Весна Михаила Протасова

Весенним утром

Степан Ковалев проснулся около пяти часов.

Солнце еще не взошло, и бор вокруг поселка темнел высоким крутым берегом. Речка Соджа укрылась белым паром. Улицы поселка пусты. Воздух свеж, неподвижен, ничто не нарушает медленной дремоты.

Степан, как был в одних трусах, вышел на крыльцо, спустился во двор к старому медному чайнику, подвешенному на проволоке у забора, попробовал, холодна ли вода. Обхватив себя накрест руками за сухие широкие плечи, он поежился, посмотрел на бор, послушал тишину.

Жена Степана уже доила корову, и за тесовой заборкой у стайки тугие струи громко и приятно вызванивали по пустому подойнику.

Года три назад Степан работал вальщиком, а потом ему вздумалось пошоферить, и он перешел в автогараж. Помогли водительские права, полученные еще в армии, да собственная настырность. Вначале особой охоты идти в шоферы не было, а как отказали — приложил все старание, но своего добился. Правда, работать Степану пришлось на кузовных, основательно изъезженных машинах, и вот только недавно ему дали автобус.

Когда еще работал на валке, привык Степан вставать рано и до сих пор от этой привычки не может избавиться. Вскакивает чуть свет и торопится на работу. Как-то, подумав и решив, что у него «ослабли» нервы, Степан начал каждое утро обливаться холодной водой — нагонять бодрость и хорошее настроение.

«Пробежаться бы до бора и разогнать кровь… Нет, всех собак дорогой прихватишь, пятки оторвут, дьяволы…» — с сожалением подумал Степан и полез под чайник. Плескался студеной водой, охал и покрякивал, пока чайник не опустел.

В избе он оделся, натянул сапоги, на ходу в сенях попил из кринки молока и, не ожидая, когда жена кончит доить корову, вышел на улицу — быстрый и легкий на ногу.

Взрослые телята и бычки, которых на ночь не загоняли во дворы, рыжими, пестрыми валунами лежали прямо на дороге — ни проехать, ни пройти. Степан разбежался и перепрыгнул через одного. Бычок ошалело вскочил, мыкнул от испуга, и Степан рассмеялся, но, услыхав свой голос, сконфуженно замолк, оглянулся.

«Скоро тридцать, — думай, голова!..» — укорил он себя и дальше пошел степеннее.

Дверь диспетчерской гаража была открыта настежь. За столом у телефона, уронив голову на пухлые коротенькие ручки, мирно посапывала дежурная заправщица, она же сторож и диспетчер, Алевтина Турова.

Степан нашел тонкий прутик, легонько провел Алевтине по розовой щеке. Она привычно, мгновенно учуяла — шлепнула себя по щеке, открыла глаза и увидела Степана.

— Ах ты, Коваль!.. Опять подкрался?!. — вскричала Алевтина и, схватив линейку, взмахнула ей. — Я вот тебе, полуночник!..

Степан отскочил, захохотал, а Алевтина поднялась, пошла к зеркалу в угол, стала там поправлять рыжие волосенки, приглаживаться, готовиться к утренней суете.

— И что человеку не спится? Лежал бы со своей молодухой да нежился, — сгоняя сон, лениво сказала она.

— Не все шанежки да пирожки, — охотно и весело отозвался Степан. — Ночи хватило…

— Вызывать Денисенко или сам поедешь? — пытливо взглянув на него, спросила Алевтина.

— Вот еще… Почему Денисенку? — перестав улыбаться, насторожился Степан.

— Так говорят, ты на валку к Бычкову идешь. Второй день трактор стоит…

Воспоминание о том, что он работал вальщиком, а потом ушел с этой работы, всегда почему-то немного расстраивало Степана, будто он сделал что-то неладное или оплошал в чем.

— Вот еще… Говорят, кур доят, а я и знать не знаю… Приснилось, что ли? — резко, сердито ответил Степан, и Алевтина обиделась, раскрыла журнал и принялась что-то в нем записывать.

Степан взял из шкапчика ключ зажигания и пошел к своему поблескивающему синей краской автобусу: новому, но уже объезженному и по нижней кромке кузова немного помятому, избитому на весенней лесной дороге.

Он завел автобус, заправился и поехал на речку к котельной. Из шланга помыл машину снаружи, полил резиновые коврики внутри, обтер чистой тряпкой стекла, сидения, приборы, рычаги, вернулся к диспетчерской и поставил автобус поодаль на полянке с короткой, свеже-зеленой травой.

Между делами Степан все поглядывал на дорогу, стараясь не пропустить того, кто первым придет на работу. Сегодня он загадал, кто это будет: мастер или другой какой человек? Но долго никто не появлялся. Лишь солнце высунулось из-за леса, осветило его, и стали видны редины, просеки, пустая луговина ближнего болота, и все, что было вокруг, приняло обычный, давно знакомый Степану вид.

