на любой высоте. Ждать и готовиться: мы смазали резьбы, разложили карабины по карманам, проверили запасные перчатки. Норсон прислушивался к воздуху, как охотничья собака. Фомин кашлял реже — то ли высота привыкла к нему, то ли он к ней.

К десяти часам над гребнем, где надо было ставить четвёртый лагерь, случилось странное: облачная кромка там вспучилась, как тесто над чугунком, потом осела — и вдруг оторвалась тонкая полоска неба, светло-синяя, будто выцветшая лента. Мы одновременно подняли головы.

— Смотрите, — сказал Вилли, шепотом, затаив дыханием.

Я проверил барометр. Стрелка поднялась вверх на полделения. Это немного, но это уже что-то!

Оба шерпа отправленные на разведку вернулись около трёх часов дня. Уставшие, белые от инея, довольные. Анг положил на ящик ободранный карандаш и кусок бумаги — схему.

— Дошли, — сказал он. — Площадка узкая, три на пять метров. Лёд крепкий. Палатку поставили и вкопали, анкеры держат. Один баллон там. Маркеры — через сто шагов. Ветер наверху гуляет, но бьёт порывами.

— Молодцы, — сказал я. — Сейчас кушать и спать два часа. Вечером — совет. Примем решение.

Они ели и клевали носом — устали они просто адски. Мы с Фоминым сидели над картой и молчали. У каждого в голове — свои цифры, свои черти. Арсений переживает за оборудование, оставленное наверху, я вообще никак не могу собрать вихрь мыслей в кучу. Лёгкое улучшение погоды, это что? Признак нового окна, или просто гора с нами играет, заманчивая жертву наверх? Норсон смотрел на меня, как на рубильник: дерни, и свет зажжётся, не дерни — будет тьма.

В пять часов вечера мы снова собрались в палатке.

— Слушайте внимательно. Барометр подрос, ветер сдвинулся на запад, облака держатся, но дают «дырки». Четвёртый лагерь стоит, тропа размечена. Решение такое: штурм налегке — завтра. Выход — в полночь. Состав — я, Фомин, Анг. Резерв — Лакпа и Норсон ждут в лагере три, готовые встретить нас и страховать спуск, ну или заменить нас, если кому-то станет плохо. Вилли остаётся здесь, в лагере два.

— Принято, — коротко сказал Фомин. — Время и точки возврата?

— Без изменений: пятнадцать ноль ноль. Не на вершине — разворот. Ни на какие «ещё десять шагов» не покупаюсь. Резерв кислорода — пятьдесят процентов. Любые неврологические симптомы — сразу вниз. По погоде — видимость меньше десяти метров или ветер больше сорока — спуск без героизма. Маркеры будут вам маяками.

— А если окно сомкнётся? — спросил Вилли.

— Тогда уходим в четвёртый лагерь, греем воду, считаем до тысячи и снова смотрим на небо, — сказал я. — Но на завтра у нас больше шансов, чем было за всю неделю. Гора дала знак — наша очередь ответить.

Я поднялся и вышел. Посмотрел на вершину. Над гребнем снова заблестела выцветшая лента неба и тут же затянулась, словно кто-то натянул штору. Я стоял, слушал хруст снега под обувью и думал, как просто было бы сейчас сказать: «Нет, не идём». Просто — и неправильно.

Остаток вечера мы провели, как положено перед штурмом: раскладывали вещи по карманам так, чтобы вслепую достать нужное; делили карабины на «быстрые» и «надёжные»; поручили Лакпе и Вилли разбудить нас, строго в отведенное время. Анг молча точил кромки кошек короткими чёткими движениями, как брадобрей нож. Норсон ходил по лагерю и повторял наш план, будто молитву: «полночь… маркеры… пятнадцать ноль ноль… вниз…»

Когда стемнело, ветер снова попытался нас убедить, что мы с ума сошли. Подул неровно, швырнул пригоршню колючего снега в тент и убежал в сторону седловины. Мы легли, зная, что спать не будем. Я всё-таки задремал — на десять минут, не больше. И во сне увидел вершину — как её видят редко: не злую, не холодную, а просто высокую. Я будто летал над ней, как птица. Надеюсь этот сон не намёк, что моя душа скоро улетит в небеса?

Когда Вилли тронул меня за плечо, я тут же открыл глаза. Волна адреналина накатила на меня, отгоняя усталость и сон. Я сел, натянул куртку, встал. В палатке мы двигались тихо и быстро, как люди, делающие то, для чего родились.

— Пора, — сказал я.

Фомин кивнул. Анг улыбнулся.

Снаружи ночная гора молчала, ветра не было. Мы пристегнули карабины к первой верёвке и шагнули в темноту, туда, где заканчивается воздух.