Вершина Мира

Эпилог

Первого марта 1901 года я снова стоял в зале Русского географического общества и принимал поздравления. Стоял при параде, в орденах и медалях, которых значительно прибавилось на моей груди. Некоторые награды уникальные, например, покрытый брильянтами орден «Звезда Непала», есть только у меня и у Майкла… Тфу! Он в единственном экземпляре, и изготовлен по распоряжению Раны, для награждения покорителя Эвереста! Я вообще теперь единственный из европейцев, который имеет пожизненное право неограниченное время находится в этой закрытой стране. Как никак личный друг Раны! Он вообще, промурыжив нас в английской миссии так долго только потому, что хотел подготовить торжественный прием, в том числе изготовить награды. Хороший он мужик, правда, когда зубами к стенке спит…

Весть о том, что Волков снова учудил и нашел-таки место, которое можно сравнить с покорение полюсов, мигом облетело весь мир. Подняться на самую высокую гору мира, оказалось очень престижно, а учитывая мои прошлые заслуги, я теперь почти легенда. Даже сора с царской семьёй, не помешала мне собрать на свою головы кучу лавровых венков, в том числе и в России. Никто не мог себе позволить обидеть или обделить «трижды героя». Скрепя зубами от злости и вымученно улыбаясь, регент при новом императоре повесил мне на шею очередную золотую побрякушку, и даже руку пожал, лицемерная козлина.

Я теперь снова богат. За время нахождения в английской миссии в Непале, а потом во время путешествия по Индии и плавания вокруг Азии в Европу я написал две книги: одну о покорении Эвереста, которую назвал «Вершина Мира», а вторую как пособие для альпинистов, собравшихся забираться на горы высотой семь тысяч метров и более, с названием «Советы Волкова». Эксклюзивные права на публикацию обоих произведений выкупило тоже самое издательство, что печатало мои книги о путешествии на Южный полюс. Куча интервью и лекций по пути в Петербург тоже ощутимо пополнили мой кошелёк.

Арсений кстати тоже в накладе не остался. Горные дыхательные аппараты он запатентовал, и тоже написал книгу о своём изобретении. Его буквально завалили заявками с больших и малых производств, предлагая купить патент на выпуск «Аппарата Фомина». Посовестившись со мной, Арсений не стал выёживаться и надувать от важности щеки, а впарил не эксклюзивные права на своё изобретение кому только можно, даже совладельцем небольшой фабрики по производству кислородных баллонов стал, когда ему вместо денег предложили долю в прибыли и часть акций. А как по-другому? Рано или поздно его патент обойдут, и на этом наживётся кто-то другой. Зато теперь мой друг официально буржуй, эксплуатирующий рабочий класс!

Зал был переполнен. Публика, учёные, офицеры, дамы в платьях последних мод — весь Петербург, казалось, собрался, чтобы увидеть «русского, покорившего небо». На стенах — карты, старинные барометры, рельефные модели гор и ледников, в центре — огромный глобус, на котором теперь красовались маленькие флажки у полюсов и у подножия Гималаев. Везде, где я побывал.

Когда председатель Географического общества, граф Толстой, закончил чтение длинного отчёта о моих заслугах, публика поднялась. Аплодисменты гремели так, что даже старинные люстры под потолком дрожали. Мне вручили уже вторую Большую золотую медаль имени Пржевальского — высшую награду Общества. На медали была выбита надпись:

«Исследователю мировых пределов, И. К. Волкову. За подвиги на полюсах и вершинах Земли.»

Когда я выходил вперёд, то заметил Фомина. Он стоял у дальней колонны, в новом мундире, чуть похудевший, но всё такой же насмешливый. Подмигнул мне — и, кажется, даже первым зааплодировал. А рядом — знакомые лица: Скворцов, Паншин, Галицкий, несколько академиков, и даже парочка тех самых чиновников, которые когда-то клялись, что моя идея — безумие. Теперь они улыбались, словно старые друзья.

— Господин Волков, — произнёс председатель, когда шум в зале немного стих, — Русское Географическое Общество выражает вам признательность за вклад в славу и науку нашего Отечества. Вы расширили границы известного мира.

Зал снова взорвался аплодисментами. Я кивнул, и, как всегда, не придумав ничего умнее, сказал просто:

— Благодарю вас, господа. Но если позволите, эту награду я делю с теми, кто стоял со мной рядом на склонах Эвереста. С живыми и… с теми, кто остался там, под снегом. Без них я бы не поднялся ни на вершину, ни, пожалуй, даже из постели после первого шторма.

Кто-то в зале перекрестился. Толстой тяжело вздохнул и пожал мне руку.

После церемонии был приём. Шампанское лилось рекой, говорили тосты, вспоминали прежние экспедиции. Молодые офицеры просили автографы, студенты — советы, дамы — рассказы о Гималаях. Один из молодых картографов робко подошёл и сказал:

— Господин Волков, я читаю «Вершину Мира» уже третий раз. Это… как будто сам стоишь рядом, на ветру.

Я улыбнулся. Значит, не зря писал.

Позже, когда гости стали расходиться, Фомин подошёл ближе, хлопнул меня по плечу и сказал:

— Ну что, Иссидор Константинович, как ты? Или академиком тебя теперь называть? Всё же не каждому вручают звание Почетного Академика Императорской Академии наук.

— Иди в пень, Сеня — Поморщился я. Мне накидали разных почётных званий столько, что я даже сам все не помню.

— Ха! — Арсений рассмеялся — я рад, что ты не меняешься Сидор. Кстати, что дальше? Марс?

— А хоть бы и Марс, — ответил я, смеясь. — Только сначала баня, покой и тишина.

— А потом снова в дорогу, — добавил он, усмехнувшись. — Ты без этого не можешь.

Я вздохнул. Может, он и прав.

Ночь я провёл в своём кабинете в новой квартире на Васильевском острове, среди карт, приборов и книг. За окном тихо падал снег. Петербург спал, а я глядел на старый глобус, где карандашом были отмечены все маршруты моих странствий. Линии переплетались, как нити судьбы. На юге — Антарктида, на севере — Гренландия и Арктика, а между ними, гордо, как венец, — Эверест.

Я провёл пальцем по этой линии и тихо сказал вслух:

— Ну что ж, старая планета… Может, ты и не безгранична, но для меня пока достаточно.

Наступал век самых ожесточенных войн этого мира, революций и перемен. Где в нём моё место, я пока не знал, но то, что мне не удастся отсидеться в стороне, почивая на лаврах, я знал точно.