Наконец на песчаной, широко раскатанной колесами дороге появилась фигура в синих брюках, в белой с темными горошинами блузке; на голове туго повязанная косынка, в руках тяжелый коричневый портфель. Это и была мастер леса Ирина Лозинская.

В коричневых быстрых глазах Степана промелькнула довольная улыбка, но тут же его брови нахмурились, худощавое лицо деловито озаботилось. Он взял отвертку и, выскочив из автобуса, начал подкручивать винты фар, открыл двигатель и там стал смотреть, трогать детали, хотя нужды в том особой не было.

Он слышал, как она подошла, остановилась совсем близко.

— Доброе утро, Степан Иванович! — сказала мастер, прошла к открытой дверце, оставила в автобусе свой портфель и направилась в диспетчерскую.

Степан сдержанно, не спеша поздоровался, проводил взглядом ее ладную, небольшую фигуру — энергичную, решительную в движениях.

«Опять пошла звонить начальнику, выпрашивать человека на валку…» — сочувственно подумал Степан и поднялся в автобус, сел там на водительское место.

Он знал, что толку от этих звонков мало — лишних вальщиков в лесопункте нет, и вновь, как вчера, на участке будет простаивать трактор Бычкова. Из-за нехватки вальщиков участок Лозинской не тянул график, и все видели, как она переживает.

Степану мастер нравилась: молодая и времени своего не жалеет, к людям интерес имеет, а характер у нее прямой, открытый; на решения быстрая, без оглядки на начальство.

Конечно, нет еще у мастера подхода к рабочему человеку. Узнала, что Степан на валке работал, и, не медля, к нему:

— Степан Иванович, надо бы на валку вам перейти!

— Вот еще. Я что, не у дела, на отдыхе? — удивился Степан и тут же отрезал: — Других ищите!..

Разве так заводят подобный разговор? Надо было начинать не сразу, а, к примеру, сказать о третьей деляне, где сплошь и рядом попадаются березовые двойники — два дерева, растущие в разные стороны от одного пня. Вальщика там поставили неопытного, он уже сломал на этих двойниках две бензопилы. Степан мог бы посоветовать, как ловчее справляться в том «пьяном» лесу.

Настойчивости мастеру тоже не хватает. Поговорила раз со Степаном и отпустила. Надо было еще раз подойти, да еще…

«Нашу совесть крепче долбить надо», — подумал Степан и, увидев подошедшего к автобусу тракториста Бычкова, обрадовался случаю отвлечься от своих размышлений. Но сегодня все как сговорились. Поздоровавшись, краснолицый, увалистый Бычков подсел к Степану, задымил сигаретой.

— Зря ты отказался. Обещали мне новый «тэ-тэ четвертый…» Говорят — зверь трактор! Дали бы с тобой копоти, а?..

Ну что ты будешь делать!

— Еще один сват нашелся! — возмутился Степан. — Иди-ка лучше отсюда, да копти снаружи… Не видишь, что написано — в автобусе не курить!

— Чего психуешь-то? Скажи по-человечески, а не ори! — обиделся Бычков и вышел из автобуса.

«Хотя и обливаюсь, а нервишки шалят… Раньше куда спокойнее был и чувствовал себя основательней…» — подумал Степан.

К семи утра собрались почти все рабочие, но в автобусе сзади оставались свободные сидения.

Прошедшая зима выдалась на редкость метельной, суровой. Одни рабочие не выдержали ее ветров, морозов — уехали, а некоторые ушли с участка из-за бывшего мастера Байдонова. Человек он был горячий, на любое слово мог не поскупиться, но свой изъян не замечал, чужие подсказки не терпел и зло в себе носил долго.

«И самого выгнали, и участок развалил — ни себе, ни людям! Правда, и народ остался самый крепкий, здешний. Такие хоть что выдержат, — подумал Степан и будто самого себя укорил этим: — Я вот тоже с валки ушел…»

Прибежала Ирина Лозинская — раскрасневшаяся, в серых больших глазах словно зарницы какие полыхают: видно, наговорилась по телефону, отвела душу.

— Поехали! — хрипловато и быстро приказала она и не присела: смотрела вперед, за поручень ухватилась цепко, хмурилась, сердито шевелила бровями, пока не справилась с собой, не отошла.

«Нет, все-таки настырная она, — управляя автобусом, изредка косил глазами на мастера Степан. — Молчит, молчит, а своего будет добиваться».

Приехала Ирина Лозинская в лесопункт после окончания института с мужем — высоким худощавым человеком в очках, застенчивым. Он стал работать в больнице врачом, а Ирина пошла в леспромхоз. Непривычно, но ничего особенного — дело знает, а работу по характеру выбрала. Теперь странным для Степана оказалось другое. Он часто думал о Лозинских с какой-то своей заботой, с ощущением, будто вот когда они приехали в поселок, то прибавили что-то хорошее и ему, Степану, оттого стало лучше, приятнее жить. Теперь вот подумал: «Люди очень нужные здесь. Не поможем — уйдут…»

Весной участок расположен от поселка недалеко — доехали в двадцать минут. Работать начали за полчаса раньше, и вскоре возле обогревательной избушки и вагончика мастерской остались только Степан, старый механик Черемшин да повар Маша Пчелинцева.

Ветки берез и осин отяжелели, обросли мелкой нежной зеленью, но лес стоял еще просторен, светел, насквозь пронизывался солнцем. Место, где располагались вагончики участка, приграничное. Сошлось здесь разнолесье, и в березовой новой листве темнела хвоя елей, попадались островки сосен, лиственниц, невдалеке за болотом густо зеленели кедры. Где-то внизу, за вязью кустов смородины, черемухи, талины текла Чачьма — приток Соджи. Леса в этом углу смешались не старые, разномастные, блестели ярким веселым светом, звали под свою прохладную сень, в укромные и заманчивые глубины.

«Как вольно и легко кругом — взмахни руками и полетишь…» — оглядывая лес, подумал Степан.

Где-то совсем близко кукушка старалась почти без перерыва, куковала звонко, отчетливо, обещала всем долгие лета, и голос ее звучал беспечально, легко.

Степан послушал кукушку, посчитал, сколько годов ему осталось жить, и пошел в вагончик мастерской к Черемшину — посмотреть, что он там делает.

Небольшой, худощавый и, как все истинно мастеровые люди, сутулый, Черемшин возился у верстака с бензопилой. Не менее десятка этих рогатых и зубастых механизмов стояло в ряд на лавке.

Степан присел на краешек, спросил:

— Что с пилой? Ты же вчера ее собрал, а теперь опять разбираешь?

— Да я тут карбюратор немного переделал — может, сильнее потянет, — не прерывая работы, отозвался Черемшин.

— Ну да, конструкторы дураки… Да они, прежде чем эти бензопилы дать, сто раз все рассчитали да перепробовали, — неодобрительно сказал Степан. — Делать тебе нечего, вот и выдумываешь.

— Оно не повредит… Я эту пилу, можно сказать, из утиля собрал.

— А знаешь, дядя Саша, думаю такое предложение подать: чтобы я, значит, и шофером, и за слесаря вместо тебя работал… — чуть улыбнувшись, сказал Степан.

— Да ты что, Степка, сдурел? — уставился на шофера Черемшин. — Без работы меня хочешь оставить? Мне до пенсии полгода осталось, а ты такую козу удумал?..

— Мне тоже не легче будет. Одному за двоих придется — не шутка.

— Так-то оно так… — задумался Черемшин и вздохнул. — Конечно, можно и в трактористы мне пойти — полгода как-нибудь выдюжу, а нет, так в сторожа подамся в орсовский магазин или на базу… Давай уж предлагай, Степка, пробуй…

— Ладно, дядя Саша, трудись пока, — прервал его Степан, вышел из мастерской и направился в передвижную столовую к Маше Пчелинцевой — работа у нее всегда находилась. Вчера он на кухонные двери столовой натянул мелкую сетку — уже появились комары, а с закрытыми дверями кухарничать Маше жарко.

— Ты бы, Степа, напилил мне дров — от этих одна трескотня, — попросила его пухлощекая, румяная от плиты Маша. — Вот ту сушину раскромсал бы?

Степан вернулся в мастерскую, взял у Черемшина бензопилу, привычно закинул ее на плечо и направился к месту, где лежало несколько поваленных сухих деревьев. Настроение у него что-то опять пропало: все оказывались заняты, только он ходит, дело выпрашивает. Нет, не чувствует он сам к себе прежнего уважения. Когда работал вальщиком, совсем по-другому было. Тогда получалось, что главным в делах был он и другие вальщики, а остальное все уж вокруг них образовывалось и соединялось.

Не успел Степан снять бензопилу с плеча, как вынырнула откуда-то из кустов Ирина Лозинская. В серых глазах разгоряченность и какая-то бегучая мысль, а увидела Степана — улыбнулась. Так постояли молча, и он вдруг подумал, поверил, что ей, Ирине Лозинской, сейчас приятно видеть его, Степана, вот такого: молодого, в самой своей силе, ладного к тяжелой работе. И вот точно такого он увидел себя в этот миг, словно со стороны Ирины посмотрел.

— Ну что, Степан Иванович? — не отводя взгляда и насильно гася улыбку, спросила она. — На валку-то пойдете?

Степан вздохнул, снял бензопилу с плеча и рассмеялся коротким облегчающим смехом.

— Я, Ирина Владимировна, человек не гордый…

В лесу все еще куковала кукушка.